тоска

      Суббота, не отличающаяся от других суббот ничем непривычным, не отличающаяся свободой и свежестью, которыми хотелось наполнить грязные от городской пыли легкие. Открыть рот и почувствовать слабую сдавливающую боль в груди, медленно ползущую к горлу. Андрей страдальчески подавил жалобный всхлип, но голову не опустил, мозоля взглядом одно единственное окно старой и потрёпанной временем панельки. От парня за метр несло гарью и каким-то безнадёжным ожиданием, поедающим его душу и тело насквозь, как будто бы мерзкие термиты или назойливая моль, так активно проделывающая дырку в одежде. Вот и Андрею казалось, что заглянув в зеркало, он увидит на лице раскрытые трещины, подобные кровоточащим ранам, сквозь которые легко пробираются насекомые, погано заползающие в его тело, поедая внутренние органы медленно и мучительно, так, чтобы их жертва ещё долгое время искривлялась в конвульсиях и болезненных судорогах, пока не наступит долгожданная смерть. Андрей почти воочию видел, как по его глотке сползают черви-паразиты, от которых ему теперь негде было укрыться.       Когда воздух вокруг наполняется ночной духотой и тягой, свет в окнах медленно начинает гаснуть, а небо окончательно покрывается пеленой потёмок, мысли и воспоминания словно с неба обрушаются тяжелым балластом на голову, а дыхание спирает от наплывших образов из недалекого прошлого.       Когда только наступил сентябрь, порыжевшие листья изначально не спешили опадать на асфальт ярко-оранжевым слоем, первое время были только холодные, осенние дожди, топящие улицы по самое не хочу. Бегать по таким лужам в и без того старых, еле живучих кедах, невразумительно и почти смертельно для обуви, но когда в тебе нескончаемый заряд энергии и желание горы свернуть ради единственной, полноценной встречи с другим человеком, ты об этом не задумываешься ровно до того момента, пока не почувствуешь, что ноги как назло пропитались влагой и тяжестью от воды, но даже в таких случаях будет совсем необязательным останавливаться ради такой мелочи. Даже если небо сгущается тучами, а над головой уже слышится угрожающий раскат грома — МЧС еще утром предупреждало о возможном вечернем шторме — Андрей не видит смысла прятаться по подъездам в наивных надеждах, что погода изменится в лучшую сторону в считанные минуты. Все это неважно, когда ты оживлённо заскакиваешь в подъезд под негромкое закрытие металлической двери за спиной. Вверх по лестнице, бегло перескакивая через одну ступеньку, чудом не спотыкаясь за такую поспешность.       В его квартире в это время года было всегда душновато, что даже открыв окна настежь воздух был спертый. Кирилл никогда этого не чувствовал, и стоило даже Андрею без затей повернуть голову в сторону работающих в полную силу батарей, его своевременно останавливали одними только настороженными глазами и он покорно опускал голову, разглядывая ламинат в коридоре, медленно снимая верхнюю одежду. Зато вот простыни в спальне всегда были едва прохладные, свежевыстиранные и мягкие. Как правило, большую часть времени они проводили на них. Белоснежные наволочки подушек, такие же светлые простыни и эстетично молочного цвета их одеяло одно на двоих. Осенью их многократно тянуло на нежности и похоть, распирающие их души на томление в уютно-тихой волгоградской квартире во время грозовой погоды за окном. Это было бесшумно тихо, без надоедливой тривиальности и неприлично-громких стонов. Было только безмерное и искреннее удовольствие. Андрей ощутил это первый раз именно с ним, ощутил не приторную вульгарность, не случайный и грязно-голый секс без доли чистосердечия, а почувствовал опору и немое доверие. В первую очередь это было обожание, когда Кирилл вел кончиками пальцев, касаясь подушечками талии Андрея, опуская руки под него и подхватывая под бёдра; когда Андрей привычно прикусывал нижнюю губу, задирал голову и прикрывал глаза, пока волосы челки назойливо липли к горячему, вспотевшему лбу; когда они прижимались к друг другу после совместного вечера вдвоём. Только вдвоём.       Так Андрей обрел первую истинную привязанность.       