Возвращение

Возвращение домой оказывается совсем не таким, как в мечтах Юты. Его не встречает с ворчанием Маки, не обнимает крепко — она на больничной койке. Иэйри-сан уже залечила её ожоги и резаные раны, а дальше дело за организмом. Юта даже не может ничем помочь. Его обнимает Панда. Всё такой же большой, тёплый и мягкий, на мгновение он будто пытается защитить Юту от жестокой реальности. А после отпускает и ведёт в другую палату. К Инумаки. Передышка кажется слишком короткой. Она и не могла ничем помочь, ведь Юта никогда не будет готов. Юта не готов к такому Инумаки: мертвенно-бледному, обессилевшему, тусклому. Без руки. Её не смогли прирастить обратно — нечего было, не нашли: в Шибуе творился настоящий ад. Юта так и замирает на пороге, не сразу замечая, что Панда остался в коридоре. Инумаки даже не реагирует на звук, так и смотрит прямо перед собой — то ли в стену, то ли в себя. Его волосы отросли длиннее обычного и растрепались, скулы — заострились, рот оказался не скрыт воротом, что случалось редко. Печати такие же, как прежде: яркие, чёткие линии, таящие в себе огромную силу и ещё большее проклятие. Инумаки выглядит сломанным — разбитой фарфоровой вазой, склеенной кое-как, разорванной плюшевой игрушкой, треснувшим экраном смартфона. Это неправильно: для его техники не нужна вторая рука, он всё ещё остаётся сильным шаманом. Юта хочет сказать ему это, но не находит в себе сил. Что вообще можно сказать шаману, потерявшему руку? Ровеснику, товарищу, лучшему другу. Человеку, в которого влюблен так сильно, что представляешь их встречу каждый раз перед сном. Пишешь сообщения, стоит только отыскать в Африке интернет, а когда его нет — просто пишешь в заметки, чтобы отправить позже. Если бы Годжо-сенсей был рядом, Юта спросил бы у него. Тот вряд ли дал бы дельный совет, но от любых его слов всегда становилось легче. Однако Годжо Сатору запечатан, из-за чего Япония окончательно сошла с ума. Юта решительно откашливается, так и не найдя слов. Если Инумаки не захочет его видеть — он поймёт. В конце концов, его не было рядом в нужный момент. Его вообще не было рядом слишком долго. Инумаки медленно, будто заторможенно поворачивает голову — и внутри все сжимается, словно тугая пружина, сильнее и сильнее. До предела. Их встреча должна была быть другой. Юта столько раз представлял, как увидит Инумаки, как будет кричать от радости и смеяться, крепко обнимет его, возьмёт за руку и переплетёт пальцы — зная, что его чувство взаимно. Было. Теперь уже точно — было. Серое лицо Инумаки вдруг озаряет улыбка. Словно солнечный луч, который пробился сквозь тучи, она наполняет его светом и жизнью, трогает потрескавшиеся сухие губы, щёки, глаза, и у Юты внутри наконец-то лопается эта чёртова пружина. Он срывается с места, чтобы тут же сгрести Инумаки в объятия. Инумаки обнимает его в ответ неожиданно крепко и совсем не безжизненно. Он оказывается вовсе не хрупкой оболочкой, а сильным, настоящим, живым — Инумаки посмеивается, когда треплет Юту по макушке и трётся щекой о плечо, как ласковый кот. От него пахнет горечью лекарств и чем-то неуловимо родным. Этого много. Этого так много, что Юта долго не замечает собственных слёз — пока Инумаки не отстраняется, чтобы сказать привычное: — Туна Майо. У него самого глаза на мокром месте, но светятся счастьем — Юта не может выдержать их взгляд и прячет лицо на здоровом плече Инумаки. Он не должен быть такой размазнёй, ему досталось меньше всех, но он плачет не от страха или бессилия. Облегчение настолько огромно, что не помещается внутри, изливается вместе со слезами: они все живы. Маки обязательно выкарабкается, Годжо они освободят. Инумаки оказывается намного сильнее Юты. И он ждал. — Лосось, — тихо шепчет Инумаки, касаясь губами его виска. Юта знает точно: всё будет хорошо.