красными нитями

Когда Макарова ещё сонным ураганом заносится в квартиру, её встречает хаос из кухонной утвари и размазанных следов темной крови. По коже невольно пробегает дрожь и в голове стучит одно — что, черт возьми, произошло? В коридоре появляется незнакомый мужчина, заставляя Леру напрячься, а следом появляется Разумовский. Тот жмёт ему руку, молча кивает и закрывает за ним дверь. На нем солнечные очки — в половине пятого утра, в квартире, — точно произошло что-то, рыжие волосы беспорядочно взлохмачены. На нём водолазка Волкова? Он словно привидение проходит мимо ничего не понимающей Макаровой, но делает короткий жест рукой, будто веля идти за собой. — Что здесь произошло?! Ответом служит тишина. Сергей молча двигает по столу включённый планшет и смотрит на затянутое, тёмное небо Питера. На экране всего одно фото. В горле комом встают слова. Небольшой кадр, но и этого достаточно — Олег, висевший на крюке с затянутыми верёвкой руками. Четко видно, что он без сознания. На теле повсюду виднеются кровоподтёки, наливающиеся темно-синие, почти фиолетовые синяки от ударов. Самое тяжелое это смотреть на спину — поверх татуировки шрам. Голову волка рассекает кровавый крест, растянувшийся от плеч и до рёбер. — Дракон, — хрипло произносит Разумовский, нарушая повисшую тишину. — Что с Олегом? — Лера отрывается от планшета и переводит взгляд на Сергея. — И где он сейчас? — Видимо, пришёл поговорить, но разговор не пошёл, — Серёжа не оборачивается, лишь небрежно поправляет прядь волос. — Олег отправил тебя домой, мне сказал ложиться спать. Голос резал слух — даже почти шёпотом он гремел сильнее, чем рёв мотоциклов, проехавших по проспекту под окнами дома. Ему было тяжело говорить, дыхание сбилось, словно он бежал марафон, но упорно старался не показывать собственной слабости. — Он хотел защитить нас. И сам попал под удар. — Сергей… — прервал, не дав сказать. — Он не мог отбиваться вечно. Ему ещё тяжело и больно от сильной нагрузки, а их было шесть. — А… — Мне пришлось заплатить, чтобы тела этих ублюдков вывезли из квартиры. Гнить будут точно не здесь. Лера молчала и не знала, что сказать. Ситуация явно напрягала. Волков неизвестно где и в каком состоянии — мысли о его смерти были задвинуты куда подальше. Понятно было лишь то, что нужно срочно что-то делать, ведь может быть поздно. — Нужно что-то делать! Надо искать тех, кто поможет спасти Олега, — Макарова начала ходить по комнате, жестикулируя руками. — Я поеду с ними, надену костюм, найдём Олега и… — Нет. — Прости, что? — Лера остановилась около холодильника и посмотрела на Сергея. Он так и стоял, замерев статуей. — Я сказал нет. Ты никуда не пойдёшь. — Что значит, нет?! Олег в опасности! Его спасать надо, а ты стоишь столбом и ничего не делаешь! — от злости и непонимания терпение начинает заканчиваться. Макарова не успевает продолжить, как её рывком прижимают к стене. Из легких разом выбивается воздух, пока руки грубой хваткой сжимают её плечи. — Я клянусь тебе, ещё одно подобное слово, и я за себя не ручаюсь, — слова Разумовского горят ядом. Глубоко вздохнув, Лера поднимает глаза и сталкивается с глазами Сергея, больше не скрываемые линзами чёрных очков. Воспалённые, красные из-за расширенных кровеносных сосудов. Взгляд стеклянный, кричащий, с застывшими слезами. — Серёж. — Молчи, — Разумовский отстраняется, убрав руки, и снова отворачивается. — Я сам его найду. Я не могу иначе. — Я понимаю, что ты волнуешься за Олега, но в одиночку не справишься. Неизвестно сколько их там, — Лера осторожно кладёт ладонь на чужое напряженное плечо, пытаясь