Сверхновая тройственной нестабильности

Слэш
NC-17
Завершён
15
автор
Размер:
118 страниц, 1 часть
Описание:
Посвящение:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Разрешено в любом виде
Награды от читателей:
15 Нравится 7 Отзывы 3 В сборник Скачать

Часть 1

Настройки текста
Глава первая, в которой проголодавшиеся идут на перекус Хватает нескольких дней, чтобы синяки, которые он оставил сам себе, сошли с лица Джинджера. Чтобы они действительно начали делать то, у чего есть реальные последствия, с домом Джинджера, им хватает двух недель. Тиму же хватает всего лишь увидеть Джинджера, сидящего на кухне над документами, которые он взял у своего агента по недвижимости, с кружкой зеленого чая и без штанов, чтобы наконец приступить к принятию пищи. Тим заходит в комнату. Он облокачивается на стол, закуривает. Джинджер пишет что-то в тетради, сидя на диване. — Джиндж, — говорит Тим, и Джинджер поднимает голову. Они смотрят друг на друга какое-то время, и Джинджер откладывает в сторону тетрадь, а Тим докуривает сигарету. Тим медленно сходит с орбиты и пересекает электронное облако, простирающееся между ними. Он прикасается к губам Джинджера. Джинджер открывает рот. Тим запихивает внутрь пальцы. Джинджер сосет их, и его теплое дыхание окутывает бессердечную руку Тима, его матовые, поглотившие весь свет глаза задерживаются на черством лице Тима. — Я от тебя кое-что хочу, — произносит Тим четырнадцать миллиардов лет спустя, вынимая пальцы. — Сделать кое-что. — Я знаю, — отвечает Джинджер, сглатывая. — Можешь сделать. Тим улыбается, проводит пальцами по его волосам. — Много чего, — продолжает он. — Совершенно отвратительного. — Я знаю. Тим садится рядом с Джинджером, и Джинджер сдвигается, освобождая место, обхватывая руками свои колени. — Я знаю, — повторяет Джинджер. — Я это понимаю. — Правда? — спрашивает Тим. — Да, — кивает Джинджер. — Ты мне уже раньше говорил. В Амстердаме. — Я тебе говорил, что я тебя люблю, — ухмыляется Тим. Джинджер облизывает губы и кивает еще раз. — Детали ты тоже понимаешь? — спрашивает Тим. — Я… — говорит Джинджер. — Не знаю. Не уверен. — Хочешь, чтобы я тебе рассказал? — задает еще один вопрос Тим. — Да, — говорит Джинджер. Тим вздыхает. — Я хочу тебя сожрать, — говорит он, вынуждая себя смотреть на Джинджера. — И я сейчас говорю не совсем метафо--- — Я знаю, — говорит Джинджер. Тим усмехается. — Ну хорошо, — говорит он и снова вздыхает. — Я хочу тебя сожрать. Я хочу разорвать тебе глотку. Я хочу запихать свой кулак тебе в грудную клетку. Я хочу вытащить твои кишки. Я хочу сделать тебе больно — любым возможным способом. Я хочу превратить тебя в пустое место. В полное ничто. Я хочу, чтобы ты мне все это позволил. Я хочу, чтобы ты любил меня за это. Я хочу целиком и полностью тебя сломать. — Блядь, — вздрагивает Джинджер. — Ладно. Тим проводит языком по зубам. — Меня пиздец возмущает тот факт, что я на самом деле большую часть всего этого сделать не могу, — говорит он. Джинджер смеется, тихо и мягко, и прикасается к его руке, и его идиотское, безрассудное щупальце слегка дрожит. — Но у меня есть парочка идей, как получить желаемый результат, — продолжает Тим. — Ты меня своей ебаной благодарностью чрезвычайно вдохновил. — Хорошо, — говорит Джинджер. Он неловко слезает с дивана и встает перед Тимом. Тим наклоняет голову набок. — Что мне сделать? Что ты хочешь? — спрашивает Джинджер. Тим отпускает смешок. — Ты и твои блядские вопросы, — говорит он. — Раздевайся. Джинджер снимает с себя одежду и выжидательно смотрит на него. Зубы у Тима невыносимо чешутся. Рот у Тима полон крови до самых краев. Грудь Тима превращается в мировую катастрофу. — Подрочи себя так, как я это обычно тебе делаю, — говорит он. — Так, как тебе больше всего нравится. В течение следующих пяти минут Тиму подают изысканное блюдо. Джинджер водит ладонями по своему телу, краснея и выдыхая мягкие, осторожные звуки, он тянет сам себя за волосы, широко раскрывает пальцами рот, обводя губы, и шумные, абсолютно жалкие выдохи срываются с них, он сжимает пальцами соски, белыми пальцами, которые совершают невероятно знакомые движения, которые наполняют пальцы Тима призрачными ощущениями былых касаний, совершенных им самим, он делает все это, пока Тим думает о смерти и разрушениях. Джинджер роняет одну руку вниз, а вторую — поднимает выше, и трогает свой член так, что это точно не приносит ему никакого облегчения и ведет в никуда, он водит по нему пальцами, едва касаясь, дразня самого себя, он трогает свое горло, задирая подбородок и тщетно пытаясь сжать потную руку покрепче, барахтаясь там перед Тимом, содрогаясь, повторяя имя Тима, выталкивая его из себя и запинаясь. — Тебе нравится, когда я издеваюсь над тобой, — говорит Тим с неприятной улыбкой на губах. — Да, — говорит Джинджер, и его лицо идет многочисленными трещинами. — Блядь, да. — Миленько, — говорит Тим. — Хватит. Джинджер замирает, останавливается, и руки его беспомощно повисают, и он дрожит. — Боишься? — спрашивает Тим. — Да, — говорит Джинджер. — Иди сюда, — говорит Тим. — Я тебя поцелую. Джинджер наклоняется, и Тим хватает его за руки, кладет их себе на плечи и вылизывает его рот, позволяя ему стонать в свой. Потом Тим его отталкивает. — Сделай себе больно для меня, — говорит он. — Подрочи так, как я дрочу себе. Оказывается, что блюдо, которое Тиму подают следом, требует его же участия в процессе приготовления. Джинджер сжимает свой член, пытаясь выкрутить его, заставить свою руку двигаться, явно не зная как и что делать, тихо вскрикивая от боли и дергаясь. Тим же думает о раскаленных набэмоно, и радиоактивная кровь начинает хлестать у него изо рта. — Ты все неправильно делаешь, — говорит он и накрывает руку Джинджера своей. — Давай я тебе помогу. — Блядь, — говорит Джинджер, содрогаясь. — Хорошо. Спасибо. Ядерный снаряд моментально детонирует в груди Тима, когда он это слышит. Он собирает с пола элементарные частицы своего собственного рассыпавшегося тела и берет в руку палочки. — Держи меня за плечо, — говорит он. — И смотри на меня. Нам надо тебя обмануть, ладно? Тебе надо забыть, что это ты сам причиняешь себе боль. И думать, что это делает кто-то другой. — Ладно, — кивает Джинджер. — Что, в принципе, чистая правда в твоем случае, — усмехается Тим и крепко сжимает руку Джинджера на члене в своей. — Боже мой, — вскрикивает Джинджер, хватая его за плечо. — Больно? — спрашивает Тим. — Да, — говорит Джинджер, и его рваное дыхание разбивается об ухмыляющуюся морду Тима. — Замечательно, — говорит Тим. — А теперь давай немного повернем. Смотри на меня. Я буду держать твою руку. Хорошо? — Да, — говорит Джинджер. — Хорошо. Тим держит его руку, направляя ее, его потную, трясущуюся руку, и заставляет его делать себе больно, запихивая ломтики его плоти себе в рот один за другим, и Джинджер разражается слезами, а другая его рука выбивает несчастные, жалобные ритмы на плече Тима. — Вот так, — говорит Тим, уставившись на его мокрое лицо. — Какой ты молодец. — Боже, — говорит Джинджер. — Тим. — Ага, — говорит Тим. — Теперь давай сам. Представь, что это я с тобой делаю, ладно? Представь себе это и поплачь для меня. — Господи, — говорит Джинджер. — Ладно. Тим смотрит, как он делает что сказано, как он причиняет себе боль, как он вредит себе и мучает себя, кусая губы и подвывая, не отводя взгляда от лица Тима, и его собственное растрескавшееся лицо начинает рассыпаться, его глаза наполняются пугающей, жуткой, леденящей нежностью, а грудь Тима — радиоактивными осколками, рот Тима — кровоточащей плотью, и Тим думает, что он не ел в своей жизни ничего лучше, что он никогда не сможет насытиться этим блюдом, что он будет набивать себе им пасть до тех пор, пока его кошмарное тело не взорвется — так же, как взрывается оно прямо сейчас. — Тим, — твердит Джинджер, запинаясь, и волны жара окатывают Тима каждый раз, как он слышит свое имя. — Тим. Тим. Боже мой. Тим. — Еще чуть-чуть, — говорит Тим. — Еще совсем немного. — Хватит, — произносит он несколько секунд спустя, подхватывая обессилевшее тело Джинджера. — Стой смирно. Дыши. — Хорошо, — шепчет Джинджер. — Я тебя люблю. — Не надо говорить. Просто дыши, — повторяет Тим. Джинджер переводит дыхание какое-то время, и Тим держит его за локоть и за бедро, а потные ладони Джинджера лежат у него на плечах. — Дай посмотреть, — говорит Тим, слегка толкая его. — Покажи мне свой член. Джинджер выпрямляется, покачиваясь на ногах, и слезы все еще бегут по его лицу, пока он дает Тиму трогать себя, и Тим аккуратно водит пальцами по чувствительной коже. — Ты как, живой еще? — интересуется он, переводя взгляд вверх, на Джинджера. — Ты по сравнению со мной та еще неженка. Джинджер содрогается всем телом, истерически смеясь. — Да, — говорит он, кивая. — Все нормально. Кажется. — Ну отлично, — тоже кивает Тим. — Иди-ка сюда. Я хочу десерт. Джинджер делает шаг к нему, и Тим облизывает головку его члена, придерживая его за бедра, высунув язык, вытягивая губы. — Хочу, чтобы ты кончил, — говорит он, поднимая голову. — Хочу, чтобы ты кончил и сказал мне, что ты такое, ладно? Сделаешь это для меня? — Я… — начинает было Джинджер неуверенно. — Да знаешь ты, что ты такое, — перебивает его Тим и облизывает головку его члена еще раз. — Давай. Кончи в мою прожорливую пасть. Сам мне в нее заплыви. — Ладно, — выдыхает Джинджер. Тим улыбается и забирает его член в рот, широко раскрывая свою прожорливую пасть, и отсасывает ему, проглатывая его, проглатывая всего его целиком, проглатывая его пугающие, жуткие, леденящие слова, которые он с усилием выталкивает из себя. — Боже мой, — жалко стонет Джинджер. — Я твоя еда, Тим. — Блядь, боже мой, — жалко стонет Джинджер, трясясь перед ним как эпилептик. — Я просто твоя еда, Тим. Тим восторженно рычит, обхватив его губами, и его челюсти размалывают тело Джинджера, его зубы пронзают его плоть, ломают ему кости, его глотка разрывается под напором крови, а Джинджер кончает ему в рот, превращаясь в полное ничто, в пустое место, рассыпаясь, падая, и Тим подхватывает его, притягивая к себе, пожирая его мягкие, теплые губы, наслаждаясь вкусом, вжимая его желейную руку в свой член, надавливая крепко, кончая себе прямо в штаны, кончая и взрываясь, превращаясь в кровожадный шар термоядерного газа, смертоносно легкий и всепоглощающий. — Курить хочешь? — спрашивает Тим, возвышаясь над главным блюдом своего великолепного ужина словно башня, пока развалившаяся на кровати, припорошенная солью куча студня судорожно икает каждые несколько секунд. — Да, — говорит Джинджер, заправляя промокшую прядь за ухо. — И пива. У нас есть пиво? — Конечно, — кивает Тим. — Подожди минутку. Они лежат в кровати вместе и пьют из одной бутылки, наполняя дымом комнату, и Тим водит ладонью по позвонкам Джинджера, которые вселяют в него омерзительные желания, а Джинджер лежит на животе, приподнявшись на локтях и вздрагивая под его касаниями. — Тим, — говорит Джинджер, поворачиваясь к нему. — Чего? — Что ты еще собираешься делать? — спрашивает Джинджер. Тим усмехается. — Так не терпится, чтобы я тебя сожрал, да? — говорит он и отпивает из бутылки. — Отвали, — говорит Джинджер, нервно сглатывая. — Я просто… Мне надо знать. — Хорошо, — говорит Тим. — Разумеется. Он зажигает очередную сигарету. — Нам надо будет как-то все это сбалансировать, — начинает он. — Так что я постараюсь время от времени проявлять к тебе невероятную доброту. Джинджер реагирует на его заявление слабой улыбкой. — И по большей части я просто буду все тем же старым добрым наглым уебком, которого мы все так высоко ценим, — продолжает Тим. — Но во время обеда ты просто будешь делать все, что я тебе говорю. Ты будешь моей едой. Горло Джинджера дергается. — И я буду делать тебе больно, — говорит Тим. — И ты тоже будешь делать себе больно — для меня. Как сегодня. Мы немного поэкспериментируем. Посмотрим, сколько ты можешь выдержать. Я покажу тебе, как это делать и не позориться. Те пощечины, которых ты себе надавал — это жалкий, блядь, пиздец. Джинджер нервно смеется. — Иди нахуй, — говорит он. — Мне вообще-то больно было. Тим ухмыляется. — А еще мы будем тебя смущать, — добавляет он. — Постоянно. Тебе придется мне рассказать, от чего тебе больше всего стыдно. Тебе придется мне все, что ты от меня прятал, рассказать. Джинджер вздрагивает. — Ты будешь извиваться для меня, — говорит Тим, выдыхая дым. — И плакать. Блядь, обожаю, когда ты из-за меня рыдаешь. — Господи, — говорит Джинджер. — Ладно. — И приготовься жрать кальмаров тоннами, — говорит Тим. — Я, блядь, просто не представляю, как еще разобраться с этой каннибальской хуетой, которой у меня голова набита. — Ты мог бы… — неуверенно начинает Джинджер. — Правда что ли? — спрашивает Тим, прищуриваясь. — Ты теперь свои собственные предложения вносить будешь? — Отъебись, — говорит Джинджер. — Ты мог бы… Мог бы меня резать или что-то такое. Блядь. — Нет уж, — возражает Тим. — Я об этом тоже думал. Скучища хуева. Мне мало. Я тебя целиком хочу проглотить. Резать — это как крошки с пола подбирать. Джинджер смеется, и плечи у него трясутся, а Тим обнимает его, проводя пальцами по волосам, а потом обхватывая ими его лицо. — Ты, впрочем, свой любимый деликатес будешь получать в полном объеме, — говорит Тим, дотрагиваясь до его губ. — И мне моя порция тоже перепадет. Джинджер закрывает глаза. — Ты будешь есть свое дерьмо для меня, — говорит Тим, проталкивая пальцы ему в рот. — Как тебе, нравится эта идейка? — Блядь, — невнятно произносит Джинджер. — Я… — Да ладно тебе, мне-то ты можешь сказать, — настаивает Тим. — Я тебе, блядь, сказал, что хочу твою глотку разорвать. За это, если что, сажают. По сравнению с этим облизывание чисто воображаемого говна с хуев — это полная ерунда. Знаешь, просто придурь. Джинджер издает стон. — Давай, — требует Тим. — Тебе нравится слизывать с меня свою грязь, так ведь? — Блядь, — резко выдыхает Джинджер. — Да. Тим отпускает смешок и целует его. — Черт побери, а ты вот так — пиздец вкусный, — говорит он, снова проводя пальцами по влажным губам Джинджера. — Не такой вкусный как твое дерьмо, конечно… — Блядь, — говорит Джинджер, вздрагивая. — Тим, это же, блядь… Блядь, я же… — Ну-ка хватит этой хуеты, — хватает его за подбородок Тим. — Никакой ты не отвратительный. Тупость, блядь. Нет в тебе ничего мерзкого. Ты, конечно, ебучий кальмарный студень, но и что с того. Джинджер вымученно стонет, сжимая зубы. — Я боюсь, что ты… — Блядь, — говорит Тим. — Я не стану. Ну, или если все-таки стану, то ты меня просто не слушай. Не слушай этого ублюдка. Заткни его нахуй. Вышвырни его из дома. Посади его в клетку, где ему самое место. Брось его там гнить. Джон тебе поможет. Ладно? — Ладно, — говорит Джинджер. — Можешь дать мне бутылку? — Запросто, — говорит Тим, передавая ему пиво, и смотрит, как он пьет. — Это все? — спрашивает Джинджер через несколько секунд. Тим хохочет. — Господи, нет, конечно, — говорит он. — Я просто, блядь, не знаю, что делать со всеми моими другими гениальными соображениями. Им я никаких реалистичных воплощений не могу найти. То есть, я, может, и могу тебе рассказать, что именно я хочу сделать с твоим ебаным позвоночником, которого у тебя и быть-то не должно. Но не то чтобы я действительно мог его из тебя вытащить. — Но ты бы сделал это? — запинаясь, спрашивает Джинджер. — Заткнись, — говорит Тим. — Разумеется, сделал бы. Я, блядь, на голову больной. Джинджер накрывает его руку своим нежным любящим щупальцем и вздрагивает. — Я бы тебе позволил, — шепотом произносит он, и голос его срывается. — Блядь. Я тебя люблю, Тим. Боже, блядь. — Эй, перестань-ка плакать, — говорит Тим. — У меня сейчас не стоит. Не надо тратить такой замечательный продукт на ебаные постельные разговоры. — Иди нахуй, — отзывается Джинджер, и его непослушные глаза все равно наполняются слезами. — Иди сюда, — говорит Тим, притягивая его к себе, и слизывает их с его лица. — Ты же знаешь, что я тоже тебя люблю. Просто как полный урод. Глава вторая, в которой силы расходуются на производство ценностей, а их избытки справедливо распределяются между всеми членами общества — Нет, сначала покажи мне все, что ты перепробовал, — говорит Тим, затягиваясь. — Успеешь ты еще на четвереньки свои любимые встать. Джон хихикает и падает на кровать, задирая ноги и хватая дилдо. Он запихивает его в себя, кусая свои перемазанные помадой губы и таращась на Тима, сияя от перевозбуждения. Он трахает себя щупальцем Джинджера какое-то время, пока Тим наливает смазку в флешджек. — Дай уже сюда, — требует Джон. Тим усмехается. — То есть, ты с самого начала обеими штуковинами орудуешь? — спрашивает он, передавая Джону запрошенный предмет. — Ну да, — говорит Джон, натягивая флешджек на член со стоном. — Разумеется. Тим хмыкает. — А я бы подождал. Силу воли потренировал и все такое, знаешь. Джон смеется. Тим смотрит, как он дрочит, на его медленно, плавно, эротично двигающиеся руки. — Неплохо выглядит, — говорит он, пыхая дымом. — Очень похабно. Одобряю. — Блядь, — отзывается Джон, влажно выдыхая. — У меня так ноги устают. — Логично, — кивает Тим. — Ладно, что еще тогда? Скачки сверху? — Ага, — говорит Джон. — Сейчас, секунду. Он усаживается на кровати, двигаясь довольно резко, дергано, и начинает качать бедрами, насаживаясь на дилдо и крепко сжимая флешджек пальцами. Тим проводит языком по зубам. — Я бы именно так и делал, — замечает он. — Свободная рука — это очень выгодно. Джон хныкает. — Ты несогласен? — Блядь, — говорит Джон. — Хватит трепаться. — Я сюда вообще-то проконтролировать процесс пришел, — усмехается Тим. — У меня и целый список важных вопросов есть. — Блядь, — задыхается Джон. — Я так отвлекаюсь. Из-за ритмов. — О, — говорит Тим. — Ага, — открывает глаза Джон и смотрит на него, прищурившись. — А теперь я отвлекаюсь из-за тебя. Тим тушит сигарету в пепельнице. — Ладно уж, — говорит он. — Четвереньки? Джон выглядит готовым прыгать, хлопая в ладоши, услышав это, но затем, разумеется, просто меняет позу, предоставляя Тиму полный обзор на свою растянутую дырку с торчащим в ней щупальцевым дилдо. Тим присвистывает. — А ведь так тоже очень неплохо, — говорит он. — Давай-ка, позабавь меня немножко. — Отъебись, — говорит Джон, а потом вжимается лицом в подушку, начиная себя трахать, и бормочет что-то невнятное про анальное уничтожение, елозя флешджеком у себя на члене и очень даже забавляя Тима, несмотря на свои недавние сомнения. Тим же почти сразу начинает заливать пол комнаты радиоактивной кровью. Он сжимает руки в кулаки. — Помощь не нужна? — интересуется он, подходя поближе. Джон стонет, и обе его руки начинают двигаться быстрее. — Могу всыпать тебе по заднице, — предлагает он. Джон снова стонет, выгибая спину еще больше. — Это ты так соглашаешься? — спрашивает Тим, усмехаясь. Он отвешивает удары по ягодицам Джона, и Джон подпрыгивает под каждым из них, издавая непристойнейшие звуки, сладкие и приглушенные подушкой, набирая скорость и трясясь. Когда цвет кажется Тиму достаточно насыщенным, он накрывает обе ягодицы руками, раздвигая их, вдавливая пальцы в кожу. — Кончи для меня, — говорит он. — Кончи на отрубленном щупальце Джинджера. Джон кончает через двадцать секунд, и Тим таращится на его задницу, сжимая зубы, пока Джон извивается, содрогаясь, вспотевший и перевозбужденный. Он вытаскивает дилдо, и Тим прикасается к его дырке. — Пиздец целоваться хочется, — говорит он, придерживая Джона за бедро. Джон издает звук, который Тим вполне верно интерпретирует, как значащий тебе можно, но только до тех пор, пока я не передумаю, и с минуту вылизывает его, накрыв ладонью собственный член и чувствуя себя в высшей степени на своем месте, пока Джон не принимается вертеться. — Хочешь, я тебя жестоким обращением с морскими животными теперь развлеку? — спрашивает Тим, выпрямляясь. Джон переворачивается, стягивает с себя флешджек и отбрасывает его в сторону, убирая влажные волосы с лица и одаривая Тима бесстыжей, распущенной улыбкой, которую Тим вполне верно интерпретирует, как выступающую синонимом того звука, что он услышал ранее. Так что он начинает издеваться над своим членом и запихивает другую руку себе в пасть, показывая Джону зубы, пока Джон не говорит иди сюда, облизывая губы, и Тим принимает его приглашение, Тим кончает Джону в рот, запустив пальцы ему в волосы, надавливая на затылок. — Этот твой проектик заслужил мое одобрение, — говорит Тим, закуривая, пока Джон набивает рот печеньем с блаженным видом, болтая в воздухе ногами. — Но у меня есть несколько предложений. — А? — Как насчет заменить щупальце Джинджера на мой член? Джон с энтузиазмом кивает, соглашаясь. — Ладно, — говорит Тим, выдыхая дым. — А как насчет того, чтобы ты член Джинджера сосал? Ну, для большего разврата. Джон, кажется, и здесь не имеет никаких возражений. — Отлично, — говорит Тим. — И еще как насчет того, чтобы мы потом со мной то же самое провернули? Только с радостными прыжками на хую и заткнутой пастью. Чтобы порочность только набирала силу. Джон выражает свою готовность предоставить ему озлобленную руку помощи. — Охуенно, — говорит Тим. — И что если в качестве финального аккорда мы то же самое сотворим с Джинджером? Уложим его на спину. Подключим еще парочку чувствительных частей тела. Чтобы грехопадение свершилось до конца. Джон обнимает его, демонстрируя похвальное восприятие конструктивной критики. Они принимают соответствующие директивы и составляют расписание. Первая поправка в него вносится на следующий же день. Джон передает флешджек под командование Тима и захватывает с собой парочку гитар, и оба они едут домой к Тиму, они ловят там тягостно стонущего кальмара, зажимая его между своими нетерпеливыми телами, пока он еще лежит в постели и читает философскую хуйню в чрезвычайно неподобающем облачении, которое Тим с мрачной решимостью стягивает с него, пока Джон занимает свою позицию и находит неплохое применение своим проворным пальчикам, наскоро растягивая себя и значительно ускоряя наступление полного разгула. Тим трахает его в задницу, заодно трогая его растянутую дырку своими бессердечными пальцами, решив, что никогда не поздно вложить всю душу в труд, а Джон сравнивается с заданным им мучительно неторопливым темпом в своих движениях, водя фледжеком по своему члену и постанывая с членом Джинджера во рту, Джинджер же неотрывно смотрит на красивое и, без сомнения, исключительно довольное лицо Джона, изумленно раскрыв рот, очевидным образом восторгаясь тому, что его пригласили поучаствовать в таком похвальном начинании. Затем Тим решает вкалывать допоздна и тем самым стимулирует других работников к тому же, он запихивает свои бессердечные пальцы в дырку Джона вместе со своим злым членом, и Джон тут же кончает, сжимаясь вокруг обоих поощрений и вдохновляя Тима стать полным трудоголиком, так что бессердечные пальцы его другой руки оказываются в его же рту — и заодно укушенными, пока сам Тим спускает в пульсирующую дырку Джона, Джон же трудится в две смены, отсасывая Джинджеру до победного конца, и Джинджер возвращается из законного отпуска промеж деревьев и вносит свою лепту, кончая Джону в рот и демонстрируя достойную всяческих наград инициативу, приправляя собственное ерзанье потягиванием за соски и испуганно таращась на одобрительную морду Тима. Тим чувствует себя готовым продолжать надрывать задницу и другие части тела ради пролетариата уже сейчас, как только станки снова разогреются, но гнусные приспешники капитализма затаскивают его в студию, вызывая его туда своим хриплым голосом, так что он торчит в этом потогонном лагере до позднего вечера. Когда он возвращается домой, обнаруживается, что его товарищи урвали кое-какой куш на стороне, занявшись засахаренным отсасыванием друг другу в его же кровати за час до его приезда. Тим грозится покинуть гильдию в связи с этим предательством, но передумывает утром, когда Джинджер его ненароком будит своим гаечным ключом, упирающимся ему в бедро, так что Тим снова переполняется рвением и пылом, и они и вовсе бьют через край, когда Джон обещает, что вмажет ему по лицу перед тем, как выебать в глотку. Они на скорую руку вносят изменения в свой изначальный план, и Тим быстро замечает, что радостные прыжки на хую не особенно способствуют аккуратному обращению с чувствительным инструментом Джона, так что они переходят в другое отделение, сползая на пол, и перераспределяют обязанности, и Тим просто стоит на коленях, выгнув спину и неуклюже выпятив задницу назад, задрав голову к потолку и надрачивая себе флешджеком, как ленивый трутень промеж двух трудолюбивых пчелок, а Джинджер берет на себя основную ношу, вдохновленный пламенной речью Джона, и трахает его, удерживая за плечи и напевая матросские песни ему на ухо, Джон же являет собой сердце и душу их ремесленного союза и лупит Тима по лицу, уравновешивая свои до сих пор средненькие навыки страстью к службе без выходных, а потом ебет его в рот, нависая над ним словно башня, направляя его своей божественно жестокой рукой и выдавая ему чрезвычайно подробные указания. В итоге Тим оказывается восходящей звездой их авантюры, он кончает как ебанутый, уверенный, что нашел путь в жизни, намеренный впахивать на эту корпорацию до самой смерти, до того дня, когда он подохнет прямо за рабочим столом, поперхнувшись энергетиком, он остается в офисе и после окончания смены и стоит на полу как термоядерная наковальня, позволяя кузнецам ковать свои мечи, и Джинджер заканчивает с этим нелегким делом чуть раньше Джона, заливая услужливую жопу Тима кипятком, а Джон тут же присоединяется к нему, как всякий достойный компаньон, спуская в растраханную до боли глотку Тима. Тим чувствует себя готовым тоже помахать кувалдой, как только железо снова раскалится, но они решают все-таки отложить финальную часть этого мутного предприятия до следующего утра, в связи с тем, что Тим вообще не может говорить и размахивать своими вербальными кнутами, если на то будет нужда, и тем самым совершенно бесполезен в качестве эксплуататора. Они приступают к исполнению задачи, как только Тим опять становится способен предоставлять бесчеловечное обращение, и Джинджер раздвигает ноги, позволяя ему вкручивать в себя свои бессердечные орудия, и Тим раздает приказы налево и направо, проводя несправедливые сравнения, чтобы вдохновить рабочий класс на революцию, а Джон берет на себя функцию лидера восстания, подстрекая Джинджера восхвалениями и обольщая его своими усердными пальчиками, пока беднота не решает все-таки, что бунт действительно необходим. Тим трахает Джинджера на спине, стоя на полу, толкаясь в него всем своим радиоактивным механизмом, и ступня Джинджера торчит у него во рту, а другая — лежит на плече, а приборчик Джона торчит между мягких, теплых губ Джинджера, пока искусные руки Джона настраивают наиболее чувствительное оборудование, осторожно потягивая за зажимы на его сосках, сам же Джинджер совершает поистине героические усилия ради всего населения земного шара, он двигает флешджеком у себя на члене, обхватив его белыми пальцами, медленно отдрачивая себе и снова наслаждаясь отгулом в лесопарке. Джинджер кончает, разваливаясь на мелкие кусочки, как экономика во время мирового кризиса, извиваясь и сжимаясь, выгибаясь и дрожа, поощряемый дружеской поддержкой ремесленного союза, и Тим трахает его, пока он кончает, и еще немного после, и требует, чтобы и Джон не оставлял поста, так как заключительный этап — это дело для двоих, и Джон подчиняется, следуя духу совместных операций, покачивая бедрами и кончая в подвывающий рот Джинджера, целуя его сразу вслед за этим, после того, как Тим завершает сделку. Тим делится своими соображениями на конференции, которую они устраивают в постели, и говорит, что рукодельная затея Джона привела к примечательным успехам и превратилась в настоящий конгломерат под его чутким, мудрым руководством. Джон вручает ему почетную медаль и уверяет его, что готов и дальше трудиться под его крылом, если Тим решит развивать компанию, и его речь чрезвычайно вдохновляет Тима, но Тим все же говорит, что им, пожалуй, придется начать какой-нибудь другой проект, так как возможности для творчества в этой области, по его мнению, были исчерпаны до дна. Тут хладные останки Джинджера внезапно начинают возражать и говорят, что бухгалтерия провела кое-какие подсчеты, применив чудеса комбинаторики к имеющимся переменным, и утверждает, что реализован был отнюдь не весь потенциал, его жалкие хладные останки затыкаются так же внезапно, как и начали пиздеть, посреди своей же фразы, и затем испуганно настаивают, что они говорили лишь о чистой математике, а вовсе не предлагали применить все теоретически допустимые решения на практике. Их следующая неделя оказывается расписанной по дням и очень продуктивной. Глава третья, в которой вселенная все еще непроницаема — Чего тебе? — спрашивает Тим, поднимая трубку. Ответа он не получает. Он слышит только тишину. — Джон? — спрашивает Тим снова, выходя из комнаты. — Ты там вообще? — Я… — произносит кто-то, кто совсем не звучит как Джон. — В чем дело? Что не так? — снова задает вопрос Тим, закрывая за собой дверь. — Ты в студии? — тоже спрашивает Джон — и очень нервно. — Ага, — говорит Тим. — Что-то случилось? — Я… Ты можешь ко мне приехать? — Запросто, — отвечает Тим. — Если ты мне скажешь, что случилось. — Я… Блядь, я проебался, — выдавливает из себя Джон. — И каким же образом ты проебался? — интересуется Тим, чувствуя знакомое ощущение покалывания, пробегающее по коже. — Блядь, — говорит Джон. — Джиндж… Джиндж--- — Он что, опять в припадок впал? — Да. Блядь. Это я его ему устроил. Тим трет лицо ладонью. — Я очень в этом сомневаюсь, — говорит он. — Ладно, я скоро буду. Только вытащи его из ебаной ванной для меня, окей? — Ладно, — говорит Джон. — Блядь, ладно. Спасибо. Тот, кто открывает Тиму дверь, не выглядит как Джон. И не только в том смысле, что никаких перьев на нем на удивление не надето. — Прости меня, — говорит этот человек. — Только не убивай меня, — говорит этот человек. Тим заталкивает его внутрь дома. — Заткнись, — говорит он. — Где он? — В комнате, — отвечает Джон. — Он сказал, что не хочет об этом говорить. Блядь. Тим вздыхает. — Ясно, — говорит он. — Теперь, будь добр, перестань тут отплясывать и расскажи мне, что произошло. Мы еще посмотрим, кого надо убивать. — Блядь, — говорит Джон и кусает губы. — Ну, мы трахались… — Это я в принципе понял, — кивает Тим. — У вас какая-то проблема с сопроводительной болтовней? Там же вроде все хорошо было. — Нет, не в этом дело, — говорит Джон. — Блядь. Он кончил, и я вышел из него, и он… Ебаный пиздец. Он спросил, не хочу ли я, чтобы он мне отсосал. И я… Я… Блядь, я, ну… Посмотрел вниз и… — Ты посмотрел вниз, и тебе пришло в голову, что, пожалуй, будет неплохо вытереть свой хуй до того, как пихать его ему в рот, понятно, — говорит Тим, качая головой. — Блядь, да, — сжимает руки в кулаки Джон. — Я не… Блядь, только не убивай меня. Я просто--- — Ты просто повел себя в высшей степени разумно в этой ситуации, как это и сделал бы ответственный человек, а не озабоченный безрассудный уебок вроде меня, — говорит Тим. — Ты уверен, что хочешь и дальше тут трястись, как полный идиот? — Блядь, — говорит Джон. — Иди сюда, — говорит Тим, и они обнимаются. — Ты меня не убьешь? — спрашивает Джон. — Разумеется, нет, — отвечает Тим. — Я убью Джинджера. — Блядь, Тим, — говорит Джон, отстраняясь. — Он же не вино--- Тим фыркает. — Разумеется, он, блядь, виноват, — говорит он, хватая Джона за руку. — Тупой ублюдок. Давай, пойдем уже. Когда они заходят в комнату, обнаруживается, что тупой ублюдок рассиживается на диване в своем обычном, жалком и несчастном, агрегатном состоянии. Бестолковая куча говна, думает Тим. — Что за хуйня, Джиндж? — спрашивает Тим, нависая над ним словно башня. — Ты зачем снова мешаешь Джону достичь оргазмического блаженства? Зачем ты портишь мое восхитительное болтливо-сахарное решение, которое я для вас двоих придумал? Зачем ты, блядь, меня опять подводишь? — Иди нахуй, Тим, — отвечает Джинджер. — Я же сказал, что не хочу об этом говорить. Непочтительная, блядь, еда, думает Тим, а затем быстро подавляет эту мысль, бросив взгляд на Джона и осознав, что случайно пролить тут свое внутреннее дерьмо — это так себе идея. Он собирает всю имеющуюся в нем доброту в кулак. Он вздыхает. — Давай, — говорит он и тянет Джинджера за собой. — Пойдем ляжем в кроватку и будем там перешептываться, как самые настоящие придурки. Они ложатся в кроватку и перешептываются там, как самые настоящие придурки, и Джон обнимает Джинджера, прижимаясь к нему сзади, а Тим держит его за руку, уставившись в его безмозглое лицо и надев неприятное выражение на свое, и аккуратно оперирует своим биологическим арсеналом, постепенно вынуждая его расколоться, так что Джинджер пересказывает ему свой ебанутый мыслительный процесс и свое последующее позорное поведение, понемногу расслабляясь. — Ну и что с того, что он посмотрел вниз? — спрашивает Тим. — Джон так тесно как я с твоим говном вообще-то не знаком. Он его довольно редко видел. Ты что, серьезно ждал, что он так же быстро сможет отреагировать? Это же полная хуйня. Так не бывает. Ему сначала надо было обдумать, что же именно он хочет сделать с твоей изумительно вкусной грязью. — Иди ты, — говорит Джинджер и мягко смеется. — Слушай, я же уже извинился. Я знаю, что я ебанутый, ладно? — Блядь, Джиндж, — говорит Джон и кладет руку ему на плечо, поворачивая его к себе. — Ты не ебанутый. И не надо тебе ни за что извиняться. Джинджер вздыхает, и Тим на секунду отвлекается, заметив, как дергается его горло. — Ты классный, — продолжает Джон. — Я тебя люблю. Я просто… — Он просто своих родителей с их россказнями о важности гигиены слушал гораздо более внимательно, чем мы, Джиндж, — перебивает его Тим. — Ты вообще видел, как он зубы чистит? Это же, блядь, получасовые оральные маневры. — Да ну тебя, — смеется Джон. Джинджер снова вздыхает. — Я знаю, — говорит он. — Я все понял. Можно мы уже перестанем? — Конечно, если ты мне пообещаешь, что больше не будешь устраивать Джону ебаных припадков, — говорит Тим. — Не знаю, трахайся в следующий раз с закрытыми глазами, ладно? И постарайся думать о чем-нибудь кроме своего любимого дерьма. В смысле, если тебе его не хватает, ты всегда можешь ко мне обратиться. Ты знаешь, где я живу. — Блядь, Тим, — говорит Джон. — Это твое любимое дерьмо. — Заткнись, — говорит Тим. — Джиндж? — Да? — спрашивает Джинджер, таращась в потолок. — Пообещай мне, что ты больше не будешь дергаться, — повторяет Тим, таращась на его горло. — Сделаешь это для