Когда пришла пора зимних перемен Андрей почти не выходил из квартиры Кирилла, оставаясь по будним дням. Вечер пятницы, на улице завывает декабрьская вьюга, а он крутится на балконе с сигаретой в правой руке, плотно закрывая окна, чтобы не застудило. По правде говоря, вся лоджия пропиталась сизым дымом сигарет, которые парню за несколько месяцев бросить так и не удалось. Еще осенью он обязывался бросить, как минимум чтобы деньги сэкономить, но хватило его ненадолго. Сейчас и сама осень воспринимается как прошлая жизнь, которая давно закончилась и осталась позади. Сейчас, считай, изменилось всё: на листья деревьев опустился легкий иней, земля покрылась свежевыпавшим слоем снега, а темнеть стало намного раньше — всего семь часов, а небо уже сурово заплыло мрачной мглой, на которой не видно было даже мелких звездочек, на которые они с Кириллом смотрели в прошлой жизни, промозглой, минувшей осенью.       — Батареи включить? — слышит за спиной, когда окурок опускается в керамическую пепельницу. Обернувшись, он видит Кирилла, привычно сидящего на корточках у батареи, даже не созиволившего повернуться.       — Уйду — включишь, — мямлит и отворачивается обратно к окнам, высматривая на улице другие здания. Кирилл в комнате подозрительно замолчал, будто замер. Андрей только потянулся к пачке за новой сигаретой, как вдруг сзади тихое:       — Не уходи.       Андрей поворачивается, косится на стоящего посередине комнаты Кирилла, сдвинувшего брови и недовольно кусащего губы. В домашних тапочках он выглядел потешно: грозный, строит из себя суровое лицо, а сам переминается с ноги на ногу. Смешной. Андрей даже давит в себе озорную ухмылку, потом лишь возвращается в квартиру, покинув излюбленный балкон.       — Ослабей, ладно? — иронично смотрит он. Проходит мимо, Кирилл глаз не сводит. — в понедельник приду. Куплю что-нибудь.       Андрею давно было известно, как реагирует на регулярное отсутствие Кирилл, непрестанно он предлагал оставаться, советовал съехаться, говорил же не первый раз, что так в сто раз удобнее и комфортнее будет. Но нет ведь, Андрей отнекивался, убегал постоянно. Благо, каждый понедельник снова прибегал, причём не с пустыми руками: то что-то к чаю, то просто принесёт что-то быстро перекусить. Вот Кирилл и не протестовал толком, а Андрею такое на руку.       Кирилл прискорбно выдыхает, рука его тянется к лицу, брови задумчиво сводятся к переносице, а он прикрывает рот ладонью, пока Андрей воздушно касается холодными пальцами его загривка, тут же обдавая кожу легкими мурашками, простыми касаниями заставляя чуть ли не мурчать под щедрыми, упоительно мягкими, ласками руки. Холод сковывает где-то под ребрами, стоит откинуть голову назад, уткнувшись макушкой в чужое, острое плечо сзади, как длинные пальцы успевают залезть даже в короткие волосы, дабы сжать на затылке. Кирилл смотрит цепким, томным взглядом, своими немигающими зрачками сверлит лицо Андрея. Не менее заинтересованные глаза смотрят так же прямо и неуклонно.       — Отчаливай, несчастный.       На улице жгучий мороз, а колючие снежинки знобят покрасневший кончик носа и румяные щеки, когда Андрей одним движением перекидывает конец шарфа себе за спину, в надежде не простудиться на таком холоде. Во дворе всё снегом замело, и деревья, и скамейки, горки, качели… снег идёт, в спутанных наушниках играет Ария. Андрей, словно потерянный ребёнок, оказывается в омуте небольших пятиэтажек, когда выбирает путь до дома через дворы.       Их первая зима приближает обоих на шаг к вечному движению.       Бурная весна и сырой апрель, на земле грязь, а на небо вновь вернулся далекий свет, которого нельзя было увидеть в январской пучине стужи и мороза. Все начало оттаивать в конце марта, когда весеннее солнце впервые за три месяца зимних мук опустило ярко-приветливые лучи, когда граждане снова увидели тусклый рассвет, тенью упавший на крыши домов. Тогда на горизонте появился абсолютно яркий свет, зеркально отражающийся на поверхности вод Волги и других рек и озер. Так родилась весна. С новой жизнью изменились не только рассветы.       Тоска. Когда это случилось первый раз, Кирилл отстранился. Он смотрел косо и сомнительно. В их осень, и даже зиму, он так не делал. Сначала Андрей решил, что это новая, странная фишка. Андрей тогда не ушёл, что изменяло его принципам — суббота. Тогда они не говорили об этой случайности, уже к половине первого ночи они вернулись в постель. Кирилл не реагировал на касания, на некогда любимую субтильность Андрея. Прохладные простыни очень нехотя снимали напряжение, но когда Андрею пришлось отлипнуть от Кирилла, который все равно даже не двигался, перелечь к краю кровати, стало тоскливо. Когда Андрей с безмятежностью наблюдал за приоткрытой форточкой и покоился прямо у стенки, храня в голове мысль о своей первой настоящей влюблённости, лежащей рядом, закрывающейся почти по голову одеялом, это тоже вызывало тоску.       — Батареи ебашат, — раздается в комнате хриплым голосом Андрея. Тело на другом конце постели чуть двигается, но молчит. — А, Кир?       Гробовое молчание в ответ, ни слова из уст Кирилла.       — Понял.       Андрей ясно знает — не спит. Но для чего-то молчит. Кирилл не обижается вот так, нет, это не обида. Быть может, вымотался и отдыхает. Правда Андрей смотрит на это как-то скептически. Повернув голову, он глядит на острые, голые лопатки, выглядывающие из-под тонкого одеяла — Флорин спит на боку, всегда. Холодно-бледную кожу даже в ночном мраке комнаты можно разглядеть. У парня в голове даже пролетает мысль о вампирах. Он во всех красках представляет, как Кирилл поворачивается и вгрызается в его шею, как в эпичных триллерах с вампирами и другими нечистями. Подобные мысли и могли его завести в другой ситуации, но смотреть на затылок недо-вампирёныша, когда он даже слова не проронил, как-то скучновато и нудно.       — Давай потрахаемся, — Андрей приподнимается на локте, вскидывает голову, элегантно откидывая челку с глаз. Смотрит внимательно. Кажется, Кирилл повел плечом.       — Как хочешь, — сухо отзывается второй, да так, будто Андрей предложил что-то, где сам Кирилл участие принимать не будет.       Андрей молчит с минуту. Думает.       Словно Андрею будет приятно заниматься сексом с человеком, у которого на лице, небось, индифферентность галимая. Кирилл и с места не сдвинулся после своих же слов, продолжил лежать как и лежал до этого. Андрея это понемногу начало пугать, будто Кирилл даже дыхание задержал для полноценности образа. Парень с поражением вздыхает, опускаясь рядом, чуть заглядывает за его плечо, надеясь хоть таким образом увидеть его лицо — тщетно, Кирилл недовольно мычит и утыкается острым носом в обивку подушки.       — Что такое? — мягко опускается губами на плечо, оставляя там долгий поцелуй. Кирилл молчит, но плечом не дергает. Андрей горячо выдыхает, обжигая чужую кожу жарким дыханием. По всей видимости, лимит слов на эту ночь для Кирилла был исчерпан.       Когда это происходит дважды, Андрей задумывается.       В то апрельское утро Кирилла не оказалось под боком, в уютной постели, наливающейся лучами солнца, что проникли в комнату через окно. Скомканное одеяло покоилось где-то в ногах, простынь смята и грубовато раскинута, кое-где неэстетично задрана. Андрей разлепил глаза только спустя десять минут томительного молчания. Подняв голову, он убедился, что Кирилла нет и в комнате. Чуть размяв плечи и шею, он принял вертикальное положение на кровати, тоскливо свесив ноги на пол, коснувшись стопами на удивление холодного паркета. Не сразу он заметил, что и батареи не работают, лишь поднявшись и накинув на плечи халат он почувствовал слабый холодок, расползающийся по хребту, проходясь мурашками по коже. Непривычно. Быть может, отопление отключили. Но ведь не сам Кирилл...       Флорин обнаруживается на кухне, у дверей балкона, стоящим и мирно смотрящим через окно на открывающейся горизонт. В одной руке — керамическая кружка; в другой — недокуренная сигарета, все еще дымящаяся. Андрей видит только взъерошенный затылок юноши, но уверен — тот как обычно смотрит пустыми глазами. Стеклянными и равнодушными. Проходя к раковине и тихо беря с полки стакан, включает кран и наливает немного воды.       — Ты ж бросил вроде, — задумчиво уточняет Андрей, поворачиваясь через плечо на парня, стреляя взглядом в сигарету у него в руке. Кирилл вообще не двигается. В кружке у него, видимо, горячий чай — кофе он недолюбливает — который, к слову, даже остыть не успел. Пар медленно испаряется в воздухе и этом ледяном молчании между парнями. Андрей ждет еще секунд десять. — У тебя остывает.       Он разворачивается к выходу из комнаты, решая, что ответа сегодня он так и не дождется, отхлебывает немного воды из стакана, как слышит сзади голос Кирилла:       — Андрюш, давай ты домой пойдешь, — это даже не вопрос. Это приказ в мягкой форме.       — Ты же любишь, когда я остаюсь… — голос звучит тихо. Андрей не хочет поворачиваться, он так и замер спиной к парню, со стаканом в руке и слегка опущенной головой. Кирилл молчит недолго, а потом неразборчиво мычит. Андрей сжимает стакан в руке, зажмуриваясь. — Понял. Хорошо.       