Улыбка

Генри падал в бездне, отчаянно пытаясь ухватиться руками или ногами хоть за что-то, прекрасно понимая, что все, что он может делать — это падать, падать, и гадать, когда же он ударится о таинственное дно. Ударится, переломает себе все кости и, быть может, тогда поумнеет. Быть может, тогда его сердце поумнеет вместе с ним. Потому что оно сжималось каждый раз, когда Джетт задерживал на нем свой взгляд, и чуть ли не ломало ребра, когда рыжий подмигивал. Трепетало в груди, когда Джетт заливался громким хохотом, и грозились порвать сосуды на плечах, когда рыжий совсем коротко, чуть ли ненароком пихал его локтем в бок. И Генри падал в бездне, надеясь на то, что хорошенько ударится о дно, лишь бы сердце перестало вести себя так глупо. Не перестало. И захотелось вскрыть кожу на груди, сломать ребра, вытащить его и хорошенько так приложить об стену, чтоб знало, чтоб боялось. Чтоб боялось оно, а не Генри. Потому что мальчику действительно страшно до ужаса. Что это с ним? Почему, когда он только замечает в далеке краем глаза вихрь из осенних листьев, становится так неспокойно внутри? Будто бы что-то внутри него разом напрягается, как перед перекатом. Почему, когда хитрые, плотоядные глаза всего на ничтожное мгновение ловят его взгляд, Генри хочется, чтобы время замедлилось, и не осталось ничего больше, кроме этих сверкающих глаз? Улыбкой Джетта можно резать вены на запястьях, и Генри хочет этого. Хочет ворошить эту палую листву, хочет целую вечность и даже еще немного смотреть в эти голубые глаза, пытаясь раздробить их лед, и уже крупными осколками разрезать себе грудь, а мелкие засыпать в сердце, в мозг, в порванную кожу на запястьях. Генри падал в бездне, истошно надеясь на то, что дно утыкано кровожадными мечами, клинками и лезвиями. • Слезы текли сквозь сердце, ловили звезды и разбивались о землю, усыпанную снегом. Джетт дышал холодом, его руки, сделанные изо льда высшего сорта (Генри не сомневался в этом), собирали соленые капли с его щек, ресниц, шеи. Джетт, перед тем, как зацеловать дрожащие уста Генри, тихо засмеялся, покачал головой, мол, какой же ты, приятель, глупый. Даже когда губы рыжего покрылись сильными, едва не дымящимися ожогами, даже когда его ладони, сделанные изо льда высшего сорта, растаяли, Джетт не перестал улыбаться улыбкой, которой можно было резать вены на запястьях. Генри упал на дно, прямо в ледяные и поэтому обжигающие объятия Джетта, и они были совершенно счастливы, как оторвавшиеся от стаи волки, сумевшие урвать кусок мяса из людской деревни.