A Process of Elimination

Из всех возможных вариантов в группе, руки Чангюна нравятся Минхёку больше всего. Осознаёт он это однажды ночью, лёжа с ним в одной кровати — их обычное времяпрепровождение после долгого рабочего дня — и играя с его мизинцем. В принципе, он мог бы и раньше догадаться, учитывая, насколько привычным стало для него это занятие. (Вплоть до того, что Минхёк мог преследовать младшего и улыбаться многозначительно, не говоря ни слова, на что Чангюн только вздыхал и протягивал свою руку — словно ничего другого ждать и не приходилось.) Руки Чангюна стали для Минхёка самым настоящим антистрессом. Он пытается понять, почему они нравятся ему столь сильно, продолжая держать одну из чужих ладоней в воздухе, заслоняясь ею от яркого света лампы в спальне. Он оборачивается, дабы взглянуть на младшего — тот совершенно не обращает внимание на его забаву, будучи увлечён скроллингом в телефоне. Минхёк вновь переключается на ладонь и тянет мизинец и большой палец в стороны, на манер пары ножниц. Он убеждает себя, что всё это — лишь следствие метода исключения, не более. Как и всё миниатюрное, небольшие руки Минхёк находил очаровательными. Особенно ему нравится удивляться разнице в размерах, когда он сравнивает те с собственными, всеобъемлющими ладонями. У Кихёна кисти небольшие. Однако его пальцы короткие, неказистые, откровенно говоря, «уродливые» — за неимением лучшего слова. Минхёк даже счёл своим долгом сообщить ему об этом, за что был награждён долгим немигающим взглядом. (Руки Чангюна тоже нельзя назвать крупными, и Минхёк обожает их за это. Но, в отличие от Кихёновских, его пальцы длинные, худые и красивые. Просто факт, что он подметил, наблюдая за игрой младшего на пианино.) Можно было предположить, что ему бы понравились руки Чжухона, особенно памятуя, как он буквально топит того в объятиях и ласке. Но они постоянно выглядели неухоженными — кожа тыльной стороны ладоней потрескалась от частого мытья. А ещё, если Минхёк держал их слишком долго, те становились липкими. (Чангюн неизменно заботился о состоянии своих рук, привыкший пользоваться увлажняющими кремами — одна из тех вещей, к которым его приучила мать. Если честно, Минхёк готов часами гладить его мягкую кожу, будь такая возможность.) Руки Хёнвона подходили почти идеально — говоря о размерах. Чёрт, да его пальцы даже длиннее, чем у Минхёка. Однако он обнаружил, что руки Хёнвона чересчур тонкие для него, крайне костлявые и узловатые, чтобы спокойно наслаждаться игрой с ними. Также есть и другая проблема: его руки холодны, как лёд, что тоже не особенно приятно, ведь у Минхёка самого руки нередко мёрзнут. (Но руки Чангюна… Они всегда тёплые. Всегда.) Несмотря на величину ладоней и практически полное соответствие значению слова «мужественный», руки Минхёка слишком изящные и мягкие, чтобы утверждать подобное наверняка. Даже когда он держал девичьи руки в своих, он нередко не ощущал разницы. Порой ему даже отвечали, что его руки «красивее». С тех пор он выработал в себе предпочтение к рукам парней, наслаждаясь контрастом меж их шероховатостью, грубостью и гладкостью, плавностью собственных. По этой причине он счёл Хёну и Хосока подходящим вариантом. Их ладони испещрены мозолями от бесчисленных упражнений и поднятий тяжестей — воплощение мужественности. Но всякий раз, когда он переплетал с ними пальцы, он понимал, что толщина их фаланг чрезмерно велика для него и обводить их неудобно. (Руки Чангюна обладали правильной толщиной и степенью шероховатости, чтобы понравиться Минхёку, чтобы тот чувствовал, что они принадлежат парню. И всё-таки, худоба его пальцев подходила идеально.) Впрочем, Минхёк полагает, основная причина, по которой ему так нравится взаимодействовать с руками Чангюна — младший никогда не препятствовал ему. Неважно, где, когда или как долго — Чангюн всегда позволял играть старшему с его руками столько, сколько нужно, что последнего даже озадачивало. (Во время ранней утренней поездки в машине, когда Минхёку просто необходимо держать что-либо тёплое в ладонях. За кулисами в гримёрке, когда Минхёк перепробовал все способы себя развлечь и обрёл наслаждение в том, чтобы разминать пальцы Чангюна. Или как сейчас, лёжа вместе в кровати, скучая и банально ожидая, когда освободится ванная.) Разумеется, Чангюн ворчал или слегка жаловался каждый раз, когда Минхёк буквально отбирал у него его же руки, но по большей части он оставался невозмутим, отстраняясь лишь в том случае, когда для чего-то ему требовались обе кисти. Обычно младший застревал в телефоне, дабы убить время, безразличный к прикосновениям Минхёка. Порой он мог просто наблюдать за ним, задумчиво-молчаливо, словно в голове его скопился миллион мыслей. И совсем редко он отвечал тем же, мешая играть с его пальцами, переплетать их