Easy Way Out

Тони ругает его, а у Питера ни сил, ни желания на что-то кроме извините, Мистер Старк. это Мистер Старк сидит у обоих в печенках, и оттого ему гораздо хуже. Мстители — сборник хлама, сломанные вещи и раритетные игрушки. по отдельности неплохо, хорошо, эффективно — вон, гражданские до сих пор в легком шоке — разве что в Мегазорда не превращаются. и на том спасибо, говорят счета об оплате разрушений и трупы погибших от последствий их спасения. Питер хочет к ним, потому что хочет быть частью чего-то большего, но идея-фикс в том, что Мстители — не пазл. и неполному Питеру с комплексом героя там пристраиваться некуда. (теперь он понимает это слишком отчетливо. ему никогда, никогда не будет там места.) собственные проблемы изнутри потрошат, а он уж порывается решать чужие. обожди, мальчик, говорит он себе. разберись со своей условно-стабильной психикой и желанием повеситься на собственной паутине, говорит он себе. ты такой никчемный, молчит он. Питер Паркер ведь совершенно не умеет мстить. только спасать и заикаться, когда мимо него проходит Лиз. или в обратной последовательности — диапазон сужается и сужается, пока не концентрируется на Питере, шрамах, булавках-лезвиях-ножах-ножницах, которые он готов зачесть в собственные атрибуты и требовать подношений на алтари. Мстители, на секундочку, совершенно не нуждаются в нестабильных малолетках. у тех своей головной боли хватает, а еще заданий, скептически настроенного правительства, постоянных божеств, что все неймется в своем царстве. они добродушно улыбаются ему, но только потому, что не умеют делать что-либо еще. от этого становится так плохо, что даже хорошо. осознание болезненное и в болезненности своей прекрасно. так что он режет себя немножечко меньше, чем обычно. ну, для профилактики. вся эта зависимость такая хрень. ему нужно просто больше тренироваться, вот и все. и тогда его самого сочтут достойным, а еще лучше — он сам осознает себя отдельно от них и в особенности — от одного на полставки гения, миллиардера и вот все в этом духе — Питер устал продолжать. (он шипит от боли, когда полощет себя ножом.) а еще нужно больше пластырей. ** Мэй этого не заслужила — он делает себе почти мгновенную установку, когда видит потухшие чужие глаза, тремор в руках и бледное лицо от истощения. тетя добрая, тетя хорошая, тетя до безумия в ее чудесных (но очень-очень усталых) глазах обожает племянника, и Питер будет чувствовать себя паршиво, если подведет ее. Мстители? может быть. в конце концов зачем звать на задание, а потом говорить, что он не готов. зачем относиться к нему как ко взрослому, а затем — отсылать в самый мягкий уголок базы. и тогда Питер прекращает проситься. прекращает хвостиком ходить за Тони, прекращает делать незначительные намеки на то, что а может быть. прекращает проводить все свое свободное время со Старком в конце концов просто потому, что у него теперь две причины избегать его: — ненависть к собственной никчемности. — ненависть к собственным рукам. если Тони узнает о чем-то из этого списка, то будет очень-очень плохо и в глазах его кроме разочарования Питер не найдет ничего. а он, несмотря на свое состояние, все еще очень дорожит их отношениями. ** Питер на самом деле очень боится потерять их всех, не только Тони, пускай они, кажется, боятся совершенно обратного. может, только с Вандой и Наташей они находят что-то общее — от их взглядов становится противно-горько, но это всяко лучше, чем испытывать мученический стыд от осуждения Тони. или снисхождения Стива. первый, вообще-то, на другие эмоции и не способен — ну, по крайней мере, когда миру пиздец в ближайшем обозримом будущем, а его время отнимает пацан, который не знает, как правильно себя порезать. а второго приучили молчать о своих проблемах. они оба в принципе идеальный рассадник проблем — в том числе и ментальных — а Питера уже тошнит, и он забивается в угол, под стол, зажимает рот рукой, едва сдавливая щеки и тихонько скулит. ему вздохнуть тяжело, все эмоции смешиваются в ком и он встает прямиком в горле, и он давится, беззвучно