меня? — Ладно, — отвечает Джинджер, с усилием сглатывая. — Я постараюсь. — Отлично, — говорит Тим и садится на кровати. — А теперь, пожалуйста, обслюнявьте друг другу морды и утопите меня в своем сиропе. Я же не зазря сюда притащился. Тим смотрит, как бестолковые придурки слюнявят друг другу лица, и Джинджер трахает Джона пальцами, отдрачивая ему, возмещая ущерб, нанесенный своим говнопровалом, и доводя его до оргазма, а Джон непристойно стонет и говорит Джинджеру, что любит его, и Тим захлебывается их сиропом и лупит себя по члену, и ведет себя как озабоченный безрассудный уебок, коим он и является, ведет себя как тупая кровожадная акула, не обращая ни малейшего внимания на беспокойство Джинджера или же обращая на него совсем другой сорт внимания, погружаясь в свои пугающие размышления и теряя из виду другие, возможно, еще более пугающие мысли, Тим ведет себя как полный идиот. Несколько дней спустя Тим смотрит, как Джинджер отсасывает ему, как он ест для него свое дерьмо, как он плачет для него и превращается в пустое место, Тим смотрит на него, как на свою еду, и утопает в его крови, Тим лупит его по лицу и ведет себя как дипломированное чудовище, как хищник, проглатывающий свою добычу, не обращая ни малейшего внимания ни на что, кроме своего голода и ебнутой готовности Джинджера его удовлетворять, теряя из виду будущее, которое наступит очень скоро, позорно проваливаясь в части его предсказания, Тим ведет себя как полный идиот. Глава четвертая, в которой искусный повар готовит традиционное немецкое мясное блюдо, используя экзотические ингредиенты и добавляя к нему немного специй — Нахер, — говорит Тим, откладывая гитару в сторону. — У меня есть идея повеселее. — Какая идея? — спрашивает Джон, все еще не расставаясь со своей. — Давай я тебя свяжу, да так, чтобы ты даже хныкать не мог? Джон выказывает несколько необычное отсутствие воодушевления. — Что? Неужели я полностью тебя отвадил от твоей любимой придури? — оскаливает зубы Тим. — Давай. Я же пообещал тебе, что больше ничего такого с тобой не сделаю. — Пошел ты, — говорит Джон. — Ладно. Но я хочу чего-нибудь нового. — Конечно, — кивает Тим. — Я всегда за что-нибудь новое. Пойдем выберем что-нибудь реально ебанутое. Тим делает очередной глоток пива и закуривает, разглядывая нетерпеливую спину Джона, пока тот сидит за компьютером и прокручивает страницу вниз, просматривая картинки. — Попалось что-нибудь интересное? — спрашивает Тим, подходя ближе и нагибаясь над его плечом. — Не знаю, — говорит Джон. — По-моему, они все какие-то нереалистичные. — Вот то вполне можно устроить, — говорит Тим, тыкая пальцем в фотографии. — И это тоже. Даже эту поебень, в принципе, выйдет организовать. Джон хихикает. — Она же совсем придурочная, — говорит он. — Господи. — Еще какая, — подтверждает Тим и тоже усмехается. — Хочешь попробовать? Джон вздрагивает и оглядывается на него через плечо, облизывая губы. — Ага, — говорит он. Тим ухмыляется. Тим рыскает по дому Джона в поисках веревки, пока Джон растягивает себя своими волшебными пальчиками и ноет на кровати. Затем, когда Тим наконец находит ее, он снова превращает Джона в странное деформированное создание, и Джон лежит перед Тимом сложенный пополам, с задранной вверх задницей и связанными вместе запястьями и лодыжками, а его член болтается прямо над его миловидным пыхтящим от натуги лицом, Джон хихикает как полный идиот, показывая Тиму средний палец обеими руками и требуя, чтобы он уже приступал к делу, и Тим тоже начинает ржать, чрезмерно радуясь припизднутой аранжировке. — Ебаная креветка, — говорит он, продавливая матрас ногами, подталкивая перекрученное тело Джона ближе к спинке кровати и хватаясь за нее рукой, нависая над ним с широченной акульей ухмылкой на лице. — Ты выглядишь как ебаная креветка, Джон. Оказывается, ты все это время тоже был морепродуктом. — Отвали, — говорит Джон, показывая ему язык, а затем заливаясь краской, по всей видимости думая о той же, к сожалению невозможной, оральной акробатике, размышлениям Тима о которой способствует это самое высовывание языка. Тим отпускает смешок, придерживая свой хуесосный комментарий за зубами, и наклоняется, запихивая член в хорошенько смазанную дырку Джона и чувствуя теплоту и нежность к этой напрочь ебанутой позе, но все-таки гадая, не подведет ли их его старая переломанная спина и его старые ворчливые ноги и можно ли им доверять такое упражнение. Тут Джон издает распутный, непристойный стон, и Тим сразу же забывает о всех своих сомнениях и начинает увлеченно его трахать, и неважно, насколько неудобно и смехотворно располагаются их координаты, Тим напрягает части тела, о наличии которых у себя он даже и не подозревал, а Джон смотрит на него снизу вверх, весь красный и взъерошенный, Джон облизывает губы и беспрестанно производит на свет свой идиотский пиздеж о разрушении и сносе задниц, чрезмерно радуясь собственной испорченности. Извращенская, блядь, креветка, думает Тим, вдалбливаясь в него по мере своих возможностей, дрыгаясь над ним как эпилептичный недоумок, и его ветхое, изношенное тело чуть ли не рассыпается, а облученная кровь хлещет из его ухмыляющегося рта. Он на секунду задумывается, не стоит ли протянуть Джону руку помощи и подрочить ему, но затем решает, что не стоит, так как он знает, что будет вынужден прервать тренировку сразу же после того, как его избалованный гитарный нытик кончит, и вместо этого использует эту руку, чтобы широко растянуть себе пасть и показать Джону свои зубы, и, всецело этим занятый, несколько запоздало понимает, что их пространственное расположение, без сомнения, временно превратит гравитацию, его наименее любимое фундаментальное взаимодействие, в его нового фаворита, так что он внутренне усмехается и вкладывает всю свою сердечную боеголовку в нелепые толчки, и таращится на воодушевленную физиономию Джона, а Джон выглядит совершенно несведущим, Джон ничего не знает о недавнем научном открытии Тима, хотя один довольно-таки очевидный ключ к разгадке смотрит Джону прямо в лицо, и Тим с нетерпением ожидает начала Эпохи Просвещения. Долго Тиму ждать не приходится, так как сексуальная распущенность Джона и его собственное двигательное ее поощрение приводят к успеху, и Джон стонет, закрыв глаза и сжимаясь вокруг члена Тима, а Тим кусает себя за пальцы, с целью достичь оргазма с ним за компанию и вместе с этим — с целью заткнуть фонтан дебильного хохота, который начинает вырываться из него в ту же секунду, как Джон посещает лекцию по физике, взвизгивая и матерясь, отплевываясь и шипя, кривя свое миловидное, заляпанное спермой лицо, и Тим моментально добавляет свою порцию этой же субстанции, и его выхлоп, беспрекословно подчиняясь гравитационному притяжению, стекает вниз по прекрасному перекрученному телу Джона, присоединяясь к его выбросам и обильно поливая креветку соусом, сам же Джон начинает ржать вслед за Тимом через несколько секунд и вопит, в невероятно грубых выражениях требуя, чтобы Тим признался, что он знал, что так произойдет, а потом снова отплевываясь и шипя, и Тим сообщает ему, что да, знал, но отнюдь не с самого начала, и цитирует в качестве причины свою собственную акулью бестолковость, и Джон спрашивает, почему же он ему не сказал, а Тим в ответ вопрошает, с каких таких пор Джон испытывает к сперме и сюрпризам неприязнь, и Джон снова показывает ему средний палец, требуя своего немедленного освобождения, а также пожизненного услужения и унижающего достоинство Тима позора, на что Тим с готовностью соглашается, покоряясь настойчивым изъявлениям его воли, и не менее настойчиво предлагает ему отыскать еще более припизднутую позу для связывания, добавляя, что заплатит за любую необходимую экипировку, если она понадобится, чтобы одарить Джона нескончаемыми жестокими забавами — и такой подарок он однозначно сегодня заработал. — Эй, кальмар, — говорит Тим, проходя к себе в дом несколько часов спустя. — Включи-ка мой компьютер, ладно? Хочу тебе кое-что показать. Он тащит Джинджера за собой и усаживается перед монитором, открывая страницу с ебанутыми картинками еще раз, и во всех подробностях рассказывает мнущемуся позади него Джинджеру о своих недавних совместных с Джоном приключениях, он говорит, что этот опыт по самую макушку зарядил его энергией, что он вдохнул настоящую страсть в его безобразное, гнилое сердце, и Джинджер молча ждет того, что, как известно им обоим, неизбежно, и кусает губы, а грудь Тима переполняется жутким смертоносным трепетанием от одной только мысли. Когда Тим убеждается, что Джинджер увидел все варианты, он разворачивается на стуле и вытаскивает его охуенный член из трусов, и говорит Джинджеру выбирать, каким идиотом он желает побыть ради положенных Тиму по закону развлечений, в которых он так безрассудно согласился играть главную роль, Тим предоставляет ему дополнительную мотивацию смириться со своей судьбой, развязно отсасывая ему прямо там, и, перед тем как приступить к задаче, уведомляет его, что если он не услышит, какое из изображений — за исключением того придурочного, которым они баловались с Джоном — Джинджер считает наиболее унизительным, до того, как он закончит, они просто будут пробовать каждую позу одну за другой, и Джинджер спускает в кровожадную пасть Тима с его именем и цифрой «девять» на устах. — О, которая типа йога для продвинутых? — переспрашивает Тим, вытирая рот тыльной стороной ладони и разглядывая трясущееся, жалкое создание перед собой. — Интересный выбор. Мне твою спину потом часов шесть придется мять, но ладно, хорошо, давай попробуем. Они пробуют на следующий же день, и Тим переворачивает дом вверх дном в поисках старой веревки, издавая победный клич, когда он наконец находит не только ее, но и сияющую анальную пробку, которую они купили в Амстердаме, находит и думает, что добавить немного имбиря в его обед из Джинджера никогда не повредит, он разминает капитулировавшее тело Джинджера, превращая его в лужу студня, перед тем как связать его как скотину для нанесения клейма. Тим раздвигает ему ноги, стягивая вместе лодыжки и запястья, и спина Джинджера беспомощно выгибается, он запихивает вымазанную смазкой пробку ему в задницу, вкручивая ее внутрь своими бессердечными руками. Он усаживается на корточки перед Джинджером, закончив, и закуривает, любуясь его пыхтящим, залитым краской лицом. — Хочешь, расскажу, что я с тобой сделаю? — спрашивает он, убирая выбившиеся пряди ему за ухо, и на его морде играет нежная улыбка безжалостного хищника. Джинджер нервно сглатывает. — Ладно, — говорит он. — Да. — Сначала я буду сосать тебе пальцы на ногах, а ты — мой член, — говорит Тим, выдыхая дым. — Чтобы ты весь извелся, понятно? Но только не вздумай мне тут ебать матрас. — Я не буду, — говорит Джинджер, облизывая губы. Тим протягивает ему сигарету, и он делает затяжку. — Потом я оттрахаю твою мерзкую дырку пробкой, — продолжает Тим. — За волосы тебя потяну и все такое. Буду смотреть на твои ебучие позвонки, которых у тебя быть не должно. Поделюсь с тобой своими соображениями насчет того, как мне хотелось бы исправить эту биологическую ошибку. А ты под мои песни кончишь, хорошо? Сожмешься для меня хорошенько. Повоешь. Договорились? — Блядь, — закрывает Джинджер глаза на секунду. — Ладно. Боже. Тим усмехается. — А потом ты оближешь пробку, — говорит он, вдыхая дым. — Ты же в настроении поесть дерьма? Я тебя, разумеется, потом поцелую. Ну как, проглотишь для меня свою гнусную грязь? — Я… Блядь, да. Да, проглочу, — дрожит Джинджер. — А плакать для меня будешь? — интересуется Тим, снова предлагая ему сигарету. Джинджер затягивается еще раз, не переставая трястись. — Блядь, Тим. Да. Да, буду. Блядь. — Замечательно, — кивает Тим. — После этого я разнесу твой услужливый фасад. Кончу в твою ебаную глотку, которую ты мне когда-нибудь дашь разорвать. Наверное, еще и хуй свой побью перед этим. А ты будешь смотреть, хорошо? Будешь смотреть и учиться у специалиста. Твои ебучие умения просто смехотворны. — Ладно, — говорит Джинджер, уставившись на него с преданностью, которую Тим больше никогда не станет отвергать. — Блядь, хорошо. — Потом я тебя развяжу, и мы займемся хуевыми обнимашками, ради которых ты мне позволяешь творить все эти ужасы, — заканчивает Тим, разглядывая его с жестокостью, которую он никогда больше не станет подавлять. — Ты мне скажешь, как сильно ты меня любишь за то, что я такое адское чудовище. Я с тобой тоже парочкой признаний могу поделиться, если хочешь. Джинджер издает вымученный смешок. Тим ухмыляется, поднимаясь на ноги. — Только скажи мне, если у тебя спина начнет болеть, — добавляет он. — Этого нам совсем не надо. Хрюкни там или что-нибудь еще, если твой сговорчивый рот будет занят. Покажи мне средний палец. Я что-нибудь еще придумаю, чтобы тебя размазать. — Конечно, — говорит Джинджер, и Тим запихивает свой член между его губ, создавая то великолепное будущее, которое он только что описал. Когда будущее уходит в прошлое, он мнет желейное, обглоданное тело Джинджера шесть часов подряд. Двумя днями позже Джон показывает Тиму выбранную им ебанутую фотографию и говорит, что именно этого он желает от него, и, к сожалению, это не перевернутая пентаграмма, пострадать в форме которой надеялся сам Тим, но поза все-таки выглядит достаточно идиотской, чтобы Тим опять почувствовал прилив энергии, и предоставляет больше возможностей быть хорошенько выебанным, в отличие от позы подвешенной вверх ногами жертвы сатанинского ритуала, какой бы привлекательной ни была эта картина. Когда Тим заверяет Джона, что он еще как согласен, его энтузиазм, который Джон с готовностью демонстрирует, подпрыгивая и хлопая своими настоящими, блядь, частями тела, а затем обнимая Джинджера, который кивает словно мученик, выражая Джону свою поддержку пополам с сомнениями — это после того, как называет их обоих больными уебищами, вздрагивая и, очевидно, вспоминая свое собственное затруднительное положение, которое Тим ему совсем недавно организовал — его энтузиазм и все ему сопутствующее вселяет в Тима желание быть связанным так, чтобы он даже пищать не мог, прямо сейчас, так что, в целях ускорения процесса, он едет в секс-шоп вместо того, чтобы участвовать в транзакциях онлайн, как он это делает обычно, и покупает требующееся оборудование, которое он сам же и устанавливает, пока Джинджер читает ему вслух инструкцию и краснеет как свекла, а Джон гнусно хихикает и лезет под ноги. После нескольких позорных гимнастических приемов с его стороны и крайне необходимой помощи со стороны четырех рук, Тим оказывается сложенным пополам и зависшим в воздухе, он бросает взгляд на мир с измененной пространственной ориентацией и приглашает Джона уже приступать к копчению акульего хамона и поторопиться, и Джон опускается на колени рядом с ним, вознаграждая его видом своего члена, а его дырку — растягивающими ее чудо-пальчиками, нежные щупальца Джинджера же касаются его на удивление расслабленных плеч, а затем оттягивают ему голову назад, и Джинджер набивает ему рот своим членом — после того, как Тим в чрезвычайно грубых выражениях говорит ему именно это и сделать, потому что к тому времени Джон уже начинает втискиваться ему в задницу, а Тим считает, что его на сей момент низко залегающая парадная заслуживает такого же обращения, как его ныне необычно возвысившийся черный ход, ведь она ничуть не менее гостеприимна и столь же услужлива и старательна. Его оральное выступление вряд ли может быть засчитано как хоть сколько-нибудь выдающееся за всю его личную историю сосания хуев, оно вообще выходит довольно-таки постыдным и диктует необходимость последующей компенсации, которую он, разумеется, неоднократно платит — и с воодушевлением, отсасывая Джинджеру каждый божий день всю следующую неделю, с помощью рассерженной руки Джона у себя на затылке и без нее. Джинджер кончает, трясясь всем телом, в любом случае, пока Тим возит своей раззявленной пастью по его члену словно шваброй, в такт сбивчивым ритмам, которые толчки Джона вносят в его поломойные занятия, и Джон тоже кончает, трясясь всем телом, и после этого принимается ныть про свои уставшие ноги, а в процессе — непристойно стонет, так как сексуальная распущенность Тима вдохновляет его не меньше своей. Тим тоже кончает, трясясь всем телом, в силу того, что он болтается там, подвешенный на веревках, как неустойчивый придурок, и еще ради товарищеского духа, и его бесстыжая акулья морда вжимается, его же собственными стараниями, в опадающий член Джинджера, а его бесстыжую акулью задницу, задранную выше облаков, долбит неблагодарный гитарный полуебок, которого он так любит баловать и распускать. Гимнастические упражнения, которые ему приходится совершить, чтобы снова превратиться в прямоходящее существо, оказываются еще более позорными, так как Джон вообще не торопится ему помочь на этот раз, а Джинджер просто валяется там, как всегда бесполезный. Сам Тим по итогам унижений понимает, что не способен ни к чему, так как оттрахали его настолько хорошенько, насколько он и предполагал, но он все-таки решает, что любимая придурь Джона достойна дальнейших изысканий, несмотря на всю сложность подразумевающихся схем, он приходит к такому выводу, возлегая на кровати в куче конечностей и скаля свои окровавленные зубы, зажав между ними сигарету. Глава пятая, в которой безнравственный допрос приводит к тревожным результатам, и их трудно проглотить даже занимающемуся этим искусством профессионально существу Тим медленно просыпается, поводя носом и вдыхая знакомый запах табака, пока обломки причудливых сновидений плывут перед его глазами, и его тело постепенно возвращается к нему, такое же одеревеневшее как и всегда. — Джиндж, — со стоном произносит он. — Переверни меня. Через секунду перед ним предстает бледная физиономия Джинджера. Тим выхватывает у него сигарету и делает затяжку. Джинджер улыбается и откладывает в сторону книгу, которую он читал. — Пиздец пить хочу, — делится с ним Тим, отдавая обратно сигарету. — Давай я тебе воды принесу, — говорит Джинджер, тут же порываясь встать. — Да лежи ты спокойно, блядь, — отпихивает его Тим и повторяет вслед за ним его движение. — Я сам все принесу. Мне все равно отлить надо. Ты чего-нибудь хочешь? Джинджер мотает головой, так что Тим встает и покидает комнату, чтобы внести свой вклад в круговорот воды в природе. Он падает на кровать рядом с Джинджером пять минут спустя, закуривая и запуская руку в его растрепанные волосы. — Сколько я вчера выпил-то? — спрашивает он. — Я после того, как мы выбрались из той машины, вообще ничего не помню. Джинджер смеется. Они курят какое-то время, передавая друг другу сигарету. — Мы же сегодня едем смотреть на тот дом с ебанутой крышей, да? — спрашивает Тим, выбрасывая окурок в пепельницу. — Или завтра? — Нет, сегодня, — говорит Джинджер. — Ага, ясно. Когда? — Часа через три, — говорит Джинджер. — Сейчас еще рано. — А, — говорит Тим. — Магия. Джинджер обнимает его своими нежными любящими щупальцами. — Ты есть хочешь? — спрашивает Тим. — Не особо. — Отлично. Я пока так себе шеф-повар. Мы куда-нибудь заскочим перед всей этой риелторской ерундой, хорошо? — Конечно. Тим проводит своей бессердечной рукой по спине Джинджера, по его невозможным позвонкам. — А я, кстати, хочу, — говорит он. — Что? — Перекусить. — О. — Я думаю, может, мне стоит заказать немного жалкого спотыкания на хую? — говорит он, приподнимаясь на локте. — Я еще неделю назад придумал совершенно нелепую позу, чтобы ты на мне свою дырку выебал. Все собирался попробовать с тех пор. Джинджер вздрагивает. — А еще ее можно присыпать сверху болью, — добавляет Тим. — Ну как, хочешь вдохнуть в меня новую жизнь? Джинджер медленно садится на кровати и смотрит на него. — Хорошо, — кивает он. — Конечно. А ведь и правда — магия, думает Тим. — Так, давай-ка узнаем, сколько раз тебе придется пробовать, чтобы запихнуть мой член в себя, — произносит Тим, гнусно ухмыляясь, перехватив свой член у основания, и смотрит на Джинджера, на то, как он сидит над ним на корточках, опираясь на ладони за спиной, задрав бедра, красный с ног до головы и несчастный, Тим смотрит на его охуенный член, бодро торчащий на всеобщем обозрении. — Считай вслух, ладно? — Четыре, — повторяет Тим с поистине отвратительной ухмылкой, подбирая с матраса пачку сигарет и проводя языком по зубам, и смотрит на Джинджера, на то, как он ерзает на нем, весь потный и дрожащий, и вид этот будит в нем желание провести незамедлительное тактическое наступление с массированной бомбардировкой, вид этот будет в Тиме желание отдать этот приказ сию секунду. — А ведь неплохо. Тебе хоть немного больно? — Блядь, — говорит Джинджер. — Нет. Может, совсем чуть-чуть. — Хм, — отзывается Тим, закуривая. — Жаль. Видимо, в следующий раз надо пораньше бросить тебя растягивать. Джинджер награждает его довольно тихим, но чрезвычайно смущенным стоном. — Приступай, — понукает его Тим, вскидывая бедра. — Начинай уже себя трахать. Но только медленно. И не сломай мне хуй, будь добр. Я хочу, чтобы мне его отрезали, а не загнули в вопросительный знак. Джинджер начинает двигаться, раскрывая рот и напрягая мышцы, и его голосовые связки вгоняют его в краску, отчего Тим проникается глубокой привязанностью к их трепыханию и к трепыханию Джинджера заодно, а боеголовки задирают носы к небу, следуя его приказу. — Ну как, чувствуешь себя идиотом или еще нет? — спрашивает он, рассматривая покачивающийся член Джинджера с преданностью, самоотверженностью и акульей гримасой на морде. — Боже, — говорит Джинджер, кусая губы и таращась на гримасу Тима со схожими эмоциями. — Да. — Здорово, — говорит Тим. — Полным идиотом? Давай-ка присвоим этой замечательной аранжировке рейтинг. Как она тебе? Ну, по сравнению с другими моими затеями. Джинджер стонет, сбиваясь с ритма. — Хотя нет, погоди, — быстро добавляет Тим, плюясь кровью, так как в голову ему приходит идея поинтереснее. — Лучше скажи мне, за какую из них тебе было стыдно больше всего? Тим тушит сигарету и слушает, как Джинджер описывает одну из его предыдущих замечательных аранжировок, которая была несколько утомительной и для его ног, и для ног Джинджера, но которая тут же оказывается в самом верху списка затей, требующих повтора, Тим думает, что им, наверное, стоит их пронумеровать, потому что Джинджер никак не может закончить свой монолог, постоянно прерываясь, матерясь и твердя имя Тима словно мантру, издавая восхитительные звуки, и все это — продолжая позорно спотыкаться именно так, как Тим того хотел, на его члене, и Тим понимает, что спустит гораздо раньше, чем закончит свой безжалостный допрос, который тоже незамедлительно оказывается в самом верху списка его приоритетов. — Ну-ка слезь с меня на секунду, — говорит он, когда Джинджер прекращает произносить единицы речи и возвращается к производству стонов. Джинджер подчиняется, трепыхаясь словно флаг на ветру вместе со своими голосовыми связками. — За что тебе вообще больше всего стыдно? — интересуется Тим, потирая охуенный член Джинджера, самую головку, и гадая, что из всего этого наиболее преступно — его ебучее интервью или будоражащие аппетит реакции Джинджера на него. — За то, что ты ел свое дерьмо, так ведь? — спрашивает Тим, проглотив противозаконный ответ Джинджера и все еще чувствуя голод, желая проглотить еще больше, как можно больше. Он впивается и в то блюдо, которое ему подают следом. — Ну давай, мне-то ты можешь рассказать, — говорит он, разглядывая обреченное лицо Джинджера. — Или ты боишься отвечать? Боишься, что я сделаю тебе больно, если буду знать? Изумительного вкуса вещи продолжают падать ему в пасть. — Скорее всего, я так и сделаю, — говорит он, потому что поглощенные деликатесы будят в нем еще больший голод. — Но я все равно хочу, чтобы ты мне сказал. — Блядь, Тим, — говорит Джинджер, и Тим начинает испытывать нездоровую эмоциональную привязанность и к его слезным железам. — Да. Да. — Что да? — переспрашивает Тим, мысленно гадая, как он вообще может что-то говорить, когда его зубы торчат так глубоко в теле Джинджера. — Тебе стыдно за то, что ты ел свое дерьмо, или ты боишься рассказать мне об этом? — Боже мой, Тим, — говорит Джинджер, таращась на него с еще более сомнительной нежностью, написанной на его бестолковом лице. — Или ты имеешь в виду да в обоих случаях? — высказывает обоснованное предположение Тим, обводя головку члена Джинджера по кругу бездушными пальцами. — Да, — подтверждает Джинджер его догадку, трясясь, словно эпилептик, под его прикосновениями. Тим улыбается. — А вот это было очень вкусно, Джинджер, — говорит он. — Теперь давай вернемся к спотыканию. Джинджер снова опускается на член Тима, проталкивая его в себя со второй попытки, и Тим поздравляет его с этим, отмечая мудрое использование приобретенного опыта, а Джинджер стонет и выглядит благодарным за этот блядский комплимент, и зубы Тима чешутся вонзиться в его плоть еще глубже, а отвратительный разум Тима и ужасающая боеголовка, бьющаяся в его груди вместо сердца, с готовностью предлагают им свою помощь. — Так что, хочешь и сегодня дерьма поесть? — спрашивает Тим. — Я еще как заинтересован отведать твоего стыда. — Господи, — говорит Джинджер, двигаясь, вымученно ерзая на нем своим обреченным, перенапряженным телом. — Я… Да. Блядь, да. Тим усмехается. — А я вообще-то собирался кончить, пока ты на мне спотыкаешься, — говорит он. — Но теперь я даже не знаю. Если ты мне отсосешь, это меня тоже позабавит. А тебе что больше нравится? Джинджер содрогается всем телом, когда вербальные снаряды Тима врезаются в него, и не дает Тиму внятного ответа, заливаясь вместо этого невыносимо вкусными слезами. Не то чтобы Тим возражал. Не то чтобы Тиму был нужен его ответ. Не то чтобы у Тима не было своего собственного предложения. — Мы можем и то, и другое сделаеть, — сообщает он. — Ты можешь кончить и слизать свою грязь с меня. А потом залезешь обратно мне на хуй. Как тебе? Хочешь, и то, и другое сделаем? Джинджер снова содрогается, хотя Тим и не уверен, как у него вообще получается, ведь от его тела не осталось уже почти ничего. Джинджер говорит да. Джинджер говорит, что любит его. Джинджер произносит его имя, кончая, извиваясь на нем, сжимаясь и подвывая, и выглядит он в эти секунды так, будто он ему, блядь, навеки задолжал, и именно за то, что Тим в него вгрызался, он выглядит противозаконно, выглядит как взъерошенная размазня, как потная куча кальмарного желе, как самое нелепое, самое драгоценное существо, которое Тим в своей жизни видел, и именно это существо он и есть. Тим говорит слезь с меня, сталкивая его на кровать. Тим говорит открой свой блядский рот, забираясь на него верхом, едва ли бросив торопливый взгляд на свой член. Тим говорит подавись своим ебаным говном, запихивая его между мягких, теплых, беспомощных губ Джинджера, запихивая его глубоко, безо всякой осторожности, истратив всю осмотрительность, которой он когда-либо владел, на предыдущее действие, потеряв разум, потеряв свой отвратительный разум целиком, потеряв весь контроль над ядерной боеголовкой, бьющейся у него в груди, Тим ведет себя как самое настоящее чудовище, и именно это чудовище он и есть. Он отстраняется через несколько секунд, вынимая член изо рта Джинджера, и Джинджер стонет, расставаясь с ним, а Тим почти сразу же вдалбливается в него, раздвигая ему ноги, и Джинджер всхлипывает, получив такое приобретение, Тим же продолжает брать у него ебаное интервью, Тим требует, чтобы Джинджер сказал, чего он боится больше всего, и Джинджер рыдает, выталкивая из себя слова, вытаскивая свои собственные внутренности, Джинджер говорит ему, что боится его, боится себя, боится всего того, что Тим хочет сделать с ним, всего того, что он позволит Тиму сделать, и нет никакой нужды решать ебаные уравнения, чтобы понять, что эти два множества абсолютно идентичны, Джинджер говорит все это, и Тим кончает в него, кончает, взрываясь с мощностью в тысячи мегатонн, и взрыв оставляет его слепым, глухим, немым, взрыв разрывает его на части и уродует, увечит, взрыв уничтожает его целиком, и он слышит, как Джинджер говорит ему, что он боится, больше всего боится, что Джон увидит его таким, увидит, чем он на самом деле является, что он испытает отвращение, увидев то, что Джинджер позволил, позволяет и будет позволять Тиму творить с собой, что он испытает отвращение к нему, Тим слышит, как Джинджер говорит все это, несмотря на взрыв, и давится собственным дыханием, давится кровью, заливающей ему рот, давится жалким телом Джинджера, которое он размалывает в труху, зажав между своими челюстями, он давится своей яростью и своим страхом, своей жуткой, отвратительной любовью, за которую его остается только казнить — и поскорее. Никто не приезжает осматривать дом с ебанутой крышей в тот день. Никто не приезжает осматривать дом с ебанутой крышей, потому что Тим делает выбор в пользу очередного интервью. Никто не приезжает осматривать дом с ебанутой крышей, потому что Тим делает выбор в пользу интервью, которое он начинает словами ебаный пиздец, добавляя затем ты вообще, блядь, серьезно, он заверяет Джинджера, что он ему сейчас, блядь, влепит, что он его задушит нахуй, что он его, сука, убьет, и вовсе не тем эротичным способом, каким он намеревался сделать это ранее, он трясет рыдающего кальмара за плечи и трясется сам, знакомясь с аспектами внутреннего мира Джинджера, которые в кои-то веки не вселяют в него никаких термоядерных порывов, которые переполняют его яростью и страхом, и виной, и он не знает, что делать с этим, он просто давится ими еще раз. Никто не приезжает осматривать дом с ебанутой крышей, потому что Тим делает выбор в пользу других занятий, Тим целует Джинджера и держит его идиотскую перепуганную руку, таскаясь с ним по городу и врезаясь в прохожих, он сидит с Джинджером на лавочках, обнимаясь с ним, он проявляет невероятную доброту. Он сжимает зубы и спрашивает его, хочет ли он все это прекратить. Тим спрашивает его, хотя и знает, что он не сможет остановиться независимо от того, что скажет ему Джинджер. Тим спрашивает его, и Джинджер отвечает, он произносит пугающие, жуткие, леденящие слова, он говорит, что разумеется он не хочет прекращать, конечно, он не хочет, чтобы прекращал Тим, не хочет, чтобы Тим остановился, он умоляет его, заклинает его не останавливаться, он рассыпается в своей ебаной благодарности, когда Тим говорит, что разумеется он, блядь, не остановится, Тим говорит разве я, блядь, могу. Никто не приезжает осматривать дом с ебанутой крышей, потому что Тим делает выбор в пользу собственного дома, куда они возвращаются, чтобы лежать там на кровати, прижимаясь друг к другу, и бестолковая перепуганная рука Джинджера накрывает бестолковую перепуганную боеголовку Тима. Тим говорит, что им придется все рассказать Джону. Тим говорит, что это не к Джинджеру он испытает отвращение. Тим говорит, что они отложат откровения до поры до времени, потому что когда он распахнет перед Джоном двери в свой внутренний мир, набитый под завязку безобразным внутренним дерьмом, его самого бросят на песке, он сам будет валяться там и гнить под беспощадными лучами солнца, выброшенный и позабытый, извергнутый океаном, в который он больше никогда не сможет войти, и не то чтобы он может принять такие последствия прямо сейчас. Тим говорит все это, словно все это не было ясно и без его слов. Джинджер говорит ему спасибо. Джинджер говорит ему, что он может проглотить его целиком. Джинджер говорит ему, что он может делать с ним все что ему угодно. Джинджер говорит все это, словно все это не было ясно и без его ебучих заверений. Глава шестая, в которой опытный искуситель еще больше развращает не так чтобы очень невинную душу — Нет, не хочу я отрезать твой дебильный член, — говорит Джон со злостью в голосе. — Хватит уже эту идиотскую шутку повторять. Она вообще не смешная. Шутка, думает Тим. Как же. Он еще час таращится на медиатор Джона, слушая, как тот наигрывает свои испанские мелодии, или скорее притворяясь, что слушает, рассказывая ему, что он самый одаренный и самый прекрасный индивид на планете, и делает он это вполне искренне, но отвлекаясь, постоянно сбиваясь на размышления о тяжких телесных повреждениях, которые эти божественно жестокие руки могли бы нанести ему. Затем он вылизывает Джона, и Джон ерзает на нем, раздвигая ягодицы и покачивая бедрами, распинаясь о тяжких телесных повреждениях в области задницы, которых он, увы, на самом деле не желает заполучить, а Тим запихивает в него язык как можно глубже, трахая его им и рыча в процессе, увлеченно повторяя про себя, что вот оно — его новое призвание, Джон же кончает с непристойным стоном, сжимаясь под его губами, а Тим кончает минутой позже, кончает Джону в рот, затолкав кулак в свой собственный. Тим успешно вылизывает Джона и едет домой, и думает, что если Джон не начнет пробовать его на вкус и, желательно, поскорее, ему просто придется кормить его насильно. Тим ждет добровольного шинкования акул еще какое-то время. Тим ждет впустую. Тим изобретает дьявольский план. Для первого акта он приобретает винтовку и целыми днями пиздит о том, как он точно отправится на охоту, чтобы пострелять по милым оленятам. Благодаря лицемерному отношению Джона к разным животным, Тим получает то, что ему причитается — рассерженного виртуоза, требующего от него всех земных утех. Тим с готовностью подчиняется, ухмыляясь про себя и предлагая стать для Джона ротовым отверстием для ебли. Джон гнусно хихикает, снова демонстрируя свой великолепный потенциал, и соглашается заткнуть оскорбительную пасть Тима своим членом, не трогая при этом член Тима, не позволяя ему получить хоть какого-нибудь удовольствия. Джон привязывает его к кровати, словно жертву сатанинского ритуала, широко раздвигая ему ноги, и его член, который Джон просто обязан отрезать под корень, болтается между ними заброшенный, отвергнутый и неумолимо переходящий в жидкое состояние, а член Джона торчит глубоко в его глотке, пока сам Джон торчит прямо над ним, держит его за голову и двигает бедрами, толкаясь внутрь как воплощение чистой ярости, и Тим мудро применяет навыки подавления рвотного рефлекса, которым его обучил Джон, и он вполне чуствует себя ротовым отверстием для ебли, он чувствует себя акульим барбекю, он чувствует себя увлеченным своей работой школьным учителем, он чувствует себя самим Сатаной. О, да я же тут вообще ни капельки удовольствия не получаю, думает Тим, скаля зубы, валяясь на кровати со своим растворившимся членом, выставленным на всеобщее обозрение, все еще привязанный и разложенный на разделочной доске, а Джон насмехается над