own god.

Когда луна освещает поле, десятилетиями умытое кровью, а последний стражник сдаёт пост и уходит на заслуженный покой, Дилюк совсем тихо опускает ноги на каменные ступени, держа в руках свечу, озаряющую стены башни, и поднимаясь все выше. Ровно двести три ступени и погасить огонь, все, как он запомнил. Вот уже десять лет он служит молодому королю, занявшему трон отца-тирана, когда того свергли противники. В свои шестнадцать юному наследнику пришлось занять трон. Ещё никто не пожалел об этом решении. Включая самого сына. — Я надеюсь, ты снова с хорошими вестями, — Его Величество не повернулся, зная, что только один единственный приближённый слуга может сюда подняться. — Я бы хотел, но увы, — Дилюк никогда не был многословен, но именно эта черта так привлекала короля: он любил, когда говорили кратко и по делу. — Сегодня последняя крестьянская семья покинула королевство, трое стражников просят об увольнении. Дилюк стоит за креслом, из темноты наблюдая, как король, закинув ногу на ногу и подперев рукой подбородок, смотрит вдаль и о чём-то думает. — Разреши им, — он хмыкает и доливает в бокал красной жидкости, замечательного вина, сделанного самим Дилюком. Его Величество попробовал немало алкогольных шедевров, привезённых издалека, но предпочтение вдруг отдал случайно найденному на кухне бокалу с вином из одуванчиков. — Они все могут уволиться, я никого держать здесь не собираюсь. Королевство, где я один, свобода кандалами повисла на мне. — Как скажете, я передам, — Дилюк забирает пустую бутыль и на ее место ставит новую. Холодная рука в перчатке касается бледной кожи запястья, где она не скрыта чёрной тканью. Слуга мелко вздрагивает, король никогда не позволял себе притрагиваться к кому-либо. — Тебя это касается в первую очередь, — необычно красивый с остроконечной звездой — символом его рода — глаз смотрел ровно в душу, копая все глубже. фитиль зажжён, до пороха осталось совсем немного. — Прошу меня простить, но я вынужден отказаться от вашего предложения, — ледяное спокойствие, сочащееся со взгляда напротив. Крепкий рубин, не разрушенный временем. — Предложением это было месяц назад, Дилюк, скоро же это станет приказом, — хрусталь касается мягких губ, окрашивая их в цвет спелой вишни. Языком собирает капли, проводя медленно, будто патока. У Дилюка внутри что-то с грохотом падает вниз, опуская рычаги, расслабляя цепи. — Ты не посмеешь меня ослушаться, — молодой король переводит взгляд на окно. Освещённая луной природная катастрофа становится ещё ужаснее и пугающее: ледяные глыбы, торчащие из земли, колют леденящим душу морозом, убивая все живое, с каждым днём подбираясь все ближе. Но самое страшное — когда-то живые сердца ныне обращённые в мертвые статуи. Попытки спастись бегством обрекли их на вечный покой. Король их не убирает, дабы постоянно напоминать себе, до чего его семья довела цветущую империю. Король уходит вместе с королевством. Пусть даже оно проклято.  — Как ты думаешь, Дилюк, бог существует? — Его Величество хмурится и болезненно прикрывает глаза, наблюдая за разрушением своей империи. — Разве мы заслужили быть несчастными? Дилюк не отвечает, потому что правду знать не обязательно. Бог существует, конечно. И он сидит прямо перед ним. Он его личный бог. — Знаешь, совсем скоро я умру… — король делает паузу, но договорить не успевает. — Не говорите так, Ваше Высочество, — Дилюк внешне спокоен, как удав, хотя внутри разгорается пламя небывалой злости. — Я уверен, что мы найдём способ избавить Кхаэнри’ах от проклятья, и он снова станет могущественным королевством. Низкий бархатистый смех эхом отражается от стен башни. — Мы пытались годами, Дилюк, — он встаёт и делает несколько шагов в его сторону. — Зови меня Кэйя. Это приказ. Дилюк нервно сглатывает и чувствует, как гулко в груди бьется сердце. Говорить с королем на «ты» — то, чего он совсем не ожидал. — Но Ваше Ве… — Кэйя. Просто Кэйя. — Кэйя, я… Дилюк замирает и смакует имя на языке. Последний раз его произносила покойная мать короля. Будучи мудрой и прекрасной женщиной она была несогласна с планами мужа, желающего захватить все близлежащие королевства и сделать из сына не знающего пощады убийцу. Только благодаря матери Кэйя остался человеком, не порабощенным низшими чувствами и желаниями. Однако из-за отца, по вине которого великая Империя Кхаэнри’ах пала под гнётом проклятья, Кэйя пожинает плоды и остаётся в полном одиночестве, не смея вершить чужие судьбы. Они стоят напротив и будто в последний раз изучают друг друга глазами, пока Кэйя не поднимает