Мэй, не забывай писать друзьям

      У подкинутой на порог дома Дурслей девочки следы запёкшейся крови на лбу и абсолютно нелепое имя, которое Петунья со всей уверенностью может назвать мужским. Женщина успокаивает плачущую племянницу, укачивая малышку на руках, и не сводит взгляда с пушка на детской голове — волосы дочери Лили в лучах утреннего солнца отдают медным оттенком.       Девочка поднимает взгляд, и сердце Петуньи пропускает удар. На неё смотрят глаза её любимой младшей сестрёнки.       Мэй. Мэй Лили Эванс — никаких Гарри, никаких Поттеров.       Им чертовски повезло, что магия не отбила волшебникам все мозги. В плетёной корзинке под мягким и горячим на ощупь пледом находятся многочисленные документы, факт наличия которых существенно ускоряет судебное разбирательство с последующим установлением опекунства.       Им чертовски не повезло, что родители Мэй — волшебники, ведь в первую же ночь в доме Дурслей девочка будит всех диким, отчаянным криком, а затем со звоном вылетают окна в спальне, куда малышку с её кузеном уложили спать.       Мэй заливается слезами и сжимает в крошечных кулачках халат Петуньи, когда женщина берёт племянницу на руки, пытаясь успокоить детскую истерику. Внутри у миссис Дурсль и у самой всё леденеет от страха, но этот ужас тает, как карамель над огнем, когда смешанное с тоской тепло и желание защитить, оберечь ребёнка берут верх над всем остальным.       Злиться на малышку она не может, просто не может, и Вернону не даёт — а потом он и сам привыкает к тому, что в их жизни детей теперь двое: капризный, шумный Дадли и задиристая, шебутная Мэй, которой по ночам снятся изумрудные всполохи и мольбы защищающей своего ребёнка матери.       Но время на месте не замирает — оно идёт, сменяя дни и месяцы годами.       Время лечит.       А Мэй растёт.       К середине восьмидесятых она уже не тот сладкий малыш с пухлыми щёчками и огромными глазами — правда, радужка у неё все ещё напоминает малахит и изумруды, а буйно вьющиеся волосы по цвету похожи на обжигающий огонь. Лицо у Мэй украшено россыпью мелких веснушек, поцелуев летнего солнца, коленки с ладошками вечно покрыты ссадинами и синяками, а при улыбке на её правой щеке можно заметить одну-единственную ямочку. Улыбается Мэй часто: когда Дадли, в предвкушении потирая руки, включает очередную любимую программу по телевизору, когда мама раскладывает по тарелкам едва-едва вытащенные из духовки шоколадные печенья, когда папа приезжает с работы в компании купленных по пути воздушных змеев, когда на улице после дождя пахнет влагой и свежестью, когда незнакомый мужчина разрешает погладить его прелестную пушистую собаку… Мэй улыбается постоянно, ведь она — счастливый и любимый всеми ребёнок.       Иначе просто быть не может.       У Мэй много друзей. Она играет в чаепития и пытается научиться стрелять из рогатки, она старательно складывает губы трубочкой, под всеобщий смех выдувая из клубничной жвачки пузырь, она надевает на подружек сплетённые из одуванчиков венки и указывает одноклассникам на грозовые тучи, на пасмурное небо, которое вот-вот рассечёт полоса молнии. Она делится с кузеном собранными в парке яблоками и прячет кислые, не созревшие ещё до конца фрукты за спиной, с максимально невинным видом проходя мимо кухни в свою спальню.       Родителей у Мэй четверо: Лили и Джеймс улыбаются ей с чуть потрёпанной фотографии, стоящей на каминной полке, а Петунья и Вернон улыбаются по-настоящему за каждым обедом, завтраком и ужином. Конечно, мисс Эванс прекрасно осознаёт, что её приёмные родители по крови ей лишь тётя и дядя, но логика у девочки железная: эти люди её воспитали, подарили ей счастливое детство, заменив семью — значит, этих людей она будет считать своими мамой и папой.       На седьмой день рождения ей дарят странную папку, обёрнутую в яркую подарочную бумагу.       — Что это? — с интересом произносит Мэй, срывает упаковку с подарка, а затем замирает каменным изваянием, осознавая, что именно находится в её руках.       