Sore Winner

             Она устало садится, ставит чемодан у ног и смотрит в окно. Просто от одного взгляда на это синее безоблачное небо ей становится больно. От него так и веет жарой и духотой, а солнце ещё так слепит… благо, у неё на носу пара очков. Авиаторы, с тёмными стёклами, из-за них небо отдаёт в зелёный. Но от жары, разумеется, это не спасает. До ушей доносится сигнал об отправлении поезда. Двери закрываются, вагоны качает, а пейзаж за окном начинает двигаться. Именно пейзаж: она понимала, умом, что едет поезд и она соответственно вместе с ним, и что это не люди и дома удаляются, а она от них, но ей всё равно хочется считать так, а не иначе.       Она знает, что порой чересчур упрямится, но это какая-то черта, которая в ней есть с самого детства. Она всегда хотела пробить свой путь в этой жизни, уникальный и неповторимый. Можно сказать, она была бунтаркой с рождения. Когда другие дети послушно делали, что им говорили взрослые, например, идти и не отставать на экскурсии, её что-то так и дёргало шагнуть в сторону или потеряться. Или когда всем говорили сидеть спокойно и собирать пазлы, она тут же, как только взрослые отворачивались, подрывалась с места и начинала искать приключений. И находила, на свою голову. А потом, разумеется, получала за свои проказы — она не сильно переживала из-за наказания, зато чувство нарушенного запрета будоражило её.       Бабушка говорит, в младенчестве она была поспокойнее. Хотелось верить, но она всё равно ничего не помнит. Или ещё то, что она постоянно плакала и вообще боялась всего на свете. Это и многое другое напрочь стёрлось из её памяти, ровным счётом как и её родители. Бабушка и тётя не очень распространялись об этом, но вроде её папа был якудза и закончил дни в тюрьме, где и погиб в результате драки. Мама подала на развод и оставила её на родных.       Возможно, это стало потаённой причиной для выбора будущей профессии — она всегда хотела оказаться в центре внимания. И не важно, ненавидели её или обожали, ругали или хвалили, это желание стоять в свете софитов вело её по жизни.       Вспоминая себя ту, маленькую, и сравнивая с собой сейчас… она опускает взгляд и смотрит на свои аккуратные ногти апельсинового цвета. Затем на окно и изучает своё неясное отражение на фоне городского пейзажа. Длинные медно-алые волосы, идеальная лёгкая улыбка, как приклеенная и, конечно же, стильный лук. Модный топик, белые брюки. Какие они всё-таки разные, она сейчас и она в прошлом.       Тогда она была сорванцом, вечно взлохмаченная, проблемная, капризная (тёте вечно приходилось вздыхать, когда её вызывали в школу), просто самая настоящая хулиганка. Без перегибов, но зато отъявленная прогульщица, фантазёрка и заводила. Её любили сверстники — она до сих пор не понимает, в чём секрет. И вот настолько, насколько её носили на руках одноклассники, настолько же закатывали глаза взрослые.       Тётя пыталась водить её к психологу. Тогда же она случайно подслушала разговор о том, что девочке не хватает любви и внимания, и что она, своими выходками, пытается добрать того, чего не получила от родителей. Её тогда это очень возмутило, но ещё больше выбесило предложение отдать в какой-нибудь творческий кружок.       Они переломали много копий с тётей на этой теме. Забавно: она прожила с тётей большую часть своей жизни (не считая ту, которую провела с бабушкой, приезжая к ней на праздники), но так и не смогла начать её воспринимать как маму. Возможно, это тоже был протест: они с мамой были сёстрами, очень похожие (она видела фотографии), и… она всегда хотела жить с мамой как с мамой, а не как с тётей, которая как бы мама, но не мама.       Правда, идея с кружками в конце концов дала результат: она попала в музыкальный, где у неё обнаружили неплохой слух и вокальные данные. И ей даже там понравилось — её много хвалили и подкармливали конфетами. Довольно скоро она выучилась играть на гитаре и прониклась идеей собрать свою группу — интерес как раз подогревали соответствующие аниме, манга, даже сами исполнители — бойс- и гёрлсбэнды. И она тоже мечтала, что однажды она покорит большую сцену, и будет пользоваться любовью миллионов. И тогда…       Из размышлений её вырвали чьи-то шепотки. Повертев головой, она встретилась глазами с какими-то двумя девушками — школьницы, навроде неё, может постарше.       — Она смотрит! — быстро толкает одна другую в бок.       Они обе показательно отвернулись в сторону, точно бы их вообще не интересовала она. У неё это вызывает улыбку: фанатки, что с них ещё взять. Или просто любопытные.       Потянувшись, она устраивается поудобнее на сидении — ей предстоит ещё долгий путь, с пересадками, до малой родины. Парит, припекает. И вроде есть кондиционер — жара всё равно невыносима. Интересно, как оно там, в Инабе?       Этот маленький заколдованный край её всегда умудрялся удивлять — летом там порой доходило до сорока градусов, отчего плавился асфальт, или наоборот, заряжали тропические ливни без остановки. Зимой могло быть холодно, даже со снегом. И туманы — не частое явление, но доходящее до бедствия, когда весь город превращался в одну большую локацию из ужастика, где ты едва-едва видишь силуэты соседних домов.       