ним, обзываясь, и швыряется носками, как невыносимо милое, крохотное, зачаточное чудище. Наивный ты палач-первоклассник, думает Тим, и термоядерная нежность клокочет у него в груди еще много дней спустя. Для второго акта он принимается ныть, не затыкаясь, про свою старую, сломанную спину, целую вечность отказывая Джону в его любимой ебле раком, и вдобавок испражняется на каждую из его новых композиций, отказывая Джону в его любимой лести еще одну вечность, и делает он это неохотно, держа в уме поставленную цель. Благодаря эгоистичности и ненасытной жадности Джона, Тим снова получает то, что ему причитается — дующегося виртуоза, требующего от него всех земных утех. Тим подчиняется без всяких колебаний, обнажая зубы в мысленном оскале и предлагая стать для Джона дилдо. Джон гнусно хихикает и реализует часть своего великолепного потенциала, затыкая радостный рот Тима трусами по своей воле, привязывая Тима к кровати, словно жертву сатанинского ритуала, и широко раздвигая ему ноги, Джон насаживается на его негнущийся член и катается на нем до упаду, как воплощение чистой алчности, а Тим применяет всю свою невероятную силу воли, чтобы не обкончаться прямо там, и думает, что для следующего раза он просто обязан наконец купить эрекционное кольцо, страдая и изнывая, и он вполне чувствует себя дилдо для Джона, он чувствует себя отрезанным плавником, он чувствует себя искусным тренером, он чувствует себя самим Сатаной. О, да меня же тут вовсю отвергают, думает Тим, внутренне усмехаясь, валяясь на кровати со сточенным под ноль членом, выставленным на всеобщее обозрение, все еще связанный и с кляпом во рту, а Джон показывает ему язык и лупит его рукой по различным частям тела, оскорбляя его и вынуждая его слушать все свои новые композиции одну за другой, как растрепанное самовлюбленное дарование. Ах ты ж мой подающий надежды личный живодер, думает Тим, и радиоактивная кровь хлещет у него изо рта, затапливая целые города. Для третьего акта он устраивает уродливую сцену с Джинджером, и обглоданный кальмар выступает его ни о чем не подозревающей группой поддержки, выступает его студнем, его сливной трубой, его кровавой отбивной, в итоге он красуется с самой большой пастью в истории человечества на лице, причиняя старой, сломанной спине Тима невыносимую боль своим желеобразным телом, которое Тим днями и ночами таскает после этого на своем горбу. Благодаря довольно-таки нормальной любви и довольно-таки понятному потрясению Джона, а также его строго охраняемому незнанию того, до чего же они докатились, Тим и в этот раз получает то, что ему причитается — абсолютно взбешенного виртуоза, требующего жесточайших наказаний для него. Тим подчиняется с чувством предвкушения и спускает своего внутреннего демона с поводка, позволяя ему обняться с демоном Джона и предлагая стать для Джона избитой дыркой в заднице. Тим отдрачивает себе в машине, припарковавшись перед домом Джона. Джон открывает ему дверь, словно сомневающийся ангел смерти, все еще гадя в штанишки по поводу их доверительной беседы, сопровождавшейся бондажом, но твердо намереваясь, тем не менее, сделать Тиму внушение и научить его дисциплине. Тим опускается на кровать, выгибая свою старую, поломанную спину, которую Джинджер несколько тысячелетий разминал своими ничего не подозревающими любящими щупальцами, он раздвигает ягодицы и с нетерпением ожидает надвигающуюся катастрофу. Джон растягивает его своими волшебными пальчиками и подбирает возмутительный ремень с кровати, и лупит им блаженную дырку Тима, а Тим думает о поясах верности и клетках, еще не потеряв связи с реальностью, Тим думает о медиаторах и японских деликатесах, давая волю воображению, Тим ни о чем не думает и просто орет в подушку, Джон же отбрасывает ремень в сторону и засаживает ему, задыхаясь и матерясь, хныкая через сжатые зубы, долбясь в него словно отбойным молотком, и Тим подначивает его, скармливая ему его собственный пиздеж про анальное уничтожение, скармливая ему свою собственную тонко нарезанную плоть, и он вполне чувствует себя избитой дыркой в заднице, он чувствует себя сашими из акулы, он чувствует себя гордым достижениями учеников наставником, он чувствует себя самим Сатаной, а Джон нажимает ему на затылок, вдавливая мордой в подушку, и говорит ему заткнуться, Джон кончает в него, крепко перехватив его за бедра своими божественно жестокими руками, пока его внутренний демон тоже срывается с поводка, Джон падает на мертвое, выпотрошенное, порубленное на мелкие куски акулье тело Тима, Джон падает на Тима, и вместе с ним падают, рассыпаясь, и его иллюзии. — Неземной мой изувер, — говорит Тим, когда Джон переворачивает его. — Бесподобный мой каратель, — говорит Тим, когда Джон запихивает ему в зубы сигарету. — Возлюбленный мой виртуоз, — говорит Тим, перехватывая не знающие пощады руки Джона. — Позволь же мне лобзать твои садистские ладони. — Закрой уже свой рот, — отвечает Джон, отпихивая его и усаживаясь рядом с ним, незамедлительно начиная жрать печенье. — И нечего мои руки обзывать. Никакой я тебе, блядь, не садист. Тим проводит приблизительно четырнадцать миллиардов лет, заходясь хохотом и содрогаясь на кровати. — Еще какой ты садист, — говорит он, разглядывая красивое хмурящееся лицо Джона. — Только посмотри что ты сделал с моей поганой задницей. — Отвали, — говорит Джон, таращась на его самодовольную акулью рожу. — Я не садист. Мне не нравится делать людям больно. — Так я и не люди, — возражает Тим. — И тебе нравится делать больно мне. Тебе нравится делать больно именно мне. — Потому что ты, блядь, только этого и заслуживаешь, — говорит Джон. — Ты заслуживаешь, чтобы тебя наказывали. — Разумеется, — кивает Тим. — А ты — самый настоящий садист. Самой гнусной, вообще говоря, разновидности. Высоконравственный садист. — Нет, это не я садист, — продолжает упираться Джон. — Это ты садист. Безнравственный садист. — Знаешь, два садиста вполне могут оказаться в одной комнате, — сообщает Тим, усмехаясь. — Ничего невероятного в этом нет. — Господи, да прекратишь ты или нет? — вопрошает Джон, раздуваясь. — Я не хочу выслушивать твои ебаные соображения о моих личных качествах. Я не хочу твоих ебанутых постельных разговоров. — А чего ты тогда хочешь? — интересуется Тим. В ответ он получает чрезвычайно длинный список. Он проходится по нему до самого конца, находясь в добровольном услужении у Джона еще много, много дней. А в тот день он валяется с ним в кровати, рассматривая его судьбоносное лицо, и думает, что если это сияющее создание, сотканное из заоблачного света, не удушит его на месте, когда узнает, насколько безнравственный он садист, и если он сам не вышибет себе мозги, нажав на курок своей бессердечной рукой, возможно, у него все-таки получится выманить у Джона немного изумительного вотербординга. И, может быть, даже заполучить свой ненаглядный отрезанный хуй. Глава седьмая, в которой сексуальная жизнь бактерий, обитающих в нижних отделах кишечника, приводит к непроизвольному выбросу кортизола и адреналина в тупорылой голове пластиножаберной рыбы — Стой, блядь, стой, — запинается Тим, задыхаясь, сжимая руки в кулаки так крепко, что они начинают ныть, и ноги у него трясутся, а легкие схлопываются в груди, сам же он таращится на то, как Джон выпускает его член изо рта, не давая ему кончить, и смотрит на его точно ведь напрочь ошалевшую морду, надев сразу несколько выражений на свою прекрасную физиономию, и все эти выражения выглядят просто головокружительно. — Что, нравится, когда я корчусь, ты, садист-молокосос? — спрашивает Тим, уделяя все свое внимание тому выражению, которое занимает его больше всего, пытаясь ухмыльнуться и, вне всякого сомнения, с треском проваливаясь. — Иди ты, — говорит Джон, ухмыляясь вполне успешно и поднимаясь на ноги. — Никакой я не садист, просто ты классный. Ебанутый совсем, но классный. Ты точно не хочешь кончить? — Точно, — говорит Тим, стараясь запихнуть свой стояк обратно в штаны. — Я сегодня хочу побыть жалким и отвергнутым. Джон хихикает, и после того, как Тим преуспевает в водворении своего заброшенного члена на место, они выходят из туалета, и Джинджер, который ждал их возле него, занудно отираясь там, приветствует их самым что ни на есть традиционным образом, называя их больными уебищами, а Джон тащит его и Тима танцевать и душит их своими перьями. Тим всю ночь переживает великолепнейшие страдания, запихивая разнообразные таблетки себе в рот, а Джинджер беспрестанно пытается дополнить их своим языком, напившись до зеленых чертиков в интересах товарищеского духа, Джон же обзывает их больными уебищами, когда они оба полностью теряют человеческий облик, он дуется, а затем спотыкается и падает на чьи-то сиськи, отчего его настроение тут же и значительно улучшается, и он покидает обдолбанную парочку морских животных с кокетливой улыбкой на своих вымазанных помадой губах, а обдолбанная парочка морских животных, в свою очередь, покидает клуб, чтобы шататься по улицам, заходясь безумным хохотом и сваливаясь то и дело на землю, и Джинджер поливает Тима своими идиотскими любовными признаниями, которые бьют фонтаном из его рта, а Тим поливает улицы, по которым они шатаются, рвотой, которая бьет фонтаном из него, они подводят итог веселью, пошатываясь возле заведения общественного питания этнически неопределенной кухни и еще более неопределенного качества, набивая животы разнообразными неопределенными вещами, и их разлагающиеся трупы доставляет домой водитель такси, который вряд ли доволен выбранным им способом заработка на жизнь, потому что идиотские любовные признания Джинджера теперь льются на него, а рвота Тима — на его рабочий инструмент. На следующее утро Тим просыпается, чувствуя себя сашими из акулы неопределенного качества, которое, тем не менее, точно было переварено и выпущено обратно в океан, отторгнутое пищеварительной системой — вот только он не уверен, отторгала она его на входе или же на выходе. Тим просыпается и тяжело стонет, и три слова слетают с его губ. — Джиндж, — говорит он. — Курить, — говорит он. — Воды, — говорит он. Он не получает ответа. Он поднимается. Он сам наливает себе воды. Он сам находит свое курево. С Джинджером он сам ничего не делает, потому что Джинджера нет дома, потому что Джинджер, оказывается, торчит в студии, так как ублюдки, упорно пытающиеся превратить его в плюшевую игрушку, вызвали его туда, чтобы безжалостно пытать, о чем Тим узнает, прочитав записку, которую он обнаруживает в пачке сигарет, обнаруживает и улыбается, и с нежностью отмечает способности Джинджера к предсказанию будущего. Он проводит день, шатаясь по дому, сначала страдая выше всякой меры, а затем восстанавливая силы в своем потрепанном теле обильным питьем и отдаваясь разнообразным занятиям, он звонит Джинджеру из супермаркета, чтобы спросить, что тот хочет на ужин. Джинджер не поднимает трубку. Тим приходит к выводу, что, видимо, от сегодняшних пыток никак нельзя отвлечься, и выбирает за Джинджера, выбирает сам, и отмечает свой обильный опыт в этой области с еще более глубоким чувством. Затем он готовит ужин, затем он ест, затем он даже читает философскую хуйню Джинджера, сатанея от скуки в процессе, и все это он делает, не наблюдая даже намека на возвращение Джинджера домой. Тим решает, что ему самому пора приниматься за истязания, если он хочет, чтобы пытки, которые непонятно как до сих пор продолжаются в студии, прекратились, и звонит Джинджеру еще раз. После этого он звонит Джону, потому что Джинджер опять не поднимает трубку, и просит его дать ему номер Великого Инквизитора, главенствующего в музыкальном аду. Джон уведомляет его, что в студии сегодня ничего не происходит, так как они ничего не записывают, и советует ему прекращать жрать столько наркоты и пойти проверить память, потому что Джинджер никак не мог сказать ему, что будет в студии, Тим же не отвечает ничего, опуская присуствие физических доказательство того, что именно это он и сказал, Тим не отвечает ничего, а рот ему заливает желчь. Он кладет трубку и проводит около часа, пытаясь справиться с мерзкой, гнилой тварью, извивающейся у него в груди, и с пыльными, покрытыми плесенью листьями, засыпающими ему глотку, пытаясь понять, что тут вообще, блядь, происходит-то такое. Он выходит из дома и едет в паучью фабрику Джинджера, которая уже довольно долго висит в разделе продаж на всех местных досках объявлений, но не привлекает достаточно внимания, будучи ебаной паучьей фабрикой. Он вылезает из машины и видит блядское средство передвижения Джинджера, припаркованное прямо перед ней. И это больно. И это мгновенно превращает его атомную бомбу в ультрахолодный звездный объект. Он стучит в дверь. Он колотит в дверь кулаком и срывает голос, угрожая разбить к хуям окно, и требует открыть, требует впустить его, требует сказать ему, что, блядь, произошло, хотя к тому времени у него есть достаточное количество своих собственных подозрений, которые Джинджер подтверждает перепуганным голосом, раздающимся за преградой, разделяющей их, перепуганным голосом, которым Джинджер просит его уйти, просит его уйти чрезвычайно вежливо, просит его уйти, чуть ли не умоляя. — Открой эту ебаную дверь, — рычит Тим. — Открой эту ебаную дверь и скажи мне, что случилось. — Блядь, — говорит Джинджер, выполняя его первое требование и показывая ему потную, зеленую каменную маску, в которую превратилось его лицо. — Я вчера отравился, — говорит Джинджер, выполняя его второе требование и выдавая ему ответ, которого он всю дорогу и ожидал. — Ты можешь уйти? — говорит Джинджер по своей собственной воле, одаривая его ударом ногой под дых. — Блядь, — говорит Тим. — Ты что, издеваешься? — Нет, я… Мне просто плохо, — поясняет Джинджер. — Я просто не хочу… Я не хочу, чтобы ты… — Блядь, — повторяет Тим. — Ты что, сука, издеваешься надо мной? — Все будет в порядке, — говорит Джинджер. — Со мной такое уже было. Мне просто надо, чтобы ты ушел. Пожалуйста. — Закрой рот, — говорит Тим и заталкивает его обратно в дом. Он проводит следующие сутки, таскаясь по этому дому и таская лихорадочное, протестующее тело Джинджера за собой, запихивая таблетки в его бестолковый перепуганный рот и заливая в него жидкости, накрывая его одеялами и стаскивая их с него, пока лихорадочное, протестующее тело Джинджера крутится и вертится на них и под ними, он проводит следующие сутки, помогая Джинджеру добраться до туалета и оставляя его одного внутри, так как лихорадочное, протестующее тело Джинджера выталкивает его за дверь бестолковыми, перепуганными руками Джинджера, и Джинджер ведет себя как жалкая, трясущаяся лужа жидкого дерьма и постоянно извиняется за то, что он такой отвратительный, а Тим ведет себя как сотрясающийся изнутри звездный остаток и не говорит ничего, не произносит ни единого слова, он держит свою пасть плотно закрытой, не желая услышать то, что может из нее вырваться, он думает о химических элементах в периодической таблице на повторе, не желая позволить своему разуму создать то, что может вырваться из его плотно закрытой пасти, он засыпает на стуле, вымотавшись, когда Джинджер наконец вырубается на кровати. Он просыпается, чувствуя встревоженное прикосновение Джинджера на своих разбитых плечах. Он отшатывается. — Ты себя лучше чувствуешь? — спрашивает он, открывая глаза и бросая взгляд на безмозглое, блядь, лицо Джинджера. Джинджер кивает. — Отлично, — говорит Тим и встает на ноги, отпихивая его в сторону и проверяя карманы перед тем, как уйти. — Тим, — зовет его Джинджер, пытаясь еще раз схватить его своими щупальцами. — Не трогай меня, — говорит Тим, вздрагивая всем телом. — Не трогай меня, ты, ебаное--- Он зажимает себе рот рукой и стоит так несколько секунд, пока Джинджер таращится на него, словно охваченная паникой современная интерпретация Моны Лизы. — Тим, что… — начинает было Джинджер. — Заткнись, — говорит Тим. — Я тебе, блядь, сказал, что я хочу тебя сожрать, а ты от меня сбегаешь? Как ты вообще смеешь? Ты, ебаное--- Он снова зажимает себе рот ладонью. — Боже, Тим, — говорит Джинджер, определившись наконец с выражением лица. — Я… Я не пытался… — Заткнись, — повторяет Тим. — Я сейчас уеду. Я сейчас уеду куда-нибудь подальше и побуду, блядь, один. — Блядь, Тим, — говорит Джинджер, тоже содрогаясь. — Я сейчас уйду и поеду в… Поеду в ебаный Сиэтл. Я поеду в ебаный Сиэтл и буду глотать там таблетки и хуи, поятно тебе? — Тим, прости м--- — Я поеду в Сиэтл и останусь там… Останусь там на две недели. Я поеду в Сиэтл и буду там две недели напиваться до беспамятства, хорошо? — Тим, пожалуйста, не--- — Скажи ебаному Джону, что я там, — говорит Тим. — Скажи ему… Скажи ему что-нибудь. Скажи ему, что я кому-то помогаю. Скажи ему, что я сбежал. Скажи ему, что я проебался. Скажи ему, что это я во всем виноват. Скажи ему все что тебе вздумается, ладно? Ты, ебаное--- Он еще раз зажимает себе рот. — Ладно, — говорит Джинджер, обхватывая себя руками за плечи. — Хорошо. — Чудесно, — отвечает Тим и выходит из дома. Тим выходит из дома и уезжает из города, он уезжает из штата и тащится в ебаный Сиэтл, и торчит там две недели, глотая таблетки и хуи и напиваясь до беспамятства, и все это время в груди его происходят мучительные квантовые флуктуации, и термоядерная катастрофа сменяется умирающей звездой, а умирающая звезда сменяется термоядерной катастрофой. Когда он возвращается, состояние источника энергии внутри него все такое же запутанное, и он стоит возле собственного дома в четыре, блядь, утра, гадая, как будут разворачиваться события, он стоит там и думает, что ему точно придется построить языческий храм для слепой богини удачи в том доме, где он будет расправляться с Джинджером, если ему сейчас повезет, он думает, что ему, наверное, придется расправиться с самим собой, если ему не повезет, ему придется расправиться с собой, только отнюдь не эротичным способом. Он обнаруживает Джинджера в кровати в спальне. Он обнаруживает его в кровати, и Джинджер спит там в задравшейся майке, а все семь одеял, которыми он укрывался, сползают с него, а от стен комнаты разит алкоголем и табаком, Тим обнаруживает его и стоит над ним, и кровь перемешивается с желчью у него на языке. Он садится на кровать рядом с Джинджером. Джинджер просыпается. — Тим? — шепотом произносит он, и его теплое, ласковое, перепуганное дыхание касается уродливой морды Тима. — Я тебя, суку, убить хочу, — говорит Тим, и его излучающая энергию рука приземляется на обнаженную поясницу Джинджера. — Ладно, — говорит Джинджер, уставившись на него черными дырами своих глаз. — Можешь убить. Тим падает на кровать рядом с ним, и они обнимаются, прижимаясь друг к другу. — Прости меня, — говорит Джинджер. — Я не пытался сбежа--- — Заткнись, — говорит Тим. — Я знаю, что ты не пытался. Ты просто больной придурок с заскоками на тему дерьма. — Прости меня, — говорит Джинджер. — Я просто не хотел, чтобы ты--- — Заткнись, — говорит Тим. — Хватит этого идиотизма. Ты никогда не бываешь мне противен, когда ты уже это, блядь, поймешь-то? — Прости меня, — говорит Джинджер. — Только, пожалуйста, не уходи. — Заткнись, — говорит Тим. — Иди сюда. Я обслюнявлю твое безмозглое, блядь, лицо. Именно этим он и занимается следующие четырнадцать миллиардов лет, и умирающая звезда в его груди постепенно исчезает, уменьшаясь в размерах, сжимаясь до точечной частицы, запертой в бесконечном пустом пространстве внутри атома, а термоядерная катастрофа расправляет свои пылающие крылья, возносясь к терпеливым небесам, прорываясь сквозь атмосферу, превращая в пепел сухие, заплесневелые листья, забивавшие ему глотку. — А иронично вышло, разве нет? Как ты думаешь? — спрашивает Тим, отстраняясь. — Что? — Ну, то, что ты умудрился заполучить понос из-за ебучей индийской еды, а не из-за всего говна, которое я тебе скормил, — поясняет Тим, расчесывая волосы Джинджера пальцами. — По-моему, она бангладешская была, — говорит Джинджер, и Тим заходится хохотом, содрогаясь на кровати, и Джинджер вскоре присоединяется к нему, и слезы текут по их лицам. Тим проводит следующие десять дней, проявляя к Джинджеру невероятную доброту. Тим проводит следующие десять дней, будучи Добрым с большой буквы. Тим проводит следующие десять дней, таскаясь с Джинджером по городу и врезаясь в прохожих, не отпуская его перепуганной руки, он готовит все, что Джинджер только пожелает, и читает его философскую поебень вместе с ним, он слушает его барабанные выступления, нацепив им на уши одну пару наушников на двоих, он торчит с ним в ванне, намывая ему волосы и расчесывая их потом, он говорит Джинджеру, что любит его, приблизительно четырнадцать миллиардов раз и слюнявит его физиономию так часто, что его губы начинают болеть, и его язык начинает болеть, и даже его твердое небо начинает болеть, а его зубы все это время чешутся, желая вонзиться в сочную плоть Джинджера, желая сожрать его, и Тим отказывает им в такой возможности, отказывает себе, вместо этого он предлагает Джинджеру вылизать его на пятый день — и тоже получает отказ, получает вежливый, умоляющий, павший ниц отказ, он его принимает, сжимая свои чешущиеся зубы, погружаясь в воспоминания о делах давно минувших дней и не особо радуясь этому приступу ностальгии, он повторяет свое предложение еще раз, на седьмой день, и приступает к делу, посвящая ему блаженные, но чрезвычайно недолгие минуты, он вновь получает отказ, когда эти минуты истекают, вежливый, умоляющий, павший ниц отказ, его отталкивают, и он сжимает свои покрытые желчью зубы и молится, чтобы ебаный Альцгеймер разнес в труху ебанутые, беспокойные мозги, покоящиеся и в его, и в черепной коробке Джинджера, чтобы они превратились в пыль прямо сейчас, он приходит в бешенство и поддается страху, он превращается в нахальную скотину, которой он всегда и был, и требует, а не предлагает, все того же на десятый день, он принуждает Джинджера выдать ему желаемое, удерживая его, он говорит ему лежать смирно и терпеть, и вжимается мордой между его ягодиц, доводя дело до конца без всякого удовлетворения, он притягивает к себе жалкую, рыдающую кальмарную размазню с говнозаскоками, закончив, и слушает его леденящие душу завывания, до краев набитые прилагательным, которое он просто не может больше слышать, он держит свою пасть плотно закрытой и отчаянно пытается придумать что-нибудь, что все исправит, что-нибудь, что починит Джинджера и наконец позволит ему опять начать его ломать, он придумывает низкое, падшее, греховное решение, кошмарное, пугающее решение, он проводит следующую неделю, предаваясь реально ебанутым, блядь, наблюдениям за кальмаром в его естественной среде обитания, он уговаривает себя смириться с тем, что он совершенно точно собирается сделать с этим несчастным, ничего не подозревающим существом. Глава восьмая, в которой со стародавними проблемами разбираются, устроив революцию Тим выжидает. Джинджер читает в кровати, уткнувшись в книгу носом. Тим выжидает. Джинджер читает на кухне, хлебая чай. Тим выжидает. Джинджер читает на диване, и Тим выжидает прямо рядом с ним. Джинджер ерзает, переворачивая страницу. Минуту спустя он ерзает еще раз и откладывает книгу в сторону. Он подбирает пачку сигарет с подлокотника и встает. Тим перехватывает его руку. — Тим? — спрашивает Джинджер и смотрит на него. — Мне скучно, — говорит Тим, делая последнюю затяжку и выдыхая дым. — Я жрать хочу. Раздевайся. — Я… — произносит Джинджер через несколько секунд, и на лице его написано неопределенное выражение. — Я… Ладно. Джинджер стягивает с себя алкоголичку и трусы, откладывая все это в сторону, и стоит перед Тимом, обнаженный, и Тим просто любуется пейзажем минуту-другую, и взгляд его бродит по телу Джинджера, то и дело задерживаясь, а Джинджер кусает губы и переступает ногами, и член его постепенно твердеет, а Тим усмехается, заметив это. — Что… Что ты хочешь? — спрашивает Джинджер, и его перепуганные пальцы подрагивают. — А что есть в меню? — тоже спрашивает Тим, проводя своими безжалостными пальцами по зубам. — Я… — говорит Джинджер. — Я могу подрочить для тебя. И губы себе потрогать. Или… Или соски. — Миленько, — говорит Тим. — Что еще? — Я… — продолжает Джинджер. — Я могу дать себе пощечину. И ты… Ты тоже можешь. Или я могу отсосать тебе. Или, ну, знаешь, я могу… — Запихать свой хуй мне в глотку, понял, — ухмыляется Тим. — Ну ладно, пусть это на первое и будет. Иди сюда. Джинджер делает шаг к нему, и Тим сначала обхватывает его член ладонью, а потом посасывает головку, поглядывая на него, вывалив язык и водя им стволу, заглатывая весь член целиком с влажным хлюпаньем, небрежно, ничем не заморачиваясь, широко распахивая пасть, и Джинджер сжимает руки в кулаки, Джинджер стоит там на трясущихся ногах, и дыхание его становится громче, и он постоянно топчется на месте. Тим выпускает его член изо рта несколько раз, подхватывая его губами и забирая его внутрь одним движением, как можно глубже, и Джинджер матерится и беспрестанно повторяет его имя. Затем Тим выпрямляется, откидываясь на спинку дивана, он поднимает руку и размазывает слюну по губам, и Джинджер таращится на него, весь потный и раскрасневшийся. — Передай повару мои восторги, — говорит Тим. — Что еще там у вас есть? Я не против еще чего-нибудь попробовать. Джинджер издает постыдный звук, вздрагивая. — Ты можешь… — начинает он. — Ну, можешь сесть на меня. И я могу ударить… Ударить тебя по члену. Или по лицу. — Хм, — говорит Тим. — Звучит просто восхитительно. Но, думаю, я все это отведаю в другой раз. Сегодня я в настроении для… Для особого угощения. Я хочу фирменное блюдо. — Я… Тим, я… — запинается Джинджер. — Что? Хочешь сказать, что я не могу выебать твою грязную жопу? Твоя перепуганная дырка сегодня не подается? — переспрашивает Тим, обнажая зубы. — Тогда принеси-ка мне жалобную книгу. — Я… — повторяет Джинджер, с усилием сглатывая. — Нет… Ты можешь. Можешь. Я просто… — Да? — Мне надо в туалет, — выдавливает из себя Джинджер. Тим мрачно усмехается. — А я, знаешь ли, в курсе, — кивает он, внимательно наблюдая за жалкой реакцией Джинджера на его слова. — Тим, — выговаривает он. — Мне… Мне правда сильно надо. Просто подожди немного, ладно? Я вернусь, хорошо? — Нет, — качает головой Тим. — Нихуя не хорошо. Я твою задницу сейчас хочу. Не хочу я ждать. Я хочу твою ебучую говнистую дырку сию же, блядь, секунду, Джинджер. — Боже, — говорит Джинджер, закрывая глаза, и голова его заваливается набок. — Тим, я… Я не могу. Пожалуйста, не надо--- — Давай, — говорит Тим, поднимаясь. — Пойдем-ка в спальню. Выебем там из тебя все твое дерьмо. — Просунь руки под колени, — говорит Тим и бросает стеклянный дилдо на кровать, открывая смазку. — Я буду пейзажем любоваться. Джинджер обхватывает себя за плечи руками, пытаясь унять дрожь. — Тим, — тихо произносит он. — Я… Можно мы… Мне правда кажется, что я могу… — Ложись и раздвигай свои ебаные ноги, — перебивает его Тим, наливая смазку на пальцы. — Мне плевать, что тебе там кажется. — Боже мой, — говорит Джинджер и ложится на кровать, медленно поднимая ноги и раскрываясь. Тим нагибается над ним, опираясь на ладонь, и вжимает пальцы ему в задницу. Джинджер награждает его жалким звуком. — Тим, — начинает он снова, выдавливая каждое слово из себя. — Я… Там же сейчас… Там, наверное… Тим проталкивает пальцы глубже. — Ага, в твоей заднице сейчас, наверное, полно настоящего, блядь, дерьма, — говорит он, вытягивая еще один позорный всхлип из Джинджера. — Мы именно поэтому этим и занимаемся. Я, блядь, устал слушать твой бред про то, что ты мне отвратителен. Я, блядь, устал от того, что ты паникуешь из-за всякой воображаемой ерунды. Пришел черед реальных вещей. Ну, если нам повезет, конечно. Джинджер начинает трястись, и холодная волна стыда прокатывается по его потной, бледной коже, и слезы начинают стекать по его потному, бледному лицу, а Тим сжимает зубы, запихивая свои бессердечные пальцы еще глубже, и думает, что его за это надо, блядь, заживо похоронить — и отнюдь не тем эротичным способом, который приходил ему на ум, он смотрит, как подергиваются мышцы Джинджера, как ходит ходуном его грудь, и безжалостно растягивает его. Он добавляет еще смазки. Он добавляет третий палец. И тут Фортуна вновь улыбается ему. — Ну наконец-то, — говорит он, в свою очередь скалясь Джинджеру. — Джиндж, мы с тобой везунчики. В твоей дырке сейчас точно есть говно. Я его, блядь, щупаю. Джинджер пялится на его зубастую акулью морду в ужасе, белый как бумага, он бьется в конвульсиях, жалобно подвывая и разрывая безобразную грудь Тима на части, и Тим тоже таращится на него, Тим вынимает пальцы и хватает дилдо. — Ты его сейчас ебать будешь, — говорит он, выпрямляясь и поливая стеклянный хуй смазкой, он впихивает его в руку Джинджера, стискивая его пальцы. — Ты сейчас свою грязь хорошенько для меня взобьешь. — Господи, Тим, — бормочет Джинджер, и его голова запрокидывается назад, а голос ломается — так, как никогда раньше. — Тим, пожалуйста, это… Я… — Ты будешь делать так, как я говорю, — перебивает его Тим, удерживая его ноги за икры, крепко сжимая их. — Ты мне отказывать не имеешь права. Ты делаешь все, что я хочу. Ты моя ебаная еда, Джинджер. Ты же просто моя еда, разве не так? — Боже, господи боже мой, — говорит Джинджер, комкая простыни в руках, и его лицо рассыпается, его тело превращается в руины прямо на глазах у Тима. — Да. Я твоя еда. Да, Тим, я просто твоя еда. — Ну вот и отлично, — говорит Тим, складывая его пополам. — А теперь засунь в себя этот хуй. Выеби свою паршивую дырку для меня. Выеби ее хорошенько. Обкончайся на хую. Устрой мне пир горой из своего дерьма. Джинджер проталкивает дилдо в себя, всхлипывая, и голова его падает на подушку, а его подрагивающее горло выгибается, и Тим смотрит, как он выполняет его греховные приказы, Тим удерживает его на месте, и Джинджер беспомощно стонет и плачет, трахая себя в запинающемся ритме, а Тим наклоняется и надавливает ему на руку, вынуждая его двигать ей быстрее, прорываясь в него, вскрывая его и пожирая лучшие куски. Джинджер кончает через несколько минут, и все его тело извивается, как будто его бьют током, он выгибает спину и скребет пальцами по матрасу, и горло его дергается, а смертоносные ядерные снаряды в кошмарной груди Тима взрывают носами землю, стирая с ее лица все живое. Тим отпихивает его руку в сторону, вытаскивая из него дилдо и мрачно ухмыляясь, потому что стеклянный хуй выходит из него не то чтобы сверкающим чистотой. — Мои поздравления, кальмар, — объявляет он, переводя взгляд на крошащееся в ужасе лицо Джинджера. — Мы с тобой нарыли себе деликатесов. Хочешь посмотреть? — Господи боже мой, Тим, — выговаривает Джинджер, пытаясь помотать головой, и его рука на матрасе начинает выбивать беспорядочную барабанную дробь. — Тим, пожалуйста, не над--- Тим поднимает руку и показывает ему дилдо, крепко сжимая его колено и удерживая его на месте. Джинджера разбивает припадок, пугающий, жуткий, леденящий припадок, и мучительный крик срывается с его дрожащих губ, он выглядит бессильным, беззащитным, открытым для любой атаки, и атака эта не заставляет себя ждать, потому что Тим широко распахивает свою собственную жуткую, пугающую пасть и запихивает в нее дилдо, он сосет его, слизывая с него грязь Джинджера и сглатывая ее, не обращая никакого внимания на бесполезные слезные протесты Джинджера, ощериваясь и внутри, и снаружи, и взрывы, грохочущие в его груди, уничтожают его полностью. — У тебя просто потрясающе вкусное дерьмо, Джинджер, — произносит Тим, отбрасывая дилдо в сторону и перехватывая Джинджера за волосы. — А теперь давай-ка выпустим его все из тебя, как ты и хотел. Давай-ка, блядь, посмотрим, насколько это будет мне противно. Он сдергивает его с кровати и тащит прочь из спальни, и Джинджер спотыкается и чуть ли не падает, и элементарные частицы его рассыпающегося тела стучат об пол, Тим тащит его безвольное тело в ванную, заталкивая его внутрь, поднимая крышку унитаза и заставляя его сесть. — Давай уже, — говорит он, вынимая свой член из штанов и сдавливая его безжалостной рукой. — Ты срать хотел? Ну так начинай. Я, блядь, подрочу на это. Я выебу твой бестолковый рот, пока ты будешь гадить. — Боже мой, Тим, — говорит Джинджер, уставившись на него, парализованный и перенапряженный, он впивается пальцами в свои бедра, а Тим крепко держит его за волосы, задирая ему голову. — Я… Пожалуйста, не заставляй меня делать это. Это же, блядь, мерзко. Я не могу--- — Это, блядь, неважно, — говорит Тим, нависая над ним, как зловещая боеголовка над жалкой лужей первичного бульона. — Я, блядь, устал слушать, как это должно меня волновать. Я, блядь, устал от того, что тебе постоянно стыдно из-за хуйни. Делай что сказано. Начинай срать. Открой свой рот и отсоси мне. Отсоси мне, пока ты срешь. Я тебе в глотку спущу. Я тебе, сука, покажу, насколько ты мне отвратителен со всем твоим говном. Он растягивает рот Джинджера пальцами и запихивает в него свой член, толкаясь внутрь бедрами и удерживая Джинджера за голову, и Джинджер заливается рыданиями, он смотрит на него, и глаза у него абсолютно мокрые и широко распахнутые, перепуганные и умоляющие, такие беззащитные, а Тим лишь размалывает его несчастное кальмарное тело своими акульими челюстями. — Начинай гадить, Джинджер, — выплевывает он. — Осуществи, блядь, акт дефекации. Я хочу кончить, пока ты усираешься. Я хочу слышать, как твоя дрянь хлещет из тебя. Джинджер давится его членом, и его ничтожное, потное, сломанное, изуродованное тело все трясется, он жалко стонет с взбешенным членом Тима между губ и мучительно медленно отпускает себя, подчиняясь, и Тим рычит с полной сырого мяса пастью, Тим трахает его мягкий, влажный, теплый рот, пока свежая кровь бьет из его собственного фонтаном, он чувствует себя счастливым как никогда, он чувствует сущее блаженство, он возносится к термоядерным небесам, он чувствует холодный ужас, панику, он чувствует себя навеки проклятым, он падает на самое дно радиоактивной бездны ада, он спускает Джинджеру в глотку, в глотку, которую он хочет разорвать зубами, он падает перед ним на колени сразу же после этого, пожирая его мягкие, влажные, теплые губы, притягивая его к себе, затаскивая его внутрь своей развороченной взрывом груди. — Господи, Тим, что же ты делаешь? — скулит Джинджер, пытаясь оттолкнуть его своими тупыми, безмозглыми, нелепыми руками. — Тим, я же, блядь, отвратителен. Что ты вообще такое делаешь? Я, блядь, сижу на унитазе, полном моего собственного, блядь, дерьма. Я весь в этом, блядь, дерьме. — Я только что жрал твое дерьмо, Джинджер, — говорит Тим, крепко держа его за локти, и смотрит в его