Спиной Андрей чувствует смятение. Он знает — сейчас лучше не поворачиваться. Оставить его, и так он и поступает, покидая кухню с растерянным Кириллом. Чай в его руке вскоре остывает. Сигарета безмолвно тлеет в руке.       Когда Андрей уже стоит в коридоре и разглядывает Кирилла напротив, что оперся на косяк плечом и тихо наблюдает за парнем, он чувствует тревогу. Подобное нечасто случалось рядом с ним, но сейчас, вот так неподвижно стоя у выхода, он смотрит на него и понимает, что стоит запомнить все его черты лица. Запомнить каждую морщинку на лице. Когда он спускается по лестнице вниз, он жалеет только о том, что не взглянул последний раз на родинки на спине парня, на его сутулые, костлявые плечи под футболкой. Стоит покинуть его подъезд, как лицо обдувает холодно-свежий весенний ветер, резво трепя волосы на голове. Легкие очищаются этим же утренним порывом ветра.       Июнь становится конечной остановкой для них. Лето. Суббота. Андрея словно водой выталкивает на сушу из этих воспоминаний длиной в год, открыв глаза он снова возвращается под чужие окна, неотрывно наблюдая. Форточка снова открыта, вот только на этот раз открыл ее не Андрей, и вряд ли даже Кирилл. За этим смертельно больно наблюдать, настолько, что элементарно развернуться не получится. Еще болезненнее видеть, что на кухне включен свет, он тусклый, как всегда. Мучительно видеть это, но уйти в сто раз сложнее, ноги ватные, а кости давно онемели от всех этих воспоминаний и нереализованных планов. Как они с Кириллом в их первой жизни, осенью, думали о лете, строили детальные планы на дальнейшее время. Сейчас этого больше не существует, и оба это знают. Кирилл в курсе, что Андрей каждый вечер субботы вот уже как месяц ходит к нему под окна и смотрит-смотрит-смотрит. А Андрей в курсе, что Кирилл предумышленно не выглядывает в окно, лишь только совсем редко и тогда они молча смотрят друг на друга. Между ними расстояние, и Андрей знает, что если на лице Кирилла проскользнет хотя-бы нотка недовольства или неловкости, Андрей уйдет.       Сегодня Кирилл не выглядывал. Андрею приходилось осматривать его балкон с трепетом, видеть, как моргает свет на его кухне, видеть, как свет во всех окнах дома гаснет, но остается гореть лишь в одном. Каждое окно панельки — это чья-то жизнь.       Между часом и двумя ночи домофон вдруг пищит, дверь подъезда приоткрывается с натужным скрипом и на улицу выходит Кирилл. Легкая куртка, накинутая на стройные плечи, и когда Андрей ловит отчужденный взгляд, поспешно выпрямляется и глядит на парня напротив. Он стоит в метре от него, засунув руки в карманы и изучающим взглядом осматривает его с ног до головы, хотя взгляд его долгое время не может подняться. Он очень смущен.       — Никогда не приходил по выходным, а тут передумал? — спрашивает, а Андрей вяло пожимает плечами. Теперь его очередь немногозначно смотреть в ноги. — Нагулялся?       Андрей ничего не говорит, а Кирилл вынужден смотреть на его опущенную голову и чуть хмуро сдвинутые брови. Они молчат вот так с минуту, пока обоих обдувает холодный ветерок, листья на деревьях не громко шуршат от этого, а воздух пропитывается этим напряжением и будто бы тяжелеет, от чего Андрей слышно и тяжело вздыхает полной грудью. Кирилл выжидающе скрещивает руки на груди.       — Не приходи больше, ладно? — мягко произносит Кирилл, и Андрей внимательно его слушает, не поднимая головы. — езжай обратно в Питер. Тут больше нет ничего. Ты можешь.       Андрей знает, что может, но и не может одновременно. Волгоградские балконы (а в особенности один единственный) держат его крепкими, надежными узлами, и просто так он их ослабить не сможет, это ему не под силу. По правде говоря, только что Кирилл эти узлы попытался срезать, но они оба знают, что это не сработало. Но Андрей покорно разворачивается спиной к нему, ждет и делает шаг. Второй. Вот он уже на ещё один метр отдалился от него. И, да, он ожидает услышать что-то вслед, но лишь слышит писк домофона, а за этим шум закрывающейся входной двери. Секунда, и Андрей ускоряет шаг, чуть не запинаясь на ровном месте. У него за спиной — балкон Кирилла, а там окна, за окнами — два темных силуэта.       Больше Андрей не возвращался к балконам Волгограда. Вот уже год он живет на мертвых улицах Петербурга.       И сам он мертв для полноценности образа. * Я буду рад потерять тебя Не вижу преград, хотя есть одна Когда ты ушла Почему так хорошо, тоска?