И хотя она объездила всю Японию с гастролями, даже Китай и Корею зацепила, но нигде больше она не встречала такого разнообразия. Да и… тянет её туда, признаться по правде. Хочется снова обнять бабушку, посидеть на берегу Тацуме с удочкой, пройтись по торговому району и заглянуть в храм. Интересно, та злая мико с метёлкой до сих пор там работает? Да не, навряд ли, сколько ж уже лет прошло.       Гастроли, фанатки, слава — как легко она привыкла ко всему этому, если задуматься. Каких-то два-три года назад она была той самой девушкой-дурнушкой с вечно спутанными волосами, которая и мейком-то не умела как следует пользоваться. И которая, ругаясь с тётей и прогуливая уроки (в очередной раз), смотрела в небо на звёзды и тоже хотела оказаться там, на небосклоне. Чтобы и о ней говорили и за ней наблюдали миллионы.       В средней школе она продолжила играть на гитаре — она себя видела не иначе как солисткой, окружённой верными подругами. Но вот проблема — музыкальный кружок был другой направленности. Джаз, классика, но никак не рок и попса, у них даже колонок не было — всё на чистой акустике. И да, отчасти это тоже её вина: с табелем и характеристикой навроде этих тёте едва-едва удалось пристроить её в относительно приличную среднюю школу. При клятвенном заверении, что она исправится и возьмётся за ум. Конечно, она не собиралась ничем подобным заниматься. Это было бы скучно, да и хотелось насолить тёте, откровенно говоря.       Тётя Михо была серьёзным человеком, айти-специалист в какой-то крупной фирме. Она всегда куда-то спешила, ей вечно не хватало ни на что времени. Особенно на племянницу — ведь у Михо было столько дел, гораздо более приоритетных. Она пыталась найти, честно пыталась найти баланс между карьерой, заботой, обязанностями и долгом. И воспитывать она пыталась в таком же духе, мол, тебе нужно учиться, поступить в большую фирму, построить карьеру и только потом думать о девчачьих глупостях, навроде групповых свиданий и замужества. И она кивала, во всём соглашалась с ней. Но стоило тёте отвернуться или уйти на работу — она делала ровно наоборот.       Возможно, она действительно бы однажды закончила плохо. Связалась бы с не той компанией, попробовала бы наркотики или что-то такое. Однако в дело вмешалась её страсть.       Она отчаянно пыталась пробиться в мир большой музыки. Мешал возраст: не проходила по цензу. Мало кто будет всерьёз воспринимать девочку двенадцати лет, особенно когда она хочет попасть на взрослую сцену. Ладно возраст, там ведь для участия нужно согласие родителей или опекуна. Тётя сразу сказала, что не против занятий музыкой, но только не в ущерб учёбе и в качестве хобби. О карьере идола она сразу сказала забыть и не забивать голову чепухой. Вот и получалось, что официальные пути были закрыты и оставалось по большому счёту только ждать совершеннолетия. И тогда ей пришло в голову записать сингл. Сочинить слова, музыку, записать в домашних условиях и уже с этим пытаться пробиться наверх. Начать решила с малого — песни. Ей казалось, что потенциальный хит сделать легко. И с разбегу она начала творить.       Её учили нотной грамоте и теории музыки, пытались. Она делала всё возможное, чтобы сопротивляться этим знаниям, и выезжала на природном чутье. И её любили в кружке — просто потому, что она умела нравиться. Собственно, примерно так можно описать всю её учёбу — в неё засовывали знания, даже полезные, она плевалась.       В любом случае, она серьёзно взялась за дело. Даже подключила руководителя кружка — пожилого старичка, Судзумото. Большой фанат классической музыки и человек утончённого вкуса, он стал главным слушателем её шедевров — как она считала. И он же безжалостно разбивал её в пух и прах и критиковал тексты, музыку, композицию, пение, да вообще всё. Она считала, что за выбранный стиль — она тяготела к року потяжелее. Ну или попсе, во всяком случае. Но не это «европейское музло для старпёров, из которых сыпется песок». Да, она никогда не любила классику. Джаз — максимум, и то не весь. Рок-н-ролл, панк-рок, тяжёлый метал, просто рок. Ей нравилась музыка, в которой чувствовалась сила и агрессия.       И каждый раз ей хотелось сдаться. Она не любила прикладывать усилия, чтобы получать результат — зачем, если можно схитрить и получить то же самое ничего не делая? Конечно, Судзумото-сенсей — не бог, но вскоре она убедилась, что старик говорил дело. Особенно когда над её попытками сделать по-своему посмеялась вся школа. Так сильно она ещё никогда не краснела.       Закусив удила, она начала работать. Возможно, впервые в жизни она действительно старалась, срывала голос, стирала струнами пальцы в кровь. Она перестала прогуливать, технически, потому что всё свободное время проводила в клубной комнате. Стихи, техника, пение — она оттачивала каждый из компонентов по отдельности и все вместе. Старик даже перестал ехидно называть её старания порчей воздуха — она уже и не думала, что однажды услышит похвалу. Но теперь его главной претензией стало «В этом нет эмоций. Дай их!»       