Клянусь, что больше не буду вас беспокоить!

      Адское зрелище навечно укоренилось в памяти Марин. Она не могла никому рассказать о том дне, даже Вайолетт, и даже семь лет спустя видела его в кошмарах.       Без сомнений, они знали об этом. Знали, но ничего не могли поделать. Так что же она, ребенок, может сделать там, где оказался бессилен даже взрослый слуга?       Все, что Марин могла, - говорить с Вайолетт дольше. Но даже это теряло смысл, когда ту звала мать, и, в конечном итоге, особо это не помогало.       Но все закончилось меньше чем через полгода, что Марин здесь проработала.       Вдруг Вайолетт стали заметно реже звать. А сама Беллройс почти перестала вставать с постели, оставшись в комнате в одиночестве.       В итоге она оказалась просто неспособна встать.       Она больше ни с кем не разговаривала. Никому не смотрела в глаза. Лишь раз за разом повторяла имя главы дома, Олда, словно мантру.       - Леди Вайолетт... вы в порядке?       - Я... я в порядке.       Легкий ветерок развевал волосы Вайолетт, сидевшей на скамейке в саду.       Она заметно изменилась, лишившись нужды ходить к Беллройс. Волосы слегка отросли, а тон ее голоса и ее одежда постепенно сменились.       Лишь тогда Марин осознала, что Вайолетт была девочкой.       В этом и была причина того, почему ей было не по себе. Запястья, что виднелись из рукавов, шея, что была видна меж локонами, и талия, заметная под одеждой - все это казалось таким хрупким и тонким, что просто не могло соответствовать мальчику десяти лет.       Она была высокого роста, но пропорции ее тела явно были женскими. Недавно она считала Вайолетт худым хрупким мальчиком, но сейчас, сколько ни смотрела, видела лишь прекрасную девочку.       Должно быть, Беллройс это тоже не пришлось по душе.       Девочка, которую она любила как своего мужа Олда, становилась полноценной девушкой. Не в силах смириться с этими естественными изменениями, она сбежала от своих грез и ухватилась за последнюю крупицу надежды. Похоже, она забыла о Вайолетт, девочке, что вытеснила из своих мечтаний, не оставив ни тени, ни очертаний.       - Прости, Марин.       - Э..?       - Поддавшись эгоизму, я показала тебе мир, что ты, возможно, и не желала видеть.       Если спрашивать о том, желала ли этого Марин, то ответ определенно нет. Она оставила надежды на своих родителей давным давно, в день, когда они бросили ее. Потому лелеяла мечты о чужих семьях.       Добрая мама и строгий отец. Но мать страшна в гневе, а отец питает слабость к своей дочери.       Подобное счастье должно встречаться повсеместно.       Отец, сбежавший из дома, мать, возложившая на собственную дочь роль своего мужа, и дочь, что в одиночестве мирилась с реальностью в этом большом поместье.       - Почему...       Она не желала видеть этот мир.        Почему вы наняли меня?       Девочка, что была немного старше Вайолетт. Без семьи, без денег, без образования. Грязная бродяжка, которой и гордиться нечем.       Она не подходила для работы, что гарантировала ей еду, кров и одежду; она едва справлялась со своими обязанностями, и было достаточно причин, чтобы здесь и сейчас вышвырнуть ее отсюда.       - Что вы... от меня ждете.       Ничего, она ничего не могла сделать. Пускай Марин каждый раз подскакивала в ужасе, видя в кошмарах сцену того дня, она не смогла вытащить Вайолетт из того ада.       Она была столь ничтожно слабой, что вместо восхваления Вайолетт как своей благодетельницы только и могла, что завидовать ей.       Так что, черт побери, ей нужно от такого ничтожества?       - ... Твои глаза.       - ... Глаза?       - Подумала, что твои глаза были прекрасны.       Вайолетт посмотрела прямо в глаза Марин, произнеся эти слова.       Алые глаза Марин. Доказательство предательства, что разрушило ее жизнь.       Она ненавидела свои глаза.       Ничего не поделать с тем, что ее бросили, и даже если бы решили вернуть назад, она бы все равно не смогла полюбить своих родителей. Лишь и дальше чувствовала бы презрение и отвращение к ним.       И все же иногда... Порой, когда она видела приходящие в церковь семьи, родителей с ребенком, проходивших по улице мимо нее, или же дома со светом в окнах, она задавалась вопросом.       Что, если ее глаза не были бы красными? Ей было любопытно, как сильно изменилась бы ее жизнь, будь ее глаза того же цвета, что у матери или отца, цвета, к которому ни у кого бы не было претензий.       - Мне было не по себе от алых глаз. Казалось, будто мама наблюдает за мной.       Мать молила о любви Вайолетт, в которой видела лишь своего мужа. Пускай и свернула с правильного пути, она сохранила верность возлюбленному, так почему же Марин она всегда казалась отвратительнее собственной матери, что завела роман с кем-то помимо своего мужа?       От одних лишь воспоминаний о ее профиле, перекошенном в безумии, тошнота того дня накатила с новой силой.       - Потому я и удивилась, увидев глаза Марин... их цвет был прекрасен.       Прежде сидевшая Вайолетт поднялась со скамейки и встала напротив Марин. Кончики ее пальцев медленно потянулись вперед, коснувшись ее глаз меж шелковистых прядей челки.       Девочка с глазами того же цвета, что и у ее матери, лежала у заднего входа в дом.       