открывая рот, закрывая глаза и застывая в безмолвном крике. такой бесполезный, ну правда. кому он нужен. Питер сжимает горло до царапин и впивается тупыми ногтями в бессильной ярости, надеясь оставить хоть какие-то следы, но то ли он слабак, то ли паучья регенерация берет свое — следов не остается даже примерных. он не знает: хорошо это или плохо — и предпочитает не думать вообще. в конце концов он столько раз разочаровывал мистера Старка, что еще один будет просто закономерностью. ** Питеру, вообще-то, действительно жаль Мэй, и ему хреново от мысли о том, что та почувствует, если однажды ведущая с задорным голосом и печальным взглядом кратенько резюмирует: обнаружено тело. Человека-Паука или Питера Паркера — зависит от настроения. Питеру действительно жаль Мэй, но мысли о том, что он отравляет ей жизнь своим существованием, гнетут его еще больше. ** — приди в себя, — говорит ему чей-то голос и очень неприятно бьет по сверхчувствительным ушам, потому что перед глазами плывет, в голове плывет, но его тело явно не собирается подыхать в отличие от владельца и вытекшей крови. приди в себя. но приходить в себя Питеру совершенно не хочется. он не узнает голоса, потому что за это отвечает какая-то другая часть мозга, а еще одна в то же время в ответе за эмоции, но эмоций нет, узнавания нет, Питера-мать-его-Паркера тоже нет. нет никого, и он чуть заметно сжимает руку, наблюдая, как на ней вновь выступают капли крови. кто-то снаружи его собственного мирка громко выдыхает и фиксирует его запястье — так, чтобы он больше не дергался и не делал хуже (его почти передергивает от этой мысли). кто-то смотрит на него, кто-то зовет его и вновь, и вновь, и вновь, и- (заткнитесь.) кто-то оказывается Тони и Наташей, которая бормочет-ругается-шипит на русском, и отчего-то Питер догадывается, что это не похвала. его вытаскивают в четыре руки из-под душа, под которым он провел в общей сумме, кажется, часов пять (четыре часа и пятьдесят две минуты, услужливо напоминает Пятница). в себя Питер так и не приходит. ** от встревоженных взглядов Мишель и Неда становится лишь хуже, потому что Питер знает: узнай они в чем дело — и разочаруются. попробуй они ему помочь — и разочаруются. спроси о — и разочаруются. да все в общем разочаруются. обстоятельства — детали. Питер прячет затравленный взгляд в кружках с кофе, от которого тошнит уже которую неделю, и старается не смотреть на Ванду, чей взгляд напоминает взгляд психологов, к которым его в детстве водила Мэй. не то чтобы это ощутимо помогло, но зато Питер Паркер теперь точно знает, где не хочет оказаться. это дает дополнительный стимул не раздеваться лишний раз и тщательно контролировать свое поведение при других. словно он не занимается этим который месяц. на Ванду, однако, паучье чутье не действует. он позволяет ей посмотреть на шрамы, а в ответ получает тональник — ну или что-то вроде него. по правде говоря, Питер плохо разбирается, а мокрыми глазами посмотреть тяжело. — они заживут… — начинает он, отворачиваясь, но Ванда лишь качает головой и мягко ведет рукой по щеке. и пальцы у нее теплые такие, шершавые слегка — Питер трется о них почти рефлекторно. — ты в зеркале давно себя видел? (зеркала в первые же дни пошли на осколки.) мешки под глазами выглядят так, словно туда поместится весь капитал Старка. и еще немного сверху. Ванда учит его наносить тот на себя, чтобы это выглядело хотя бы отдаленно естественно и более-менее прилично. прилично для Питера подходит в последнюю очередь. — судя по всему тебя даже спячка не спасет, — фыркает она, когда заканчивает с чужим лицом, и странные ощущения на коже отвлекают Питера на несколько мгновений. он неловко смеется над ее не менее неловкой шуткой. у нее дрожат руки, замечает он. ее часто не бывает в Башне, замечает он. (Питер знает, что Ванда так давно не мыслит себя без брата.) ** у Старка по части утешений все и хуже, и грустнее — Питер видит его взгляды, неуверенные и даже пристальные, соскальзывающие с его рук и плеч, скатывающиеся к ногам и скапливающиеся в районе ключиц. из него плохой шпион. Наташа