Кажется, она чуть не сошла с ума, пытаясь нащупать, что же это такое — дать эмоции. Она орала, она шептала, она била по струнам, она чуть ли не плакала — но нужного эффекта не получалось. Судзумото-сенсей, однажды заметив её мрачное настроение, вдумчиво произнёс, что она слишком многого хочет в свои двенадцать с небольшим лет — даже то, чему она выучилась за эти полгода, уже вызывало уважение. Ей просто нужно время, и тогда её талант сможет раскрыться. Но она не желала ждать — ей хотелось всё и сразу.       Тётя была рада, что она взялась за ум. И не очень, потому что это опять было связано с чёртовой музыкой, которая вообще ни капли не надёжна. Как ты будешь строить семью и будущее, если не думаешь о завтрашнем дне и перспективах? Закончишь дни как твои папашка и мамашка…       Они много ругались. Это было нормой. Пока тётя шипела и пыталась достучаться до разума, она часто вопила, закатывала истерики, бросалась обвинениями, переворачивала факты с ног на голову и врала — просто потому, что это был единственный способ что-то доказать и отстоять право на себя.       Но в тот день в ней зажглось пламя. Она молча развернулась и ушла из дома. Сбежала. Кажется, тётя не восприняла её решение всерьёз. Что ж, в течение трёх дней ей удавалось скрываться, прячась где придётся. Она познакомилась с улицей — встреча оказалась не из самых приятных. Она умудрилась простыть, отравиться водой, а также едва не попасться на попытке кражи еды. И это была ужасная жизнь — ей не понравилось.       Однако вырвавшись из-под контроля тёти, она ощутила свободу. И, что более важно, — вдохновение. И, лёжа в каком-то парке под грудой газет, дрожа от лихорадки и наблюдая за закатом, в её голове сами собой начали складываться аккорды будущей песни — Моя боль. My pain.       Её жизнь не была страданием. Даже наоборот, посмотрев на жизнь бомжей и беспризорных, она осознала, что ещё неплохо жила. Вот только оставшись на самом деле одна и сбежав из дома, она поняла космическое чувство одиночества, которое сопровождает каждого человека в его жизни. Никто тебе никогда не поможет. Никто за тебя тебе не даст то, что ты хочешь. Каждый из нас обречён ходить в этом мире неприкаянным призраком, надеясь на чудо космического масштаба. Возможно, это было из-за бреда (где-то в нём её и нашли полицейские), но она никогда после этого не испытывала ничего подобного.       В больнице она накидала текст на каких-то обрывках бумаги. Там было много английского — она скверно знала английский (и до сих пор). Но слова шли сами собой. Неловкие, неумелые, но очень искренние.       Казалась, тётя постарела за эти три дня. Они так ничего и не сказали друг другу — просто молча смотрели в глаза, не находя каких-то слов. А потом Михо сделала вид, что ничего не случилось. И она поддержала игру тёти — у неё застряли в горле все те слова, которые ей так хотелось сказать тогда, в бреду. Что… она любит её, тётю. И что она хочет, чтобы та её спасла и была ей настоящей мамой.       Она выздоровела и вернулась в школу, где наконец-то исполнила эту песню вживую. Она сильно нервничала, когда показывала её сенсею. А тот даже и не реагировал — не усмехался в усы, не давал комментарии, что на него вообще не похоже. Она пела и играла, а он просто сидел, уставившись в одну точку, и слушал. А потом поднялся, сказал, что он её больше не сможет научить и покинул класс, оставив её одну в замешательстве. И тогда, скрепя сердце, она решила, что время настало. И записала эту песню на диктофон — это был тоже совет сенсея. Мол, если тебя заметят, девочка, поверь, тебя запишут в нормальном качестве и не за твой счёт.       Время шло, ей уже было тринадцать. Она успела примелькаться во всех местных продюсерских центрах и рекорд-лейблах — никто уже не удивлялся девочке-подростку, которая обивала их пороги раз за разом.       Снова мешал возраст: её не хотели слушать, а с её песней связываться. Устав от этого, она перешла на спам в электронном виде — пришлось использовать компьютер в школе. А заодно накинуть себе лет шесть возраста сверху, чтобы казаться солиднее. И сделать фотографию, где она кажется взрослее — для портфолио.       Она почти потеряла надежду, что её заметят, когда один продюсерский центр отозвался и предложил встречу. И да, это не первый раз, когда на её рассылку клевали, поэтому она не ждала многого. Встреча в какой-то мелкой кафешке, тесные столики, много народу.       Он не впечатлил её, этот Такахаши. Молодой, в очках, он не настолько сильно отличался от неё или её сверстников — не считая того, что он старше, разумеется — поэтому не вызвал у неё доверия.       Она помнит, как они долго сидели, после приветственных поклонов и просто изучали друг друга, пока она не выдержала:       — Если собираетесь сказать, что девочке вроде меня не место в шоубизе — я пошла отсюда.       — Нет, Куджикава-сан, я не собирался. Но… простите, сколько вам на самом деле лет?       — А это имеет такое большое значение? — нагло ответила она, усмехнувшись. — Всё, что мне надо знать — берёте вы мой сингл или нет.       