При виде этих затуманенных алых глаз она не испытала тот же дискомфорт, что, казалось, мерзко водил языком по ее шее. Он был ярко-красным, подобно закату, цветом, что дал обратный отсчет началу ее новой жизни. Для матери это могло быть прощанием с ее возлюбленным, но для Вайолетт он был тем самым мигом, когда она покинула свою прежнюю сотканную из лжи жизнь.       - Такой яркий, прекрасный алый цвет. Я просто не могла отвести от него взгляд.       Она считала красный цвет противно-липким, как раскаленное железо. Одержимость матери и ее слепая вера, что, казалось, обвили ее тело; от них спирало дыхание, словно медленно сдавливало шею.       Она боялась, что однажды сама с головой погрузится в это безумие.       - Потому я и хотела, чтобы ты была рядом. Одного лишь взгляда на твои глаза хватает, чтобы понять, как сильно они отличаются.       Отличаются. Интересно, какие мысли роились в ее голове, когда она произнесла это слово. Хотела ли она сказать, что люди с одними и теми же алыми глазами могут быть совершенно разными?       Или же что дети и родители никогда не будут одинаковыми?       - Думаешь, такая себе причина?       Другие бы с отвращением рассмеялась над нелепой причиной ребенка десяти лет - просто потому что глаза понравились.       Честно говоря, это слишком простая причина для того, чтобы нанимать кого-то на подобную должность.       - Но... для меня это было важно, настолько, что полностью переменило мой мир. Глядя на Марин, я чувствую, что могу вырваться из плена тех алых глаз.       Рука, касавшаяся Марин, была маленькой, а выражение лица было таким детским, что Марин только сейчас окончательно осознала, что это дитя младше нее самой. Пускай Марин не была достаточно взрослой, чтобы звать Вайолетт ребенком, и все же она была младше своей слуги, родившейся всего на несколько лет раньше.       - Прости, что втянула тебя в это. Прости, что заставила составлять мне компанию... Если захочешь уйти, я не стану тебя останавливать.       Она выглядела грустной и одинокой, и даже улыбка, что она с таким трудом выдавила, была какой-то искаженной.       Она хотела, чтобы Марин осталось рядом, и все же не могла найти в себе силы сказать "не уходи".       Если никто не сможет исполнить ее желание, оно станет ничем не лучше мусора. Она желала найти кого-то, кто бы смог понять ее чувства, но этот человек никак не появлялся. Когда провалы идут один за другим, в голове отпечатывается мысль, что не то что одно желание невыполнимо, а все, о чем только можно мечтать, никогда не воплотится в жизнь.       Вайолетт напоминала Марин себя в детстве, в те четыре года, когда она еще могла зваться чьей-то дочерью.       Она не могла переиграть мир, где ей было не место, и Вайолетт не могла сбежать из мира, где ее не любили. Они знали один и тот же мир, но шли совершенно разными путями.       Марин невольно задумалась, кто из них счастливее, и тут же почувствовала себя глупо.       Кто-то скажет, что счастливее Марин, ведь она сбежала от нелюбивших ее родителей, но была в хороших отношениях с сестрой, что была к ней добра. Другой посчитает счастливой дочь дворянина, что несмотря на отсутствие любви имела в своих руках богатство и власть. А кто-то заявит, что обе счастливы, ведь они все еще живы.       Легко назвать кого-то счастливым. В мире не счесть людей, что страдают куда сильнее Марин и Вайолетт, и все же они будут утешать этих девочек, разбивая сердца других несчастных детей.       Она уже видела таких чистых как хлопок людей, веровавших в Бога в той церкви. Они были честными и хорошими, мягкими и добрыми, но своим смехом лишь бередили ее старые раны, сами того не понимая.       Ни одна из них не была счастлива.       Она была нелюбима, потому родители ее бросили, а Вайолетт оказалась жертвой извращенных грез своей матери.       Без сомнений, Марин испытывала к ней симпатию.       - ... Я не уйду.       Эта одинокая девочка стояла, будто готовая вот-вот заплакать. Осознание того, что рядом нет никого, кто мог бы стать ее поддержкой, причиняло боль.       Пускай Марин не могла стоять к ней плечом к плечу, она надеялась что станет хотя бы той, кому Вайолетт смогла бы улыбнуться, обернувшись.       И раз ее родители решили оставить свое место, то нет ничего страшного в том, что его займет Марин.       - Я всегда буду на вашей стороне. Ведь вы... спасли мою жизнь, леди Вайолетт.       Без сомнений, эта маленькая рука в тот день спасла жизнь Марин. Повернись Вайолетт к ней спиной тогда, и Марин испустила бы дух на том же самом месте.       Вайолетт была единственной, кто спас жизнь Марин и позволил ей прожить до сего дня.       Питательная еда, чистая одежда, чистая вода и теплая постель.       Церковь была переполнена сиротами, что были ей не по карману, наивно полагая, что преданность Богу спасет от всех невзгод. Жизнь под давлением родителей была средней, а нынешняя, казалось, была пределом мечтаний. Даже тяжелая работа и установленные в доме правила доставляли удовольствие.       Смейтесь, если считаете это глупым.       Она назвала глаза, что Марин ненавидела, красивыми. Она и не подозревала, что всего несколько слов, бывшие лишь проявлением ее доброты, оказались спусковым крючком.       В самом ее сердце, в сосредоточении ее жизни. Там, откуда исходило мерное биение, растеклось нежное тепло.       Марин хотела быть рядом с ней. Хотела сказать той, кто назвал ее глаза прекрасными, насколько прекрасна она сама.       То была симпатия и, без сомнения, первая любовь, которую Марин когда-либо испытала.       В тот день изменился мир не только Вайолетт, но и Марин.