тупое, безмозглое, нелепое лицо. — Мне, блядь, плевать, что ты отвратителен. Я тебя всего целиком хочу проглотить. Я хочу твое дерьмо и твое мясо, и твою кожу, твои кости, твою кровь и твои слезы, и твою желчь, и твою лимфу, и твои ебаные сопли, из-за которых я всегда блюю. Я все это хочу разом проглотить. Ты ебаный морепродукт, Джинджер. Морепродукты употребляют целиком. Ты меня вообще, блядь, понимаешь? — Тим, я… — Что, блядь, волнуешься, что ты весь покрыт говном? Ну-ка раздвинь свои ебаные ноги, — говорит Тим и бьет его рукой по бедрам, проталкивая ее между них. — Подними свою дрянную задницу. — Боже, Тим, не надо--- — Вот, пожалуйста, — говорит Тим, вытирая ладонь об собственное лицо. — Теперь я тоже весь покрыт говном. О чем ты там еще, сука, беспокоишься? Что унитаз полон твоим поносом? Это, блядь, унитаз. Он для дерьма и предназначен. И вообще, дерьмо можно смыть. Он отпускает плечо Джинджера и жмет на кнопку. — Все, — говорит он. — Все твое ебучее дерьмо с нами попрощалось. — Тим, я… — Что, ты все еще думаешь, что ты отвратительный? — спрашивает он. — Посмотри, что я сделал. Посмотри, что я с тобой сделал. Вспомни, что я еще хочу с тобой сотворить. Ты, блядь, не отвратительный, а я вот да. Я поганое, тошнотворное, безобразное, блядь, существо, Джинджер. Ты, сука, идеальный. Это я отвратительный, не ты. Я тебя, блядь, люблю, Джинджер. Я отвратительный. Понимаешь ты меня или нет? — Я… Да, — шепотом, едва слышно выдыхает Джинджер. — Да, Тим. Понимаю. — Блядь, наконец-то, — говорит Тим и крепко обнимает его, и он рыдает в его руках еще четырнадцать миллиардов лет. — Вставай, — говорит он, когда дыхание Джинджера немного выравнивается. — Нам надо в душ. И проблеваться. Нельзя, чтобы мы оба кишечную палочку подхватили. Ебучий Джон нам помогать не будет. Он тот еще лентяй. И к тому же брезгливый. Джинджер слабо смеется. — Прости меня, — говорит он. — Я тебя люблю. — Заткнись уже, — говорит Тим, поднимая его на ноги. — Давай. Пора рыгать. Я тебе помогу. Я твои ебаные волосы подержу. Именно так он и делает. Они выпивают по целому галлону воды каждый и блюют, нагнувшись над раковиной, и Тим насильно запихивает антибиотики в Джинджера и в свою собственную прожорливую пасть, и они бесконечно долго сидят в ванне, пока вода льется на них сверху, и Тим обхватывает Джинджера руками, обнимая его и не намереваясь отпускать. Когда и эта вечность подходит к концу, они лежат в кровати, прижавшись друг к другу, и Тим зарывается своей курящей мордой Джинджеру в волосы, а Джинджер накрывает его безобразное тело своей плазмой, словно одеялом. Тим вздыхает. — Нам еще раз так придется сделать, — заявляет он. — Нам придется сделать так еще раз вместе с Джоном. — Блядь. — Ага, — говорит Тим, приподнимаясь на локте и заглядывая Джинджеру в лицо. — Он должен знать. Он должен знать, что я, блядь, с тобой творю. — Тим. — Ну чего? — Я не… Я не хочу, чтобы он знал. Я, блядь, боюсь. Тим усмехается. Как будто я хочу, чтобы он знал, думает он. Как будто я, блядь, не боюсь. — Блядь, закрой рот, — говорит он. — Заткнись и не неси чепухи. — Тим, но он же… — Ничего он не же, — говорит он. — Он тебя любит, ебаный ты идиот. А вот со мной у него совсем другая история. Посмотрим, захочет ли он меня после этого рядом видеть. — Блядь. — Не волнуйся, — говорит он. — Мы пока еще потянем время. Мы пока попрячем от него эту безумную хуйню, в которую я тебя втянул. Но мы должны будем ему в конце концов рассказать. Мы ему в любом случае про дом скажем. Так что… — Ебаный пиздец. — И я сам с ним сначала поговорю, ладно? — говорит он. — Я ему в точности объясню, что я из себя представляю. Но потом мы должны будем ему все рассказать. Это нечестно, что он не знает. Хорошо? — Я… Блядь, ладно. Хорошо. — Отлично, — говорит он. — А теперь иди уже сюда. Я тебя еще раз своей поганой, блядь, любовью окачу. Глава девятая, в которой разнообразные пищевые продукты выкладывают на витрины и щупают во время фестиваля даров моря Нежное щупальце приземляется на его каменное, затекшее плечо. Большая чашка дымящегося кофе приземляется на стол. Тим вздыхает, потирая глаза, и выключает компьютер. Щупальце перемещается и начинает разминать ему шею и затылок. — Гильотина бы тут гораздо больше помогла, — замечает Тим. Джинджер недовольно фыркает за его спиной. — Тогда нажимай, блядь, сильнее. Пять минут спустя Тим допивает кофе и разворачивается, вжимаясь своим усталым лбом в живот Джинджера. — И как долго я уже в бутылку лезу? — спрашивает он, бормоча. — Три дня, — отвечает Джинджер. — Хм, — мычит Тим. — Это хуево. Это, блядь, опасно. Мне надо взбодриться. Нам надо что-нибудь придумать. — Ага, — говорит Джинджер. — Нам надо придумать что-нибудь реально омерзительное, — говорит Тим, поднимая голову, и смотрит на него. — Надо учинить какой-нибудь разврат и непотребство. Джинджер мягко смеется. — Я сейчас пойду дрыхнуть на полу, где мне самое и место, ладно? — говорит Тим. — А утром я постараюсь что-нибудь такое накумекать. — Хорошо, — кивает Джинджер. Девять часов спустя Тим допивает кофе и закуривает. — Секс-клуб, — произносит он задумчиво. — Я тысячу лет не был в секс-клубе. Давай пойдем в секс-клуб, и я там с тобой все, что мне вздумается, сделаю, что скажешь? Джинджер прикусывает губы. — Мне тогда… — начинает он. — Мне тогда будет неловко. — Насколько именно неловко? — интересуется Тим, протягивая ему сигарету. Джинджер глубоко затягивается. — Зависит от того, что ты будешь со мной делать, — выдыхает он. — Ну, я пока точно не решил, но ты будешь голый, — пожимает плечами Тим. — И еще ты будешь ерзать и извиваться как полный идиот. И еще ты обкончаешься у всех на виду. Джинджер вздрагивает. — Блядь, — говорит он. — Очень неловко. — Тогда пойдет, — кивает Тим, усмехаясь. — Кажется, это вполне может нам помочь. Они паркуются, и Тим хлопает руками по карманам. — Я им звонил, и у них там алкогольного ничего не подают, — говорит он, поворачиваясь к Джинджеру. — Но я могу попробовать достать какой-нибудь дури, если ты хочешь. — Не надо, — говорит Джинджер. — Все в порядке. Тим отпускает смешок. — Великодушный и суицидальный, — говорит он. — Мне это нравится. Давай тогда, пойдем. Они заходят в клуб, и Тим держит перепуганную руку Джинджера в своей, пока им проводят тур по заведению, и Джинджер оглядывается по сторонам и краснеет как свекла, а Тим задает вопросы, чтобы убедиться, что он точно понял правила поведения. — Ну как там у тебя, стоит уже? — шепчет Тим Джинджеру на ухо, когда они остаются наедине. — Да, — отвечает Джинджер, и пальцы у него подергиваются. — Круто, — говорит Тим. — Хочешь, для начала просто понаблюдаем? Может, я вдохновения почерпну. Загорюсь новыми идеями. — Блядь, — говорит Джинджер. — Ладно. Они прогуливаются по клубу, и Тим заставляет Джинджера как можно дольше смотреть на самые причудливые сцены, какие он только может найти, а затем тащит его к диванчикам и толкает его на один из них, садясь рядом и закидывая ему руку на плечи, он закуривает и допрашивает его, интересуясь впечатлениями, а Джинджер нервно сглатывает, стараясь не смотреть ни на кого из присутствующих в комнате людей дольше, чем долю секунды, он выталкивает из себя слова одно за другим. Тим улыбается ему, когда он заканчивает говорить. — В таком случае, пора начинать наше выступление, — объявляет он, пихая Джинджера, чтобы тот встал. — Раздевайся. Джинджер медленно поднимается и принимается расстегивать рубашку, и руки у него немного дрожат, а Тим таращится на его несчастное лицо. Джинджер стягивает с себя рубашку и отдает ее Тиму. Джинджер снимает брюки и белье, и их он тоже отдает Тиму. — Иди сюда, — говорит Тим, запихивая одежду себе за спину. — Сядь на меня. Он проводит ладонью по позвонкам Джинджера, и Джинджер смотрит на него перепуганными глазами, и его теплое, прерывающееся дыхание ласково касается ухмыляющейся морды Тима, а его руки сжимают ему плечи. — Ну и что мы первом делом играть с тобой будем? — спрашивает Тим через минуту. — Блядь, Тим, — говорит Джинджер. — Может, тебе стоит предложить мне похозяйничать у тебя во рту, — говорит Тим. — По-моему, неплохое выйдет начало. — Блядь, — повторяет Джинджер. — Ладно. — Но только тебе придется развернуться, — замечает Тим. — Сейчас? — спрашивает Джинджер, сглатывая. — Ага, — говорит Тим. — Задерживать шоу без всякой причины — это неуважительно, ты разве так не думаешь? Джинджер переводит взгляд вниз на несколько секунд, и его тело напрягается. — Блядь, — говорит он. — Мне страшно. — Страшно выйти на сцену? Ты серьезно? — недоуменно усмехается Тим. — Ты же профессионал. У тебя опыта завались. Я видел, как ты перед целыми стадионами играл. — Блядь, Тим. — Ну чего? Чего ты боишься? — Блядь. Людей. — Так это глупость. Они же тебе ничего не сделают. Это против правил. Это я буду тут над тобой издеваться. Тебе меня бояться надо. Меня, а не каких-то ебаных людей. Джинджер вздрагивает. — Но они же будут смотреть, — шепотом произносит он. — Разумеется, — кивает Тим. — Разумеется, они будут смотреть. Смотреть и восхищаться тем, какого отличного, блядь, кальмара я поймал, пока охотился. Я хочу, чтобы они смотрели. Я сюда выебываться пришел. Хвастаться своими охуительными навыками. Джинджер мягко смеется. — Я пиздец тщеславный, — говорит Тим. — И нихуя не скромный. А ты — мой самый лучший трофей. Так что давай. Развернись. Я хочу, чтобы тут все просто поумирали от зависти к моей невероятной удали. Он подхватывает руку Джинджера со своего плеча и целует ее. — Ладно, — говорит Джинджер, слабо улыбаясь. — Хорошо. Джинджер поднимается, медленно и неловко, не выпрямляясь до конца, и разворачивается, и садится Тиму на колени, спиной к нему, и Тим притягивает его к себе, спихивая его пониже, и голова Джинджера падает ему на плечо, а Джинджер ерзает несколько раз, крепко закрыв глаза. — Теперь удобно? — спрашивает Тим, заправляя пряди волос ему за ухо. — Господи, Тим. Ты вообще сейчас серьезно? — Я хочу, чтобы ты тут извивался благодаря моим талантам палача, — усмехается Тим. — А не из-за моих дряхлых, сварливых, блядь, костей. — Боже, — выдыхает Джинджер, снова ерзая. — Все нормально. Твои ебаные кости — это точно не самая большая моя проблема. — И правда ведь, — соглашается Тим. — Ладно, открывай давай свой рот. Мы достаточно уже резину тянули. Я в настроении для орального нашествия. Джинджер издает рваный вздох и открывает рот. Тим улыбается и принимается трогать его губы, обводя их пальцами по кругу и забираясь внутрь, потягивая за зубы и ныряя под язык, размазывая слюну ему по лицу и поглядывая то на его член, то на других людей в тускло освещенной комнате. Джинджер стонет, и его мышцы напрягаются и расслабляются, чтобы снова напрячься, и волны жара прокатываются по его телу. — Глаза не хочешь открыть? — интересуется Тим. — Публика просто с ума сходит от твоей микрофонной стойки. Джинджер давится собственным дыханием, награждая Тима легким, трогательным припадком. — Мне… — начинает Джинджер, вздрагивая. — Мне обязательно это делать? — Ну, тебе это я сделать сказал, так что… — говорит Тим. — Как ты думаешь? Он запускает руку Джинджеру в волосы и надавливает ему на голову, поднимая ее со своего плеча, и Джинджер открывает глаза, сразу же производя на свет позорный стон. — Блядь, — выдавливает он. — Тим… Блядь… — Можешь теперь на меня смотреть, если хочешь, — говорит Тим. — Или на свой собственный воодушевленный член. Ебли глазами с незнакомцами я от тебя не требую. Просто спустил тебя с небес на землю. — Боже мой, — говорит Джинджер, отворачиваясь и поднимая взгляд на Тима. — Блядь. Спасибо. Тим ухмыляется и засовывает два пальца ему в рот. — Полижи-ка мои бессердечные фаланги, — говорит он. Джинджер так и делает, ерзая у него на коленях и то и дело содрогаясь всем телом, постанывая и покрываясь потом, а Тим добавляет еще два пальца, предлагая Джинджеру представить, что он сосет его член, и глаза Джинджера перестают отражать какой-либо свет после этого, Тим же обдумывает немного свои слова и находит ошибки в этом предложении, он исправляет его, призывая Джинджера представить, что он сосет свой собственный член, и делает он это из честности касательно пространственных измерений, и Джинджер давится его пальцами и бьется у него на коленях в жалком припадке, а Тим таращится на отравленную кровь, которая вытекает из его рта и заполняет трещины на бледном лице Джинджера. — Так, все, погром прошел успешно, — объявляет Тим, вынимая пальцы и давая Джинджеру отдышаться. Он толкает его через двадцать секунд, пропихивая руку себе в карман. — У меня для тебя, кальмар, есть небольшой сюрприз, — говорит он, вытягивая цепочку с зажимами. — Мы сейчас значительно улучшим визуальную часть нашего шоу. — Ебаный пиздец, — говорит Джинджер, а Тим притягивает его к себе, перехватывая за плечи. — Надевай, — требует Тим, запихивая зажимы в его потную ладонь. — Я… — начинает Джинджер. — Блядь. — Что ты? Будешь выглядеть как полный идиот? — Да. — Ну и замечательно, — говорит Тим. — Я повеселюсь от души. Мое настроение улучшится чудесным образом. Мне же не нужно тебе напоминать, что мы сюда ради меня приперлись? И ради искусства. А вовсе не для этих глазеющих уебанов. Они здесь только для того, чтобы завидовать мне и моему шикарному образу жизни. Джинджер крепко сжимает его руку и тихо смеется. — Давай, надевай. Я хочу мучений. Я хочу как можно больше пиздец каких эротичных мучений. — Ладно, — говорит Джинджер, забирая все-таки зажимы у Тима. Тим смотрит, как он надевает их на себя, как медленно и неуверенно двигаются его пальцы, как краснеет его лицо, а затем говорит ему тянуть за цепочку, требуя пытать себя своими собственными руками, и смотрит, как он так и делает, надавливая ему на голову и внося предложения, заставляя его тоже смотреть, смотреть на свое крошащееся, рассыпающееся тело, растекающееся лужей жидкости, беспомощное и тяжелое, Тим думает, что он сам в этой комнате самый задеревенелый и самый негнущийся придурок, и чувствует себя невероятно гордым по этому поводу, заливая все вокруг себя кровью Джинджера. — Блядь, Тим, — шепотом выговаривает Джинджер, и Тим слышит первые признаки неизбежных рыданий в его голосе. — Я хочу кончить. Боже, блядь. — Да? — переспрашивает Тим, задирая ему голову. — Ну хорошо. Хочешь трахнуть мой услужливый кулак? Я еще как в настроении полюбоваться твоими идиотскими ужимками. Джинджер облизывает губы и кивает. Тим улыбается и размашисто облизывает свою ладонь, и оборачивает ее вокруг заброшенного члена Джинджера. Джинджер стонет с раскрытым ртом. — Можешь начинать корчиться, — с ухмылкой говорит Тим. — Но только про соски не забывай. Покажи мне высший класс. Отчудачь чего-нибудь. А я буду смотреть. А ты можешь таращиться на мою воодушевленную рожу. Джинджер вздрагивает и начинает дергать бедрами, вбиваясь Тиму в кулак, сползая вниз, и ноги у него дрожат, а старые, негостеприимные кости Тима не предоставляют ему никакой поддержки и никакого удобства, и сам Тим отказывает ему в утешении, он обнажает зубы и внимательно наблюдает за постыдными издевательствами, которые Джинджер вынужден совершать над своим собственным телом, то и дело отпуская смешки и думая, что они в этой комнате два самых отъявленных полудурка, переполняясь термоядерным ликованием до самых краев и требуя, чтобы Джинджер показал ему, на что он годен. Джинджер кончает со всхлипом, превращаясь в студень и чуть ли не стекая на пол, так что Тиму приходится спасать ситуацию, подтягивая его наверх за волосы и обмениваясь с ним слюной взасос, пока Джинджер стонет ему в рот. Тим вытирает свою руку и член Джинджера его трусами, а затем сталкивает его с себя, снимая зажимы с его сосков после того, как сначала тянет за цепочку еще несколько раз. — Пиздец, — говорит он, откидываясь назад и рассматривая потолок. — Мой хуй в стакан компота превратился. Джинджер дотрагивается до него своими перепуганными щупальцами. — Ты что-нибудь хочешь? — спрашивает он. — Чтобы меня в холодильник затолкали? — предлагает Тим. — Чтобы меня бросили на лед? Чтобы я замерз к хуям в открытом космосе? Джинджер смеется и пытается схватить кисель, растекающийся в штанах Тима. — Ну-ка не трогай меня, — отпихивает его руку Тим. — Я тоже хочу позорное шоу устроить. Нам надо пойти потусоваться с народом. Поспрашивать мнений. Автографов раздать. Найти кого-нибудь, кто поможет мне продемонстрировать тебе мои обычные сценические приколы. — Какие… — начинает Джинджер. — Какие приколы? — Ммм, — задумчиво мычит Тим. — Ну, я подобные заведения давно уже не посещал. Но в пору моей молодости я обычно предоставлял многочисленным людям доступ к моим сговорчивым отверстиям. Джинджер вздрагивает. Тим ухмыляется. — Или мы можем попробовать приобрести новый опыт, — продолжает он мечтательно. — И повременить с набиванием моих прорех, пока ты сам не захочешь ко мне в дупло залезть. — Господи, — жалуется Джинджер. — Ты можешь не говорить о себе в таком тоне? Пиздец какой-то. Тим хохочет в голос. — Я тебя называю сточной трубой и дренажной канавой, а ты волнуешься, как бы я себя тут ненароком не оскорбил? — изумляется он. — Надо будет тебя тщательно просолить, блядь. Ты слишком добренький. — Блядь, — говорит Джинджер, выпрямляясь и вытягивая штаны из-под задницы Тима. — Это же совсем другое. Ты сейчас это так говорил, будто ты и правда это про себя думаешь. — Да нет, я просто хам, — поясняет Тим, поднимаясь. — Я хамская, невоспитанная акула. Давай, пойдем, мне надо остудить мой ебаный реактор. Они проводят какое-то время в туалете, после того, как Джинджер одевается, и Тим засовывает голову в раковину, и холодная вода бежит на его раскаленный череп, а потом и на его позабытый член, когда он проворачивает с ним ту же процедуру, добиваясь скромных успехов в области понижения температуры тела и уводя Джинджера вслед за этим в бар, где он заказывает возмутительно безалкогольные коктейли и разрешает Джинджеру купить им арахиса, где он треплется с людьми и хвастается так, что Джинджер краснеет с ног до головы, где он пытается выдумать непристойную аранжировку, которая сможет сравниться с предыдущей по степени смехотворности и идиотизма или, быть может, даже превзойдет ее. — Ступнями? — переспрашивает Тим восторженно. — Тебе нравится топтаться по хуям ступнями? Стефани, позволь же мне тебя обнять! Позволь мне стать твоим лучшим другом. Он широко раскидывает руки, пока многообещающая барышня, которую он подцепил пятнадцать минут назад, смотрит на него с недоумением. Он устраняет ее замешательство, и еще через пятнадцать минут они опять тащатся к диванчикам, когда Джинджер наконец переставать задавать свои вежливые вопросы касательно ее биографии, и Тим шагает в будущее бодро, готовый страдать и развлекать, а Стефани выглядит вполне вдохновленной его пылом. Харизма, думает Тим, падая на диванчик и расставляя ноги, дергая Джинджера, чтобы он тоже сел, и закидывая руку ему на плечи. — Только скажи мне, если будет слишком больно, ладно? — говорит Стефани, аккуратно наступая Тиму на пах. Тим оскаливает зубы. — Да запросто, — говорит он. — А мой приятель меня еще и за руку возьмет, если я свою склонность к мазохизму переоценил. После этого его пинают по яйцам со всей дури — и не раз. Спустя еще какое-то время он долбится своим избитым членом об подошву туфли Стефани, вскидывая бедра как полный имбецил, а Джинджер крепко сжимает его руку и трясется рядом с ним, явно недооценив его склонность к безумным выходкам, и четыре его пальца торчат в пасти у Тима, а Стефани стоит перед ним как самая довольная и самая возбужденная девушка в комнате, Тим же кончает прямо себе в штаны в уморительной агонии. Вслед за этим он вылизывает Стефани, рассиживаясь на диванчике в луже собственной спермы, а Джинджер бьется в припадке рядом с ним, но все-таки надавливает ладонью ему на затылок, а ладонь Стефани лежит поверх нее, сама же Стефани кончает, заливая Тиму лицо своими соками, и Тим отдается приятному чувству ностальгии и целует ее ступни, когда она переводит дыхание, а Джинджер таращится на него в предобморочном состоянии. Затем он прощается со Стефани, еще раз ее обнимая, только с несколько меньшим энтузиазмом, чем ранее, будучи теперь сломанной, блядь, куклой со сломанным, блядь, членом. Затем он спрашивает «жопа или рот?» у Джинджера, отчего тот вздрагивает всем телом, так же сильно, как и обычно, ведь сломанная кукла остается столь же хитрой и пронырливой, и ее наглая, бесстыжая варежка тоже не захлопывается. Затем они проводят небольшую разъяснительную беседу. Затем они занимаются восхитительной оральной еблей прямо посреди тускло освещенной комнаты. — Хочешь еще раз пойти? — спрашивает Тим, поглаживая спину Джинджера рукой, пока его бедный член отдыхает, замотанный во влажное полотенце и прижатый к матрасу, и теплое дыхание Джинджера касается его разъебанного лица. Джинджер вздыхает. — Мы можем и Джона с собой взять, когда во всем ему признаемся, — предлагает Тим. — Ну, если меня не выгонят из океана ко всем чертям, разумеется. Джинджер вздрагивает. — Он будет пальцами тыкать во все подряд, — продолжает Тим. — Хлопать в свои бестолковые ладоши. И весь перемажется своей ебаной помадой, жадно отсасывая хуи. Джинджер улыбается. — А я тебя еще раз уничтожу, — заканчивает Тим. — Хочешь ведь? Джинджер придвигается к нему, и его теплые губы касаются лица Тима вместо его теплого дыхания. — Всегда пожалуйста, — добавляет Тим. Глава десятая, в которой парные органы воздушного дыхания обеспечивают газовый обмен с внешней средой Тим замечает штуковину случайно. Он отрабатывает день Доброго Тима для Джона, и Джон таскает его за собой по всяким идиотским заведениям, требуя бесконечных удовольствий, и Тим покорно следует за ним, восхищаясь его постоянно увеличивающейся в размерах жадностью, и грудь его переполняется термоядерным умилением и гордостью наставника. Они бродят по торговому центру, когда Тим случайно замечает штуковину. Они торчат в торговом центре, и Джон болтается по отделу косметики, хихикая, пробуя многочисленные помады и заигрывая с продавцами, а заодно и с покупателями, а Тим отирается снаружи отдела косметики, отвечая на звонок, слушая монотонный бубнеж Брайана и от скуки разглядывая все подряд вокруг себя. Именно тогда он и замечает эту ебаную хуйню. Воодушевленные руки Джона вытаскивают его из торгового центра двадцать минут спустя, и он проводит еще несколько часов с ним, он тащится к нему домой и трахает его там на четвереньках, и сначала вслушивается в его пиздеж про уничтожение задниц, а затем, против воли, в особенности его дурацких мелодий в стиле кантри, он нахваливает его и превозносит его невероятные умения, он целует каждый сантиметр его тела и обжимается с ним в постели целую ночь. Он возвращается к себе утром и тихо заходит в дом и в спальню, он садится на кровать и рассматривает своего личного кальмара, который спит на ней, весь помятый, покрытый отпечатками подушки, спит, ничего не подозревая, он рассматривает его, он смотрит на его горло, смотрит на его дыхание, смотрит на его пульс и думает отвратительные вещи. Он выходит из дома тридцать минут спустя и возвращается в торговый центр, и битый час стоит там, перед штуковиной, которую он заметил, пока Джон хихикал и пробовал многочисленные помады в отделе косметики, он смотрит на нее, и ебучие идеи распирают ему череп, и он заливает мир вокруг себя облученной кровью. Он повторяет процедуру три дня подряд. Затем он тащит Джинджера с собой. — Вот, — вздыхает Тим, сжимая недоумевающую руку Джинджера в своей и тыкая пальцем в фиолетовый бархатный шарф, который он заметил, пока Джон торчал в отделе косметики, заигрывая с продавцами и с покупателями заодно. — Что? — переспрашивает Джинджер и смотрит на него. — Вот это, — говорит Тим, поворачивая его голову в нужном направлении. — Эта ворсистая фиолетовая хуйня. Джинджер разглядывает штуковину, и Тим вслушивается в его дыхание, Тим чувствует биение его пульса под своими бессердечными пальцами, Тим держит руку Джинджера в своей, и вскоре она начинает подрагивать. — Блядь, — испуганно выдыхает Джинджер. — Ты хочешь меня задушить? — Хочу, — говорит Тим. — Ебаный пиздец, — говорит Джинджер. — Вот именно, — говорит Тим. После этого повисает пауза. — Я думал, ты хочешь разорвать мне горло, — тихо произносит Джинджер. — А у меня целая куча противоречивых желаний, — отзывается Тим, усмехаясь. — Блядь, — говорит Джинджер и переводит взгляд на него, сглатывая. — Ладно. Можешь задушить. Тим взрывается. — Ты что, блядь, умереть хочешь? — шипит он. — Ты и твоя ебучая глотка, с которой я никак разобраться не могу. Не буду я этого, блядь, делать. — Ладно, — вздрагивает Джинджер. — Почему? Тим заходится смехом. — Давай-ка посмотрим, — начинает он. — Я ебаный садист, который не умеет останавливаться, когда дело доходит до издевательств над тобой, а ты белый мужчина слегка за сорок с многолетней привычкой нажираться до зеленых чертиков и целой толпой близких родственничков с кардиологическими проблемами, сколько их там у тебя было? Два или три? — Три, — отвечает Джинджер. — Ну, вот тебе и ответ, — говорит Тим. — Я очень, знаешь ли, против несчастных случаев со смертельным исходом. — А, — говорит Джинджер, снова вздрагивая, и Тим обнимает его, опять вздыхая. — А почему ты тогда мне этот шарф показываешь? — спрашивает Джинджер через несколько секунд, и его бестолковое, безрассудное дыхание касается недостаточно изобретательной морды Тима. — Потому что я три блядских дня провел, торча тут возле него и пытаясь хоть что-нибудь придумать, и проваливаясь как полное позорище, — поясняет Тим. — Мне твоя помощь нужна. Мне нужны твои предложения. Мне нужно, чтобы ты мне сказал, как я могу тебя задушить без риска тебя реально, блядь, прикончить. — Блядь, — говорит Джинджер, и голос его ломается. — Ну чего? — У меня, блядь, стоит, — отвечает Джинджер, крепко сжимая безразличную руку Тима. Тим хрюкает. — Ну, знаешь, не только у тебя, — говорит он, крепко сжимая зубы. — Давай уже. Выручи меня. — Блядь, — говорит Джинджер. — Иди ты нахуй. Как я это сделаю? Я ничего об этом не знаю. Почему ты ждешь, что я смогу придумать что-нибудь, что тебе самому в голову не пришло? — Потому что ты — моя последняя надежда? — предлагает Тим. — Потому что я — просто тупая, придурочная рыба с атрофированным анальным плавником, а ты — гений философии? Джинджер умудряется рассмеяться. — Блядь, — говорит он. — Ну, может, ты мог бы… просто говорить об этом? — Запросто, — кивает Тим. — И я точно буду. Тем более, что у тебя тут уже вовсю стоит и все такое. Будет весело, раз ты так извиваешься. — Блядь, — выдавливает из себя Джинджер. — Но этого мне мало, — продолжает Тим. — Я хочу эту хуйню. Я хочу эту нелепую, идиотскую, блядь, хуйню. — Боже, — говорит Джинджер. — Может, я мог бы… — Да? — Может, я мог бы ее надеть… Боже мой, — Джинждер издает слабый стон. — Может, я мог бы ее носить для тебя. Ну, знаешь, дома. Ебаный пиздец. Тим усмехается. — Об этом я тоже думал, — говорит он. — Скучища. И пиздец как провоцирует. — Блядь, — говорит Джинджер. — Я же сейчас упаду. — Дыши, — говорит Тим. — Не надо сейчас-то по стенам размазываться. Я тебя потом сам размажу. Давай. Еще идеи будут? — Господи, — говорит Джинджер. — Тогда, может… Может, ты мог бы это все-таки сделать один раз? Ну, только один раз. — А ты реально сдохнуть хочешь, так ведь? — интересуется Тим. — Кто меня, сука, удержит-то от всех последующих раз? Джинджер содрогается всем телом. — Мы могли бы… Мы могли бы эту штуку Джону потом отдать, — предлагает он, и голос его звучит жалко. Тим фыркает. — Привет, Джон, не мог бы ты подержать у себя этот шарфик, которым я хочу удушить Джинджера, сделаешь мне такое одолженьице? — говорит он. Джинджер мягко смеется. — Иди ты, — говорит он. — Я имел в виду, мы могли бы ему его насовсем отдать. Ну, как подарок. — Эту ботанскую поебень? — возмущенно переспрашивает Тим. — Она вообще не в его стиле. — Блядь, — говорит Джинджер. — Ладно. Тогда я не знаю. Тогда я просто, блядь, не знаю. — Твою мать, — говорит Тим. — Ну пойдем тогда. Пойдем отсюда. Я тебя как-нибудь иначе раздавлю. — Хорошо, — отзывается Джинджер, давая ему оттащить себя от ебучей бархатной хуйни. Оттаскивают его, впрочем, не так чтобы далеко. — Погоди-ка, — произносит Тим, резко останавливаясь. — А я ведь мог бы… Я мог бы сказать ему, что ты эту поебень купил, а я на нее теперь смотреть не могу, потому что она омерзительная, и она, кстати, такая, блядь, и есть, и я хочу, чтобы он ее у себя подержал на случай, если вы с ним плясать пойдете. — Ничего она не омерзительная, — возражает Джинджер. — Мне нравится. Тим ржет как ненормальный, услышав это. Джинджер присоединяется к нему через секунду. Тим обнимает его, и они стоят, прилипнув друг к другу, посреди прохода, трясясь и хохоча, как два самых больших полудурка во всем торговом центре. — Ну хорошо, — говорит Тим. — Хорошо, безмозглый ты еблан. Мы сейчас купим этот ебаный фиолетовый мохнатый шарф, чтобы я тебя только один раз задушил. Блядский ты кальмарный студень. Блядская ты еда. Ты и твое ебаное горло. — Ладно, — говорит Джинджер. — Хорошо. Я тебя люблю. — Заткнись уже. — Подожди-ка с этим, — говорит Тим, отпихивая Джинджера от себя. — Мне сначала надо подрочить. Мне сейчас надо быть как можно более вменяемым. Они сидят на кровати друг рядом с другом, и оба они голые, а Джинджер нервный, Тим же — кровожадный, а ебаная хуйня, которую они купили, отдыхает на матрасе между ними. — Ты чего-нибудь хочешь? — спрашивает Джинджер. — Я всего хочу, — ухмыляется Тим. — Давай сюда свои пальцы. Открой свой бестолковый, набитый проникновенными вопросами рот для меня, если тебе так хочется. Время приема пищи еще не пришло, если что. Я пока просто посижу тут, как развязный мудак с заскоками, которого ты так любишь по какой-то необъяснимой причине. Джинджер смеется и запихивает четыре пальца Тиму в пасть, и Тим сосет их, обхватывая своими член и крепко их сжимая, потягивая за него, а потом останавливаясь на секунду и вынимая пальцы Джинджера изо рта. — Поправочка, — говорит он. — Я сейчас буду себя лупить, а ты будешь смотреть на это и учиться. Ты до сих пор нихуя не умеешь. О, и однозначно открой свой бестолковый рот для меня. — Хорошо, — кивает Джинджер. — Конечно. — Круто, — говорит Тим. — Пальцы. Джинджер запихивает четыре пальца обратно в пасть Тима, и Тим сосет их и лупит себя по члену, а Джинджер наблюдает за этим, вздрагивая, Тим таращится на его раскрытый рот и чувствует, как кровь переполняет его собственный, Тим кончает, взрываясь, через несколько минут, вытворяя черт знает что со своим членом и истекая радиацией, вслушиваясь в рваное дыхание Джинджера и не чувствуя себя вменяемым даже в малейшей степени, чувствуя себя полностью невменяемым. — Блядь, — говорит он, вытирая руку об свою рубашку. — Пиздец как жрать хочется. — Хочешь сигарету? — спрашивает Джинджер. — Разумеется, — кивает Тим. — И давай зеркало сюда тоже притащим. Раз уж мы тут совсем с тобой охуеть решили. Они передвигают зеркало, и Тим курит и выдувает целый стакан холодной воды, а Джинджер просто усаживается на кровать вместе со своей незаконной, блядь, эрекцией и водит, поглаживая, своими идиотскими перепуганными пальцами по ботанскому шарфу, которым Тим хочет его задушить. — Курево, — говорит Тим, приземляясь позади Джинджера и запихивая сигарету ему в рот. — Я тебе пока волосы завяжу. И Джинджер дымит, пока Тим завязывает ему волосы. — Курево, — говорит Тим, подбирая шарф, и Джинджер возвращает ему сигарету. — Так, дай-ка мне вспомнить, как это вообще делается по правилам. — Ты уже так делал? — спрашивает Джинджер, и Тим довольно скалится, почти не услышав удивления в его голосе. Прилежный, сука, Ктулху, думает он. Старательное, блядь, морское чудище. — Разумеется, — говорит он, пыхтя дымом и оборачивая шарф вокруг шеи Джинджера. — Не то чтобы тысячу раз, но да. — С другими людьми? — продолжает задавать вопросы Джинджер, и Тим снова оскаливается, услышав все возрастающее волнение в его голосе. — В основном с другими, — говорит Тим, на пробу потягивая за шарф. — В смысле, сам с собой я это тоже проворачивал, но это не совсем моя фишка. Я вотербординг предпочитаю, если ты хочешь знать. — Блядь, — говорит Джинджер. Тим отпускает смешок и переводит взгляд на его отражение. Джинджер вздрагивает, облизывая губы, а потом поднимает свою трясущуюся руку и дотрагивается до блядской бархатной хуйни, повязанной вокруг его дергающегося горла. — Блядь, — говорит Тим. — Что? — спрашивает Джинджер. — Мне нравится, как эта штука выглядит. — Ага, мне тоже нравится как она выглядит, но совсем по другой, сука, причине, — рявкает Тим. — Запрещенное ты, блядь, вещество. Ебучее ты фуа-гра. Давай уже. Начинай лапать свой охуенный член. А я тебя задушу. Джинджер стонет и трет пальцами головку своего охуенного члена. Тим делает последнюю крепкую затяжку и тушит сигарету. — Только дай мне знать, если что-то будет не так, — говорит он и одним твердым движением затягивает шарф. Дальше происходят волшебные, непозволительные вещи. Тим затягивает вопиющий фиолетовый шарф вокруг шеи Джинджера, а Джинджер медленно дрочит себе, вжимаясь в Тима, растекаясь по нему, словно кипящая плазма из самого центра солнца, и его перепуганная рука спотыкается, а задыхающиеся, захлебывающиеся звуки срываются с его губ, потемневшие, черные глаза его источают ужас, а рот Тима до краев набит кусками его легких, и Тим отражается в зеркале охотящейся акулой, а Джинджер — загнанной добычей. — Блядь, — выплевывает Тим, таращась на то, как Джинджер жалко корчится. — Бфляфдь, — выдавливает Джинджер, и его рука на матрасе поспешно выбивает сигнал SOS. — Пфодофжди. — Ну чего? Уже обосрался? — криво усмехается Тим, отпуская шарф. — Дыши. — Блядь, — говорит Джинджер. — Мне страшно. — Я ведь даже не так чтобы сильно затягиваю, — говорит Тим, проводя руками по его плечам. — Ты просто опять предаешься гипервентиляции. Чрезмерно воодушевленный ты, блядь, завтрак. — Иди нахуй, — отзывается Джинджер и поднимает руку, вытирая слезы со своего перепуганного лица. — Хочешь, чтобы я перестал? — спрашивает Тим. Эта моя невероятная, блядь, щедрость, думает он. — А ты? — спрашивает Джинджер. Эта его вконец заебавшая пытливость, думает Тим. — Разумеется, я не хочу переставать, — фыркает он. — Ладно, — говорит Джинджер. — Можешь… Ну, ты можешь… — Блядь, — выплевывает Тим. — Просто расслабься. Ничего с тобой не произойдет. Ты в любом случае обкончаешься через двадцать секунд. Просто не паникуй. Придумай себе ритм и следи за ним. Только давай без