Принятие

Не знаю, когда понял, что армия и «защита» родины — не для меня. Может, увидев десятки матерей, которые со слезами провожали сыновей, чьи молодые и любимые лица могут больше никогда не увидеть. Может, когда столкнулся с дедовщиной. Видел, как оклеветанные новобранцы вываливались из казарм красно-синие и сделать ничего не мог. Я боялся. Да, честно скажу, мне было страшно хоть что-то сказать «старшим», ведь хоть слово не то скажи, стайка мужиков посильнее и тебя забьёт, а может что похуже. Но я отслужил, как положено. Вернулся к матушке домой после пяти долгих лет службы. Матушка единственная, кто у меня остался. Отец умер, два старших брата погибли в Русско-Японской войне, а младшую сестру забрал тиф. Мама всегда говорила, что я — её опора, её стержень, не дающий опустить руки в такие тяжёлые времена. Она очень добрая женщина. Последний кусок хлеба отдаст, лишь бы я жил дальше. Даже копила на кусок земли моей будущей семье, хотя знала — денег никогда не хватит. Но каким-то чудесным образом (невыносимым трудом её нежных рук) у неё получилось отложить 50 рублей. А в 1914том пришла война. И я должен был уйти. В последний день моей «свободы», она сунула купюры в нагрудный карман моей формы, крепко обняла и долго не отпускала. Я тоже обвил её хрупкое (для меня) тело, и прошептал — «я тебя люблю,» а в конце и «я вернусь». Знаю, это бесчеловечно — давать надежду. Но что я мог сказать женщине, тонущей в горе? Я по-своему успокоил, придал желание жить. И ушёл. Отправили в резервные войска Рижской области. Оттуда в Кёнигсберг, где пробыл почти два года. Там, в одном из многочисленных боев мне и прострелили колено. Хорошо, что не коленную чашечку, только кость. Пролежал я в госпитале весь июнь и июль, а в августе меня отослали домой. Демобилизовали, тобишь. Ой, как же обрадуется маменька! Поехал на эшелоне до Тобольска, там просил довести в сторону Иркутска. Приходилось то на сене сидеть, то со скотиной место делить, ну — по-другому никак. И так, с попутки на попутку перепрыгивая, как мелкий таракан, я добрался до села Речное в декабре. «Речного» не было. Только горстки пепла, пара трупов и пустота. Ничего. Просто ровный клочок земли. Моей родной земли. Не верил в то, что видел. Вот здесь, возле раскинувшего ветви, старого дуба, мы с ребятами играли в «Казаков». Чуть дальше, пройдя по тропинке, с мамой собирали грибы. В речке купались, потом заходили попить вкусного яблочного компота у тёти Люды. У неё ещё был большой пёс Яшка, ласковый настолько, что и гавкать на тебя не станет. Теперь этого нет. Да и не будет больше. Сам не понял, как начал реветь навзрыд. Вроде и 28 лет парню, прошёл 2 года войны, чуял смрад запёкшихся тел и лицезрел безжизненые лица женщин, стариков и детей, но осознание того безвыходного положения, в котором нахожусь, меня добило. Еле передвигая ноги по грязи и снегу, доплёлся до моего «дома». Сел возле того, что осталось от места, которое когда-то сильно любил, прижал колени к груди и плакал. Очень долго. Вспоминал былое, мамино красивое лицо, ту радость в детстве, а становилось всё паршивей на душé. Даже не хочу вспоминать. Я снова уехал, уже, увы, навсегда. Решил отправиться в Тобольскую губерню, оттуда в Москву. А что теперь терять-то? Но сначала нужно было купить коня, одежду и прочие мелочи. Благо, денег было достаточно. За время службы нам выплачивали так называемые пособия. Я каждую копейку хранил, думал, матушке отдам… Так вот, у меня всё в том же нагрудном кармане лежали 150 рублей. Хватит на всё, ещё и останется. Недалеко от Речного был город побольше, за день-два дойду и пешком. Хорошо, что на мне была серая, тёплая шинель. Холодрыга невозможная! Ещё и снега так навалило, ноги поднимать тяжело. Ну, ничего, я справлюсь. Ради мамы! И началось моё путешествие, наполненное сильными переживаниями, чувствами и приключениями.