нельзя убежать

Зима выматывает еще больше, чем бестолковое, душное и пыльное лето. Снег накрывает почти безжизненное тело деревни сияющим саваном, окончательно погружая в литургию. Местные совсем носов из домов не кажут. Дед невменяемый этот шатается только по сугробам, Макс устал уже его с них доставать да отряхивать. А толку-то? Все обратно валится. Что с ним делать, Макс не знает. Он здесь вообще еще много чего не знает и не понимает, так что пускай себе валяется. Озеро совершенно взаправдашно замерзает, покрывается толстой ледяной коркой, которую мент радостно долбит - рыбалка, мол, зимняя, самое оно, Максим Сергеич, давай, а? Нахуй надо оно, Макс Козлова, как кота, шугает от лунки, да засыпает её ледяной крошкой обратно, любовно прихлопывает. От рыбалки его в принципе до сих пор тошнит, как подумаешь, так кожа шевелится, будто под ней кто-то ползает. Весна наступает стремительно, обухом топора по затылку дает будто, приносит с собой медово-сладкую, едва ощутимую надежду. Озеро превращается в кашу изо льда и снега, вода под ней ходит ходуном, будто волнующееся море, лижущее песчаный берег соленой пеной. Макс щурится от ветра, вглядываясь куда-то за обрыв, крепче кутается в пальто, пряча руки в карманах. - Ждешь? - мент, чтоб его, возникает, как из пизды на лыжах, за его спиной, раскуривает две сигареты разом и одну из них тянет Максу. Макс в ответ ему мычит невнятно, затягиваясь глубоко. Голова чуть кружится и уши мерзнут на ветру. - Зря ждешь, Максим Сергеич. Надо бы тебе оно? Тут дел-то других до жопы, а ты болото охраняешь. - Надо, не надо. Я, может, биолог, природу наблюдаю. - Хуелог. Максим хмыкает и кивает - и то верно, с него биолог, как с Козлова честный человек.

***

Картина - ну чисто Стивен Кинг, Кладбище домашних животных. Денис, подгнившая и облезлая пятнистая кошка, сдирает с шубы куски мокрого снега, стряхивает на пол (помытый, между прочим, только что). Он синий весь, стылый, хлопает бесцветными глазами, подушечки пальцев у него разодраны льдинками, так, что белое, бескровное мясо торчит наружу. - Холодно, - булькает, усаживаясь на табуретку у печи. Макс накрывает его своим пальто, порывисто обнимает костлявые плечи, стискивая так, что хруст слышится, утыкается носом в слипшиеся мокрые волосы на затылке. Пахнет почему-то землей, таблетками и сахарной пудрой, застоявшейся водой и тиной. Денис отвечает ещё одним бульком и замолкает, так и сидит. Ну и ладно, думает Максим, хоть черви не жрут, и то ладно. Картина, видать, библейская, до того, что мент матерится и крестится, заваливаясь в хату. Суетится весь, гремит гранеными стаканами, достает из-за пазухи бутыль водки, льет чуть ли не до краев. Пьют они, не чокаясь и не морщась. - Ну ничего, ничего, - приговаривает, вытирая усы, глядит куда-то в угол, но Макс видит, что взгляд его то и дело на денисову спину соскальзывает. Макс пьет еще стакан, ему так внутри горько, что водка на вкус не крепче воды кажется. - Ничего-то ничего, а делать что? - он хрустит огурцом, Денис чуть ведет головой на звук, но быстро интерес теряет - трогать раскаленную дверцу печи ему больше нравится. Пусть развлекается. Козлов за двадцать лет в Топях много чего видел, много чего видеть не хотел, но все равно невольным свидетелем был, но сейчас его все равно до костей пробирает, чуть не выворачивает. Он знает - Хозяин все может, но тут не уверен, получится ли. Силы тратить только впустую. Что делать? Да бросить, к чертовой матери, а озеро щебеночкой присыпать, вот и делов... - Я сейчас тебя щебеночкой присыплю, слышь, Михал Андреич, - Макс сурово сводит брови к переносице, и мент чуть не давится водкой. Запамятовал, что он вот настолько все может, что даже в голове у себя сам с собой не поговоришь. - Может, его того, в водичку? - Макс в ответ снова мечет взглядом молнии, Козлов поднимает руки. - Молчу-молчу. К ночи Денис подсыхает, менее синим, правда, не становится. Из-под закрытых век у него, как слезы, льется затхлая темная жижа, капает на простыни и максово плечо. Максим его целует в ледяной лоб и заворачивает в покрывало крепче. Снег стремительно тает обнажая грязь и прошлогоднюю жухлую траву, тает и медовая надежда на языке. Максим себя чувствует бестолково, ему, как мальчику маленькому, палочку волшебную в руки дали, а как пользоваться не сообщили. Он из монастыря не вылезает, отца Илью мучает (сука, ну вот с ним же как-то сработало?), а тот лишь руками разводит, ему почем знать. Помолись, говорит, и тебе воздастся. Максим злится и швыряет в него алюминиевой кружкой, батюшка уворачивается слишком ловко, будто не впервой, крестит его и к себе в келью уползает. Помощники, блять. Мент больше юморит, чем помогает, бесит неимоверно, Макс подумывает - подлить, что ли, водички во фляжку его, чтоб неповадно было. - Холодное сердце смотрел? - Да иди ты. Денис мается по двору, шлепает босыми ногами по лужам и мокрой земле, полы шубы волочатся следом, пачкаясь в грязи. Ему бы еще деда притащить сюда, точно бы общий язык нашли. Макс наблюдает, будто смотрит нелепое немое кино. - Ехал бы ты просто, Максим Сергеич, в Москву, а то и куда подальше. Можешь же, - они курят, прижавшись задницами к теплому капоту бесполезного гелика. Сейчас-то и на тракторе по размытой дороге хуй проедешь. Максим не то, чтобы уехать хочет, Максим хочет не приезжать. Быть честным, отказать начальнику, увидеть ебучий пост Титова и забить. Попивал бы себе сейчас пиво дома, да под приставочку. А не вот это все. - И тебя тут оставить за главного? Да хуй там ночевал, товарищ капитан. Прорвемся. Птицы щебечут как-то заунывно и пластиковое солнце совсем не греет, только слепит лучами. Макс едва ли сам себе верит.