реквиемов, а то мало ли что выйдет. Не надо испытывать удачу. — Иди ты, — говорит Джинджер и вздрагивает. — Хорошо. Ладно. Сделай уже, блядь, что ты хотел. — Была бы нужда просить, — говорит Тим и затягивает шарф. Дальше опять происходят волшебные, непозволительные, фантастические вещи, и длятся они чуть дольше двадцати секунд. Тим затягивает возмутительный бархатный шарф вокруг шеи Джинджера, а Джинджер корчится для него, как саннакчи хве, давясь собственным дыханием и сбивчиво отдрачивая себе, уставившись на собственное лихорадочное отражение в зеркале, и Тим мастерски заглатывает свою рискованную пищу, и извивающиеся щупальца с легкостью проскальзывают в его набитую зубами пасть и в его глотку. Джинджер кончает с изумительно приглушенным стоном и задыхается, как чахоточный астматик, когда Тим отпускает шарф, Джинджер бьется в своем изумительно беспомощном припадке, пытаясь выдавить единицы речи из своего подрагивающего горла и с позором проваливаясь. — Заткнись и дыши, — говорит Тим, падая на кровать и притягивая Джинджера к себе. — Я уже давно знаю, что ты меня любишь и позволишь мне что угодно с тобой творить. Я тебя только что, блядь, задушил. Дальше происходит приторная, елейная хуйня, и Тим крепко обнимает Джинджера, а Джинджер выдыхает свой запретный кислород прямо в его довольную акулью рожу, Тим поднимает свою бессердечную руку и касается безвкусной поебени у него на шее. — А тебе ведь идет, — говорит он, мягко усмехаясь. — Она ведь правда подходит к твоему тупому, блядь, лицу. — Иди нахуй, Тим, — говорит Джинджер, тихо всхлипывая. — Ты меня только что, блядь, задушил. Тим вылизывает его потрясенный, шокированный рот. — Ну, ты же все еще в мире живых, не так ли? — говорит он. — Не волнуйся. Я завтра утром первым же делом отдам эту выебонистую тряпку Джону. — Спасибо, — говорит Джинджер, икая. — За что именно? — щерится Тим. Тим отдает фиолетовый бархатный шарф Джону следующим утром. Неделю спустя он снова душит Джинджера. Он душит его собственной рукой, крепко вжимая ее ему в шею, и Джинджер опять сидит, прижавшись к нему спиной, перед зеркалом, так как Тим быстро отказывается от своей первоначальной идеи провернуть все это стоя, умирая от смеха от того, что ему пришлось бы стоять на цыпочках, и Джинджер смеется вместе с ним, но потом снова становится вполне серьезным, становится беспомощным и и превращается в желе, становится его едой и корчится для него, выполняя большую часть труда по удушению самостоятельно, задыхаясь и трясясь, пытаясь схватиться за предплечье Тима и кончая так, что у него закатываются глаза, извиваясь, пока Тим показывает ему свои залитые кровью зубы и поглощает все, что ему столь любезно поднесли. Еще одной неделей позже он душит Джинджера еще раз. Он душит его собственной рукой, крепко обхватывая пальцами его шею, и Джинджер лежит под ним жертвой сатанинского ритуала, а Тим любуется его ошарашенным лицом, катаясь на его охуенном члене, словно на качелях, пока рука Джинджера спотыкается на его болтающемся хую, и Джинджер кончает кипятком ему в задницу, кончает для него, вздергивая бедра вверх и выгибаясь, такой беззащитный, уязвимый, и Тим чувствует биение его пульса под своими бессердечными пальцами, Тим отпускает его, когда он кончает, и сжимает рукой собственное горло, он по-товарищески душит себя и тоже кончает кипятком, кончает для Джинджера, отдрачивая себе и чувствуя, как ядерные взрывы заходятся в его груди, он делит блюдо между ними, делит его на двоих. Когда проходит еще одна неделя, Джинджер тащится танцевать вместе с Джоном и надевает выебонистую тряпку, которую Тим заметил, пока Джон торчал в отделе косметики, Джинджер возвращается домой под утро, весь взбудораженный и переполошившийся, и Тим отдрачивает ему, прижав два своих пальца к его сонной артерии, он таращится на его подрагивающее горло и на его раскрытый рот, и чувствует он себя гением преступного мира, он думает, что приготовление пищи еще никогда не было таким простым занятием, он получает невероятное удовольствие от этого воображаемого удушения, а Джинджер кончает с его именем на губах, давясь своим незаконным дыханием для Тима совершенно самостоятельно, он говорит Тиму, что любит его, а Тим говорит ему, что им очень повезло, что он такой ебанутый, и Джинджер, разумеется, посылает его нахуй. Глава одиннадцатая, в которой определенные элементы сходятся лицом к лицу — Тебе больше всего нравится, когда я на спине лежу, так ведь? — спрашивает Тим, наклоняя голову и поглаживая член Джинджера. — Да, — выдыхает Джинджер, облизывая губы. — Отлично, — говорит Тим, падая на кровать и утягивая его за собой. — Давай я и это удовольствие тебе испорчу. Джинджер трахает его на спине, и Тим крепко обхватывает его ногами, нашептывая гадости ему на ухо, издеваясь и потешаясь над ним, вытаскивая его кишки из него и запуская свои безжалостные пальцы в его брюшную полость, задавая свои безнравственные вопросы и заставляя его отвечать, чувствуя, как его беспомощное тело содрогается между его жуткими, кошмарными челюстями, чувствуя, как его беспомощное тело содрогается в его объятьях. Джинджер двигается на нем, такой нежный и невероятно беззащитный, а Тим ерзает под ним, бессердечный и жестокий, и Джинджер начинает плакать, а Тим смеется ему в лицо, Джинджер все твердит, что любит его, и смотрит на него глазами, полными запретной преданности, а Тим отвечает ему тем же утверждением и смотрит на него глазами, полными пугающего голода, Джинджер превращается в еду Тима, а Тим — в чудовище, Тим обхватывает несчастную плазму тела Джинджера руками и слушает, как он всхлипывает, водя ладонью по позвонкам. — Кстати, — начинает Тим, продолжая предаваться спинным ласкам и после приема пищи, и Джинджер лежит на животе возле него, пока он сам нависает над ним, опираясь на локоть, и сигареты торчат у каждого из них во рту. — Что у тебя за страсть к этой позе? Мне правда любопытно. — Блядь, Тим, — вздыхает Джинджер. — В смысле, ты, конечно, тот еще ебучий девственник, — замечает Тим, расчесывая его волосы пальцами. — Но не настолько же. Так в чем там прикол? — Господи, — говорит Джинджер. — Тим, я… — Я просто спрашиваю, — говорит Тим. — Жрать тебя я уже на сегодня закончил. Джинджер с усилием сглатывает. Тим отбирает у него сигарету и тушит ее в пепельнице, отправляя свою туда же. — Иди сюда, — говорит он, укладываясь на бок. — Я тебя поцелую за все те пытки, которые тебе пришлось перенести. — Ну как, лучше? — снова заговаривает он, отстраняясь через какое-то время, и теплое дыхание Джинджера касается его лица. — Да, — говорит Джинджер. — Лучше. — Так что там с миссионерской позой? — опять интересуется Тим. — Мне реально интересно. Я не буду в это лезть, ладно? Обещаю. — Ладно, — говорит Джинджер и кусает губы, пока Тим ждет, когда же он даст ему ответ. — Мне… Мне нравится на тебя смотреть. И… Блядь. Мне нравится, что мы так близко друг к другу, когда мы так трахаемся. — Господи, блядь, боже мой, — говорит Тим, смеясь и чувствуя, как на глазах у него выступают слезы. — Тебе нравится смотреть на меня и то, что мы близко друг к другу? Да ты вообще… Блядь, ты ведь и правда самое беззлобное существо на этой планете. Блядь, как я вообще посмел до тебя дотронуться? Как ты мне вообще дал к себе подойти? — Отъебись, — говорит Джинджер. — Я тебя люблю. Я тебя, блядь, люблю, Тим. — Ага, погоди-ка с этим, — прерывает его Тим. — Дай мне хоть немного со своей виной разобраться. Ебаный пиздец. Джинджер дотрагивается своим нежным щупальцем до его груди. Тим усмехается. — Ага, давай, трогай мою ебучую ядерную бомбу, — говорит Тим. — Я тебя, блядь, съесть хочу, Джинджер. Съесть. — Я знаю, — говорит Джинджер. — Мне все равно. — Ага, потому что я именно настолько тебя и поломал, — говорит Тим. — Иди нахуй, — говорит Джинджер. Тим шумно выдыхает, выпуская пары радиоактивного газа из своей глотки. — Ладно уж, иди сюда, ты, идиот, — говорит он, притягивая Джинджера к себе. — Скажи мне, чего ты хочешь. Я тебя окачу бесконечными подношениями и дарами. Буду самым Добрым, сука, Тимом для тебя завтра, целый день. — Я… — начинает было Джинджер. — Я не знаю. — Ну давай, — говорит Тим. — Должно же быть хоть что-то, что я могу тебе дать. Джинджер просто молча дышит какое-то время. — Мы можем поехать покататься? — наконец спрашивает он. — Конечно, — отвечает Тим. — Что еще? — Я хочу что-нибудь с тобой почитать, — говорит Джинджер. — Запросто, — говорит Тим. — Хочешь, поедем на пляж и почитаем там? Мы можем перед этим в магазин заехать и прикупить там что-нибудь. — Да, — говорит Джинджер. — Да, хочу. — Еще что-нибудь? — настаивает Тим. — Это пока очень так себе бесконечность. Джинджер мягко смеется, и Тим тоже усмехается вместе с ним. — Можешь показать мне, как что-нибудь приготовить? — просит Джинджер тогда. — Ну, в смысле, чтобы мы что-то вместе сделали? — Разумеется, — говорит Тим. — Давай разведем свинарник. Давай всю кухню вверх дном перевернем, мы же все равно отсюда переезжаем. — Иди ты, — говорит Джинджер. — Ты тоже, — отзывается Тим. — Это все? Это все, что ты хочешь? Джинджер неловко пожимает плечами в его объятьях. — Это слишком целомудренно даже для тебя, — замечает Тим. — Разве ты не хочешь меня выебать? — Разумеется, я хочу тебя выебать, — говорит Джинджер. Тим отпускает смешок. — Тогда как ты насчет трахнуть меня на спине, но чтобы безумие было на паузе на этот раз? — спрашивает он. — Чтобы никаких кишков, а только сахар. Ну, и немного ванильных пощечин. И я буду обсасывать тебе физиономию и все такое. Так тебе понравится? — Ладно, — говорит Джинджер. — Да. Понравится. Спасибо. — Закрой рот. Ты и твоя ебучая благодарность. На следующее утро Джинджер отращивает себе еще несколько желаний, и Тим с готовностью выполняет их, заваривая для него зеленый чай и сооружая тосты с лососем и жареным яйцом, Тим расчесывает ему волосы по своей воле и усмехается, увидев натянувшиеся колом штаны Джинджера, Тим разрешает ему надеть омерзительную рубашку, которую Джон купил для него, и расстегивает верхнюю пуговицу на ней, чтобы не показаться слишком уж милым, стоя на пороге и напоминая Джинджеру, как сильно он привязан к его горлу, и Джинджер вздрагивает, а Тим снова усмехается и добавляет, что он привязан к его горлу не только как ебанутый, но и вполне по-человечески тоже, Тим оставляет поцелуй на его сонной артерии, прямо на биении пульса, и затаскивает его в машину. Они катаются по округе несколько часов подряд, пару раз меняясь сиденьями, и слушают музыку, а холодный ветер, хлещущий через открытые окна, превращает недавно причесанные волосы Джинджера в гнездо и неоднократно тушит их сигареты, и Джинджер задает Тиму вопросы, проводя свой чрезвычайно вежливый допрос, столь непохожий на греховный допрос Тима, которому Тим его подверг за день до этого, Тим ржет над ним и не дает ответа, он говорит, что ничего нового о нем узнать уже точно не получится, что Джинджер давно должен был понять, что он из себя представляет, а потом все же отвечает, заново пересказывая ему свою биографию, распинаясь про такие ее аспекты, которые, по его мнению, не могли заинтересовать ни одно живое существо, он предупреждает Джинджера, чтобы он не вздумал пускаться в россказни касательно своей собственной жизни, он говорит, что ему глубоко поебать на его детство, родственников и то, как он там учился в колледже, если, конечно, Джинджер не возьмется повествовать ему про свои сексуальные похождения, Тим говорит, что ему плевать и на его семейные поездки, и на его подростковые увлечения, если, разумеется, это не увлечения музыкой, наркотиками и онанизмом, и Джинджер заявляет, что он в курсе, что Тиму на все это похуй, и хохочет как ненормальный, пихаясь обеими руками, так что Тим паркуется, чтобы избежать аварии, и слюнявит его физиономию, потягивая за его всклокоченные волосы и не мешая ему чесать его собственный бритый затылок, Тим засасывает его губы ртом, пока Джинджер не молит о пощаде, сказав, что он больше не выдержит не единой секунды и прямо сейчас обкончается себе в штаны. Они заезжают в книжный магазин, и Джинджер приобретает очередной занудный том эпистемологической хуеты, который они читают, рассиживаясь на пляже, и холодный ветер воет вокруг них, растрепывая их одежду и засыпая их с ног до головы песком, вырывая у них из пальцев сигареты и издеваясь над зажигалками, оба они набивают себе рты арахисом, а потом занимают их совершенно идиотской беседой, которая приводит к тому, что Джинджер говорит, что эта ебаная книга ему не нравится, и выкидывает ее куда подальше, пока Тим вопит ура во весь голос, после чего они предаются более подходящим к их местоположению занятиям, измазываясь самым что ни на есть восхитительным образом. Благодаря их непотребному состоянию им не разрешают войти в кинотеатр, и Тим гордится собой и думает, что смог все-таки чего-то добиться в жизни, а Джинджер просто пожимает плечами и дотрагивается до его руки своими бестолковыми перепуганными пальцами, которые, пожалуй, настолько оробевшие не без причины. Они бродят по улицам кругами, врезаясь в прохожих, и торчат на лавочках, поедая пончики и заливаясь пивом, и болтают, и Джинджер продолжает атаковать Тима бесконечным артиллерийским запасом своих вопросов, а потом, хоть и не без труда, все-таки повествует ему о своих подростковых увлечениях, связанных с наркотиками и онанизмом, потому что про музыку Тим и так уже все давно знает. Они возвращаются к Тиму домой, откуда они уже совсем скоро переедут, и разводят свинарник на кухне, хотя и не настолько массивный, как ожидал Тим, так что Тим красноречиво преувеличивает его из вредности, а Джинджер говорит ему отъебаться, а затем, под хамским руководством Тима, нарезает миску довольно-таки прилично выглядящего салата, и Тим красноречиво поносит этот достойный результат, чтобы быть последовательным, а Джинджер набивает себе рот, не только своим салатом, но и шницелем, который делает Тим в дополнение к нему, потому что нахуй жрать траву. Они запихивают свою изгвазданную одежду в стиральную машинку и торчат в ванне, и Джинджер намывает каждый сантиметр тела Тима и растирает ему плечи, водя своими любящими щупальцами по его коже отвратительно нежными движениями, и его стояк упирается Тиму чуть ниже спины, так что Тим вертится, требуя более жестокого обращения и поганой содомии, а потом наконец получает то, чего просил, и жестокое обращение он обеспечивает сам себе, посыпая свою морду ванильными пощечинами, а содомию совершает Джинджер, но только после того, как четырнадцать миллиардов лет подряд вылизывает, растягивает и трахает пальцами изнывающую дырку Тима, сводя его с ума и окончательно обеспечивая ему место в психиатрической больнице, куда его и так неумолимо вела дорога жизни, Джинджер целует ему бедра и водит языком по его недостаточно измученному члену, обхватывая его своими мягкими, теплыми, влажными губами и заправляя волосы себе за ухо, чтобы Тим мог на него смотреть, он тоже таращится на Тима, пока Тим не молит о пощаде, сказав, что он больше не выдержит не единой секунды и сейчас кончит прямо так. Затем Джинджер трахает Тима на спине, и Тим крепко обхватывает его ногами, пока Джинджер долбит его, словно отбойным молотком, но очень чувственным и добродушным, и просто, сука, незаконным образом, Джинджер спрашивает его, как именно ему следует его ебать, и досконально следует указаниям Тима, дергая бедрами и резко входя и выходя из него, и Тим кончает как термоядерный ублюдок, не прямо сразу, но довольно быстро, кончает без всяких болезненных добавок, потому что ему за глаза хватает и чувства вины, которое разрывает ему грудь, а Джинджер трахает его, пока он кончает, и еще немного после этого, вжимая свое идиотское мокрое лицо ему в шею и спуская ему в задницу, весь потный и дрожащий, нежный и знакомый, такой дорогой его жуткому сердцу, он разливается по нему водопадом кипящей плазмы и жалко всхлипывает, заходясь рыданиями, а Тим стискивает его в объятьях и тоже шмыгает, блядь, носом, и глаза его полны радиоактивных слез. — Почему ты плачешь? — спрашивает Джинджер, он шепчет ему это в ухо, и его дыхание опаляет кожу Тима, а его слова перемежаются икотой. — Почему ты, блядь, плачешь? — спрашивает Тим, и он совсем не шепчет, и его дыхание вырывается у него изо рта клубами смертоносного газа, а слова извергаются наружу, выталкиваемые из него всей мощью катастрофы, разворачивающейся у него в груди. — Потому что я тебя люблю, — отвечает Джинджер. — Я, блядь, тебя люблю, Тим. Я так тебя люблю. — Заткнись, — говорит Тим. — Ты плачешь, потому что любишь меня? Я что, реально не могу даже, блядь, прикоснуться к тебе, не сломав тебя при этом? — Отвали, — говорит Джинджер. — Только если ты тоже от меня отвалишь, — говорит Тим, раздумывая, может ли он прекратить его касаться, не сломав его при этом. — Я в эти выходные с Джоном поговорю, — объявляет Тим некоторое время спустя, вздыхая и выкидывая окурок от их третей сигареты в пепельницу. — Блядь, — говорит Джинджер, закрывая руками лицо. — Ага, ну, время-то уже пришло, — говорит Тим. — Он имеет право знать. И мы в любом случае с тобой скоро переезжаем. В смысле, если мы вообще переезжаем, разумеется. — Ебаный пиздец, — говорит Джинджер и садится на кровати. — Тим. Я боюсь, Тим. Я не хочу, чтобы он знал. Я не хочу, чтобы он знал, что я такое. — Как будто я хочу, чтобы он знал, что я такое, — говорит Тим и тоже садится. — Как будто я, блядь, не боюсь. — Блядь, Тим, — говорит Джинджер, обхватывая колени. — Он же… Он же меня возне--- — Ничего он такого не сделает, — говорит Тим, качая головой. — С чего бы ему тебя-то ненавидеть? Он тебя любит. Как нормальный, вменяемый человек. Как ты его любишь. Разве ты бы его возненавидел, если бы все было наоборот? Разве он бы стал тебе противен? — Разумеется, нет, — говорит Джинджер. — Ну вот и ты ему не станешь. — Блядь, Тим, — говорит Джинджер. — Можно мы хотя бы не будем делать эт--- — Нет. — Блядь, Тим, — повторяет Джинджер. — Он же не ты. Он… Блядь, ему ведь это даже не нравится. Ему даже не нравитс--- Тим смеется и кладет руку Джинджеру на плечо. — Ну да, он не такой любитель жевать говно, как мы с тобой, — говорит он. — Он и правда немого брезгливый. Блядь, если бы он мне под руку не подвернулся, он бы наверное ебучим веганом сейчас был. Джинджер тоже смеется. — Но это все неважно, — продолжает Тим. — Ему вовсе не обязательно быть в восторге от твоего дерьма, чтобы любить тебя. И он тебя, блядь, еще как любит. — Он меня таким не видел, — возражает Джинджер. — Версии помягче он вполне наблюдал, — говорит Тим. — И дрочил как ебанутый на все и каждую из них. Джинджер фыркает. — Ага, с ним так постоянно, — говорит Тим. — Его тошнит от процесса и от ингредиентов, но результат он уплетает так, что за ушами трещит. Господи, да он на тебя таращится так, будто ты та мелодия, которую он всю жизнь пытается сочинить, когда я тебя по стенам размазываю. Джинджер вздыхает. — А на меня он пялится как на уродливую какофонию, — добавляет Тим. — Чем я, собственно, и являюсь. Так что это не тебе волноваться надо. — Блядь, — говорит Джинджер. — Ага, — кивает Тим. — Он меня возненавидит. Это я ему стану противен. И я наконец-то отстану от вас двоих. Меня наконец-то выбросят — и я свалю. — Я не хочу, чтобы ты сваливал, — говорит Джинджер, и его бестолковые перепуганные пальцы сжимают бессердечную руку Тима. — Блядь, Тим. Пожалуйста, не ухо--- — Заткнись, — говорит Тим. — Мне еще черт знает когда надо было съебаться. Джинджер с усилием сглатывает. — Ты можешь… Можешь меня обнять? — просит он, и его бестолковые перепуганные пальцы дрожат поверх бессердечной руки Тима. — Разумеется, я могу тебя обнять, — говорит Тим, падая на кровать и утягивая его за собой, крепко прижимая его к себе. — Я могу тебя схватить и сжать, и никогда тебя не отпускать, и вскрыть тебе грудную клетку, и сломать тебя, и все, что у тебя есть, забрать, и превратить тебя в пустое место. — Ладно, — говорит Джинджер, обхватывая его своими суицидальными щупальцами. — Пожалуйста, сделай это. Глава двенадцатая, в которой виртуоза вводят в курс за пределы Солнечной системы — Нам с тобой надо поговорить, — объявляет Тим, вздыхая, и тушит сигарету. — Блядь, — подрывается Джон, подпрыгивая и отшатываясь от него, и все цвета тут же сползают с его лица. Тим заходится хохотом, не в силах остановиться. — Господи, — говорит он. — Расслабься уже. — Иди нахуй, — говорит Джон, обхватывая себя за плечи. — О чем ты хочешь поговорить? Тим задумчиво мычит и садится. — Да тема, вообще говоря, все та же, — начинает он, растирая себе затылок. — Но распределение сил в этот раз будет противоположным. — Блядь, — кусает губы Джон. — Выражайся как-нибудь яснее. — Нам надо поговорить о Джинджере, — говорит Тим, вставая. — О Джинджере и обо мне, если быть совсем точным. Он подбирает свои штаны с пола и выуживает из кармана пакет травы. — А тебе, пожалуй, стоит для начала обдолбаться, — добавляет он, кидая пакет на кровать. — Эта беседа тоже не из легких. — Блядь, — говорит Джон, складывая руки на груди. — Что-то случилось? Тим усмехается. — Ага, — говорит он. — Дохуя чего. Джон прищуривается. — Погоди немного, я тебе косяк скручу, — говорит Тим, принимаясь за дело. — А потом я все объясню. Джон кивает. Тим завершает стоящую перед ним задачу и трет руками лицо. — У меня только будет к тебе одна просьба, прежде чем мы начнем, — говорит он. — Не пытайся меня задушить. Не у себя дома. Это ничем хорошим не кончится. — Боже, — говорит Джон. — Ты меня пугаешь. Тим снова усмехается. — Просто пообещай мне, что ты дослушаешь меня до конца, — говорит он. — И если ты потом подумаешь, что от меня надо избавиться, мы придумаем что-нибудь более адекватное, ладно? Джон с усилием сглатывает и кивает, забирая у него косяк, и Тим разжигает его, а Джон делает затяжки одну за другой, выжидающе его разглядывая. — Ну хорошо, поехали, — говорит Тим, когда глаза Джона затуманиваются, вынуждая себя смотреть ему в лицо и не отворачиваться. — Я люблю Джинджера. Я люблю Джинджера так, как я никого никогда в своей жизни не любил. Джон неуверенно улыбается ему и снова кивает. — Что, наверное, и к лучшему, — продолжает Тим, заставляя свой неповоротливый язык производить единицы речи. — Потому что я люблю его как полный урод, Джон. Я хочу быть с ним жестоким. Я хочу делать ему больно. Я хочу сломать его. Я хочу превратить его в пустое место. Джон делает еще одну затяжку, и дыхание его звучит настороженно, даже испуганно. — Я, блядь, его съесть хочу, — говорит Тим. — Я хочу его съесть, Джон. — Блядь, — говорит Джон. — Ты серьезно? Тим одаривает его нежным акульим оскалом. — Блядь, — говорит Джон. — Ты серьезно. Он закашливается, поднимая руку и показывая Тиму ладонь, чтобы он дал ему немного времени, он делает еще несколько затяжек и трет свое миловидное шокированное лицо, вздрагивая, а Тим терпеливо ждет его реакции. — Ебаный пиздец, — говорит Джон. — А он знает? — О, он-то знает, — говорит Тим. — Он уже целую вечность знает. — Ладно, — выдыхает Джон и добивает косяк. — Я хочу делать с ним отвратительные вещи, — говорит Тим. — Нам пиздец как повезло, что я по большей части не могу. Потому что я бы делал. Блядь, я бы все, что мне вздумывается, с ним делал. — Боже мой, — говорит Джон, и его встряхивает. — Тим. — Ага, — говорит Тим, и его тоже встряхивает. — Разумеется, я ничего совсем безумного делать не собираюсь. Я, блядь, с катушек съехал, но не настолько же. Я не буду разрывать ему горло зубами. Хотя мне пиздец как хочется. Древние, блядь, боги мне свидетелями. — Хорошо, — говорит Джон и сразу же зажимает себе рот руками. — Но дело в том, что я уже и так много чего наворотил, Джон, — продолжает Тим, всем сердцем желая провернуть на себе такую же процедуру. — И я не собираюсь останавливаться. Джон жалобно хнычет. — Ты меня когда-то спросил, почему я ему не говорю, что люблю его, — все же произносит Тим. — Почему я не делаю для него ничего хорошего, как для тебя. Он вздыхает и вытягивает из пачки сигарету, закуривая и глубоко втягивая дым. — Он меня любит так, как никому, блядь, не должно быть позволено, — говорит он, и дым вырывается из его непростительного рта. — Он незаконно меня любит. И он думает… Блядь, я даже не знаю, что он думает. Что он не имеет права ничего от меня ждать в ответ. Что он слишком жалкая лужа студня, чтобы что-то от меня получить. Джон издает болезненный звук. — Хочешь еще косяк? — спрашивает Тим. Джон кивает, и его глаза выглядят двумя пугающими, жуткими, леденящими провалами на его миловидном лице. Тим скручивает ему еще один косяк. — Он бы мне просто все отдал, если бы я ему хотя бы ебаную элементарную частицу любви предложил, — снова заговаривает он. — А я пиздец какой жадный. Я ни от чего не отказываюсь. Я бы просто вырвал все из него. Поэтому я ничего не давал ему. Я ничего ему не давал целую, блядь, вечность. — Блядь, — говорит Джон и затягивается, и его паранормальные руки трясутся, зависая в воздухе. — И дело в том, что потом я это сделал, — вздыхает Тим. — Я сказал ему, что люблю его. Я ему все сказал, все о своих уродливых, блядь, чувствах. Я попросил его остаться со мной. Остаться, несмотря на все. Остаться, хотя я и сказал ему, что я все в нем ненавижу. Хотя я и сказал ему, что презираю его за то, что он всего лишь жалкая лужа студня. — Блядь, — говорит Джон, и на глазах у него выступают слезы. — Что ты ему сказал? — О, именно это, — говорит Тим, опуская голову и ожидая, что острый металлический предмет обрушится ему на шею со значительной высоты. — Когда я сбежал в ебаный Амстердам. Именно это я ему и сказал. Именно это я про него и думал. Именно это я к нему и чувствовал. — Господи, блядь, боже мой, — говорит Джон, начиная плакать. — А он… Он знает? — О, он-то знает, — говорит Тим, выплевывая покрытые плесенью, пыльные перья изо рта. — Я попросил его остаться со мной, несмотря на все это. Несмотря на все то, что я хочу сделать с ним. И он, блядь, согласился. Подал себя на ебаной тарелке. Он с силой трет лицо руками, слушая, как Джон икает. — Мы покупаем ебучий дом, — продолжает Тим, обнаружив свои схлопывающиеся легкие. — Мы покупаем ебучий дом, чтобы жить в нем вместе. И в этом доме будет темная комната, в которой я буду презирать его. И в этом доме будет другая комната, в которой я буду его жрать. И я никогда его не выпущу оттуда. И он все это знает. И он все равно, блядь, согласился. Он сглатывает ком в горле и чувствует, как соленые струйки начинают течь и по его кровожадной акульей харе. — Блядь, Тим, — говорит Джон, дотрагиваясь до него своей божественной рукой. — Ты, блядь, плачешь. Почему ты, блядь, плачешь? Тим смеется в голос. — Из-за позорной жалости к себе, Джон, — с готовностью поясняет он. — Потому что мне, сука, стыдно. Потому что он любит меня, а я хочу делать ему больно за это. Потому что я правда всего лишь прожорливая акула. Вот почему. — Блядь, Тим, — шепчет Джон и крепко, до боли сжимает свою божественную руку на его предплечье. — Джинджер, блядь, согласился, Джон, — говорит Тим, даже не пытаясь вывернуться. — Он согласился, а потом он меня поблагодарил. Он меня, блядь, поблагодарил. — Что он сделал? — спрашивает Джон, уставившись на него мокрыми, затуманенными, неверящими глазами. — Ага, — говорит Тим, оскаливая зубы. — Он поблагодарил меня, Джон. Он встал на колени и начал лупить себя по лицу, он начал бить свой член, а моим он стал давиться. Он стоял передо мной на коленях, пока я насмехался над ним. Он целовал мое безобразное, блядь, тело, Джон. Он ебаный пол, на котором я стоял, поцеловал. — Боже мой, — говорит Джон, и его волшебные пальцы с силой впиваются в действительно безобразное тело Тима. — Господи, блядь, боже мой. — Он дал мне все это, и я все забрал, — говорит Тим, и его гнусный, дрянной разум наполняется видами неглубоких, блядь, могил, вырытых его собственными руками. — И я попросил еще. Ну, нет, я не просил, я просто взял еще. А он мне все позволил. И я так и творил с ним все подряд отвратительные вещи с тех самых пор. И я не собираюсь останавливаться. — Блядь, Тим, — подвывая, говорит Джон. — Ты можешь меня, блядь, обнять? Пожалуйста, блядь, обними меня. — Конечно, — говорит Тим, притягивая ошеломленное тело Джона к себе и обнимая его, и слушает, как он рыдает, четырнадцать миллиардов лет подряд, вытирая слезы с его прекрасного ошалевшего лица, он лежит вместе с ним на кровати, как самое ужасное оружие в истории человечества рядом с ангелом, который заносит свой сияющий меч над его беспутной головой. — Ты ебаное чудовище, Тим, — говорит Джон, заходясь идиотским смехом и прижимаясь к нему. — Я тебя, блядь, люблю, а ты просто ебаное чудовище. Джинджер тебя, блядь, любит, а ты просто ебаное чудовище. — Да, — говорит Тим и целует его в лоб. — Как ты вообще, блядь, смеешь? — спрашивает Джон, и его идиотский смех становится истерическим. — Зачем ты мне это вообще рассказал? Зачем, блядь, ты мне все это рассказал? — Ебаный ты нытик, — говорит Тим, надавливая ладонью ему на затылок. — Мне нужна твоя помощь. Джинджеру нужна твоя помощь. Нам обоим нужна твоя помощь. — Да как я вам, блядь, помогу? — отпихивает его Джон. — Вы оба напрочь ебанутые. Тим усмехается, и Джон снова начинает хохотать. — Ты должен увидеть, что я с ним сделал, — говорит Тим и смотрит прямо ему в лицо, смотрит на его прекрасную, обдолбанную физиономию, намереваясь хранить в памяти каждую деталь все те недолгие дни, которые ему остались. — Ты должен увидеть, что я все это время с ним творил. — Блядь, — выплевывает Джон, извергаясь волнами страха и гнева. — Зачем? — Затем, что ебучий Джинджер думает, что станет тебе противен, если ты узнаешь, во что я его превратил, — поясняет Тим. — Блядь, — говорит Джон. — Но это же тупость. Почему он-то мне будет противен? Это ты, блядь, во всем виноват. Тим улыбается. — Ага, я знаю, — говорит он. — Я даже не сомневался, что ты тоже сразу поймешь, кто тут на самом деле проебался. И я пытался ему это донести. Господи, я пытался. Но он совсем тупой, Джон. Он на всю голову больной. — Кто бы говорил, — снова заходится смехом Джон. — Именно, — кивает Тим. — Посмотри, насколько больной на голову я. Я все равно, блядь, охуеваю от того, что творится в его дурной башке. — Блядь, — говорит Джон. — Так что нам надо вдолбить это в него, прежде чем ты меня удушишь нахуй, ладно? — говорит Тим. — Мы просто обязаны его убедить, что с ним, сука, все в порядке. А потом я пойду и застрелюсь к хуям, если ты хочешь. Я застрелюсь и оставлю вас в покое. В смысле, я бы и прямо сейчас это сделал, но я, блядь, не хочу, чтобы он все это дерьмо про себя думал. — Блядь, — говорит Джон. — Ты серьезно? Тим одаривает его нежным акульим оскалом еще раз. — Блядь, — говорит Джон. — Ты серьезно. Он хохочет в голос и трясется на кровати. — Блядь, ты совсем упоролся, — говорит Тим, поднимаясь. — Давай. Пойдем умоем твое личико и набьем чем-нибудь твой милый рот. А потом я свалю отсюда. Ты не обязан мне прямо сейчас отвечать. — Иди ты нахуй, — лупит его по чему придется Джон. — Я не хочу, чтобы ты сваливал. Мне нужна твоя ебаная поддержка. Блядь, не бросай меня. — Господи, какой же ты припизднутый, — говорит Тим. — Ладно уж. Я утром уйду, хорошо? До того, как ты проснешься. Согласен? — Ну да, — кивает Джон. — Согласен. Тим тащит его в ванную после этого, отмывая его миловидное лицо от соли. Тим тащит его в кухню вслед за этим и рыщет там в поисках соли несколько тысячелетий, и набивает его симпатичный рот едой. Тим тащит его обратно в кровать в завершение всего и запихивает снотворное в его симпатичный рот, а потом, когда Джон засыпает, разглядывает его миловидное лицо, как будто он — сияющее чудо, сотканное из света и гнусного хихиканья, которое распоряжается его судьбой, кем он и является и что он и делает, Тим бесшумно уходит рано утром, до того, как Джон просыпается. Тим проводит следующие десять дней, отбиваясь от угроз быть незамедлительно задушенным. Тим проводит следующие десять дней, слушая гневный голос Джона по телефону, вызывающий его к Джону же домой, и перепуганные до усрачки нежные щупальца Джинджера обнимают его в дверях на прощание каждый раз, как он покидает свой собственный дом, а попросту взбешенные руки Джона затаскивают его внутрь каждый раз, как он доезжает до его жилища. Тим проводит следующие десять дней, повествуя Джону об онтологии его отношений с Джинджером, после того, как они прячут все острые и все тяжелые предметы в другой комнате, Тим повышает его уровень образования, освещая события со всех сторон и не забывая о деталях, он учит его, как читать те знаки, которые он постоянно видел, но никогда до конца не понимал, он заполняет пробелы в его знаниях, возвращаясь даже в тот момент в далеком прошлом, когда он проснулся и вышел из автобуса, и пинал ботинком камень, он описывает все, что уже натворил и все, что еще хотел бы совершить, каждую до единой охуительную аранжировку, участником которой Джинджер уже побывал с его тяжелой, не знающей милости руки, и каждую до единой охуительную аранжировку, участником которой он с удовольствием бы Джинджера еще сделал, представься ему такой шанс, он повторяет все, что когда-либо сказал и когда-либо заставил Джинджера сказать, он объясняет Джону, сколько всего он вырвал из него и как безжалостно он это сделал, он разрывает собственную термоядерную грудь перед Джоном и для Джона, и для Джинджера, обнажая свои залитые кровью зубы, показывая ему раскрошившееся тело и раскрошившийся разум Джинджера, которые он перемолол своими челюстями, показывая ему, что именно он из себя представляет, и Джон сидит на кровати, обхватывая себя за плечи руками и трясясь, таращась на него широко распахнутыми глазами, бледный от ужаса, Джон слушает его, не слушает его, перебивает его, оскорбляет его, пинает его, толкает его, въебывает ему по морде и вышвыривает его из дома, только чтобы позвонить ему на следующий день и требовать его незамедлительного прибытия, его незамедлительного чистосердечного признания и его незамедлительной публичной казни, и Тим ни разу не возражает, потому что с чего бы ему это делать, он берет на себя всю вину, потому что с чего бы ему ее не брать, и перепуганные до усрачки нежные щупальца Джинджера вытирают слезы с его лица в дверях каждый раз, как он возвращается назад, и Джинджер тоже распускает нюни, и Джон от него не отстает, они втроем рыдают, переполняя океан, в который Тиму теперь точно нельзя будет заплывать, из которого он теперь точно будет изгнан. На одиннадцатый день Тим смиряется со своей судьбой, скрепя