Она помнит, как он тогда серьёзно-серьёзно на неё посмотрел, нахмурившись.       — Вы записали его сами? Музыка, слова?       Она хмыкнула.       — А вы сомневаетесь?       — Просто неожиданно, что девушка в вашем возрасте сделала что-то настолько…       — Ужасное? Глупое?       — Талантливое.       Её сердце пропустило несколько ударов, как ей показалось. Мир, если он до того существовал, замер.       — Простите?       Он поправил очки.       — Качество записи, конечно, никуда не годится, звук как из подвала, инструмент…       — Вы сказали, что оно талантливое? — она привстала на цыпочки и потянулась через стол к нему. — Вы правда так считаете?       — Да, Куджикава-сан. А что?       Её губы тронула улыбка.       — Мне тринадцать лет.       Его рот приоткрылся.       — Сколько?..       — Возьмёте меня?       Так и началось её знакомство с Такахаши Изуру, которому было двадцать два года на момент их первой встречи. В каком-то смысле они похожи: оба слишком молодые для своей профессии, оба неопытные и оба очень хотели успеха. Как Изуру признался, решение поговорить с ней он принял на свою голову, без согласования с начальством, очень уж его впечатлила песня. И это связало их судьбы воедино, как её менеджера и его подопечную.       И первое, что он потребовал от неё — разговор с родителями или опекуном. Несмотря на все её протесты, Изуру был непреклонен: или так, или о карьере можно забыть. Буквально на той же неделе состоялась судьбоносная встреча — Изуру и её тётя. Её выставили за дверь буквально в первые десять минут разговора под предлогом того, что детям такое слушать не годится. Спустя три часа она узнала, что тётя каким-то чудом согласилась — а она на самом деле видела это как чудо. И с того самого момента началась её новая-новая жизнь.       Она прикрывает рот, зевая, и лениво скашивает взгляд: за окном плывут пригородные пейзажи. Вот из-за деревьев показывается шоссе. Множество машин кажутся игрушечными, буквально с ноготь, пока они стоят на светофоре. И вот всё опять скрывается за лесополосой.       Она откидывается на сидении и прикрывает глаза. Тянет в сон. То ли от духоты, то ли просто не выспалась. Но не сейчас — ещё полчаса, потом ожидание и пересадка. В Инабу всегда было непросто попасть. Да и выбраться, собственно, тоже.       Но она позволяет себе расслабиться в послеполуденной неге. В конце концов, сейчас ей некуда спешить. В отличие от неё же всего лишь месяц назад. Да, кажется, буквально вчера она попала в школу для идолов — оказывается, есть такие. Не совсем школа, конечно, с образовательной точки зрения, но гоняли её только в хвост и гриву. Манеры, стиль, мода, поведение, кодекс чести и общение с фанатами (будущими) — ей хотелось завыть. И это не считая того, что ей рассказывал Изуру про юридические и прочие тонкости в шоубизе. И, разумеется, танцы, вокал, сольфеджио (его она ненавидела отдельно). Как он ей объяснял, дебют — это очень важно для будущей карьеры звезды. Если он не удастся — можешь смело ставить на себе крест.       Разумеется, она хотела быть кем-то навроде звезды андерграунда, о чём она и заявила Изуру. Тот, закатив глаза, начал ей что-то объяснять про модные тренды, про спрос публики, про необходимость действовать наверняка и соизмерять риски… и вообще, ты хочешь быть звездой или нет?       А она хотела. И она слушалось его — хотя это противоречило всей её природе. Ей приходилось улыбаться, когда ей говорили улыбаться, надевать то, что советовали стилисты, и вообще учиться говорить то, что от неё хотели услышать. Её единственной свободой осталось творчество. И, по иронии, на него же было меньше всего времени. И это не считая того, что она по-прежнему возвращалась домой и ходила в школу. Хотелось пошутить на тему аниме и двойной жизни, но она банально настолько уставала, что тут же валилась спать при первой возможности. Момент дебюта был всё ближе.       Признаться честно, оглядываясь назад, она чувствует стыд. Та она, которая ещё не стала знаменитостью, была очень наглой и самоуверенной — не то чтобы что-то так разительно изменилось с тех пор, но она может понять, что тогда она была новичком. С большим ртом и амбициями, с наспех поставленной техникой. Но та она была по-настоящему голодной. До славы, до признания, до старания — теперешней ей этого порой недостаёт.       Её первый сингл не был успехом. Не был и провалом. Три песни, две из которых она кое-как из себя выдавила, чтобы заполнить диск ещё — Изуру очень настаивал на том, что сингл всего с одной песней — моветон. И где-то там же — дебютный концерт на сцене торгового центра, где её взяли для разогрева перед звездой побольше.       Но для неё это значило много — выйти и спеть свои песни на публику. Она до сих пор хранит флаер с того концерта, как память о боевом крещении. Помимо случайных гостей, разумеется, её пришли поддержать и из школы — одноклассники, Судзумото-сенсей и… тётя. Хотя она и жаловалась, что не может, что ей неудобно, что она ничего не смыслит в музыке. И она пришла, чтобы послушать её первое большое публичное выступление.       