***

      Из-за обсуждения меню на следующий завтрак, она вернулась в комнату позднее обычного. Если утром у нее появятся круги под глазами, Вайолетт наверняка станет волноваться.       - А, распорядок дня на завтра...       Она сказала, что погуляет после школы, так что домой наверняка вернется позже обычного. Марин открыла свой любимый ежедневник и исправила расписание, которое могла уже более-менее предсказать.       Едва ушей коснулся скрип царапнувшего бумагу металла, и она невольно опустила взгляд на перьевую ручку в своей руке. Вишнево-красная ручка казалась слишком красивой, чтобы пускать ее в ход, но Марин не могла воспользоваться какой-либо другой.       Вайолетт подарила ее ей в память о двадцатом дне рождения Марин.       Она повзрослела, да и Вайолетт исполнилось семнадцать.       Как она и пообещала в тот день, Марин была рядом со своей госпожой вот уже семь лет, поначалу - из сочувствия. Она наблюдала эгоизм ее родителей и то, как сама Вайолетт постепенно искажалась.       Чем больше она заботилась о Вайолетт, тем больше привязывалась к ней. Чем больше она о ней беспокоилась, тем сильнее ощущала, как сильно Вайолетт была обделена заботой, и тем сильнее становился ее гнев в отношении тех, кто не одаривал ее госпожу и крупицей внимания.       "Слава богу, она стала выглядеть счастливее".       Она из тех, кто прекрасно научился подавлять свои эмоции и редко показывал их на людях. То же можно было сказать и о Марин, но в ее случае не было таких серьезных скачков настроения.       Вайолетт казалась необычайно радостной, и даже не присутствовала на семейном ужине, атмосфера которого лишь удручала. Пожалуй, никто из ее семьи не заметил ее отсутствия, ведь если бы заметили, то кто-нибудь наверняка решила прочитать ей нотации. Им все равно было плевать на чувства Вайолетт, так пусть и дальше остаются слепы к ней, лишь бы не вредили.       Когда Марин спросила тому причину, Вайолетт ответила, что пообещала встретиться с Юланом.       Она слышала о Юлане Кугрусе. Благодаря Вайолетт они пару раз встречались, но едва ли перемолвились парой слов. Все, что Марин знала о Юлане, шло из ее наблюдений за тем, как он смотрит на Вайолетт и относится к ней.       Марин знала его лицо и имя, знала кое-что о нем, но даже так их отношения едва ли чем-то отличались от таковых у незнакомцев.       И даже так ее вера в Юлана укрепляла уверенность в том, что их можно было назвать друзьями.       Те, кто заботится о Вайолетт.       Те, кто желает ей счастья больше, чем кто бы то ни был.       Реши она прогуляться одна, и Марин бы поколебалась, но раз с ней будет Юлан, он защитит ее от ненужных взглядов. Вайолетт сама не до конца понимала, сколько внимания невольно привлекала своей внешностью. Невозможно понять это в доме, где тебя не позволено было называть собственным именем, но вне его стен люди тянулись к Вайолетт несмотря на ее незнание.       - Стоит ли уменьшить ее ужин...       Она наверняка вернется к ужину, но раз Вайолетт собиралась перекусить перед ним, то стоило уменьшить ее и без того малую порцию.       Марин начеркала пару заметок, чтобы не забыть, вложила в завтрашнюю форму и отправилась спать.       Она надеялась, что завтра Вайолетт вернется с улыбкой на лице, и с этими мыслями сознание Марин постепенно погрузилось в мир снов.