Клянусь, что больше не буду вас беспокоить!

      Никогда прежде он не сокрушался по тому, как мало было по силам ребенку.       Сколько бы знаний он ни накопил, никто не станет доверять ему просто потому, что он еще не является полноценным взрослым. Сколько раз его тошнило от тех, кто считал, что жизненный опыт равен прожитым годам, не больше. Считал, что раз кто-то юн, то ему просто не могло довестись пережить трудностей. Можно сколько угодно думать о чистом невинном ребенке, совершенно забывая, что возраст исчисляется прожитыми годами, но никак не опытом.       Система, не изменившаяся ни на йоту с начала времен. Люди, что почитали детей как дар божий, ни во что не ставили их слова.       Если же речь о дитя, что совсем скоро станет взрослым, то все только усугубляется. Никто не желает признавать сих детей обладателями разума, способного на здравые мысли.       - И снова отказ?       Он разорвал возвращенное ему прошение, пока оно не превратилось в конфетти, и бросил взгляд на корзину для мусора, ныне доверху наполненную этой макулатурой.       Сколько же раз он это сделал? Если считать только то, что ему вернули, и оставить за кадром прошения, оставленные без внимания, не хватило бы всех пальцев на руках и ногах. Каждый раз, как ему отказывали, он искал другой способ, но в итоге то был предел его возможностей как ребенка. Пускай он был уверен в своих связях, никто не желал занимать сторону Юлана в данном вопросе.       "Нужно подготовить еще одно".       Он закрыл глаза на обрывки бумаг и сел за новое прошение. В уголке своего разума он понимал, что это бесполезно.       И все же, если он сейчас остановится, то вскоре зайдет в тупик. Будет сломлен реальностью, так же, как тот лишенный дома ребенок, всеми покинутый, никем не услышанный - тот, кого бросили в тени страны. В клетке была не только она, в клетке был и он сам. Стоит голосу Юлана затихнуть, как суд немедля озвучит приговор Вайолетт. И то, что Марин, как и Юлан, ежедневно срывает голос, не имело никакого значения, ведь слова бывшей служанки были не больше муравья, что ползает по земле.       В комнате, заваленной бумагой и пылью, Юлан будто одержимый стоял спиной к столу, залитому лишь светом из окна. Слуги, что прежде приходили, дабы убраться в комнате, как и его родители, больше туда не являлись. Что бы они не говорили, как бы ни кричали на Юлана - тот их не слышал; все испытывали невероятный ужас при виде его налитых кровью глаз, когда он шел за газетой.       Оставшись в одиночестве в своей темной и захламленной комнате, он продолжал, думая о Вайолетт.       От одной лишь мысли, что он сейчас находилась в месте куда более темном и грязном, его разум кипел от ярости. Что подошло бы ей больше всего, так это сладкий чай с пирожными на свежем воздухе, удобное невычурное платье, приятное времяпровождение, когда она могла бы улыбнуться приятному ветерку и теплому солнечному свету.       Ее держали в темнице, куда не проникал солнечный свет, где давали самый минимум пищи, необходимый для выживания, где не было никакой свободы...       - ..!       Скрюченные пальцы сжали пропитанный чернилами лист. Не порвали, но смятым он был теперь бесполезен.       Одна лишь мысль о ее бедах была невыносима. Он прикрыл рот испачканной чернилами ладонью, дабы сдержать тошноту - с прошения, которое еще не успело высохнуть.       "Мерзко, мерзко... как же мне дурно".       Люди, столкнувшие ее в эту яму, в мир, что вызывал тошноту. Девушка, возомнившая себе, что справедливое искупление сможет ее оправдать; люди вокруг нее, считавшие подобное добротой - все они были отвратительны, хуже чем личинки, кишащие в трупе.       И хуже всего ему было оттого, что он не мог вытащить его из того места.       У крови, бежавшая из прокушенной губы, был застоявшийся черный цвет.