Тогда же ей пришлось пойти на сделку с мечтой. Изуру ей объяснил, что девочка с гитарой — это очень хорошо и стильно, но лучше сконцентрироваться на чём-то одном. Или она играет, и её двигают как гитаристку, или она поёт (о танцах речи не шло — она тогда ужасно двигалась). Ей ужасно хотелось взять оба варианта, но выбрать можно было только что-то одно. И тогда она решила учиться петь, потому что это получалось у неё хуже. Однако пришлось смириться с тем, что от неё в песнях только голос, текст и мелодия — гитарные партии играли профессионалы, что вызывало в ней зависть.       Второй сингл тоже не выстрелил, хотя усилий на него угрохали ещё больше и выпустили спустя три месяца. На этот раз её даже покрутили по радио с неделю, что для девочки с улицы — достижение. В остальном же ей приходилось перебиваться работой на подхвате. Маленькие уличные шоу, открытия магазинов и центров. В то время она на полном серьёзе хотела всё бросить: её достало постоянное крохоборство, как она это называла. Ей хотелось есть не объедки чужой славы, а полноценно сесть за стол и быть королевой.       Изуру ей объяснял, что их продюсерский центр конкурирует с кучей других, что они не самые крутые, что он всего лишь молодой энтузиаст без имени. Однако именно его поддержка (скорее даже насмешки над ней) раз за разом заставляли её идти вперёд и преодолевать трудности — средняя школа никуда не девалась.       Где-то в этом же промежутке окончательно оформился её творческий псевдоним — Риз. Долгое время она выступала под своим именем, но популярности не снискала — Изуру предложил взять псевдоним, мол, так много кто делает. Иногда везёт с ним. И она, не долго думая, взяла этот — кто-то из её первых фанатов так её ласково назвал, ей понравилось. Изуру закатывал глаза, возмущался, но по итогу принял — в некоторых аспектах переспорить её ему так и не удавалось. И не удаётся, если говорить про сейчас.       Третий сингл стал для неё переломом. Ради него она сорвала горло, переболела гриппом, провалила экзамены (из-за чего потом от всех получила, включая Изуру), в очередной раз поругалась с тётей, получила сеанс полоскания мозгов от классной…       И всё равно у неё ничего не вышло. На её счету было уже десять песен в хорошей студийной обработке, но ни одного хита. И несмотря на то, что она чуть не надорвалась, пока работала над ним, её максимум — неделя где-то на самом дне чарта и пару новостей. Старт оказался даже хуже, чем у второго.       У неё началась депрессия. Изуру пришлось тогда тяжко, ему приходилось бегать по городу, выискивать её по караоке, молам, залам с игровыми автоматами. Она вела себя… как сука — она это понимает сейчас. Маленькая капризная дрянь, у которой опустились руки. Устав от её истерик и поведения, он честно предложил ей завязать. Она согласилась. Но в качестве условия, напоследок, они договорились, что она отработает ещё какое-то время без зарплаты (как будто ей очень нужны эти гроши). И ещё выпустят альбом — если она собирается хлопнуть дверью, то пусть уж хлопнет как следует. Собрать песни из синглов, налепить обложку и в путь. В свою очередь для альбома Изуру настоял на новых песнях, хотя бы одну новенькую как минимум.       Она не раз замечала, что лучшую музыку она пишет находясь в жутком душевном раздрае. Тогда же My Destiny — тот самый будущий хит, который всё перевернул — казался ей гадким утёнком, которого только пнуть годится. Простоватые слова, вымученные эмоции, откровенно слабая музыкальная часть, которую слегка исправил приглашённый гитарист. Пара девочек из той школы идолов, что согласились по дружбе подпеть.       Вообще, весь запуск этого альбома и самой песни напоминали скорее развод давно женатой пары: все слова, какие можно, уже сказаны, осталось только поделить имущество и детей и получить печать в госорганах. Сравнение выдал Изуру, но на дальнейшие вопросы он отвечать отказался. А уж непосредственно в день выпуска она напилась. Впервые в жизни Изуру сжалился и налил шампанского, а её и развезло с бокала.       Они прекратили общение, закрыли контракт, она снова начала посещать школу как обычная ученица. Она успела из самой популярной девочки стать посмешищем за время карьеры. И вот парадокс, хотя из-за работы со стилистами, уроков макияжа и красоты она начала выглядеть куда привлекательнее большинства одноклассниц (плюс ещё тренировки и занятия танцами), на её популярности это отразилось отрицательно — ей начали завидовать, про неё поползли самые отвратительные слухи.       Она взялась за ум, как и обещала тёте (много кому она чего обещала, если так задуматься), и начала пытаться стать примерной ученицей. На судьбу альбома и новости, связанные с ним, она просто забила: слишком больно было вспоминать разбитую мечту и несбывшиеся надежды.       Поэтому когда спустя две недели на пороге её дома возник Изуру, она была удивлена. Но ещё больше её поразило, что, оказывается, Май Дестини, тот самый гадкий утёнок, которого она и видеть не хотела (за время работы с песней она успела её возненавидеть) стал хитом чартов и не падал ниже третьего места — что вообще-то успех для какой-то мелкой певички вроде неё, за которой стояли не самые богатые люди в Японии.       