сердце. На одиннадцатый день Джон признает, что будущее неизбежно, и соглашается выступить свидетелем той пугающей, жуткой, леденящей дряни, которую Тим без всяких сомнений намеревается сотворить. На одиннадцатый день Джинджер просто безоговорочно принимает все то, что произойдет в дальнейшем, потому что так сказал Тим и неважно, что об этом думает сам Джинджер, он стоит на коленях перед Тимом, скуля и содрогаясь, и смотрит на него, задрав голову, со своей ебучей противозаконной преданностью, написанной на его мокром лице, он снова говорит Тиму, что любит его, что он так сильно его любит. Глава тринадцатая, в которой свидетель является в зал суда и произносит свое веское слово — Заходи, — говорит Тим, открывая дверь и впуская Джона внутрь. Очень взволнованного Джона. Тим вздыхает. — Иди сюда, — говорит он, притягивая его к себе. — Блядь, — выдыхает Джон. Они стоят какое-то время, обнявшись, в темном коридоре. — Мы можем и в другой раз это сделать, — наконец предлагает Тим, и в груди у него тянет. — Блядь, — говорит Джон. — Нет. — Ладно, — соглашается Тим и кладет руки ему на плечи, он смотрит ему в глаза, больше не пытаясь скрыть от него своих внутренних демонов. — Ты же понимаешь, что это будет действительно жестоко? — Да, — отвечает Джон, с усилием сглатывая. — И настоящее дерьмо тоже будет присутствовать, — продолжает Тим. — Блядь, да, — вздрагивает Джон. — Я понимаю. Ты мне уже все десять раз, блядь, объяснил. Пиздец. — Ну хорошо, — говорит Тим. — Я просто… Блядь, только постарайся и не выбеги из ебаной комнаты, ладно? Он этого не переживет. — Разумеется, я не выбегу, — говорит Джон. — Я его люблю. Тим делает свой последний выдох, выпуская воздух из легких. — Мы придумаем, что со мной делать, после того как с ним закончим, — объявляет он, убирая руки с плеч Джона. — Скажешь мне, что ты решил. Джон кивает, и они идут в комнату. — Так, жалкий ты Ктулху, — объявляет Тим, нависая над Джинджером, который сидит на кровати голый и нервно ерзает, пока Джон усаживается на стул, так далеко от них двоих, как он только может. — Тебя пора подавать к столу. — Тим, я… — начинает Джинджер, поднимая голову. — Ну чего? Хочешь, чтобы я тебя на прощание поцеловал? — спрашивает Тим, и болезненная улыбка растягивает его губы. Джинджер кивает, и Тим проглатывает его теплый, прерывистый выдох, и это он тоже делает в последний раз. Он выпрямляется. Джинджер таращится на него еще несколько секунд, а потом отворачивается, переводя взгляд на Джона, который торчит на стуле, так далеко от них и от кровати, как он только может. Джинджер облизывает губы и снова ерзает на месте. — Блядь, — говорит он. — Джон--- — Забудь пока про Джона, — говорит Тим, поворачивая его лицо к себе. — То есть, он тебя, конечно пиздец как любит и все такое, но сейчас это неважно. Сейчас ты просто моя еда. Сейчас ты просто будешь корчиться для меня. Ты будешь делать все, как я скажу. Договорились? — Да, — говорит Джинджер, с усилием сглатывая. — Отлично, — говорит Тим. — Давай тогда. Поблагодари меня за мою ебаную любовь. Вырази свою необъятную, блядь, признательность. Жалкий Ктулху начинает выражать свою необъятную признательность сразу после этого. Жалкий Ктулху бьет себя по лицу для Тима, вскрикивая и подпрыгивая от ударов, и Тим насмехается над ним, качая головой, разнося его позорные умения в пух и прах. Жалкий Ктулху открывает свой тупой рот для Тима, признаваясь во всех своих несуществующих грехах и повествуя, чем же он является, он довольно-таки точно описывает собственную натуру, и Тим хохочет и трясется, словно атакующая боеголовка, Тим слушает последнюю симфонию в своей жизни. Жалкий Ктулху раздвигает свои ноги для Тима, всхлипывая и повторяя его имя словно мантру, и Тим растягивает его дырку, уведомляя его об увлекательном открытии, которое он совершил, занимаясь этими исключительно ненаучными исследованиями, Тим вытягивает из него пугающий, жуткий, леденящий припадок и почти впадает в такой же вслед за ним, но все-таки удерживается, сжимая свои заляпанные кровью зубы. Жалкий Ктулху позволяет Тиму ебать себя, показывая ему свое горло, которое Тим хочет разорвать на части, и прося его именно так и поступить, умоляя его именно так и поступить и рыдая, он кончает с пугающими, жуткими, леденящими признаниями в любви на устах, и Тим рассыпается элементарными частицами, вбиваясь в него, рассыпается ими в последний раз в своей ебанутой жизни, и безобразный, отвратительный плутоний в его груди расщепляется, переполняя его радиоактивной нежностью, и Тим заливает весь мир вокруг них двоих кровью жалкого Ктулху. Жалкий Ктулху позволяет Тиму поднять себя за волосы, снова демонстрируя ему свое бестолковое лицо, и Тим вытирает об него руку, руку, которой он вынимал из него свой грязный член. Жалкий Ктулху снова открывает свой идиотский рот для Тима, и Тима запихивает свой грязный член в него, вытягивая из него пугающие, жуткие, леденящие стоны, а жалкий Ктулху давится собственным дерьмом, как Тим ему и говорит, и Тим спускает ему в глотку, держа его за подрагивающее горло, которое он так хочет, но теперь никогда не сможет разорвать, Тим кончает в последний раз, завершая неконтролируемый процесс своей жизни оргазмом, завершая свой последний ужин. Тим отпускает Джинджера и выпрямляется, двигаясь как восставшая из мертвых акула, чьи дни сочтены, и трупное окоченение завладевает его кошмарным телом, а Джинджер смотрит на него так, будто он — его последняя надежда, Тим отступает на несколько шагов назад, с трудом разворачивая свой разлагающийся остов и свою уродливую, не заслуживающую прощения морду к сияющему существу, сотканному из заоблачного света, которое было свидетелем всему произошедшему, Тим готовится подставить свою шею под его клинок. Сияющее существо, сотканное из заоблачного света, медленно поднимается, белое как мел, оно стоит, готовое исчезнуть, зажимая себе рот рукой и широко распахнув глаза, потрясенное настолько, что даже ебаная деменция не избавит его от этой неподъемной ноши, которую Тим возложил на него своими бессердечными руками, оно стоит, готовое выбежать из комнаты, и ядерная боеголовка, бьющаяся у Тима в груди вместо сердца, пропускает удар, а затем и вовсе останавливается, и Тим думает лишь о двойном убийстве, которое ему теперь точно придется совершить, подведя окончательную черту последующим суицидом, а Джинджер распадается на части на кровати, впадая в шок и завывая, словно погибающее на песке под солнцем морское животное. Сияющее существо, сотканное из заоблачного света, делает несколько шагов вперед и падает на колени перед Джинджером, заключая его в свои расписные объятья, притягивая его к себе и целуя его бестолковое измазанное дерьмом лицо, целуя его влажный, теплый говноедский рот, содрогаясь и говоря Джинджеру заткнуться, повторяя, что любит его, повторяя, что он ни в чем, что здесь произошло, не виноват, и что никто не испытывает к нему отвращения, сияющее существо тянет его вверх, тянет его в ванную и даже не сажает, а наливает его на унитаз, обхватив его бестолковое измазанное дерьмом лицо своими поднебесными руками, сияющее существо держит его, пока Джинджер делает то, что Тим сказал ему сделать, и Тим тенью следует за ними, заводя свой разлагающийся остов в ванную, переступая нетвердыми ногами, он нависает над ними, трясясь всем телом, не в состоянии остановиться, не в состоянии услышать, что они говорят друг другу, не в состоянии увидеть, что они делают, он стоит рядом с ними, потерявший и глаза, и уши, и физическую форму вообще, он стоит рядом с ними, превратившись в чистую, беспримесную вину. — Что же ты делаешь, Джон, — навзрыд произносит Джинджер. — Я же весь в дерьме. Это омерзительно. Я, блядь, омерзителен. Тебе же даже не нравится дерьмо. — Разумеется, мне не нравится ебаное дерьмо, — вздрагивая, произносит Джон. — Оно реально мерзкое. Но ты ведь нет. Я тебя люблю. Я тебя даже тогда, когда ты весь в дерьме, люблю. Джинджер истерически смеется. Джон накрывает его грязные губы своими грязными губами. — Мне ничье дерьмо не нравится, — говорит Джон, обнимая его. — Тут ничего, блядь, личного нет. Мне не нравится твое дерьмо, но я тебя люблю. Мне не нравится ебаное дерьмо Тима, в которое он вечно просит меня кулак засунуть, но я и этого ебанутого урода люблю. Мне мое собственное дерьмо не нравится. Или ты думаешь, что я сру не дерьмом, а чем-нибудь другим? — Не знаю, — говорит Джинджер, падая ему на руки. — Может, ты скрипичными ключами срешь. Джон истерически смеется. — Ну вставай, — говорит он. — Давай я тебе помогу. Тим смотрит, как Джон помогает Джинджеру встать. Тим смотрит, как они обнимаются и целуются еще раз. Тим слушает, как они обмениваются заверениями в вечной любви. Тим захлебывается шоколадом в последний раз в своей жизни. Тим отступает, выходя из ванной и оставляя этих двоих жить счастливо — и без него. — Куда ты, блядь, идти собрался, ебаное ты чудище? — вопит Джон, перехватывая его за локоть. — Обними нас уже, блядь. Ты разве не видишь, что мы сейчас просто на пол, сука, свалимся? Внезапный приток воздуха разрывает Тиму легкие. — Блядь, — выплевывает он. — Ты разве не хочешь, чтобы я себя убил? — Пиздец, — шипит Джон. — Разумеется, не хочу. Ты совсем рехнулся? — Я не хочу, чтобы ты себя убил, — шепчет Джинджер. Тим истерически смеется. — Тогда ладно, — выговаривает он четырнадцать миллиардов лет спустя. — Давайте. Вам обоим надо в душ. И проблеваться. Я не хочу, чтобы вы двое кишечной палочкой, блядь, отравились. Мне же вам помогать придется. Терпеть ваше позорное нытье и все такое. Они истерически смеются, все втроем. Тим заливает целый галлон воды в парочку чумазых полудурков, он заставляет их стоять над раковиной, нагнувшись, и придерживает им волосы, пока они блюют, он запихивает антибиотики в их протестующие рты. Тим усаживает парочку чумазых полудурков в ванну, поливая их бестолковые головы водой и намывая их, растирая им плечи и не мешая им лизаться. Тим укладывает парочку изумительно чистых полудурков в кровать, накрывая их одеялами и сваливаясь на пол, где ему самое и место, он слушает, как они перешептываются, различая свое имя в непрерывном потоке единиц речи, различая свое имя и пугающий, жуткий, леденящий тон, которым они его произносят, тон, полный привязанности и любви, он засыпает под эту колыбельную и чувствует, как волны уносят его безобразное тело в океан, как теплые, темные, тяжелые, просто восхитительные волны поглощают его, снаружи и изнутри. Глава четырнадцатая, в которой краеугольный камень занимает полагающееся ему место — Это что еще, блядь, такое?! — вскрикивает Джон, подпрыгивая. — Эта дама? — спрашивает Тим, поворачиваясь к нему. — Это Фортуна. У меня тут языческий храм. — Да не ебаная дама, — говорит Джон и смотрит на него, прищурившись. — Эта ебаная хуйня. — А, — усмехается Тим. — Это свиная голова. По-моему, вполне очевидно, разве нет? — Господи, пиздец какой-то, — говорит Джон. — Что она тут делает? — Ждет, пока я ее не водружу между нами тремя, чтобы мы вокруг нее на хуях попрыгали? — предлагает Тим. — Ну, если ты принес щупальце, которое ты, тварь такая, все никак мне не вернешь, разумеется. — Блядь, — говорит Джон, закрывая глаза рукой. — Ты вообще серьезно? Тим хохочет в голос. — Теперь ты спрашиваешь, — качает он головой. — Разумеется, я серьезно. Я хочу, чтобы мы сели вокруг свиной головы и попрыгали на хуях. Чтобы этот дом был столь же полон разврата и безумия, как и мой предыдущий. Ну, типа как… инициация. И еще это очень древняя моя фантазия. — Она, блядь, уродливая, — ноет Джон, уставившись на голову. — Почему она в ведре? — Потому что я ее мариную перед запеканием, — поясняет Тим. — Это наш праздничный ужин. — Ебаный пиздец, — говорит Джон, стремительно выходя из языческого храма Тима. — Я в этом участвовать не буду. — Что тебе, блядь, не так-то? — спрашивает Тим, выходя из комнаты вслед за ним и не отставая от него, когда он усаживается на диван рядом с Джинджером. — Не хочу я сидеть ни на каком хуе рядом со свиной башкой, — возмущается Джон. — И жрать ебаную свиную башку, которая вся в сперме, я тоже не хочу. — А с чего ей быть всей в сперме? — ухмыляясь, интересуется Тим. — В смысле, я, конечно, могу ее добавить, если ты хо--- — Блядь, заткнись, — говорит Джон, а Джинджер берет его руку в свою и вздыхает. — Я никакую свиную башку жрать не хочу. Ебанутая какая-то затея. — Разумеется, она ебанутая, — кивает Тим и садится рядом с ним. — Ну давай. В честь всего того, от чего нас лечить надо. — Джиндж, — говорит Джон. — Почему ты ничего не скажешь? Он же, блядь, реально больной. — О, он, в отличие от тебя, знает, что должен меня беспрекословно слушаться, — встревает Тим. — Иди нахуй, — говорит Джинджер. — Джон, пусть он уже сделает, что хочет. Это все равно только на один раз. И нам, блядь, скорее всего вообще понравится. Блядь. — Сообразительный ты мой кальмар, — говорит Тим. — Джон, поцелуй-ка его за меня. — Иди нахуй, — говорит Джон и целует Джинджера. — Господи, ладно. Давайте обкончаем ебаную свиную голову. Тим смеется и встает. — Пойдем, я тебе другие комнаты покажу, — говорит он, протягивая Джону руку. — Джиндж, ты тут будешь? — Да, извини, — отвечает Джинджер, прикасаясь к виску. — Я все еще жду, пока таблетка подействует. — Да ничего, — говорит Тим. — Скажи мне, если ты не в состоянии в моих спектаклях участвовать. Мы всю эту ведьминскую хуйню до завтра отложим. — Хорошо, — мягко улыбается ему Джинджер. Час спустя Тим вытаскивает свиную голову из своего языческого храма и водружает ее на поднос, и говорит целующимся придуркам раздеваться и доставать хуи. — Блядь, а ты ведь реально больной, — говорит Джинджер, стоя рядом с Джоном, который сидит на полу, и таращась на башку с пятачком как какой-то ебучий мученик. — Ну-ка заткнись, — говорит Тим. — Это я еще вполне вменяемый сейчас. Я могу и совсем с катушек слететь, и ты прекрасно это знаешь. — Ебаный пиздец, — вздыхает Джинджер и тоже садится. — Ладно. — Так-то лучше, — говорит Тим, любуясь обреченной парочкой сверху. — Джон, подвинься поближе к нему. Помоги ему своим сиропным пиздежом, если с говном возникнут затруднения, ладно? Я тут проебов не хочу. Эта поебень очень дорога моему сердцу. — Ладно, — отзывается Джон. — А чего мы ждем? — Нечестивых заклинаний, которые я сейчас торжественно произнесу, — поясняет Тим. Джон кивает и Джинджер кивает, и Тим кивает заодно с ними, ради товарищеского духа, и начинает пиздеть на родном языке, перечисляя каждую вещь, привнесшую смысл в мировую катастрофу, являющуюся его жизнью. -…bottenlös håla, läcker skit, anal utplåning, kinky fötter, transsexuell tårta, nippelklämmor, hundställningen, smutsiga underkläder, — завершает свою речь Тим, и бестолковые придурки пялятся на него снизу вверх в замешательстве. — А вот теперь мы можем приступать. * Бездонная дыра, аппетитное дерьмо, анальное уничтожение, извращенские ступни, транссексуальный торт, зажимы для сосков, ебля на четвереньках, грязные трусы. Тим смотрит, как парочка безмозглых идиотов стонет друг другу в рот, наблюдая за ними поверх свиной головы, и Джон двигается, словно какая-то непристойная жидкость, а Джинджер жалко спотыкается, и талантливые руки Джона наигрывают на его любимейшей гитаре, а перепуганные щупальца Джинджера трясутся вокруг инструмента Джона, Тим же выкручивает себе хуй своими плоскогубцами, задорно прыгая на дилдо и отталкивая свиную голову в сторону, когда дела принимают серьезный оборот, он закипает и подползает ближе к стонущим ебланам, давясь их сахаром, он видит, как ебланы кончают в порядке очереди, легонько потягивая друг друга за волосы и падая на пол, дрожа и обнимаясь, снова и снова произнося слащавые словечки из разного количества букв, и Тим широко растягивает собственную пасть и тоже спускает, и валится на пол позади Джинджера, отпихивая руку Джона, который порывается было освободить его от торчащего у него в заднице стержня. — Не так быстро, — говорит он. — Ритуал еще не завершен. Мы тут, вообще-то не просто ведьмы. Мы ведьмы, колдующие говном. Джинджер содрогается всем телом, а Джон хмурится. — Хочешь пососать своего дерьма для меня, кальмар? — спрашивает Тим, вынимая дилдо из Джинджера и задирая ему голову, перехватив его за волосы. Джинджер с усилием сглатывает и производит неуверенный звук, косясь на Джона. — Все в порядке, Джиндж, — говорит Джон и дотрагивается до лихорадочного лица Джинджера, и голос его звучит так же мягко, как выглядит это касание. — Я правда не против, хорошо? Я тебя люблю. Ты очень классный. — Блядь, — шумно выдыхает Джинджер. — Ладно. Да. Господи, да, хочу. — Иди сюда, — усмехается Тим и садится, подтягивая Джинджера к себе, укладывая его к себе на колени головой, а Джон тоже садится и берет руку Джинджера в свою. — Я покормлю тебя твоей любимой грязью. Джинджер смотрит на него, смотрит на Джона, а потом раскрывает свои теплые, мягкие губы и облизывает дилдо, пока Тим держит его прямо возле них, он сосет дилдо, когда Тим запихивает его ему в рот, он стонет, источая волны жара и едва уловимой вибрации, истекая своими ебаными привязанностями к ним двоим, такими разными и непохожими друг на друга, и своей благодарностью, которая у него тоже не одна, а Джон смотрит на Тима, кусая губы, Джон смотрит на Джинджера и говорит ему, что любит его, держа его трясущуюся руку в своей, поддерживая его своей добротой, показывая ему свою вполне нормальную нежность, Тим же смотрит на Джона, ухмыляясь, Тим смотрит на Джинджера, ухмыляясь еще раз, и говорит, что тоже его любит, и накрывает его горло ладонью, загоняя дилдо ему в рот до самого упора, показывая ему свои зубы и свою отвратительную нежность, не давая ему абсолютно ничего, забирая у него все и превращая его в пустое место. Тим оставляет парочку перешептываться в кровати и тащится на кухню, чтобы разобраться со свиной головой, он посыпает ее специями и поливает бренди, а затем запихивает ее в печку и принимается листать кулинарную книгу, пытаясь решить, какой же уродливый торт он испечет для Джона в этот раз. — Тим, — зовет его Джон, внезапно тоже появляясь на кухне. — Чего? — спрашивает Тим, не поднимая головы. — Уже жрать хочешь? Извини, придется тебе подождать. Эту хуйню целую вечность надо жарить. Пожуй пока печенек. — Я… Нет, — говорит Джон растерянно, и Тим тоже лишается части своего спокойствия. — Я кое-что спросить хотел. — Не стесняйся, — отвечает Тим и смотрит на него, наблюдая его замешательство воочию и обзаводясь своим. — Пли. Повисает небольшая пауза. — Зачем ты посмотрел на дилдо? — быстро произносит Джон. — Не понял, — говорит Тим. — Ты посмотрел на дилдо, — поясняет Джон, нервно облизывая губы. — Когда ты его из Джинджера вынул. Зачем? — О, — выдыхает Тим, всем телом ощущая, как захлопывается капкан. — Блядь, — продолжает Джон. — Знаешь, я, конечно, сказал, что я не буду… вмешиваться. Но это же… Блядь, если там что-то было, ты должен бы--- — Закрой рот, — усмехается Тим, переживая острое чувство удивления. — Ничего там не было. — Тогда за каким хуем ты на него смотрел? — повышая голос, спрашивает Джон. — Господи, — качает головой Тим, подхватывая пачку сигарет со стола. — Чтобы убедиться, что там ничего нет? — О. — Ну чего? Неужели ты думал, что я наоборот в том, что там что-нибудь да есть, убедиться хотел? Джон издает невероятно смущенный звук. Тим закуривает, крепко затягиваясь. — Я… — снова заговаривает Джон. — Я не знал, что ты это делаешь. Я думал… Тим смеется. — Я не всегда это делаю, — говорит он, выдыхая дым. — У меня не всегда, знаешь ли, мозгов хватает. Но ебучая кишечная палочка мне точно ни к чему. Болеющий Джинджер — это просто пиздец. — Это… — бормочет Джон. — Ага, полная тупость, я знаю, — кивает Тим. — Это блядская бактерия. А у меня в глазах нет встроенного микроскопа. — Нет, — говорит Джон. — Я хотел сказать, что это… ну, мило? Тим снова хохочет, качая головой. — Нихуя это не мило, — возражает он. — Я не хочу, чтобы он жрал настоящее дерьмо, но я еще как хочу, чтобы он думал, что он его и жрет. Это его каждый раз просто изумительно ломает. Очень вкусно. — Блядь, — вздрагивает Джон. — Иди нахуй, ты, скотина. — Ага, а вот это уже больше подходит в нашей ситуации, — говорит Тим, взъерошивая его волосы. — Не вздумай ему что-нибудь сказать. Не вздумай портить мои развлечения. Он моя ебаная еда, Джон. Джон сжимает руки в кулаки. — И еще он скорее всего от страха полные штаны наложит, — добавляет Тим. — И нам придется это угощение ему еще раз подавать. Джон шумно втягивает воздух в себя. — Ладно, — говорит он. — Блядь, ладно. — Отлично, — говорит Тим. — Что-нибудь еще? Джон просто смотрит по сторонам какое-то время. — Знаешь, если ты когда-нибудь захочешь поменять свое решение… — заговаривает Тим. — Нет! — вскрикивает Джон. — Блядь, Тим, нет. Я тебя, суку, люблю. С какой стати мне хотеть, чтобы ты себя убил? Тим фыркает. — С такой, что я хочу искалечить и сожрать Джинджера за то, что он любит меня, например? — предлагает он. — С такой, что у меня явно с головой непорядок? С такой, что я и правда ведь больной? — Блядь, — говорит Джон, обхватывая себя руками за плечи. — Еще какой больной. Но… Блядь, но ты же не станешь всего этого делать, нет? — Разумеется, не стану, — отвечает Тим. — Но то, что я уже делаю, это тоже, блядь, не образец здорового поведения, если что. — Ну, может, тогда я тоже больной, — вздрагивая, выплевывает Джон. — Скорее всего, — вздыхает Тим. — Иди сюда. Джон подходит к нему, и они обнимаются, и просто стоят так несколько минут. Тим целует Джона в лоб и отстраняется. — Давай, — говорит он. — Если ты не хочешь, чтобы я вышиб себе мозги, то нехуй мне тут под ногами мешаться. Я вообще-то для тебя торт выбрать пытаюсь. Джон смеется. — Ладно, — говорит он. — Хорошо. Джон делает несколько шагов к двери, и Тим снова берет в руки кулинарную книгу. — А ты… — опять начинает Джон, останавливаясь. — А? — А ты проверяешь, когда ты это делаешь? — спрашивает Джон. — Боже, конечно, нет, — фыркает Тим. — Я ужасно мерзкий, ты не забыл? И еще я его съесть хочу. По-настоящему, знаешь ли. Так что его дерьмо — это просто одна из тех вещей, которые я реально могу получить. — Ебаный пиздец, — снова вздрагивает Джон. — Ты, блядь, и правда мерзкий. Тим хохочет. — А вот это тебя внезапно беспокоит, — говорит он, качая головой. — Охуеть можно. Ладно. Давай, уебывай отсюда. Не мешай мне готовить. Три часа спустя они наконец-то приступают к праздничному ужину, и Джон по традиции уплетает все подряд так, что за ушами трещит, и одним тортом он не ограничивается, проявляя восхитительную непоследовательность и поддаваясь кулинарным чарам Тима, а Джинджер следует его примеру, весь сияя, проявляя восхитительные суицидальные наклонности и поддаваясь радиоактивной магии Тима, Тим же рассматривает их обоих с нежной акульей улыбкой на губах, Тим сидит там, как один напрочь ебанутый индивид, наблюдающий за двумя другими, он сидит там вместе с ними, набивая себе пасть ебанутым ужином посреди ебанутого дома, и чувствует он себя блаженным, а вместе с тем и проклятым, он чувствует себя непозволительно счастливым. Глава пятнадцатая, в которой сказки становятся былью — Все представляешь, как ты мне отсасываешь, да? — ухмыляется Тим, таращась на мягкие, теплые, раскрытые губы Джинджера, водя своими бессердечными пальцами по его члену. Джинджер кивает, влажно выдыхая, и этот мягкий, теплый воздух течет внутрь кровожадной пасти Тима. — Как мило, — говорит Тим, поглаживая головку его члена большим пальцем. — Давай-ка про это побеседуем. Тебе нравится, что я на тебя смотрю, когда ты мне сосешь, ведь так? Смотрю на твое тупое лицо. Трогаю твои идиотские губы, которые ты мне с такой готовностью подставляешь. — Да, — отвечает Джинджер, заливаясь краской от его слов. — А что тебе нравится больше, когда ты сам мне сосешь или когда я трахаю твой бестолковый рот? — интересуется Тим, обхватывая его член ладонью. — Блядь, — вздрагивает Джинджер. — Когда… Когда ты. — А что тебе больше по душе, когда я тебе рукой помогаю или когда я просто держу твою башку и сам засаживаю тебе в глотку? — продолжает расспросы Тим, сжимая пальцы у Джинджера на члене и немного выворачивая его. — Боже! — вскрикивает от неожиданной боли Джинджер. — Тим. — Отвечай, — настаивает Тим, продолжая давить. — Тебе нравится, когда я ебу твой говноедский рот, так ведь? Нравится, когда я разъебываю твое вечно дергающееся горло. — Я… — выговаривает Джинджер со слезами в голосе. — Да. Блядь, да. — Ебаная еда, — говорит Тим, отпуская его член, и нежная акулья улыбка играет на его губах. — Я сейчас все кишки из тебя вытяну, Джинджер. Сантиметр за ебучим сантиметром. Джинджера встряхивает. — Хорошо, — выдавливает он. — Я знаю. Тим смеется. — Иди сюда, я поцелую твою входную дверь, — говорит он, притягивая Джинджера к себе и выполняя обещание. — Я тебя люблю, — говорит Джинджер, когда Тим отстраняется. — Дебил, — отзывается Тим и снова проводит пальцами по его члену. — Давай вернемся к пыткам. Давай теперь поговорим про твой мерзкий черный ход. Что тебе нравится, когда я ебу твое жалкое, полное дерьма отверстие? Джинджер просто стонет, не отвечая, пока Тим медленно двигает рукой вверх и вниз. — Тебе нравится, когда я делаю тебе больно, так ведь? — спрашивает он и видит, как глаза Джинджера становятся абсолютно черными. — Когда я издеваюсь над твоей вечно напуганной дыркой. Тебе нравится просто лежать передо мной с раскинутыми в стороны ногами и терпеть, правда? — Блядь, господи, — произносит Джинджер, задыхаясь в лихорадке. — Что, тебе нужно ебаное поощрение? — снова спрашивает Тим, крепче сжимая руку на его члене. — Я тебе его сейчас предоставлю. Он стискивает пальцы вокруг члена Джинджера со всей силы, перенапрягая руку, и Джинджер воет, заходясь плачем. — Тебе нравится просто давать мне драть твое говно так, как мне вздумается, разве нет, Джинджер? — еще раз спрашивает Тим. — Тебе нравится быть всего лишь кучей грязи, в которую я спущу. — Да, блядь, да, — сдается Джинджер, корчаясь от боли под его руками. Тим смеется и опять отпускает его. — Ебаное желе, — говорит он, заправляя его мокрые волосы ему за ухо. — Ты и теперь хочешь сказать мне, как сильно ты меня любишь? Разумеется, Джинджер именно этого и хочет. Разумеется, Джинджер именно это и говорит. — А я тебя тоже люблю, — отвечает Тим. — Я тебя прямо сейчас, знаешь ли, люблю. Джинджер вымученно смеется. — Ладно, продолжаем тебя потрошить, — объявляет Тим и снова принимается трогать его. — Давай-ка сравним твои дырки. Тебе что больше нравится, когда я ебу твою паршивую задницу или же твой жалкий рот? Джинджер начинает крошиться, и его участие в диалоге сводится к тому, что он просто повторяет имя Тима раз за разом, так что Тиму приходится брать всю работу на себя. Не то чтобы он возражал. — Если бы это мне предложили выбрать, я бы сказал, что первое, — задумчиво произносит Тим, потирая член Джинджера снизу вверх. — Обожаю ебать твою задницу. Она тугая. И дерьма в ней больше. Джинджер продолжает повторять свои мантры. — Впрочем, я же всегда могу накормить тебя твоим поносом, — Тим же продолжает читать свой монолог. — Так что и рот у тебя станет полный грязи. Какой-то тупой вопрос я тебе задал, ты так не думаешь? Джинджер, разумеется, в этот момент вообще ничего не думает, Тим же одной рукой потягивает его член, а на другую — наматывает его кишки. — По-моему, лучше всего было бы выебать обе дырки одновременно, — добавляет Тим. — Тебе же понравилось бы, да? Тебе же бы еще как понравилось, если бы я заткнул оба твоих грязных отверстия одновременно? Тебе же бы это больше всего на свете понравилось, правда ведь? Он сжимает и выкручивает член Джинджера еще раз, вытягивая из него реакции изумительного вкуса. — Да, Тим, — отвечает Джинджер, извиваясь на разделочной доске. — Да. Правда. Тим убирает руку и стирает слезы с его лица, облизывая пальцы. — Кончишь для меня? — спрашивает он, любовно разглядывая распотрошенного кальмара, лежащего перед ним. — Ты же кончишь для меня прямо так? Джинджер не сразу дает ему ответ. — Ну хватит, не надо сейчас плакать, — говорит Тим, поглаживая его по руке. — Я тебе потом дам хорошенько порыдать. Ты же кончишь, пока я вспарываю тебе брюхо? Ты же мне в этом не откажешь, Джинджер? — Блядь, — говорит Джинджер, трясясь и рассыпаясь. — Да, кончу. — Оближи, — говорит Тим, поднося руку ко рту Джинджеру. — Ты сейчас выебешь мою услужливую ладошку, а я тебе расскажу про одну из моих восхитительных идей. Джинджер вылизывает его ладонь, и Тим обхватывает его член ею, подталкивая его, чтобы он начал двигаться, и Джинджер так и делает, дергая бедрами. — Я уложу тебя на спину, чтобы голова свисала с кровати, — заговаривает Тим, рассматривая его растрескавшееся лицо и заглатывая его изломанное тело. — В задницу я тебе засуну дилдо. А сам буду ебать твой рот, пока ты лежишь там, раздвинув ноги. Как тебе для начала? Нравится? — Да, — говорит Джинджер и тоже смотрит прямо на него, преданно смотрит на него, падая прямо ему в пасть. — Мне нравится. — Круто, — ухмыляется Тим. — А потом я вытащу дилдо. И заткну им тебе рот. Дам тебе пососать дерьма, пока я буду ебать твою отвратительную жопу. Ты же согласен есть дерьмо? — Блядь, — стонет Джинджер. — Блядь, да. Согласен. — Отлично, — говорит Тим. — А потом мы опять устроим перестановку. Я снова затолкаю дилдо в твой поганый зад. И буду трахать твой грязный рот. И кончу в твою перепачканную глотку. Накормлю тебя твоим любимым блюдом, пока ты ерзаешь на хуе как полный идиот. Полностью тебя уничтожу. Великолепная же идея, разве нет? Ведь ты же хочешь, чтобы я тебя полностью уничтожил? — Боже, блядь, — говорит Джинджер. — Блядь, Тим. Да. Хочу. Его бедра начинают запинаться, и Тим перехватывает его охуенный член покрепче, впиваясь зубами в свою охуенную еду. — Просто замечательно, — говорит Тим. — Но тебе кончить я не дам. Я вытащу из тебя дилдо, когда кончу сам. И заставлю тебя и его облизать. И так тебя и брошу. Чтобы ты был всего лишь растраханной сливной трубой. — Боже мой, — всхлипывает Джинджер. — Господи, блядь, боже мой, Тим. Тим хохочет, вспарывая ему живот и потроша его, выворачивая его наизнанку. — Кончи для меня, Джинджер, — говорит он с полным ртом его кровоточащей плоти. — Скажи мне, что хочешь быть моей растраханной сливной трубой, и кончи для меня. Дай мне тебя сожрать. Дай мне тебя целиком, блядь, распороть. Джинджер кончает для него. — Я тебя люблю, Тим, — говорит он и кончает для него. — Я хочу быть твоей растраханной сливной трубой, Тим, — говорит он и кончает для него. — Делай все что хочешь, Тим, — говорит он и кончает для него, толкаясь в его услужливую ладонь, весь потный, лихорадочный, дрожащий всем телом и захлебывающийся плачем, распотрошенный, перемолотый зубами и такой красивый, абсолютно сломанный, сломанный Тимом и его жестокостью. Джинджер кончает для него, и Тим проглатывает его целиком. — Эй, Джиндж, — говорит Тим, закуривая. — А давай и правда так сделаем. Они лежат в кровати, Тим на спине, а Джинджер на нем. Они лежат в кровати, и Джинджер растекается по ней кальмарным студнем, а Тим переваривает его. Они лежат в кровати после того, как Джинджер кончает для Тима, а Тим находит свой собственный давно растаявший член и тоже кончает, кончает просто так, ни для кого, не для себя и не для Джинджера, так как оба они к тому моменту уже едва ли вообще присутствуют, оба они исчезли, уничтоженные термоядерным взрывом, уничтоженные Тимом. Они лежат в кровати после того, как Джинджер кончает для Тима, а Тим кончает просто так, ни для кого, и дает Джинджеру рыдать еще четырнадцать миллиардов лет. Они лежат в кровати после всего этого, и Тим раскуривает их третью сигарету на двоих. — Эй, Джиндж, — говорит он. — Давай и правда так сделаем. — Как? — переспрашивает Джинджер, поворачиваясь лицом к нему. — Ну, чтобы ты моей сливной трубой был, — улыбается ему Тим. Джинджер вздрагивает. — Блядь, — говорит он, с усилием сглатывая, а потом затягивается, когда Тим предлагает ему сигарету. — Ты что, до сих пор, блядь, меня жуешь? — Да нет, просто пальцы облизываю, — усмехается Тим. — Давай, просто скажи мне, ты бы мне реально позволил? Оцени великолепие моей идеи рационально, раз уж ты теперь пришел в себя. Ну, относительно пришел. — Иди нахуй, — говорит Джинджер и медленно переворачивается, хватая бутылку пива и делая несколько глотков. — Пиздец какой-то. Ебанутая идея. — Слишком унизительно? — интересуется Тим, выхватывая бутылку у него из рук. — Мне что-то самому захотелось попробовать, так что, наверное, и правда слишком. Блядь, да я бы от счастья просто сбрендил, если бы ты меня в сливную трубу превратил. Ну, если бы ты мог что-то такое со мной провернуть. И если бы я увлекался поеданием собственных экскрементов так же сильно, как ты. — Блядь, господи, — опять трясется Джинджер. — Ты ведь и правда до сих пор меня жуешь. Тебе что, блядь, не хватило? Тим смеется и вылизывает его рот, до краев набитый идиотскими вопросами. — А мне могло хватить? — спрашивает он. — Ты точно в своем уме? Джинджер тоже смеется, и голос у него ломается. Как и он сам. — Блядь, — произносит Джинджер, несколько раз икая. — Ладно. Если ты хочешь, я… Блядь. Зачем ты меня спрашиваешь-то? Разумеется, я тебе все позволю. Я, блядь, реально просто растраханная сливная труба. — Ага, — говорит Тим, запихивая ему в рот сигарету. — Ты моя растраханная сливная труба. Ты мое самое замечательное ебаное желе. Ты моя драгоценная еда. И я тебя пиздец как люблю за это. — Иди нахуй, — говорит Джинджер, выдыхая несчастный дым. — Иди нахуй, Тим. — Но мы сначала внесем в эту аранжировку некоторые изменения, — невозмутимо продолжает Тим, притягивая его к себе. — Превратим ее в миленькую, слащавую, сахарную еблю. Откормим тебя для моего следующего пира. От тебя уже только косточки остались. — Господи, — вздыхает Джинджер, все же прижимаясь к нему и обхватывая его своими незаконными ласковыми щупальцами. — Ты вообще серьезно? Как это… Как эта омерзительная, блядь, хуйня… Как она может быть милой? Тим мягко смеется, зарываясь мордой в волосы Джинджера. — А ты меня недооцениваешь, — говорит он. — Давай я тебе все расскажу. Во-первых, разумеется, я дам тебе кончить. — Да? — неуверенно переспрашивает Джинджер. — Конечно, — фыркает Тим. — Зачем мне не давать тебе кончать? Я больше всего на свете обожаю, как ты кончаешь. Я твоими оргазмами как сокровищами дорожу. Я им, блядь, поклоняюсь. — Ну ладно, — говорит Джинджер. — С-спасибо. — Всегда пожалуйста, — ухмыляется Тим. — А еще я буду трахать твои аппетитные отверстия поаккуратнее. Ну, по