Это не набор фруктовых сладостей, не яркие водостойкие фломастеры, не книга с красочными иллюстрациями и даже не пушистый маленький котёнок, это — всего лишь лист бумаги, вот только по ценности он сравним с самым настоящим сокровищем, и Мэй звонко визжит, а затем прижимает к щекам ладони, смеётся, плачет, чувствуя, как внутри поднимается целая буря эмоций. Петунья улыбается при виде такой яркой реакции и, пытаясь сдержать слёзы, обнимает свою дочь, а к ней присоединяются и слегка смущённый происходящим Вернон, и радостно кричащий что-то Дадли — те люди, что летом восемьдесят седьмого стали семьёй Мэй официально.       Мэй Лили Эванс — это пляшущие в малахитового оттенка глазах чёртики и аккуратно подстриженные медные кудри, огненными всполохами выделяющиеся на фоне осенней серости.       Мэй Лили Эванс — это задор и озорство, это — детская наивность и искренняя, щемящая душу радость каждому новому дню.       Мэй любит зиму, любит ощущать, как холод пощипывает кончики пальцев и разрумянившиеся щёки. Она любит наблюдать за снегом, так чудно искрящимся под лучами солнца, любит разглядывать сюрреалистичные узоры инея, ажурной вязью покрывающие окна и стены.       Мэй любит весну, любит наблюдать за зарождением новой жизни и за тем, как медленно расцветают растущие в школьном дворе кустарники и деревья.       Мэй любит осень, любит дожди, любит, когда октябрьское небо хмурится, окутанное мрачными тучами и тёмными грозовыми облаками.       И, конечно же, Мэй любит лето. Летом — её День рождения, День рождения её любимого брата; летом солнце встаёт очень рано — по утрам на траве виднеются капельки росы, а вечером становится холодно, но по-особенному уютно и свежо.       Время летит быстро, и времена года стремительно сменяют друг друга, из детей превращая младшее поколение Дурслей в подростков. Они растут, растут, радуя родителей успехами и расстраиваясь редким неудачам; они становятся друг для друга опорой в сложные времена и делят друг с другом радость побед, ведь на свете нет никого ближе родной — пусть и не по крови — семьи.       Первый день осени одиннадцатилетняя Мэй встречает в красивой чёрной шляпе и с двумя пластырями на исцарапанной соседскими котами ладони. Лондон после прошедшего с утра дождя кажется серым, тусклым и каким-то совсем неприметным; Эванс-Дурсль собирает свои рыжие кудри в густую косу и долго проверяет, не забыла ли она что-то очень важное дома или в папиной машине.       На ручке её школьного сундука повязана яркая зелёная бандана, края которой заплетены в сложный узел — чтобы подаренный друзьями платок случайно не улетел, подхваченный порывом холодного осеннего ветра. Шею и запястья девочки украшает многочисленная самодельная бижутерия, вдохновлённая культурой хиппи и обладающая особой популярностью в старой школе Мэй.       На платформе 9 и ¾ Дурсли оказываются за пятнадцать минут до отбытия поезда; здесь шумно и очень людно, школьники переговариваются друг с другом, получают последние напутствия от родителей и близких, многие плачут и обещают обмениваться письмами каждый день. Мэй вертит головой туда-сюда, крепко держа маму и папу за руки; шляпа с её головы слетает, и рыжеволосая первокурсница даже успевает перепугаться — но элемент одежды ей возвращает моментально среагировавший на происходящее незнакомый мужчина, представляющийся Дэном Грейнджером.       — Ты тоже тут впервые? — радостно улыбается Эванс-Дурсль смущённой девочке, распущенные каштановые волосы которой находятся даже в большем беспорядке, чем у самой Мэй. Гермиона, так зовут эту малышку, стоит возле мистера Грейнджера, явно робея перед перспективами направиться в поезд в гордом одиночестве. — Класс! Давай сядем в одно купе? А на какой факультет ты хочешь поступить? А ты читала «Историю Хогвартса»? Я вот её нашла в местном книжном, така-а-ая интересная, пусть брат и называет её занудной…       Мама Петунья мягко улыбается энтузиазму дочери и обнимает её за плечи, привлекая к себе, глядя на рыжеволосую малышку с печалью в тёмных глазах:       — Обязательно дай нам знать, когда доберётесь до школы, договорились, солнышко? И не забывай писать друзьям, они ведь тоже очень волнуются.       Алый паровоз выпускает в прохладный осенний воздух клубы дыма, и Мэй в последний раз прижимается к родителям, думая о том, что всё будет чудесно.