И вот так её попытка быть примерной ученицей закончилась, так и не успев как следует начаться. Тётя опять была недовольна — хотя она вообще была скупым на похвалу человеком — но на первый полноценный концерт всё-таки пришла.       И когда она смотрела на полный стадион, и когда ради неё, ради её песен и текстов люди вопили и зажигали цветные огоньки, она, Куджикава Рисе, поняла, что нашла своё счастье. Она выиграла лотерейный билет у судьбы и с того момента её история пошла по совершенно новому пути.       Первый гастрольный тур, за время которого она объездила пол-Японии как минимум. Первые контракты на рекламу и съёмки для модных журналов. Первая слава и узнавание — на неё начали оборачиваться незнакомые люди на улице.       Она жадно пила эту любовь. Каждый её день походил на сказку. Да, ей по-прежнему приходилось вкалывать, заниматься с преподавателями, внимательно относиться к своему поведению и внешнему виду, но о ней говорили. О ней говорила вся Япония, и уже это одно наполняло её сердце волнением.       Последующие песни даже и близко по популярности не попадали в Май Дестини, но, как говорил Изуру, это и не важно. Слава — безжалостный механизм. И однажды запустив его и наладив, потом достаточно всего лишь подбрасывать топливо и следить за ходом частей.       Зато теперь каждый её сингл был событием, публика следила за каждым её вздохом и действием. И это радовало. Но не радовал её усилившийся контроль со стороны продюсерского центра — из каприза Изуру она внезапно превратилась в главный актив компании. Из никому неизвестной девочки в узнаваемый бренд. Который надо ковать и продавать.       Очень скоро она ощутила хватку на горле своего творчества. Ей и раньше-то многого не позволяли. Похулиганить с текстами и написать что-нибудь матом, в духе тех же Sex Pistols, поднять какую-нибудь острую социальную тему, выйти в провокационном образе и порвать шаблон — Изуру с самого начала дал понять, что из неё будут делать идола, а не рок-звезду. И теперь стало только хуже. Её тексты правили — началось это после того, как у неё обнаружили ошибки в английском. Потом пригласили композитора, который начал доводить до блеска каждую из её песен.       И по итогу, как-то так получилось, что из процесса создания музыки она практически полностью выпала. Особенно это было заметно на втором альбоме. Её попытки в оригинальность замечали, полировали, за неё доделывали, ей же оставалось только улыбнуться и спеть.       И пусть во втором альбоме не было большого хита, именно он закрепил её успех. Вот только она уже не чувствовала удовлетворения от сделанной работы. Это была не её музыка, не её победа, не её песни. Из творца она превратилась в менеджера. Она задавала общее направление, если так можно выразиться, а всё остальное делали за неё. И это не приносило ничего, кроме раздражения. Она хотела петь и играть свои песни, и не важно, что порой они были дерьмовые и простоватые.       Она даже перестала притрагиваться к гитаре. Только иногда, когда, как и прежде, ей требовалось наиграть мотив, она брала её в руки.       А потом были первые съёмки в дораме. Буквально на эпизод, в качестве приглашённой звезды. Ей сказали, у неё есть к этому талант. А Изуру ещё потряс перед носом распечаткой контракта, где маркером для неё пометил цифры — как будто они её когда-то интересовали. Зато очень интересовали тётю — тётя Михо первой оценила прелести новой жизни, когда она, как опекун, получила на руки деньги от концертов и продаж. Тётя очень неохотно выдавала ей её же деньги, кстати. Говорила, мол, ты такая транжирка, что за тобой только глаз да глаз.       Она не считала себя транжирой. Если только чуть-чуть. Да, иногда на неё накатывало желание пошопиться, но гораздо больше ей нравилось гулять по магазинам с инструментами и облизываться на гитары, комбики, какие-то сложные и крутые звуковые процессоры. У неё всё это было, на студии. Но очень хотелось своё — она всё ещё не оставляла надежду однажды писать ту музыку, которая ей нравится.       Но времени было всё меньше, работы всё больше, а механизм славы незаметно забирал у неё всё то, чем она дорожила.       Во время второго гастрольного тура она выезжала за границу — Корея, Китай, Брадивосток (какой-то странный русский портовый город, как она поняла). Тётя очень нервничала, отпуская её так далеко. Порывалась поехать с ней, но по итогу обещала дождаться возвращения племянницы. Наказывала побольше звонить, вести себя прилично и не действовать Изуру на мозги — достаточно того, что он тебя и так терпит.       …и так и не дождалась. Уже по приезду в Японию она узнала о смерти тёти. Даже не смерти — кремации. Как ей сказали, сердце. Во время утреннего часа пик она пожаловалась, что у неё закружилась голова и покалывает в районе груди. Её посадили на место, а она там же тихо и умерла, спустя всего пару минут. Медики могли только разводить руками и констатировать факт смерти.       