большей части. И еще расскажу тебе, что именно я люблю в твоих перемазанных, вонючих дырках. Может, я даже выберу более вежливые слова. — Хорошо, — говорит Джинджер. — Блядь, все равно ведь ебанутый пиздец какой-то. — Разумеется, пиздец, — говорит Тим. — А еще я потом обе дырки поцелую. Я выебу тебя в рот, пока ты будешь лежать там с дилдо в заднице, а потом выебу тебя в жопу, пока ты будешь слизывать с дилдо свое дерьмо, а потом я засуну его обратно в твою паршивую дырку и кончу тебе в глотку. А потом ты спустишь в мою и посжимаешься на дилдо для меня. А после этого я поцелую и твой грязный зад, и твой мерзкий рот. Слижу все твое изумительное говно с тебя. Так что ты будешь моей растраханной сливной трубой, но, знаешь, вроде как нежно и глубоко любимой. — Боже, Тим, — говорит Джинджер, затапливая тело Тима своей вздрагивающей плазмой. — Ты же, блядь, реально ненормальный. — В следующие выходные так все и сделаем, — говорит Тим, укрывая их обоих одеялом. — А пока давай спать. В следующие выходные они так все и делают. Тим укладывает Джинджера на кровать, и его голова свисает с нее, Тим разводит Джинджеру ноги и говорит ему держать их так, он быстро растягивает его и запихивает стеклянный дилдо ему в задницу, пока Джинджер просто стонет, не переставая. Тим тушит сигарету и ебет Джинджера в рот, стоя босиком на полу и нависая над ним, словно башня, медленно покачивая бедрами и толкаясь внутрь, рассказывая Джинджеру все, что только может, про его мягкие, теплые губы, которые он так любит ощущать на своем члене, и про его мягкий, теплый, услужливый рот, который он так любит набивать дерьмом Джинджера, и про его подрагивающее горло, которое непременно надо когда-нибудь просто разорвать зубами, а пока же — надо трахать так, чтобы Джинджер говорить не смог, Тим смотрит на его потное, трясущееся, жалкое тело, разложенное на кровати перед ним, и на его красивый, подергивающийся член, на его костлявые колени и его руки с побелевшими костяшками, он смотрит на его подрагивающее горло, которое непременно надо когда-нибудь просто разорвать зубами, а пока — пока он его трахает, довольно-таки осторожно, рассказывая Джинджеру все про плутоний, расщепляющийся у него в груди, и все про кровь, переполняющую ему рот, Тим трахает его, говоря ему, что ничего на свете не может сделать его более счастливым, говоря ему про свою ебаную любовь, говоря ему чистую правду. Тим вынимает член изо рта Джинджера и устраивает перестановку, сам подхватывая и раздвигая ноги Джинджера, медленно покачивая бедрами и толкаясь в него, рассказывая Джинджеру все, что только может, про его тугую, скользкую, проблемную дырку, в которую он так любит запускать язык, член и пальцы, все про его теплую, услужливую дырку, полную жидкого поноса, над которой он просто обожает издеваться, Тим трахает его, рассказывая ему все, что только может, про его жалкое спотыкание, без которого он не согласен жить, все про то, как он лежит перед ним с раскинутыми ногами и терпит, окатывая Тима эйфорией, Тим трахает его и смотрит на его тело, промокшее насквозь, трясущееся, рассыпающееся пылью тело, разложенное на кровати перед ним, и на его красивый всеми позабытый член, на его грудную клетку, в которую он никак не может перестать совать свои безжалостные руки, и на его подрагивающее горло, которое Джинджер трахает дилдо, испачканным его собственным дерьмом, трахает и стонет, сжимаясь и пульсируя на члене Тима, Тим смотрит на все это и говорит ему про свою ебаную любовь, он говорит ему, что хочет сожрать его целиком и что ему всегда будет мало, Тим чувствует себя таким счастливым, Тим искренен в своем блаженстве, Тим тонет в эйфории. Тим вынимает член из задницы Джинджера и устраивает еще одну перестановку, выдергивая дилдо из дрожащей, сдающейся руки Джинджера и запихивая его обратно ему в дырку, он усаживается на него и придерживает ему голову, расчесывая волосы пальцами и вытирая слезы с его лихорадочного лица, он сидит на нем и не может произнести ни слова, и термоядерные взрывы перекрывают доступ кислорода в его легкие, они не выпускают единицы речи на свободу, он смотрит на Джинджера, не отрываясь, с нежной акульей улыбкой на лице, он смотрит на то, как Джинджер слизывает свою грязь с его члена, как он подхватывает его своими мягкими, теплыми, перепачканными губами, как он открывает свой услужливый говноедский рот, как он открывает его для него со стоном изумительного вкуса, он смотрит на него, любуясь тем, как Джинджер тоже смотрит на него, не отрываясь, с пугающим, жутким, леденящим восторгом на лице, с напрочь ебанутым благоговением, с противозаконной, блядь, любовью и с привязанностью, Тим забирает все это у него и кончает ему в глотку, трахая его так, что он не сможет говорить. Тим вынимает свой член еще раз, исчерпанный до дна и умирающий от голода, Тим почти падает, как мертвая, выпотрошенная, радиоактивная акула, Тим вынимает свой член еще раз и перехватывает дилдо, требуя, чтобы Джинджер показал ему, на что он годен, Тим смотрит на его растопленное, раскрошившееся тело, разложенное на кровати перед ним, и на то, как он извивается на дилдо, нелепыми движениями трахая себя и вздергивая свои запинающиеся бедра, перенапрягая ноги, Тим смотрит на его подергивающееся горло и на его ходящую ходуном грудь, и на его красивый, раскачивающийся член, Тим забирает его в рот, отсасывая ему, и он кончает, Джинджер кончает, как уникальный экземпляр, которым он, без сомнения, является, Джинджер изливается, и Тим глотает его сперму, глотает его хриплые, едва слышные слова, его страшные признания в любви, которые тоже бьют из него ключом, Тим заглатывает его целиком, пожирая его пульсирующую дырку и слизывая с нее его дерьмо, пожирая его стонущий рот и слизывая дерьмо и с его губ, пожирая его вместе со всей его спермой и всеми его стонами, вместе со всем его дерьмом и всем, чем он является, Тим пожирает его, любя его, Тим ломает его своей добротой. Глава шестнадцатая, в которой модельные уравнения вида «хищник — жертва» решаются при помощи творческого подхода без всякого использования дифференциальной алгебры — Кстати, — говорит Тим, заглядывая в ванную комнату, посреди которой голышом торчит Джон, торчит — и с энтузиазмом отсасывает зубной щетке. — Все время забываю тебе сказать. — Мфшто? — спрашивает Джон с полным ртом зубной пасты. — Тут у нас открылся японский ресторан, в который мы все просто обязаны сходить, — отвечает Тим, ухмыляясь как придурочный и не в состоянии перестать. — Пфочшему? — снова спрашивает Джон, а потом, наконец, выплевывает зубную пасту. — Почему? — Потому что они там акулу подают, — с готовностью поясняет Тим. — Сколько раз я должен тебе говорить? — возмущается Джон, набивая свой симпатичный, до блеска вычищенный рот великолепным, хоть и лишенным соли, завтраком Тима. — Не буду я есть ебаную акулу. Мерзость, блядь, какая-то. — Да это же опять история с селедкой, — говорит Тим, залпом допивая кофе. — Давай уже. Все тебе понравится. — Нет! — Ну давай, — настаивает Тим. — Нам надо наконец-то вовлечь тебя в наш больной на голову метафорический каннибализм. — Господи, — продолжает пыхтеть Джон. — Давай, — повторяет Тим. — Ты сможешь полюбоваться, как я Джинджера с ума свожу, даже к нему не прикасаясь. Я его кальмарами накормлю, и он станет весь жалкий и отрастит себе стояк, блядь, до небес. Ну и так далее. Ты разве втайне не надрачиваешь на то, как он для меня мучается? — Отвали, — упорствует Джон. — Ты мне, блядь, еще спасибо должен сказать за то, что я вообще тебе эту твою ебанутую хуйню творить позволяю. — Спасибо, — говорит Тим. — И давай. Ты сможешь меня нашинковать, как тебе уже целую вечность хочется. Поиздеваться надо мной своим гнусным, блядь, хихиканьем. И у меня член вообще гнуться перестанет. Ну и так далее. Разве ты в открытую не надрачиваешь на то, как я для тебя мучаюсь? Джон гнусно хихикает. — Так-то лучше, — говорит Тим. — Малолетний, блядь, садист. Джон показывает ему язык. Тим же просто закуривает. — А в завершение всего я еще беззаботно на двух ваших хуях попрыгаю, ладно? — добавляет он. — Размажу Джинджера по стенам. А ты сможешь разнести ко всем чертям мою отвратительную дырку и всласть пообзываться. Ну и так далее. Джон натягивает задумчивое выражение лица. — Что, все еще мало? — спрашивает Тим. — Блядь, какой же ты жадный, хвала тебе, о всемогущий. Грязные трусы? Уродливый тортик? Часами слушать твой ебаный блюграсс? — Ладно, — говорит Джон. — Хорошо. — А что именно-то? Джон смотрит на него, прищурившись. — О, — усмехается Тим. — Все и еще чего-нибудь вдогонку? Да запросто. Избалованный ты уебок. Они едут в новый японский ресторан, где подают акулу, три дня спустя, и Тим звонит туда заранее, чтобы организовать для них отдельную комнату, ожидая безудержного разврата и ничуть не ошибаясь, мудро применяя свои способности к предсказанию будущего, а по прибытию заказывая целую кучу всякой странной поебени — танцующую каракатицу для себя, чернильную пасту с кальмарами для Джинджера и сашими из акулы для Джона — и таращась на парочку придурков с безумной улыбкой на лице. — Иди сюда, — говорит Тим и притягивает Джинджера к себе, поднимая вилку. — Открой свой бестолковый рот. Джинджер тихо стонет, но следует его указаниям, давая Тиму набивать свой бестолковый рот кольцами кальмара и посасывая его пальцы, вздрагивая и шумно дыша, Тим же шепчет ему прямо в ухо, выражая свою безграничную любовь и делая это очень откровенно, подробно поясняя, что же именно он имел в виду. — Блядь, — охуевая, произносит Джон, и судорожными глотками выдувает целый стакан воды. Джинджер вздрагивает и замирает на секунду. — Эй, — говорит Тим. — Никто тут никого не осуждает. Ну, то есть, тебя тут никто не осуждает. — Я… — начинает было Джинджер. — Ты просто всех до полного умопомрачения заводишь, — говорит Тим. — Джон, у тебя же уже вовсю стоит, ведь так? — Блядь, — повторяет Джон. — Да. — Охуенно, — говорит Тим. — Давай, кальмар. Пожуй себя еще немного для меня. А Джон потом будет на это у нас за спиной дрочить. — Господи, — ноет Джон. — Тим, — стонет Джинджер. — Блядь, — ухмыляется Тим. Он наблюдает, как парочка придурков облизывает друг другу физиономии, когда от кальмаров ничего не остается, и Джон обнимает позорные ошметки того кальмара, который все еще сидит вместе с ними за столом, Джон говорит ему, что он такой классный, говорит ему, что любит его, пиздец как любит, и показывает веские тому доказательства, и гладит те, которые кальмар держит у себя в штанах, Тим же просто заливает глотку пивом, а что до его хуя, то он, как Тим и предсказывал, восхитительным образом вообще не гнется. — Так, ладно, хватит этих ебучих обнимашек, — объявляет он через какое-то время. — Я тоже хочу, чтобы меня сожрали. Открывай свой милый ротик, Джон. Джон отпускает Джинджера и свой любимый инструмент, а Джинджер присваивает себе пиво Тима и хлюпает носом, сам же Тим подхватывает палочками ломтик сашими и протягивает его Джону, гадко ухмыляясь. — Я же от этого не отравлюсь, нет ведь? — спрашивает Джон, подозрительно разглядывая тонко нарезанное филе. — Оно же сырое. Тим закатывает глаза. — Заткнись и жуй уже, — настаивает он. — Трусливый ты, блядь, хищник. — Иди нахуй, — говорит Джон, а потом все же дает ему набить свой милый ротик акульим мясом и через несколько секунд принимается стонать, громко и самозабвенно, и звук этот никак не облегчает изнывающую участь Тима, а еще через несколько секунд Джон просто вырывает у него из рук тарелку и принимается заталкивать в себя метафорическую плоть Тима вполне самостоятельно. Тим закидывает руку на плечи Джинджера. — Ты только посмотри на него, — говорит он. — Боже, я так им горжусь. Джинджер мягко смеется. — Можно мне попробовать? — спрашивает он. — Чего? — Можно мне попробовать сашими? — Нет, ты что, — говорит Тим, искренне возмущаясь. — Так нельзя. Пищевую цепочку надо уважать. Это я тебя жру, Джинджер. Нихуя не наоборот. — Иди ты, — говорит Джинджер, и голос его слегка ломается, и этот звук тоже не облегчает кровожадную участь Тима. — Я просто хочу попробовать рыбу. — Дай ему, блядь, попробовать, — говорит Джон. — Она просто охуенная. — Как скажешь, — отзывается Тим, склоняя голову и усмехаясь. Так что Джинджер тоже познает вкус метафорической плоти Тима, и Тим говорит ему не раздуваться уж слишком сильно по этому поводу, иначе он сам у себя из ушей полезет, так что Джинджер давится ебаными сашими и заходится смехом, а Джон ничего не понимает, но все-таки швыряется в Тима грязными салфетками, Тим же просто отбирает у него последний ломтик и, прожевав, всецело соглашается с Джоном в его оценке качества акулы. — Сколько раз я должен тебе говорить? — спрашивает Тим, отпихивая от себя руки Джона. — Она не живая. И это каракатица. — А почему она тогда дергается, блядь? — Джинджер, пожалуйста, преподай ему урок ебучей биологии, — вздыхает Тим. — Этот высший хищник тут, если что, с голоду умирает. Так что Джинджер рассказывает Джону все, что только знает, о нервных окончаниях, пока Тим набивает себе рот каракатицей, которая точно не жива и точно не кальмар. Когда он сам превращается в акулу, которая все-таки мертва, а вторая часть его плана завершается, когда он падает на кровать, выплевывая свой роскошный грязный кляп, выебанный на совесть и оскорбленный в лучших чувствах, в очередной раз успешно напомнивший Джинджеру, что же он из себя представляет, несмотря на свою полную неспособность говорить, и обкончавшийся как ненормальный на двух хуях, когда он валится замертво, но все-таки выкуривает свою посткоитальную сигарету, он сует себе в рот еще одну и обращается с очередным дельным предложением к дымящейся куче конечностей, обхватывающих его с обеих сторон, и Джон возражает ему, вереща, что никакая он, блядь, не креветка, и требуя уже прекратить его так называть, а Джинджер начинает сомневаться, что креветочные бургеры — это такая уж хорошая идея, но быстро затыкается, так как Тим снова объясняет ему, что повар здесь не он, а затем, три дня спустя, предоставляет ему мягкие, сочные, охуительные доказательства, которые он сооружает для них троих на кухне дома с темной комнатой и языческим, блядь, храмом, и все они втроем набивают себе рты метафорической плотью Джона, постанывая и предаваясь блаженному каннибализму. Глава семнадцатая, в которой запутанные концепции обдумываются в довольно-таки странном месте — Тоже с нами хочешь, да? — усмехается Тим, доставая тарелки. — Распутный, жадный ты уебок. Я так и знал, что тебе тоже сразу же это понадобится. — Иди нахуй, — говорит Джон. — Я до сих пор поверить не могу, что ты реально его туда потащил. Тим фыркает. — По сравнению со всем остальным, что я тоже сделал, это вообще хуйня, — говорит он, ставя чашки на стол. — Нет, ну правда, что в этом такого-то? — Ты заставил его дрочить перед посторонними людьми, — говорит Джон. — Ты заставил его надеть ебучие зажимы. Тим ухмыляется. — Блядь, а охуенно же было, — говорит он, раскладывая завтрак по тарелкам. — Он весь извелся. Ебаное ерзающее желе. — Блядь, заткнись, — говорит Джон, пытаясь стянуть помидор черри из миски. — И ты бы его тоже заставил все это делать, да только у тебя кишка тонка, — говорит Тим, отпихивая его загребущую руку. — Но ты всегда можешь пойти с нами и вздрочнуть на то, как я вытворяю этически сомнительные вещи, чем ты постоянно, блядь, и занимаешься. Пойдешь? Джон все-таки умудряется стянуть помидор и кидает его в него. Тим ловит его в полете и запихивает себе в рот. — Я даже не буду мешать тебе думать, что твоя совесть чиста, — говорит Тим. — Я даже пальцем твои иллюзии не трону. — Иди ты, — говорит Джон и отпивает кофе из его чашки. — Я ничего такого делал, это все ты. Я не хочу его ни к чему принуждать, понятно? — Ага, ты просто думаешь, что он классно выглядит, я знаю, — говорит Тим, закуривая. — Особенно когда я его заставляю зажимы-то надеть. Джон принимается было хихикать, но потом прикусывает нижнюю губу. Высокоморальный, блядь, садист, думает Тим. — Так что, пойдешь с нами или нет? — спрашивает он. — Ты уже довольно много гораздо более нездоровой хуйни повидал. Давай еще немножко тебя развратим. И заодно разъебем хорошенько. Ну, знаешь, хуев напихаем в твой жадный рот и все такое. — А в твой? — с совершенно бесполезным вызовом в голосе интересуется Джон. — И в мой тоже, разумеется, — кивает Тим. — Меня тоже всенепременно надо разъебать. Но, возможно, не настолько основательно, как в прошлый раз. А то мне кажется, что мои яйца всмятку Джинджера еще больше выбили из колеи, чем то, что ему пришлось кончать у всех на виду. — Ну ладно, давай пойдем, — говорит Джон. — Если Джинджер согласится. Тим усмехается. — А от него согласия не требуется, — говорит он. — Но ага, он еще как согласится. Суицидальный, блядь, кальмар. — Ничего он не суицидальный, — возражает Джон, когда Джинджер собственной персоной медленно заплывает на кухню, таращась по сторонам и выглядя избитым, хотя в этот раз он вполне цел. — Это ты, блядь, суицидальный. — Держи, — говорит Тим, запихивая Джинджеру в рот сигарету. — И садись уже. У меня для тебя новости. — К-какие? — неуверенным тоном спрашивает Джинджер, затягиваясь. — Тот секс-клуб, где я тебя в эти выходные буду размазывать по стенам… — говорит Тим. Джинджер вздрагивает и облизывает губы. — Джон тоже с нами туда пойдет, — объявляет Тим, подмигивая ему. — Как ты, уже воодушевлен? Ебаная еда, думает Тим, разглядывая его подрагивающее горло. — Иди нахуй, — говорит Джинджер и переводит взгляд на Джона. — Ладно. Хорошо. — Ну и заебись, — говорит Тим. — А теперь давайте, начинайте уже жрать. Мне через двадцать минут выходить надо. В секс-клубе Тима разъебывают гораздо основательнее, чем в их с Джинджером первый визит туда, хотя и совершенно иным образом. Тим остается таким же голодным, как и был. Тим давится сахаром вместо того, чтобы пожирать сочащееся кровью мясо. Тим приводит парочку тупых придурков в тускло освещенное заведение и устраивает им тур, и Джон увлеченно тыкает пальцем во все подряд, а Джинджер краснеет как свекла, несмотря на то, что он уже видел большую часть того, во что Джон так увлеченно тыкает пальцем. Тим тащит парочку тупых придурков на диванчики, когда у всех них встает достаточно крепко. Тим бесконтрольно заливается слюной, когда Джинджер начинает раздеваться, следуя его указаниям, едва заметно вздрагивая и время от времени поглядывая на Джона, Джон же опять уведомляет его, что все в порядке, что он любит его и что все это реально классно. Тим получает неожиданный щелчок по своему уродливому кровожадному носу несколько секунд спустя, когда Джинджер заканчивает раздеваться, а Джон, по всей видимости, решает, что все это не только реально классно, что все это классно просто чересчур и не присоединиться к происходящему вряд ли возможно, Джон спешно сбрасывает с себя свои перья и тянет перепуганного кальмара целоваться, тянет его на диван, тянет его прочь от Тима, Джон стягивает у Тима его ебаную еду, и Тим задумывается было, не стоит ли устроить по этому поводу революцию, но потом просто усмехается, и его настроение улучшается словно по велению волшебства, которое точно существует между ними троими, и он наблюдает за бестолковыми стонущими и целующимися придурками, он смотрит, как они трахаются прямо рядом с ним, полностью забывая о нем, как Джинджер запихивает в Джона свои пальцы, пока Джон трогает его член, как они оба краснеют и задыхаются, как Джон забирается на Джинджера верхом и скачет на нем, в отличие от Джинджера не стесняясь собственного удовольствия и собственной распущенности, вполне ей обладая, а лишенный же ее Джинджер таращится на Джона с нежным выражением лица, плескаясь в растопленном шоколаде со спокойствием в душе, он возрождается, создаваясь заново, снова собираясь в нечто целое, он таращится на Джона и Тим знает, что он счастлив. Тим смотрит, как бестолковые целующиеся стонущие придурки трахаются прямо рядом с ним на диване, в тускло освещенной комнате, полной незнакомых им людей, и все они втроем полностью забывают об этом факте, и парочка придурков целиком погружается друг в друга, а Тим теряется и тонет возле них, Тим теряется и тонет в них, плескаясь в океане, в котором ему почему-то до сих пор позволяют плавать. Тим смотрит, как бестолковые целующиеся и стонущие придурки трахаются прямо рядом с ним и кончают один за другим, Тим следует товарищескому духу и на скорую руку прикладывает усилия, чтобы присоединиться к ним, спуская себе в штаны. Тим смотрит, как бестолковые целующиеся стонущие придурки обмениваются признаниями в любви, которая будет длиться вечно, как они выдыхают свои вполне человеческие чувства друг другу в рот, он сидит там, маринуясь в собственной сперме, как самый ебанутый индивид среди них троих, как самый ебанутый индивид во всей комнате и, быть может, мире, он чувствует глубокую вину за это, за это же он чувствует непередаваемую гордость. Тим отводит парочку совершенно, абсолютно безмозглых полуебков, которые тоже чувствуют глубокую вину за то, что так нагло его бросили, в другое тускло освещенное заведение и отплясывает там вместе с ними приблизительно четырнадцать миллиардов лет, отравляя их своей смертоносной радиацией, он топит их в их собственной крови, в обоих разновидностях своей любви, ни одна из которых даже и близко не является человеческой, он обнимает их, а они обнимают его, он подвешивает их воздухе и сам зависает в нем вместе с ними, и щекотный, мохнатый шарф Джона затягивается вокруг трех их шей, словно петля. Неделю спустя Тим наконец получает возможность пообедать. Тим опять отводит парочку безрассудных идиотов в тускло освещенное заведение и в этот раз все же заставляет Джинджера делать то, что Джон ни за что бы не стал, потому что не то чтобы он действительно хотел, потому что не то чтобы у него тоже не было моральных ориентиров, ведь они есть, пусть теперь и напрочь сбитые стараниями Тима. Тим заставляет Джинджера раздеться и говорит ему растягивать себя, стоя перед ним на коленях, и Джинджер так и делает, таращась на него с противозаконной верностью в глазах и искоса поглядывая на Джона со своими маразматичными сомнениями на лице, он подставляет Тиму это свое безмозглое лицо, и Тим бьет его по нему, Тим бьет его, пока он не начинает плакать, Тим усаживает его на себя, и Джинджер прижимается потной спиной к его груди и ерзает на нем, и старые, негостеприимные, отталкивающие кости Тима не предоставляют ему никакой поддержки и никакого удобства, а сам Тим позволяет ему лишь утешение смотреть на миловидное лицо Джона, Тим заставляет его кончить, и он кончает как полный идиот, выгибая свою спину с противоестественными позвонками, пока Тим тянет его за волосы и рассказывает ему о мыслях, которые эта биологическая несостыковка порождает в нем, проглатывая нелегальные ответные стоны Джинджера, Тим заставляет его скакать на нем, пока не кончает сам, он дергает его полусъеденное тело вверх и вниз, проглатывая признания в любви, которые бормочет Джинджер, и предлагая ему свои, Тим заставляет его помочь и Джону, он заставляет его отсосать ему, разрушить его и вовлечь в это преступление, Тим делает все это и смиряется с собой, он смотрит на парочку совершенно, абсолютно безмозглых полуебков, которые таращатся на него со слезами на глазах и противоправными, непозволительными улыбками, принимая его таким, какой он есть, и позволяя ему творить бесчинства в океане, они смотрят на него, такие бестолковые и невероятно красивые, а Тим чувствует мучительную вину, Тим точно, без сомнений, знает, что виноват, Тим весь переломан, до основания, Тим собран обратно в нечто целое, Тим счастлив, Тим тонет в эйфории, Тим с ними был и есть и останется чудовищем, и для них — он глубоко любимое чудовище, для них, если ему так повезет, он был и есть и будет искренне любящим чудовищем. Глава восемнадцатая, в которой само пространство изменяет свою конфигурацию — Въеби мне, — не без труда выдавливает из себя Тим, поднимая голову с подушки и пялясь мутными глазами на прекрасное хмурое лицо Джона, чувствуя себя акульим желе, которое помешивают в котелке, потным, задыхающимся желе, которое скоро и вовсе испарится, сокрушенное божественно жестокими руками Джона. — Блядь, въеби мне хорошенько. Разруби меня на части. Разнеси меня к хуям. Просто размажь меня. Джон прикусывает губы и довольно-таки неуклюже бьет его по лицу несколько раз, вытягивая из него позорный стон и последующий зубодробительный оргазм, и Тим извивается перед ним с задранными, широко расставленными ногами, сжимаясь вокруг его руки и корчась на матрасе, изнывая и чувствуя себя нарезанным на ебаные ломтики. — Господи, какой же ты охуенный, — говорит он, и голос его звучит незнакомо, а его еще более посторонние, бессильные конечности безвольно падают на кровать. — Давай, трахни меня. Выеби мою омерзительную дырку. Джон хныкает через зубы, переворачивая его отработавшие свое, истощенные останки без всякой помощи от их изумительно растянутого, развороченного обладателя, и действительно ебет его омерзительную дырку, спуская в нее через несколько секунд, трясясь и наваливаясь на него, вжимая его мордой в подушку и беспрестанно матерясь, направляя свой обычный пиздеж про анальное уничтожение на Тима и в кои-то веки описывая реальность достоверно. — Ты божество, Джон, — объявляет Тим, целуя исключительные, небесные пальцы Джона и раскрывая пасть, чтобы принять в нее сигарету, с непередаваемым чувством благодарности. — Я тебе вечно поклоняться буду. — Отъебись, — говорит Джон, укладываясь рядом с ним и раскрывая свой рот, чтобы набить его шоколадом. — Я требую компенсанции за то, что мне опять пришлось смотреть на твою поганую задницу. — Хм, — хмыкает Тим. — Дай-ка я угадаю, ты хочешь, чтобы мы и твою чудесную лакомую дырочку в щепки разнесли. Джон хихикает. — Ну ладно, — говорит Тим, выдыхая дым. — И еще три дня Доброго Тима. — Блядь, — ощеривается Тим. — Ты обо мне как о бабле на валютной бирже говоришь. Охуенно просто. Два дня. — Три дня. Ты только что сказал, что я божество. Три дня. — Жадный уебок, — говорит Тим. — Три дня, но твое любимое двойное проникновение мы провернем по-моему. Джон подозрительно разглядывает его несколько секунд. — Это как? — Ну, я тоже хочу хоть раз бездельником побыть, — говорит Тим. — Я хочу валяться себе на спине и любоваться на твоего кончающего внутреннего демона и его обретенную свободу. — Нет уж, — возражает Джон. — Джинджер испугается. — А Джинджеру тоже нихуя делать не придется, — говорит Тим. — Ты сам будешь двигаться. — Я… Я так не смогу, — неуверенно произносит Джон. — Мне же больно будет. — Ага, — кивает Тим. — Иди нахуй, — говорит Джон, показывая ему язык. — Знаешь, для чувака, который трахается с наглой садистской тварью, одержимой мыслями об убийстве, ты как-то маловато пиздюлей отхватываешь, — говорит Тим, хватая его за нос. Джон отпихивает его руку в сторону, звонко шлепая по ней. — Давай, — настаивает Тим. — Будет здорово. Очень похабно. И я тебе, разумеется, помогу. И мы с тобой побратаемся в связи с нашим общим опытом и все такое. Тебе пиздец как понравится. — А ты для меня потом свою мерзкую мясную хуйню приготовишь? — спрашивает Джон. — Запросто, — говорит Тим, щедро оскаливаясь. — Тогда ладно, — соглашается Джон и облизывает губы. — Договорились. А теперь давай уже обниматься. Тиму приходится хорошенько постараться, чтобы хоть раз побыть бездельником. Для начала, ему приходится провести множество ненаучных экспериментов, чтобы определить, за сколько часов до начала процесса разрушения вредных гитарных задниц ему и Джинджеру придется подрочить, чтобы они не обкончались себе прямо в штаны, пока Тим будет растягивать чудесную лакомую дырочку Джона, но чтобы они все же кончили сразу после него, ведь в противном случае он ни за что не останется торчать на их хуях и будет верещать, а Тим намерен довести дело до конца, Тим объясняет Джону, что именно оргазм всех троих участников и является важнейшей частью двойного проникновения, и настаивает, чтобы именно его они и добивались, и через некоторое время Джон ему внимает, не без того, впрочем, чтобы потребовать с него уже не три, а целых пять дней Доброго Тима за то, что он был таким услужливым. Затем, после сбора и обработки необходимых данных, ему приходится слушать нытье Джинджера, ведь Джинджер нисхуя принимается рассказывать ему, что он ни в коем случае не хочет сделать Джону больно, как будто Тим в этом когда-либо, блядь, сомневался, Тим говорит ему, что и не сделает, Тим говорит ему, что он точно не сделает ему слишком больно, и Джон даже немного помогает ему убедить сомневающегося кальмара, но последний гвоздь в крышку гроба все же забивает сам Тим, советуя Джинджеру унять свою зависть и добавляя, что если ему так уж невтерпеж, он может и его тугое дерьмовое отверстие набить ебучими хуями, да не двумя, а тремя, и прямо в следующий раз, когда ему приспичит перекусить, и Джинджер вздрагивает и говорит, что он ничего такого не имел в виду, а Джон посылает Тима нахуй и обнимает Джинджера, перешептываясь с ним, пока Тим отмывает контуженные, липкие, засыпанные крошками дилдо. Затем, когда оба ни в чем не повинных хуя сверкают чистотой, готовые к использованию, ему приходится растягивать ими Джона, прежде чем он соизволит наконец усесться на их изнывающие приборы, и он растягивает Джона, бормоча себе под нос и истекая смазкой на полу, думая, что он ведь точно ошибся в своих расчетах, и гадая, выдастся ли это исключительное, ленивое и расслабленное событие еще раз, Джинджер же обнимает Джона, утешая и успокаивая его, рассказывая ему о том, что Тим хочет сделать с ним самим, чтобы Джон не обкончался прямо там на месте, и Тим чувствует невыносимый стыд и чрезвычайную гордость, слушая притчи о своих собственных воображаемых прегрешениях, а Джон хныкает и всхлипывает, ерзает и стонет, Джон говорит Джинджеру, что любит его, а Тиму, что он больной мудак, он приводит вселенную к коллапсу, издавая звуки, которым Тим не может подобрать названия, но может — и с легкостью — вытянуть из него, звуки, которые Тим так любит слушать. И только после этого у него наконец получается прилечь и хоть немного побездельничать, и он ложится, перехватывая свой член безжалостной ладонью, а вместе с ним и член Джинджера, и пихает Джона, чтобы он уже сел на них и перестал тянуть резину, а Джинджер трясется за спиной у Джона, но в кои-то веки приносит пользу, придерживая Джона за плечо и протягивая Тиму щупальце помощи, направляя их члены в дырку Джона, Джон же таращится на Тима, Джон выглядит просто невероятно, Джон охуевает напрочь, опускаясь на них и вновь разнося универсум в клочья, добившись успеха в стоявшей перед ним задаче. Впрочем, в отъявленного лоботряса Тим не превращается и тогда, и Джинджера тоже никто не освобождает от долга службы. Тим осторожно вздергивает бедра вверх, а Джинджер медленно покачивает своими, Джон же ерзает на них обоих, и ерзает он просто идеально, но неуверенно, и все же Тим приветствует его внутреннего демона через несколько секунд и заводит с ним дружескую беседу, он рассказывает Джону, как сильно ему нравится, когда они насаживают его самого на шампуры, как сильно, безумно ему нравится, когда Джон нагибает его своими разгневанными руками и стирает его дырку в порошок своими яростными толчками, когда Джон плюется оскорблениями, запачкивая свой милый сладкий ротик и превращая происходящее в что-то поистине достойное всяческих восторгов, он восхваляет Джона за его готовность быть личным живодером Тима и за его талант в этом нелегком деле, и Джон дрожит всем телом, сначала отрицая каждое утверждение Тима и мотая головой, а потом поддаваясь зашкаливающим гневу и возбуждению, Джон выглядит так, как будто он обкончается сию секунду и заодно его удушит, наглядно доказывая каждый тезис Тима лучше него самого и действительно кончая, изумительно кончая, извиваясь на их членах и вымученно постанывая, пока мраморная статуя его тела рассыпается, обнажая обсидиан, таящийся внутри, так что Джинджер вскоре следует за ним, затапливая его нежной кипящей плазмой и своей любовью, поддерживая его трясущимися щупальцами, пока Тим вдалбливается, ничуть не сдерживаясь, в его дырку снизу еще несколько секунд, и Джон шипит ему на ухо, что он его на куски разрубит, что он разнесет его к хуям, что он его по стенам размажет и бросит высыхать на них за это, он ему отомстит и сделает из него сашими, а Тим хохочет в голос и обещает ему, что будет ждать этого благословенного дня с термоядерным трепетом в груди и острым ножом в руке, острым ножом, который он сам ему к такому случаю прикупит. — Почему мы этого хотим? — переспрашивает Тим довольно-таки длительное время спустя, усмехаясь и пыхтя дымом, возлегая на кровати возле разговорчивых и чрезмерно ласковых останков двух тел, он задает этот вопрос, пролежав там, рядом с ними, вечность, пыхтя дымом и слушая их перешептывание, не обращая никакого внимания на их дискуссии, пока они не приняли интересный оборот, пока Джинджер вновь не выразил свое сдержанное, стеснительное желание подвергнуться тем самым анальным пыткам, которыми недавно наслаждался Джон, пока Джон вновь не попросил у Тима достичь как-нибудь этой невозможной цели, держа счастье Джинджера в уме, и когда это произошло, Тим вновь заявил, что он бы с радостью, да только он не знает, как это провернуть с имеющимся Джинджером, вот если бы этого Джинджера можно было заменить на Джинджера из другой вселенной, из той вселенной, которая устояла перед звуковым сопровождением Джона, из той вселенной, в которой Джинджер понял, зачем задницы вообще нужны, будучи несколько моложе и при других, менее напряженных обстоятельствах, из той вселенной, в которой Джинджер не спускает в ту же секунду, как бессердечные пальцы Тима забираются в него, из той вселенной, в которой Тим его не сломал, Тим объясняет это все, и Джон посылает его нахуй, и Джинджер тоже, а Тим никуда не идет и вместо этого недоумевает вслух, вопрошая, на кой хрен все это Джинджеру вообще сдалось, и добавляя, что его и так постоянно, блядь, калечат, разве нет, и Джинджер опять посылает его туда, куда на самом деле никогда не желал его послать, и вместо ответа спрашивает, почему он сам и Джон этого хотят. — Почему мы этого хотим? — переспрашивает Тим, усмехаясь. — Ну, наш милый Джон просто задрачивает на собственное беспутство и вдобавок развлекается абсурднейшей идеей, что он ничуть мне не уступает в вопросах бытия гнусным, грязным извращенцем, как жадный, вечно устраивающий идиотские конкурсы