или мять, посмеиваясь над тем, как старший скулил, требуя прекратить и прося оставаться неподвижным. Минхёк на самом деле не до конца понимал, что всё это значило, но в любом случае не жаловался. Выныривая из воспоминаний, Минхёк устраивается на боку, лицом к младшему, устав держать тяжёлую правую руку Чангюна на весу. Он заключает её в свои обе, закрывая чужие пальцы по очереди, один за другим, а затем снова высвобождая. Он любовно оглаживает их кончики, отмечая, что прозрачный лак с ногтей начал откалываться. Со своей позиции он может видеть, как лежащий на спине Чангюн, чьи черты подсвечены экраном телефона, коротко усмехается чему-то в пролистываемых им левой рукой постах. Он улыбается на это и продолжает своё занятие, теперь уже массируя ладонь. Вскоре раздаётся тяжёлый вздох. Минхёк прислушивается к ворчанию макнэ — что-то о достижении конца ленты в твиттере. Он старается не вздрагивать, когда тот внезапно поворачивается и устремляет на него свой взгляд. — Хён, сколько ещё ты собираешься играть с моими руками, пока тебе не надоест? — устало бормочет Чангюн, сонливо наблюдая за его действиями. — До тех пор, пока ты не перестанешь приходить в мою кровать, не приняв перед этим душ, — дразнит он, хлопая шутливо по тыльной стороне ладони и улыбаясь, когда младший дуется в ответ. — Всё из-за того, что Кихён-хён постоянно занимает ванную сразу же, как мы приходим домой, — ноет тот. Минхёк притворно-задумчиво хмыкает перед тем, как пожать плечами. — Что же, получается, я не скоро отпущу тебя, верно? Он одаряет его приторно-слащавой ухмылкой, и Чангюн стонет, впрочем, не пытаясь спрятать собственный смешок. Макнэ продолжает смотреть, фокусируясь на том, как Минхёк давит большим пальцем в мягкость его ладони, а после — на пальцы, сминая те вплоть до самых кончиков. — Почему мои руки нравятся тебе так сильно? — его разорвавший тишину голос звучит серьёзно. Минхёк замирает, ненароком вновь возвращаясь к своим рассуждениям ранее. Он медлит, гадая, как объяснить, изучая ладонь Чангюна будто в поисках ответа. Если суммировать всё и выразить одним словом, это, наверное, будет похоже на историю о Златовласке, где он бы был любопытной светловолосой девицей, а Чангюн — милым медведем, у которого есть буквально всё, что он так любит. И здесь он находит, что искал: маленькую очаровательную родинку, украшающую внутреннюю сторону безымянного пальца. Он нежно обводит её, чувствуя себя обязанным прикоснуться к ней губами — и, не колеблясь ни секунды, следует мысленному приказу. — Потому что они идеальны, — отвечает он, словно озвучивая некий очевидный факт, что-то элементарное. Оно, собственно, так и есть — по крайней мере, для него. Когда он поднимает глаза, Чангюн безмолвно взирает на него с изумлением. Он часто-часто моргает, как делает каждый раз, когда взволнован — Минхёку едва удаётся спрятать рвущуюся наружу улыбку. Наконец, спустя долгую минуту беспомощного молчания Чангюн неловко кашляет, смотря в сторону. — Дааа, — тянет он, посылая Минхёку тот самый отточенный взгляд, который использует всякий раз, когда произносит странные или неоднозначные вещи. К слову, он по-прежнему не пытается высвободиться. Минхёк хмыкает, когда Чангюн разрывает зрительный контакт и вновь возвращается к телефону, прикидываясь, что потерял интерес к происходящему. Смартфон не даёт возможности увидеть его лицо, но Минхёк всё равно прекрасно видит, как пылают застенчивым алым кончики его ушей. — Мне казалось, в ленте уже не осталось ничего нового? — дразнит он, мягко стискивая его ладонь. — Я-я обновил страницу! — восклицает тот, на этот раз в смущении отнимая руку. Минхёк хохочет над тем, как Чангюн упрямо отказывается вернуть кисть на место, размахивая ею вне досягаемости и не давая увидеть своё лицо. В отчаянной попытке Минхёк целует тыльную сторону другой его ладони, что вызывает у того испуганный вопль — Чангюн отдёргивает руку, будто ошпарившись, и поспешно вскакивает с кровати, намереваясь сбежать. Минхёку приходится силой затаскивать младшего обратно в постель, обвивая его руками и ногами, подобно коале, пока тот извивается и ноет, прося выпустить его. — Эм… Заслышав голос, они оба вскидывают головы и обнаруживают застывшего в дверях Кихёна, с влажными после душа волосами и тупо уставившегося на них. Чангюн пользуется случаем, дабы вырваться, и с краснеющим лицом поспешно проносится мимо, бормоча что-то про душ. — Мне стоит спрашивать? — Кихён звучит бесстрастно. Минхёк отвечает застенчивой улыбкой и смеётся, когда тот закатывает глаза и оставляет его, не удостаивая вниманием. Как только он ложится на кровать, продолжая улыбаться и задыхаясь от трепетного чувства, охватившего сердце — на него снисходит второе озарение за эту ночь. Возможно, в Чангюне ему нравятся не только его руки.