Оказывается, о смерти тёти знали. Изуру тоже оставили в неведении (хотя сначала она на него смертельно обиделась), но в обход него было принято решение ничего не говорить до возвращения, чтобы не прерывать гастрольный тур и поберечь её нервы.       Дома она с трудом смогла найти в себе силы зайти в комнату тёти — та обычно её не пускала, с самого детства. Говорила, мол, уважай моё право на личное пространство. А тогда она зашла, потому что… кто-то же должен был это сделать?       Это была маленькая комнатка, почти каморка. Кровать, столик с небольшим телевизором, шкаф, столик. Подавив ком в горле, она начала осторожно разбирать вещи тёти. Изуру был с ней в тот момент, она оценила его поддержку. И поэтому она была поражена, когда в одном из шкафчиков обнаружила свои диски, включая первый сингл. Записи дорам с её участием, флаеры и билеты с концертов. Даже футболка с её фотографией.       Тётя никогда открыто не говорила, что ей нравилось её творчество. Даже напротив, она чаще подтрунивала над её успехами, над её славой, говорила не зазнаваться и больше думать о будущем. И поэтому когда она внезапно обнаружила набор вещей, больше подходящий самым хардкорным из фанатов… что-то в её сердце вздрогнуло и треснуло.       Тётя любила её. Переживала, растила, фактически, как родную дочь, которой у неё никогда не было. Бабушка на это, кстати, как-то обмолвилась, что, вероятно, у тёти была очень неудачная любовная история, после которой она разочаровалась в мужчинах и браке в принципе.       Правды она не знает. Они никогда не были слишком близки — тётя всегда чётко проводила границу между тем, что она позволяла, и тем, что нет. И она тоже, точно в ответку, относилась к тёте точно так же. Теперь она жалеет об этом — кто знает, сколько на самом деле они друг другу не высказали тёплых слов, которые побоялись озвучить?       Поезд прибывает на конечную. Это ещё не Инаба, далеко нет. Потянувшись и размяв затёкшие конечности, она тянет чемодан за собой и выходит наружу, где её сразу обдаёт жаром. Вот вроде жаловалась, что кондиционер не сильно спасает, а погляди-ка, без него ещё хуже.       Она садится в привокзальном кафе за один из пластиковых столиков, в тенёчке, берёт себе стакан сока и конфету с зелёным чаем. Лениво водит взглядом по окрестностям. Ничего не изменилось. Кажется, десять лет назад она точно так же с тётей сидела в этом кафе и капризничала на тему еды, а тётя закатывала глаза и говорила своё весомое «нет».       И всё так же качают ветвями неподалёку гингко и берёзки, и всё так же палит летнее злое солнце, поют, чирикают и свистят птицы, а привокзальное кафе пахнет… поездом. Это очень странный аромат, которым пахнет платформа и насыпь, и вообще всё, что рядом с железной дорогой и вокзалом. Она затрудняется описать этот запах, но точно может выделить его среди прочих.       Кажется именно тогда, когда умерла тётя, а она даже не смогла попрощаться с телом, она и задумалась о том, чтобы оставить шоу бизнес. У неё снова начались заскоки и истерики. Она срывалась на фанатах, спустя рукава готовилась к концертам, могла сбежать со съёмок. И ей это прощали, потому что она — Риз. И второй такой больше нет. Изуру как-то обмолвился, мол, может ей записаться к психологу? Она его послала тогда чуть ли не матом. Хотя чувствовала, как никто другой ощущала этот надлом в себе.       Который только стал глубже, когда в один день перед ней появилась женщина, называющая себя её матерью и потребовавшая права на опекунство. Оказывается, всё это время её мать была не только жива, но ещё и в добром здравии, замужем, с двумя детьми от нового брака.       И когда эта женщина начала плакать о том, как она любила её, свою маленькую дочурку, и как злая сестра не позволяла им видеться, она осознала очень и очень простой факт. Эта женщина переигрывает, ей нужны её деньги и статус. Кажется, что-то такое появилось на её лице в тот момент, что Изуру спешно выпроводил эту мамочку наружу.       И это тоже были нервы — борьба за статус опекуна звезды, за наследство. Попытки справиться с творческим кризисом — она внезапно осознала, что в последнее время все её песни похожи друг на друга как близнецы. Исчезла творческая искра, надлом, душевность. Но публика этого словно бы не замечала — ей нужно было больше, больше, больше.       В конце концов она начала ненавидеть себя. Вернее ту себя, которую она была вынуждена показывать на сцене. Эту мелкую похотливую шлюху, которая так рада стараться ради фанатов.       С каждым днём она всё больше и больше погружалась в депрессию и ненависть. И, словно в насмешку, её популярность как Риз пошла в гору. Она искренне, невероятно сильно возненавидела себя — ту часть себя, которую все так любили и которую все так хотели видеть.       Апофеозом этого стало то, что она однажды сбежала с концерта. Вот так вот просто взяла и сбежала. Ей хотелось поддержки, хотя бы кого-нибудь, кто в неё верил и кто, может быть, похлопал бы её по плечу и сказал, что всё образуется. Но даже её команда — девочки на подтанцовке, гримёры и прочий персонал видели в ней что-то своё. Кто-то завидовал ей и говорил, что она добилась всего своими формами и задницей. Кто-то считал её мелкой зазнавшейся сучкой, которая задрала нос до небес.       