следит за ним так, что Питер не уверен, следит ли вообще. но вообще-то Тони не нужно иметь психологическое образование, даже медицинское необязательно, чтобы Питер ему доверял — этот барьер давно сломан, но Тони об этом не знает, а просвещать его Питер не спешит. он и без того принес проблем наставнику. параллельно его дуэли один-на-один с собой Тони разбирается со Стивом и его другом — как там его? Баки? —  у него забавный русский акцент, который скользил разве что только у Наташи и то, когда она того хотела, тяжелая металлическая рука и взгляд уже давно нечеловеческий. Баки сам не-человек, только набор из команд, приказов и ложных воспоминаний. его жизнь — цепь. Питеру его почти жаль. у него есть хотя бы выбор, чем резаться. ** — Питер? — я виноват. — это я уже слышал. извини, со всем этим соглашением мы не успели обсудить произошедшее. голос у Тони тихий, но и не пьяный — это больше плохо, чем хорошо. такого Тони сложнее обманывать. у Питера, впрочем, плохо получается абсолютно со всеми. — я виноват, — упрямо повторяет он и даже слышит, как ему вторит подсознание, как голос его — и не его вовсе. страхов и паник, смешанных и скроенных в единое в его голове, на его руках, на его ножах. Тони может сказать: все в порядке, пацан. Тони может сказать: такая у нас работа, привыкай. Тони может сказать: может быть. все мы немного виноваты. но Тони молчит, и Питер благодарен ему за это. они сидят в его комнате, усталые и пустые, оба — по-своему, и тихонечко в колонках завывает блюз, хотя куда уж больше нагнетать, Пятница порой такая драматичная. — я волнуюсь за тебя, Питер, — наконец произносит Тони хрипло, словно он молчал с десяток лет. или кричал столетие. и это самое близкое к я люблю тебя, что может сказать ему Тони. правда, понимает это Питер не сразу — нет, он успевает встрепыхнуться, когда Тони мягко, но непреклонно перехватывает его руку, а затем целует — без особого разрешения, ему оно никогда не нужно, да и не встретит он сопротивления. сквозь поцелуй Питер чувствует, как у него текут слезы и — черт, это так странно, стыдно самую малость и неловко, но Тони не отстраняется, только лицо его мокрое вытирает пальцами и настойчиво толкается вперед. ему и блюз сразу становится безразличным, и открытая дверь, и шрамы, тянущие за ворот, остается только Тони и то, что он его целует. как он целует. Питер жмется ближе, хватаясь за плечи, спину и шею — такие шершавые, такие твердые — пальцами нащупывает чужие шрамы — вот этот, через плечо, Тони получил в последней миссии, и вообще-то это единственный шрам, который он получил при Питере. (никто даже толком не обратил внимания — сам Тони заметил, что из него хлещет кровь далеко не сразу. Питер потом провел неадекватно много времени в ванной.) теперь, когда Тони замирает над ним и осторожно поднимает футболку (не смотри не смотри не смотри), Питер надеется увидеть и другие. и он видит — сеть шрамов, покрывающую чужое тело, неаккуратных и идеально ровных, таких, что скоро исчезнут или не исчезнут никогда. рваных. второпях. садистских. бытовых. весь Тони — коллекция мировых катастроф. и из каждой он уносит с собой памятный подарок. — Пеппер так же смотрела, — гулко усмехается он ему в ухо, отчего Питера берет дрожь. его мир наконец-то не ломается — он распадается на обрывки воспоминаний и тягучий голос прямиком в мысли. чьи-то пальцы на его спине обводят позвонки и плечи, замирают над поясницей и затем обратно к лопаткам. там у Питера нет шрамов, но лишь потому, что ему так не выгнуться. мир — или Тони Старк, с недавних пор это взаимозаменяющие понятия — остается внутри Питера ощущением сорванной глотки и сухости во рту. движения у Тони плавные, он сам теряет все свои сколы и только целует Питера во взмокший висок, когда тот на пике. мы справимся, молчаливо говорит Тони своими действиями. и впервые Питеру хочется в это верить. ** на утро Питер отдает Ванде тональник и весь последующий день старательно делает вид, что не видит облегчения в глазах Наташи. он еще не знает, что Стрэндж откажется менять жизнь Тони на камень.