Клянусь, что больше не буду вас беспокоить!

      После этого сказать, что Вайолетт стала ни на что не годна, - ничего не сказать.       Она больше не притронулась к тарелке, на которой оставалось больше половины ее обеда, и даже не попросила десерт, который так ждала. Ее поведение было подозрительным, беспорядочным - откровенно неловким, что не могло не взволновать Розетту.       Она сказала, что все в порядке, но даже Розетта, что не так долго была с ней знакома, заподозрила неладное. Но и сама Вайолетт понимала, что не сможет толком объяснить все словами. В конце концов, они моли лишь беззаботно говорить друг с другом, но осторожно, дабы не лезть собеседнице в душу.       В очередной раз заверив в том, что все хорошо, Вайолетт отвела взгляд от взволнованной Розетты.       Вайолетт думала лишь о том, как справиться с представшей перед ней реальностью... и что делать с этими чувствами.

***

      Впервые в жизни она посчитала привилегией иметь семью, которой было на нее все равно. Девушку оставляли одну, когда она билась в агонии и отчаянии. Она никогда не была за это благодарна, ибо считала, что вреда от такого раз в миллион больше, чем пользы, но все же то было куда лучше, чем давать им топтаться на ее сердце. Иначе бы ей не пришлось так поступать.       Они даже не заметили, как Вайолетт спешно вернулась домой, как закрылась в своей комнате и не вышла даже чтобы поприветствовать их. Слава богу, что Мэриджун еще не вернулась домой. Она единственная могла заметить, что с Вайолетт было что-то не так, и этим подтолкнула бы ее к грани.       - С возвращением, леди Вайолетт.       Вайолетт вошла в комнату, и Марин, пришедшая сделать уборку, сразу же ее поприветствовала. Девушка закрыла за собой дверь, не поднимая головы, отчего горничная взглянула на нее с подозрением. Вайолетт не просто вернулась домой раньше обычного, она и на ногах-то еле стояла. Едва ли в стенах этого дома Вайолетт дышала жизнью, но все же ее редко когда можно было застать в таком разбитом состоянии, как сейчас. Девушка всегда была из тех, кто многое сдерживал, подавлял и терпел, пока ее не захлестнет.       - Что-то...        "... случилось?" Слова, что должны были зазвучать следом, застыли в горле, едва глаза горничной застлала серебристая пелена. Простыня выпала из рук Марин и с тихим шлепком опустилась на пол, едва Вайолетт приблизилась к ней вплотную. Она уткнулась лбом в плечо Марин, а стиснутые на ее спине руки Вайолетт, должно быть, оставили немало складок на форме горничной.       На мгновение Марин застыла, не понимая, что произошло. Она соображала так быстро, как только могла, но не могла и думать о том, что же ей делать дальше. Лишь застыть на месте, опустив взгляд на голову, что была немного ниже таковой у Марин.       Она настолько опешила, что даже не подумала погладить по спине прильнувшую к ней Вайолетт.       - Леди... Вайолетт..?       Впервые она так ее касалась.       Так не поступала даже сама Марин. Лишь легонько касалась, в беспокойстве и заботе о ней, желая исцелить ее разбитое сердце. И в ответ Вайолетт точно так же гладила ее по волосам и щекам своими прелестными руками, дабы выразить Марин благодарность за работу и утешая, видя, как сильно горничная страдала из-за выпавшей на долю ее госпожи боли. Но никогда не заходила дальше... просто не могла.       Если бы Марин только могла, она бы всегда обнимала девушку, согревала ее в своих руках, позволяла выплакаться у себя на груди. Дала бы ей заснуть в своих объятиях, чтобы девушка не страдала от кошмаров. Как же она молилась о том, чтобы однажды поделиться своим теплом с ее замерзшей спиной. Надеялась, что ее руки станут для Вайолетт надежной защитой.       "Верно... я..."       Неужели она так сильно боялась обнять ее - Вайолетт?       Она до сих пор помнила ту картину: как женщина с улыбкой сжимала в своих объятиях еще юную Вайолетт. Но в отличие от восторженной нее сама Вайолетт казалась совершенно безжизненной. Мать выплескивала свою любовь на дочь, которую губила собственными руками.       Воплощение ее кошмара, с теми же как у нее горящими ярко-алыми глазами.       "Поверить не могу, что наложила себя на нее".       Именно Вайолетт назвала глаза Марин прекрасными, похожими на те, что были у ее матери, но совершенно другими. Эти слова перевернули ее жизнь, а Вайолетт заняла самое главное место в ее душе.       "... Вот почему".       Крошечное семя дало росток, и вместе с ним проросли и иные чувства. Чем больше она заботилась о Вайолетт, тем больше ее тяготили собственные глаза, которые она хвалила - тот алый цвет, что горничная наконец смогла полюбить. Она не могла перестать думать о том дне.       Ее руки безвольно повисли, взгляд был отстранен, в голосе не было ни тени эмоций. В тот день Вайолетт оставила надежды на жизнь. Что, если она обняла бы ее, а Вайолетт в ответ позвала ее по имени с тем же выражением лица, тем же мертвым голосом? Ее сердца разбивалось на мириады осколков от одной лишь мысли об этом.       Марин медленно обхватила ладонями ее спину. Волосы, что она тщательно укладывала утром, обвились вокруг ее пальцев; она снова и снова проводила по ним рукой, наслаждаясь мягкой шелковистой текстурой, чувствуя исходящее от Вайолетт тепло. Она была жива. Ее дражайшая госпожа продолжала дышать в ее объятиях.       Одного этого хватило, чтобы удушавшее ее волнение пропало без следа. Преграда, что казалась непреодолимой стеной, на деле была лишь туманом, за который она не решалась выйти. Всего лишь препона в ее голове, не таившая в себе и крупицы истинных чувств Вайолетт.       Сейчас она обнимала ее. Ее захлестнули чувства, она в чем-то нуждалась, она нуждалась в Марин.       И раз так, у нее был лишь один выход. Более не было причин сомневаться.        ... Что случилось, леди Вайолетт?