А кто-то, вроде Изуру, честно признался другому менеджеру, что он устал от неё и её капризов.              Это какая-то заброшенная высотка, под снос — ей не особо важно, на самом деле. Проигнорировав предупреждающие знаки, она перелезает через ограждение и идёт внутрь. Несмотря ни на что, мусора здесь совсем немного, даже удивительно. Повсюду голые стены, бетон, местами хорошо видны серые перекрытия и куски арматуры. Есть окна, прорези под них, но без стёкол. Пыльная лестница с кучей следов от ботинок, уходящая вверх. Вырезы под двери и проходы в квартиры. Куски отходящей штукатурки.       Где-то вдали она слышит шум города, толпы, магистраль. О, сирены — видимо, полиция. Или скорая. Хотя не, не похоже. У них немного разный звук — после съёмок в той дораме она спокойно может их отличить.       Ночь, летняя ночь. Из-за огней города небо кажется желтоватым, звёзд почти нет — она видит всё это через окна. На её губах гуляет, кажется, лёгкая улыбка. Ну конечно же — её ведь готовили к выступлению, разумеется она надела все элементы костюма, включая себя — Риз.       Она хорошо слышит цокот каблуков, пока поднимается по лестнице. Забавно, обычно у неё очень лёгкая походка, а тут прямо топот. Словно марш какой-то.       Лестница кажется бесконечной, серой, угрожающей. По мере восхождения она всё больше и больше чувствует усталость наряду со страхом. Иррациональным по своей природе, если задуматься. Ну правда, кого она может встретить ночью в заброшенной высотке под снос? Не призраков же?       Но этот же страх подстёгивает её подниматься выше, выше. Невольно просится аналогия с её карьерой. Она ведь тоже так пробралась в мир шоубиза, без спроса зашла в его здание и начала восхождение к небу, чтобы стать звездой.       Внезапно лестница заканчивается, из-за чего она вздрагивает. Осталась только одна дверь, ведущая на крышу. Интересно, там открыто?       Она тянёт её на себя, не надеясь на многое. О, повезло. Она проходит вперёд и оглядывается. Плоская площадка, без ограждения, с хорошим видом на море, кстати. А ещё здесь очень холодно и ветрено — у неё взметнулся подол платья.       Она неторопливо подходит к краю и смотрит вниз. Сглатывает — она боится высоты, та ещё трусиха, если честно. А когда стоишь на самом краю, воображение так и рисует картины того, как ты оступаешься, падаешь вниз, летишь и…       Она делает шаг назад и сглатывает. Но и от края не отходит — что-то так и манит её встать на нём. Замереть на этой границе, которая разделяет жизнь и смерть.       Кажется, ей нужно всего лишь решиться, да?       И хотя она уже прошла такой путь, сделать последний шаг сложно. Ей хочется — ей буквально хочется разогнаться и прыгнуть, головой вниз.       От порыва ветра она чуть не теряет равновесие и падает. Она каким-то чудом она умудряется сделать шаг назад и больно приземлиться на задницу.       Холодно. Но холодно не столько от погоды или ветра — холодно от мыслей и того шага, ради которого она сюда пришла.       Когда-то давно, написав первую хорошую песню, она думала, что это её победа — что она вырвала зубами свой кусочек счастья у судьбы.       Когда-то давно, когда Изуру сказал ей, что она талантливая и он хочет с ней работать, она была готова прыгать и целовать землю от радости.       Дебют, первый сингл, горечь поражения, борьба, снова поражение, новая попытка и, в конце концов, успех.       Её бунт вёл её всё дальше по дороге победителя. Но, идя по ней, она всё больше и больше отказывалась от дорогих ей вещей и людей. Она всё больше становилась Риз — той жалкой пародией на настоящую Куджикаву Рисе.       Риз была шлюхой без собственного мнения и прав. Игрушка в руках продюсеров и менеджеров. Куджикава Рисе — бунтаркой с сердцем. Риз плясала под чужую дудку, пела не свои песни, улыбалась и благодарила, когда ей аплодировали. Куджикава Рисе сама была творцом и сама решала свою судьбу.       Но по итогу они обе — всего лишь части испуганной девочки, которая устала от жизни и хочет сделать последний выбор.       Она сглатывает и поднимается на ноги. На негнущихся ногах подходит к краю.       Расставляет руки в стороны — кажется, именно так поступила та героиня аниме?       Усилием воли она поднимает ногу.       Насколько же она жалкая, если задуматься. Её устремления, её мечты, её характер — даже взобравшись на самых верх, она остаётся всё той же маленькой девочкой. Даже став победителем, она остаётся жалкой. Кажется, Sore Winner, если по-английски?       Она набирает воздуха в грудь.              — Поезд, следующий до конечной станции Ясоинаба, прибывает на первый путь. Повторяю…       Она вздрагивает. Задремала от жары, кажется. Усмехнувшись, она поднимается, покрепче хватается за ручку и начинает идти в сторону поезда.       И только тёплый ветер развевает её волосы.       — Я возвращаюсь домой, бабушка, — улыбаясь, шепчет она сама себе.       Наконец, её фигура тает внутри поезда. Звучит сигнал об отправлении. Двери закрываются. Поезд трогается.