дебил, которым он в полной мере и является. Джинджер вздыхает, а Джон посылает Тима туда, куда он очень даже желает его послать, но все-таки не до конца, не полностью, тоже зараженный пугающей привязанностью к нему. — А я хочу этого, потому что это пиздец как больно, если все делать правильно, и потому что мои беззаботные скачки на ваших хуях каждый раз, блядь, вас безмерно огорчают, хотя и по отличающимся причинам, а я, сука, просто обожаю, когда мне пиздец как больно, я просто обожаю вас безмерно огорчать, я просто обожаю быть ебучей катастрофой, как кошмарное чудовище, которым я в полной мере и являюсь, — продолжает Тим, игнорируя реакцию болтливых останков двух тел на его предыдущее заявление. — Ебаный пиздец, Тим, — говорит Джинджер. — И я, пожалуй, даже знаю, почему ты этого хочешь, — добавляет Тим, уворачиваясь от воинствующих пяток Джона. — Это все потому, что ты нас любишь и хочешь отдать нам всю эту свою любовь, хочешь быть к нам так близко, как только можешь, и если бы ты мог, ты бы просто вывернулся наизнанку для нас двоих, но, так как это невозможно и только один из нас на самом деле этого хочет от тебя, ты выбираешь другой, более реальный вариант. Что-то в этом духе. Ну как, я угадал? — Иди нахуй, Тим, — шепчет Джинджер, вздрагивая, удивленный неожиданным присутствием зубов Тима в своем мясе. Тим смеется. — Джон, передай-ка мне мой завтрак, будь так добр, — говорит он, приподнимаясь на локте. — Я окажу ему свою скудную поддержку. Болтливые останки двух тел смещаются, и теперь, вместо смеси природных минералов Джона, к Тиму прижимается плазма Джинджера, и Тим обхватывает его руками, притягивая его к своей безобразной груди и выдыхая губительную радиацию ему в волосы. — Ладно уж, — вздыхает он. — Давай попробуем дать тебе то, что ты заслуживаешь. Но сначала нам всем придется согласиться, что это будет единичное событие и что оргазм Джинджера не станет финишной чертой, потому что иначе у нас просто нихуя не выйдет. Договорились? — Конечно, — сразу отзывается Джинджер. — Джон? — Блядь, — говорит Джон, тоже вздыхая. — Хорошо. Но чтобы без всей этой твоей безумной хуеты. — Разумеется, — кивает Тим. — Я по всем своим сусекам доброты для этого поскребу. Я, если что, реально возражаю против анальных трещин, а наша затея и без моих ебнутых наклонностей хуй знает к чему может привести. Так что не волнуйся. — Ладно, — говорит Джон. — Спасибо, — говорит Джинджер. — Заткнитесь, блядь, уже и давайте спать, — говорит Тим. Всю следующую неделю Тим и Джон занимаются ненаучными исследованиями, собирая данные, необходимые для организации пыток Джинджера, которые не должны продлиться слишком долго, которые не должны привести к очередному позорному провалу. Джинджер проводит три дня у Джона дома, чтобы подойти к началу предприятия настолько безмятежно, насколько он только может, он отдыхает там, как можно дальше от разрушительного влияния Тима. Перед тем, как приступить к своим рискованным занятиям, они целуются все втроем, они целуются приблизительно четырнадцать миллиардов лет, перебирая все возможные комбинации и не пренебрегая даже той, из-за которой они все втроем хохочут в голос, наслаждаясь унижением гордой науки геометрии. Покончив с поцелуями, Тим заклинает Джинджера воздержаться в этот раз от рыданий, и делает он это неохотно, держа в уме поставленную цель. Затем Джон берет нежные щупальца Джинджера в свои божественные руки и держит их, пока Тим растягивает перепуганную дырку Джинджера дилдо, и Джинджер кончает как ненормальный в ту же секунду, как временно не такие уж бессердечные пальцы Тима пробираются внутрь него вместе с хуем, он вновь окатывает Тима своими признаниями и умоляет его сделать с ним то, чего Тиму точно не должно быть позволено творить, он говорит ему, что любит его, и умоляет держать его покрепче, умоляет никогда его не отпускать и рыдает, несмотря на недавние не свойственные ему просьбы Тима этого не делать, но, к счастью, разводит сырость он недолго, так как Тим продолжает вести себя в виде исключения как нормальный человек и крепко-накрепко захлопывает свою голодную, набитую зубами пасть, он приколачивает свои челюсти друг к другу и зашивает себе губы, не мешая Джинджеру дышать, не мешая Джону успокаивать его. Затем, когда Джинджер снова принимает обманчиво целый и сохранный вид, Тим продолжает его растягивать, и Джинджер дышит, жалобно постанывая, а Джон успокаивает его, сладко хныкая, и оба этих звука никак не помогают Тиму, но Тим все же остается главным специалистом в области жестоких издевательств и успешно натягивает Джинджера сначала на оба дилдо, а потом и на их с Джоном хуи без всяких трещин в анусе и других нежелательных последствий, и Джинджер содрогается всем телом и рассыпается на части, зависая в бесконечном падении между ним и Джоном, зависая в воздухе, подвешенный в нем четырьмя их руками, он выворачивается наизнанку для них обоих и упрямо плачет, снова плачет и даже перестает дышать, и сначала Джон дышит за него, Джон дышит ему в рот, выдыхая утешения и слова в любви в его подрагивающую глотку, Джон кончает в него, Джон прижимается к нему, так близко к нему, как он только может, а затем Тим повторяет его действия, Тим дышит за Джинджера, дышит ему в рот, выдыхая смертоносные клубы термоядерного газа и слова жуткой нежности в его разорванную зубами глотку, Тим кончает в него, Тим прижимается к нему, так близко к нему, как он только может, даже больше, Тим невозможно близко, Тим проглатывает его целиком, Тим впускает его в себя вместе со всей его безграничной, безудержной любовью и сам не знает никаких границ. В тот день рождается вселенная. Глава девятнадцатая, в которой все реки ведут в подземный мир — Ладно, мне реально пора вам сказать, — объявляет Тим в начале часа девять, вздыхая и садясь. — У меня есть ебанутый фетиш. Некоторые любопытные вещи происходят перед этим. В начале часа минус один Тим возвращается домой и проходит в комнату, он идет к дивану, на котором обжимаются бестолковые целующиеся придурки, и кладет руки Джинджеру на плечи, немного наклоняясь, он широко распахивает рот и высовывает язык, показывая ему, что же маленькие чертики принесли ему как своему повелителю, и Джинджер улыбается, кивая. Секундой позже Джон принимается вопить на них, понося их отвратительную и рискованную наркотическую зависимость. Минутой позже, наслушавшись вдоволь, Тим предлагает ему побыть надзирателем их трипа. До самого часа ноль Тим объясняет Джону, что да, путешествие длится целых двенадцать часов, но нет, это нихуя не скучно, потому что они просто будут делать то, что и намеревались изначально, но находя во всех этих занятиях глубокий смысл и выглядя клиническими имбецилами, и да, они согласны послушать его ебаные запилы во время первой четверти их поездки, но нет, геометрически сложные сексуальные эскапады, пожалуй, лучше отложить до следующего раза в связи с их неминуемой обдолбанностью. В час ноль Тим и Джинджер закидываются кислотой. Секундой позже Тим оставляет бестолковых целующихся придурков обжиматься на диване и идет на кухню, чтобы перекусить до того, как дурь доберется до его мозгов. Минутой позже, не вынеся разлуки, бестолковые целующиеся придурки тащатся за ним, словно какие-то ебучие утята, и сообщают ему, что они тоже голодные, снова словно какие-то ебучие утята. Тридцать минут спустя все они набивают себе рты, позабыв про вилки. В начале часа один Тим и Джинджер слушают настырные запилы Джона, неминуемо, но пока умеренно обдолбанные. В начале часа два Тим и Джинджер слушают увлекательные запилы Джона, неминуемо и теперь уже значительно более обдолбанные. В начала часа три Тим и Джинджер слушают поразительные, захватывающие, фантастические, уму непостижимые запилы Джона, неминуемо и теперь уже абсолютно, совершенно, всецело и решительно угашенные. В начале часа четыре Тим и Джинджер все еще слушают ебаные запилы Джона, как неминуемо тупые, внушаемые, легковерные обдолбанные дебилы, поддавшиеся хитростям жадного, изворотливого гитарного полуебка. В начале часа пять они уже тридцать минут как смотрят фильм, потому что Джон даже и близко не достиг того уровня коварства и хищной ненасытности, на котором проживает Тим, несмотря на неминуемую угашенность последнего, так что за тридцать минут до этого Тим перехватывает его ушлую ручонку, которой он крутил штурвал, уводя их прогулочную яхту в эгоистичном, самовлюбленном направлении, Тим хватает его за руку и угрожает выкинуть к хуям его гитару через окно, нависая над ним и выглядя еще как пугающе и жутко и очень даже впечатляюще, несмотря на свою неминуемую угашенность или, быть может, благодаря ей, он разбирается с Джоном и его уловками, устраивая потасовку, пока Джинджер отдыхает на полу пустым местом, не выступая группой его поддержки и не становясь соучастником его преступлений, Джинджер отдыхает на полу, уже даже не обдолбанный, Джинджер отдыхает на полу пустым, напрочь отсутствующим, несуществующим местом. В начале часа шесть они бросают смотреть фильм, и Тим с Джинджером заводят беседу и чрезмерно увлекаются ей, оживленно обсуждая метафизику и возможность ее применения к жизням морских созданий, плавающих вокруг них, пока Джон дуется, изнывая от скуки и настаивая, что никаких морских созданий вокруг них нет, очевидным образом ошибаясь и, может быть, даже ослепнув. В начале часа семь все они снова вваливаются в кухню, и бестолковые целующиеся придурки опять набивают себе рты, а Тим мнит себя гением кулинарии, которому ничуть не мешает собственная неминуемая угашенность, и очевидным образом ошибается и, может быть, даже теряет зрение, потому как увидь он из прошлого то, что он из настоящего положил им на тарелки, он бы точно пустил пулю в свою дурную голову, но бестолковые целующиеся придурки все равно провозглашают его главной акулой в океане, ничегошеньки не зная про его позорное падение в связи с собственной ебучей бестолковостью. В начале часа восемь Тим устает от попыток Джона втянуть его и Джинджера в геометрически сложные сексуальные эскапады, участие в которых они считают так себе идеей, проявляя поразительную рассудительность даже будучи угашенными, Тим поднимается и идет переворачивать дом вверх дном в поисках травы. Десять минут спустя он запихивает косяк в протестующий рот Джона. В середине часа восемь они все втроем лежат кругом на полу, соприкасаясь головами и разбросав конечности в стороны, и Тим с Джинджером слушают увлекательные рассказы Джона о просто уморительных морских созданиях, которых он внезапно начал видеть, они слушают его, гадая, что же он такое принял, и напрочь забывая, что приняли они, и все они втроем в высшей степени обдолбаны. В начале часа девять Тим вздыхает и садится, и поворачивается к бестолковым целующимся придуркам. — Ладно, мне реально пора вам сказать, — говорит он. — У меня есть ебанутый фетиш. После этого наступает пауза. Затем Джон начинает хохотать, содрогаясь на полу. Затем Джинджер начинает хохотать, содрогаясь на полу. Затем нейроны наконец обнаруживают свои дендриты, формируя необходимые связи в дурном акульем мозгу Тима, и он тоже отпускает смешок, совершая свой вклад в товарищеский дух, царящий в комнате. — Идите-ка вы нахуй, — говорит он. — Ладно, у меня дохуя ебанутых фетишей. Но у меня есть один относительно новый, про который мне реально давно надо было вам рассказать. Затем Джинджер кивает, и Джон кивает тоже, и Джинджер садится, и Джон садится тоже, и они оба пялятся на него затуманенными глазами. — Я хочу, чтобы Джон… — возмутительно неуверенным тоном начинает Тим. — Я хочу, чтобы Джон отрезал мой член и запихал мне его в рот, и в таком виде меня заживо похоронил. После этого наступает еще одна пауза. Затем Джон принимается ржать, трясясь уже сидя. Затем Джон замечает, что ржет он тут один. — Блядь, — говорит он, резко замирая. — Ты серьезно? Тим наклоняет голову и смотрит на него, прищуриваясь. Джинджер закрывает лицо руками. — Блядь, — говорит Джон. — Ты серьезно. — Блядь, — повторяет Джон, переводя взгляд на Джинджера, который робко поглядывает на мир через пальцы. — Он, блядь, серьезно. Джинджер тихо хныкает. — Господи, — говорит Тим. — Разумеется, я серьезно. Чему ты внезапно удивляешься-то? — Ебаный пиздец, — говорит Джон. — Ты совсем ебанулся? Не хочу я отрезать твой поганый член. — А я и не говорю, что тебе действительно придется, — вздыхает Тим. — Мне он тоже еще пригодится. Чтобы злостно ебать тебя на четвереньках и заливать твой милый ротик спермой, которую ты так любишь глотать. Чтобы и дальше безрассудно распространять болезни фекально-оральным путем с кальмаром. Чтобы жалко дрочить в одиночестве, пока вы, пушистые уебки, катаетесь по турам. — Ебаный пиздец, Тим, — подает голос Джинджер. — Я не хочу, чтобы тебя кто-то заживо хоронил. Я тебя, блядь, люблю. Тим фыркает. — А меня никто и не будет заживо хоронить, ты, идиотина, — поясняет он. — Знаешь, я даже не хочу, чтобы меня мертвым-то хоронили. Я хочу, чтобы мое кошмарное тело на научные опыты отдали после того, как я лебединую песнь спою. Ну или кремировали, если никому мой ливер не понадобится. Так что, ну, если ты к тому времени от меня не сбежишь и позаботишься об этом, то меня вообще не похоронят, ладно? — Блядь, — говорит Джинджер. — Ладно. Но ты можешь уже перестать пиздеть о том, как ты умрешь? Мне, если что, от этого не по себе. Тим усмехается. — Расслабься, — говорит он, подползая к Джинджеру поближе. — Хочешь, я положу свою башку тебе на колени, чтобы ты мог моей уродской рожей любоваться? Джинджер кивает, и Тим укладывается на него. — Так что ты тогда хочешь вообще? — спрашивает Джон. — Блядь, теперь мы это, сука, обсуждаем. Тим ухмыляется ему. — Ну, если честно, я пока сам не уверен? — предлагает он. — В смысле, мне кажется, разобраться с моим никчемным хуем будет довольно легко. Я думаю, можно льдом его обложить или местный обезбол мне вколоть, или же нацепить мне на член пояс верности, если ты сейчас в свои штанишки гадишь. — Иди ты в жопу, — отвечает Джон. — И в любом случае, я очень неплохо научился воображать, что он у меня просто отвалился, если меня хорошенько забросить и позабыть, — продолжает Тим, не обращая на него внимания, и нежное щупальце Джинджера невесомо вздрагивает на его плече. — Меня похороны гораздо больше беспокоят. То есть, как вы насчет того, что мы купим пару мешков земли, и я лягу в ванну, а вы меня там закопа--- — Блядь, Тим, — перебивает его Джинджер, и его подрагивающее щупальце теперь сжимает его плечо — и крепко. — Нет, — говорит Джон и со всей силы всаживает свои волшебные гитарные пальчики в безобразное тело Тима. — Ты, блядь, на голову больной. — Ага, я так и думал, что вы, сволочи, возражать начнете, — вздыхает Тим. — Это опасно, — говорит Джон и смотрит на него, прищурившись. — Да не особо, — не соглашается Тим. — Знаешь, если сравнивать с некоторыми другими вещами, которые мы с вами творим, эта хуйня вообще беззубая. Твое любимое шибари в любой момент может очень плохо кончиться. Не говоря уже про изумительный вотербординг, который я из тебя наконец смог вытянуть. Или ты думал, что совать мою башку в ванную, полную воды, и держать меня, пока я вовсю вырываться не начну, это совершенно безобидное мероприятие? Я ведь на самом деле не акула. У меня жабр нет. Джинджер вздрагивает. — Мы этой хуйней заниматься больше никогда не будем, — говорит Джон. — И ни в какой земле я тебя тоже закапывать не собираюсь. Я, блядь, не хочу, чтобы ты задохнулся. — А, нет, моя тупая головешка должна была над землей торчать, — говорит Тим. — Чтобы я таращиться на спектакль мог. Но ладно уж теперь, нахуй землю. Ты же в любом случае начал бы потом ныть, что весь измазался и все такое. У меня есть другая идея. — Блядь, — говорит Джон. — Ладно. Какая идея? — Помнишь тот фартук, который на тебя на прошлой неделе для снимка в стоматологии надели? — спрашивает Тим. — Мы можем несколько таких на мою мерзкую тушу накидать. Они тяжелые. И чистые. И еще в них свинец есть. Что, по-моему, очень подходит к моему статусу радиоактивного уебка. Джон задумчиво мычит. Джинджер вздыхает. — А это… — заговаривает Джон. — А это вроде даже ничего. — Круто, — говорит Тим. — А если это все-таки окажется скучно и уныло, то я всегда могу пойти спросить совета у профессионалов. Должны же быть на свете еще два или три полоумных дегенерата, которые тоже на это дрочат. Джон смеется. — Что тебя там вообще заводит-то? — спрашивает он. — Блядь, ты совсем ебанутый. — О, давай я тебе все объясню, — с готовностью отзывается Тим. — Значит, аранжировка такова: я буду неподвижно лежать там недееспособным трупом, и рот у меня будет заткнут твоими грязными трусами, а хуя у меня не будет вовсе, вы же вдвоем будете в луже сиропа ебаться прямо у меня над головой. Ну, типа, сосать друг другу или что-то в этом духе. Не обращая на меня никакого внимания. А я буду воображать свою припизднутую поебень и с ума сходить от того, как вы меня оскорбляете своим пренебрежением. Вот это меня и заводит. — Ебаный пиздец, Тим, — встревает Джинджер. — Я не хочу, чтобы ты возбуждался, представляя, что тебя хоронят заживо. Так, блядь, нельзя. Тим усмехается и переводит взгляд на него. — А ты с этим немного опоздал, — говорит он, скалясь. — Я уже хуй знает сколько себя в могиле представляю. Я просто хочу, чтобы реальность тоже не отставала. — Блядь, — взвизгивает Джон. — Что ты такое имеешь в виду, ты себя в могиле представляешь? С каких, блядь, пор? Тим фыркает и поворачивается к нему. — С тех пор, как я завел моду валяться неподвижным, недееспособным трупом, связанным по рукам и ногам и с кляпом из твоих трусов во рту, например? Ну, знаешь, когда мне еще запрещено вас трогать или даже на вас смотреть. — Господи, блядь, боже мой, — говорит Джон, закрывая лицо руками и потирая лоб ладонями. — Ты серьезно? — Я всегда серьезно, — говорит Тим. — Что ты-то думал меня там заводило? — Блядь, откуда мне знать? — говорит Джон. — Ты же реально ебанутый. И тебе вечно что-нибудь ебанутое нравится. Я в твоих загонах ничего не понимаю. — А мне ведь стоит побольше вкладываться в твое образование, — замечает Тим. — Ну, тем не менее, это меня и заводит. Типа как… как охуенно сексуальная паническая атака. Джинджер издает короткий, негромкий вой. — Боже, — говорит он. — Как паническая атака может быть сексуальной? — Что, теперь и тебе нужны объяснения? — переспрашивает Тим, фыркая. — Напомни мне пытать тебя почаще. — Иди нахуй, — говорит Джинджер. — Иди нахуй, Тим. — Блядь, серьезно, о чем ты вообще говоришь? Какая еще паническая атака? — спрашивает Джон. — Ладно, ладно, хорошо, — говорит Тим. — Давайте я вам урок преподам, вы, тупые долбоебы. Тупые долбоебы выжидающе таращатся на него. Тим несколько раз проводит языком по зубам, собираясь с мыслями. — Ну, во-первых, у меня явно есть проблемы с чувством гнева, — начинает он. — Так что в начале я просто смотрю на то, как вы там обжимаетесь, и возбуждаюсь, и бешусь от того, что мне нельзя к вам присоединиться. Пиздец как бешусь. Прямо вот ненавижу вас, уебков, за то, что вы смеете меня игнорировать, когда я с вами в одной комнате. Как будто вы имеете такое право. — Ебаный пиздец, — говорит Джон и снова всаживает свои пальцы в него. — Я тебя вообще-то сколько мне угодно игнорировать имею право. Джинджер тебя сколько ему угодно игнорировать име--- Тим заходится хохотом, содрогаясь на коленях у Джинджера. — Джинджер моя ебаная еда, — говорит он, переводя взгляд вверх, на деликатес, на котором он лежит, и ощериваясь. — Он никаких прав не имеет. Деликатес прикусывает губы и едва заметно вздрагивает. Тим берет его руку в свою и целует ее, подмигивая ему. — Блядь, — говорит Джон. — Твой же статус — штука несколько более неоднозначная, — продолжает Тим, усмехаясь. — Что сейчас вообще неважно. Я говорил про то, что у меня в голове творится, ясно? — Блядь, — говорит Джон. — Ладно. Похуй. То есть, ты начинаешь злиться, а потом что? — А потом я постепенно понимаю, что я сам во всем этом виноват, потому что я вел себя с вами как непростительный мудак без всякой на то причины, — снова заговаривает Тим. — Так что я чувствую себя виноватым и начинаю думать, что я этого заслуживаю, что я заслуживаю, чтобы меня бросили и позабыли, и тогда подключаются другие мои психические проблемы, и я принимаюсь воображать, что же со мной следует сделать за то, что я был такой скотиной. Джинджер громко сглатывает. — Ага, всоси в себя свои тупые возражения, — говорит Тим. — Я и есть ебаная скотина. Так ведь, Джон? — Еще какая, — говорит Джон. — Спасибо, — говорит Тим. — Ну, в любом случае, я принимаюсь воображать, как от меня следует избавиться, чтобы я даже близко подползти к вам двоим не мог, потому что вы заслуживаете счастья, а я только причиняю вам боль, а потом, потому что я не только ебаная скотина, я еще и ебучий садомазохист, меня разбирает такая охуительно сексуальная паническая атака, и мне кажется, что я просто целиком сделан из мучений и останусь в таком виде навсегда, вы меня как мусор выбросили, и я теперь ни одному из вас не нужен. После этого наступает пауза. — Именно это меня и заводит, — подводит итог Тим. — Тим, — шепотом произносит Джинджер. — Можно я… Можно я--- — Ну чего? — спрашивает Тим, усмехаясь, и садится. — Опять охуел от своей идиотской, блядь, любви ко мне? Посмотри на Джона. Он меня голыми руками задушить хочет. Это гораздо более вменяемая реакция. — Отвали, — говорит Джинджер. — Иди сюда, — говорит Тим, качая головой. — Я обслюнявлю твою несчастную безмозглую физиономию. Они целуются, и Джинджер дышит Тиму в рот, а Джон всаживает в него свои безжалостные пальцы, и Тим подпрыгивает от каждого тычка, а Джон гнусно хихикает. — Так что? — спрашивает Тим, отстраняясь и оглядывая полудурков. — Вы теперь оба обо всем осведомлены. Могу я наконец пойти и заказать в интернете ебучих свинцовых фартуков? — Блядь, ладно, — говорит Джон. — Ладно, давай попробуем. Ты ебанутый, но давай. Джиндж, ты же согла--- — Джинджеру согласие давать не требуется, — не дает ему договорить Тим. — Иди нахуй, — говорит Джинджер. — Я согласен. Давайте попробуем. — Охуенно, — говорит Тим. — Хотите, пойдем теперь как-нибудь уныло потрахаемся? Ну, если вы, ебланы, в силах. Ебланы информируют его, что они вполне в силах, так что в начале часа десять они втроем отдрачивают друг другу на кровати, как бестолковые подростки, пытаясь кончить и с позором проваливаясь, постоянно отвлекаясь на морских созданий, которые снова решают их навестить, а в начале часа одиннадцать Джон запихивает себе в рот печенье, будучи единственным из них, кто все же смог достичь оргазма, Джинджер же курит и извивается рядом с Тимом, все еще несчастный и все еще со стояком, и неизменно вкусный, и сам Тим тоже курит, захлебываясь слюной и забавляясь с членом Джинджера, не обращая никакого внимания на свой, потому что не чтобы он был ему нужен, а в начале часа двенадцать они втроем крепко спят в угашенной куче обдолбанных конечностей. Несколько дней спустя Тим переживает просто шикарную паническую атаку, лежа на кровати связанным по рукам и ногам и накрытый свинцовыми фартуками, обездвиженный, недееспособный и заброшенный, совсем забытый и полностью хуелишенный, он сексуально мучается, изнывая, и рот у него заткнут трусами Джона, а сам он пялится на их обладателя, сосущего охуительный член Джинджера, которого Тиму не полагается, прямо у него над головой, из-за чего Джинджер повторяет его имя словно мантру, сбиваясь и постанывая, а потом кончая, и Джон глотает то, что его так прет глотать, а затем смещается, расставляя колени и нависая задницей над мордой Тима, он раздвигает свои ягодицы и требует, чтобы Джинджер трахнул его пальцами, а потом кончает с непристойным хныканием, сжимаясь приблизительно четырнадцать миллиардов лет подряд и несколько секунд гнусно хихикая, как миленькому личному садисту Тима и следует хихикать, а потом впадая в шок, увидев, что Тим уже в шоке же обжился, и Джинджер немедленно присоединяется к ним обоим и вместе с Джоном падает рядом с ним, и они стаскивают с его измученного тела фартуки и обнимают радиоактивную сосиску, в которую он превратился, и заверяют его в своей любви, и спрашивают, хочет ли он чего-нибудь, а Тим просто трясется, задыхаясь от ужаса, Тим целиком сделан из страданий, Тим думает, что он всего этого заслуживает, Тим думает, что он не заслуживает ничего из того, что они делают сейчас, Тим чувствует сущее блаженство, Тим чувствует себя навеки проклятым, Тим знает, что ему не должно быть позволено здесь оставаться, но он все же остается, связанный по рукам и ногам и обездвиженный, лишь хныкающий и не способный ни к чему, он говорит Джону не трогать его излишний член после того, как Джон вытаскивает трусы из его пасти, и не мешает Джинджеру слюнявить его непростительную морду приблизительно четырнадцать миллиардов лет подряд, лежа между двумя непозволительно счастливыми, влюбленными в него идиотами, как источник всех несчастий в мире с горстью ебанутых фетишей в ебанутой голове. Глава двадцатая, в которой пир закончен, да будет продолжаться пир — Да запросто, — говорит Тим. — Вы еще спрашиваете. Тим отвечает запросто, и они едут в небольшой отпуск перед тем, как идиотские целующиеся стонущие придурки вновь превратятся в косматых крылатых трупоедов и укатят в свой дебильный европейский тур, в который им двоим непременно надо, блядь, отправиться, бросив его гнить в тоске и одиночестве. Тим отвечает запросто, и они проводят десять дней на юге Франции, катаясь от одной рыбацкой деревеньки к другой и гоняясь друг за другом на бессчетных пляжах, обгорая до ожогов второй степени даже теми частями тела, о существовании которых у них Тим и не подозревал, и вырубаясь прямо в машине, а иногда в палатке, а иногда в отелях, к которым им, к удивлению Тима, разрешают подойти, они трахаются, кончая как ненормальные, прямо в машине, а иногда в палатке, а иногда в отелях, из которых, к удивлению Тима, их ни разу не выкидывают, они закапывают друг друга в песок по самый подбородок, и у них всех встает по вине Тима, они скармливают друг другу доверчивых, бесхитростных морских созданий, и у них всех встает по вине Тима, их оскорбляют официанты, говорящие на языке любви, по вине Тима, но не только, их оскорбляют и по вине Джинджера и Джона тоже, так как все они трое ведут себя просто отвратительно за столом, и Тим время от времени грызет Джинджера, как самый отвратительный из всех них, несравнимый в своей отвратительности ни с кем, жестокий и безжалостный, а Джон время от времени законопачивает его прожорливую пасть, как самый большой нытик из всех них, ответственный и рассудительный, и бесподобно добрый, Джинджер же сам заплывает в его прожорливую пасть и не один раз, как самый услужливый из всех них, самый пугающий и жуткий, любимый до абсолютного безумия, они проводят вместе десять дней, и каждый день Тим думает, что он просто обязан пережить то временное расставание, которое их ждет, он просто обязан воплотить в жизнь все свои дьявольские планы, он просто обязан стать источником всех катастроф и бедствий, и всех бесчинств, которые ему почему-то до сих пор позволяют вытворять. Джон остается торчать на пляже и впечатлять местную публику, окруженный плотным кольцом барышень, которые вполне себе понимают, о чем он таком толкует, заодно успев влюбиться в его волшебные задрачивающие гитару пальчики. Тим и Джинджер затаскивают в море возмутительный надувной матрас, на который Джон нисхуя запал, пылая страстью, а потом, когда Тим приобрел его, даже ни разу не потрогал, они застаскивают его в море и плывут, толкая его перед собой, целую вечность, они плывут четырнадцать миллиардов лет и проплывают четырнадцать миллиардов миль. Тим и Джинджер затаскивают свои мокрые, древние, уставшие, переломанные тела на возмутительный матрас и валяются на нем лицом друг другу, постепенно превращаясь в угли, испепеляемые беспощадными лучами шара раскаленной плазмы, удерживаемого в равновесии силами собственной гравитации, лучами безжалостного шара, который сияет над обеими их сумасбродными, чокнутыми головами. Тим принимается таращиться на Джинджера, на его безмозглое лицо и на его недоступное, запретное горло, и на его грудную клетку, в которую он уже хуй знает сколько раз засовывал руки по самый локоть, и на его чернильный мешок, который он вырвал из него, и на его охуенный, неизбежно твердеющий член, и противозаконное дыхание Джинджера касается акульей морды Тима, пока термоядерная ухмылка играет на его окровавленных губах. — Давай уже, — говорит он. — Мы посреди Средиземного, блядь, моря. Никто нас не увидит. Давай сюда свой идиотский хуй. Джинджер вздрагивает и неуверенно спускает плавки, вытаскивая член и ахая, когда Тим перехватывает его ладонью, сжимая пальцы. Тим издевается над ним забавы ради, пока глаза его не становятся двумя черными провалами, зияющими на его красном, смущенном и обгоревшем на солнце лице. Тим облизывает ладонь, старательно счищая с нее соль и сглатывая ее. Тим смотрит на Джинджера, не отрывая взгляда, и грызет его прямо посреди Средиземного, блядь, моря. Тим смотрит на Джинджера, не отрывая взгляда, задерживаясь на его полуоткрытых губах, а Джинджер содрогается всем телом, Джинджер стонет, Джинджер широко раскрывает свой теплый, нежный рот для него. Тим безудержно хохочет. Тим насмехается над ним. — Блядь, ты пиздец как тупо сейчас выглядишь, — говорит он. — Пиздец красиво. И Джинджер содрогается всем телом, Джинджер стонет, а Тим отдрачивает ему прямо посреди Средиземного, блядь, моря. — Блядь, я пиздец как тебя хочу, — говорит Тим. — Блядь, Джинджер. Я тебя хочу. И уровень соленой воды вокруг них неумолимо начинает подниматься. — Я никого никогда в своей жизни так не хотел, — говорит Тим. И Джинджер произносит имя Джона. — Конечно, я и Джона хочу, — усмехается Тим. — Но это другое. И Джинджер задает ему вопрос. — Я хочу все и каждую твою элементарную частицу, Джинджер, — отвечает ему Тим. — Я тебя до смерти хочу, Джинджер. Я типа по-настоящему тебя хочу. И Джинджер мягко смеется. — Чего ты хочешь? — задает свой собственный вопрос Тим. — Чего ты на самом деле хочешь, Джинджер? И Джинджер позволяет ему себя сожрать. — Знаешь, я все думаю об этом, — говорит Тим. — То есть, ты же точно ничего из этого не хочешь. Ты не хочешь ничего из того, что я с тобой творю. — Иди нахуй, — говорит Джинджер. — Мне нравится то, что ты со мной творишь. — Разумеется, тебе нравится то, что я с тобой творю, — с ухмылкой отвечает Тим. — Я, блядь, очень постарался, чтобы этого добиться. Джинджер с усилием сглатывает. — Но ты ведь ничего из этого не хочешь, — продолжает Тим. — Это все мои ебаные желания, и я это прекрасно знаю. Так что скажи мне, чего ты хочешь, Джинджер? — Я хочу, чтобы ты поцеловал меня, — говорит Джинджер. — Это хуйня, — мотает головой Тим. — Я про это тоже думал. В смысле, да, ты хочешь слюнявить мою морду и трогать меня своими бестолковыми перепуганными руками, и пялиться на меня, не переставая, пока ты трахаешь меня на спине, и жить со мной в нашем доме с темной комнатой и языческим храмом, и читать там занудные книжонки на диване, и торчать со мной на кухне, мешаясь под ногами и играя с вилками. — Иди нахуй, — говорит Джинджер. — Я хочу, чтобы ты меня сейчас поцеловал. — А это может подождать, — говорит Тим. — Моя прожорливая пасть сейчас очень, сука, занята. И Джинджер содрогается всем телом, Джинджер стонет — опять, опять, опять. — Так что да, ты всего этого, конечно, хочешь, — не унимается Тим, впиваясь в него зубами. — Но это все не то. Это все… Это все слишком много для тебя, Джинджер. Ты же ведь даже этого не хочешь, Джинджер. Ты хочешь чего-то другого. Чего-то еще более безумного. Чего-то страшного. Так что давай, скажи мне. Скажи мне правду, Джинджер. Чего ты на самом деле от меня хочешь? — Блядь, Тим, — говорит Джинджер. — Я тебя люблю. — А это я тоже прекрасно знаю, — говорит Тим, выпуская его член и снова облизывая ладонь. — И это ты хочешь дать мне. А я тебя спрашиваю: чего ты хочешь от меня? И Джинджер распадается на части посреди Средиземного, блядь, моря. — Давай, Джинджер, — настаивает Тим, снова обхватывая его член рукой. — Скажи мне правду и кончи для меня. И Джинджер превращается в пустое место посреди Средиземного, блядь, моря. — Скажи мне, чего ты хочешь, Джинджер, — повторяет Тим, отдрачивая ему. — Скажи мне, чего ты хочешь, и дай мне наконец-то тебя целиком сожрать. И Джинджер отдает ему всего себя посреди Средиземного, блядь, моря. — Боже мой, — стонет Джинджер, жалко подвывая. — Я хочу быть рядом с тобой, Тим. — Блядь, боже мой, — воет Джинджер, трясясь как эпилептик. — Я просто хочу быть рядом с тобой, Тим. Джинджер кончает Тиму в кулак посреди Средиземного, блядь, моря, и Тим хватает его нежное любящее щупальце своей бессердечной рукой и кладет себе на грудь, нажимая на нее, таращась на сингулярность, дарованную ему вселенной, широко раскрытыми глазами, таращась на сингулярность, уместившуюся у него внутри, и чувствуя, как она трогает эту жуткую, безобразную штуку, которая вот-вот взворвется и отравит все вокруг. — Блядь, — выплевывает он. — А ведь тебе конец пришел, так ведь, Джинджер? Я тебя добил. От тебя совсем ничего уже не осталось. И Джинджер кивает, жалко подвывая и трясясь как эпилептик посреди Средиземного, блядь, моря. И Тим мурлыкает. — Тим, — шепотом выговаривает Джинджер. — Что ты теперь будешь делать? — Тим, — шепотом выговаривает Джинджер. — Ты меня теперь выкинешь? И Тим заходится громким хохотом, трясясь на матрасе посреди Средиземного, блядь, моря. — Господи, Джинджер, — говорит он. — Разумеется, нет. Разумеется, я тебя не выкину. И Тим целует Джинджера посреди бескрайних просторов океана. Тим целует Джинджера четырнадцать миллиардов лет подряд. — А тогда что… — едва слышно произносит Джинджер. — Тогда что ты будешь делать? — Хм, — задумчиво мычит Тим, приподнимаясь и сталкивая Джинджера в воду, и падая в нее вслед за ним. — Я думаю, я просто начну сначала? — Я просто начну сначала, Джинджер, — говорит Тим и кладет свои соленые, мокрые руки на соленые, мокрые плечи Джинджера, и смотрит прям в его тупое, красивое, соленое и мокрое лицо. — Ну, если ты хочешь, чтобы я составил тебе компанию. И Джинджер кивает, а Тим улыбается и тянет его вниз, под воду, и они оба растворяются на самом дне своей естественной среды обитания. Они оба растворяются на самом дне раскаленного и яркого, безудержного моря. _________________________________________________
Примечания:
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.