руку и не касается огненно-красных волос Дилюка. — Из какого ты королевства? — на лице короля сожаление, — Я знаю, что тебя силой привезли сюда, забрав у семьи. Мне искренне жаль. Зато я повстречал тебя. — Тейват, — Дилюк произносит это слишком равнодушно. Шесть лет проживания в этом месте были испытанием. Он выходец из бедной крестьянской семьи, где глава семейства умудрялся находить деньги и тут же их пропивать, а возвращался домой только под утро, и вся семья просыпалась от гневных криков его матери. — Не волнуйтесь, я не в обиде на Вас или Вашего отца. Можно сказать, что здесь моя жизнь стала лучше. Особенно, когда Вы пришли к власти. На лице Кэйи мелькает едва заметная благодарная улыбка. А жизнь здесь действительно лучше: «молодой король дал ему все, от хорошей пищи, до крова, тепла, одежды и… И себя» хочет сказать Дилюк, но не осмеливается. Он итак подобрался сегодня ближе обычного, чему несказанно рад. Метель за окном безудержно воет, кричит, разрывается в угрозах и агонии, затягиваяя некогда приятную синеву неба тяжелыми свинцовыми тучами, укрывая землю белым полотном. — Ты снова… — Кэйя горько улыбается, в момент стягивая с чужих рук перчатки и оголяя обоженную инеем фарфоровую кожу. — Прекрати. В глазах напротив плещется море мольбы и отчаяния, просит услышать, и волны те разбиваются о стойкий, непоколебимый рубеллит. когда на земле, покрытой пеплом, вырастут цветы, я назову их твоим именем. Кожа покрыта болезненными волдырями, из которых кое-где сочится кровь. — Прекрати это немедленно, иначе я действительно сошлю тебя на другой конец света, — он глазами изучает раны подчинённого, временами вздыхая; глубоко и нервно. — Этому месту уже ничем не помочь. Просто спасайся. Кэйя солжет, если скажет, что по лицу Дилюка можно было прочитать хоть одну эмоцию, но именно сейчас, в этот запоминающийся момент он видит скорбь и сожаление, а ещё немного… любви? Он сжимает здоровую руку сильнее, переплетает длинные пальцы и поджимает губы, неловко извиняясь. Перед слугой настоящий король, не скрытый под маской положения: нежный, чувственный и неловкий, всю осознанную жизнь боящийся осуждения за его истинную натуру, прямо сейчас готовый пасть на колени перед человеком намного ниже его по званию, просто потому, что устал бороться с самим собой. Время действительно быстротечно, и никто не любит, когда оно заканчивается в самый неподходящий момент. В момент, когда все живое, осознающее свой конец, готовится заснуть навсегда. Юный господин вырывает свою руку и отшатывается назад. На секунду он в замешательстве, а через другую хватается за кожаное кресло, сжимая зубы, чтобы не закричать от боли. Отвратительной боли в правой глазнице. Проклятье добралось до создателя. Именно из-за их семьи оно появилось и по сей день набирает силу. Дилюк быстро подхватывает ослабевшее тело и прижимает к своей широкой груди. Холод. Все, что он чувствует от человека, которого обнимает, это чертов холод. Парень жмурится и жмётся сильнее, в попытках облегчить страдания. И правда, через минуту всхлипы и крики стихают, и слуга на секунду пугается, сразу опуская голову вниз. — Я живой… — Кэйя чувствует под своими ладонями напрягшиеся мышцы и встречается с взволнованным взглядом, — Не… — его щеки покрывает еле заметный румянец. — Не уходи. И в свете одинокой луны король видит чужую улыбку и чувствует, как руки обвивают его талию ещё крепче, не давая упасть. но он уже давно на дне. Поразительно, но именно рядом с Дилюком вся его боль отступает, разливаясь по телу теплом, которое он не чувствовал уже очень давно. Кэйя засыпает, но чувствует, как с одного его плеча снимают меховую накидку и накрывают ею всю спину. сердце пылает огнём, разве так и должно быть?.. На рассвете, когда первая птица начинает свою песню, Его Величество открывает глаза и ощущает себя по истине счастливым. Этой ночью он чувствовал жар, ему было тепло. Однако, что-то противно скребется в груди. Он оборачивается и видит своего слугу, чьи веки закрыты, и даже ресницы не смеют шевельнуться. Он спит. Кэйя который раз за последний день прижимается к нему и не слышит. Ничего не слышит. С замирающим сердцем он ждёт и ждёт, надеясь уловить ритмичный стук, но лишь гробовая тишина накрывает его с головой. Тут король замечает, что кожа стала ещё бледнее, а всегда розовые и пухловатые губы совершенно не выделяются. И последние стражники, оставшиеся в замке, просыпаются от пронзительного и истошного крика.

он подарил ему новую жизнь, и он же, согласно справедливости, её забрал. его собственный бог.