успокоить. — Разреши мне помочь тебе. — Нет, — плечо под рукой дрожит, Сергей обхватывает себя ладонями. — Серёж, пожалуйста. Ради Олега. Макарова ждёт. Не давит. Ей страшно за Волкова, но ещё больше страшно за такого Разумовского. Видеть его в подобном состоянии приходилось впервые — он мог быть весёлым, злым, заинтересованным, безразличным, но точно не разбитым. Не при ней. Она видела, какие они, когда рядом. Даже того не замечая, стараются быть ближе насколько это возможно. Слишком много прошли вместе и не готовы терять все. Терять друг друга. — В коридоре на тумбе лежат ключи от моей квартиры и машины. Возьми их и будь готова к семи вечера, — Серёжа отмирает, но в глаза больше не смотрит. — Никакого самовольства. Действовать строго так, как я скажу и никак иначе. Они обязательно спасут Олега, Лера в это верит, — спасут живым. Идти по пустым коридорам не всегда страшно. Даже если идёшь и переступаешь трупы, что пару минут назад пытались в тебя стрелять. В здании темно и пахнет сыростью, но это не отталкивает. Воспоминания кадрами мелькают перед глазами. То время было одним из самых прекрасных. Серёжа сидел на поломанном бревне, смотря на спокойную гладь волн, и гладил собаку, что прижалась к его болевшему боку. Побили его неплохо так, неделю ещё точно болеть будет. — Не замёрз без шапки? — собака поднимается, услышав знакомый голос, и бежит к его обладателю, радостно виляя хвостом. — Какая ты классная, — мальчик лет девяти треплет животное за уши и смеётся, когда его тянутся облизнуть. — Эй, я же мокрый буду. — Она благодарит тебя, — маленький Серёжа оборачивается и гладит собаку, что подбегает к нему. — И я тоже. Спасибо, что вступился за нас. — Делов-то. Да и нельзя обижать тех, кто младше, — мальчик садится рядом и тянет руку. — Я Олег. Олег Волков. — Серёжа, — пожимает своей маленькой тёплую чужую ладонь. — Серёжа Разумовский. — Значит, ты Серый. А я Волк, как в ну погоди будем, — смеётся Волков и достаёт из кармана две конфеты. — Хотя ты больше на лисенка похож. — Почему? — Потому что глаза красивые и рыжий, — Серёжа смущенно улыбается, а Олег тянет ему конфету. — И улыбка тоже у тебя красивая. Беззаботное детство. Не самое счастливое, уверен Сергей, но подарившее ему Олега. Понимая, что путь свободен Разумовский отправляет Лере сообщение и говорит выдвигаться по его сигналу. Голова раскалывалась из-за мерзкого чувства тошноты, что накатывало от металлического запаха вокруг и привкуса во рту. Больное плечо ныло, а перетянутые запястья только усугубляли положение. Олег в очередной раз сплюнул кровь, чтобы избавиться от тошноты и попробовал подтянуться на веревке. Боль пронзила всё тело, вызвав почти скулящий стон. Шрам на спине, не успевший толком затянуться, начал снова жечь кожу. Пот, катившийся по спине, попадал в рану вместе с пылью. Не хватало ещё заражение получить. Дело дрянь, думает Волков. Ещё пару часов в таком состоянии и организм не выдержит. Сознание периодически плыло, а от его менялось целое ничего. Только хуже было. А ещё было тоскливо и где-то под отбитыми рёбрами, кожа на которых расцветала ярко-фиолетовыми синяками, тянуло сердце. Возможно, это наказание за его поступки — за убитых людей, за разрушенные жизни, за чёрствость и безразличие. Закон бумеранга, верно? За все в этом мире нужно платить. В голове невольно всплывают образы — Лера наверняка переживает, мечется и хочет рваться в бой. И Серёжа. Рыжеволосый ураган, засевший на подкорке памяти. Яркий луч, постучавшийся в его жизнь больше двадцати лет назад. Меньше всего хотелось видеть Серёжу, узнавшего о его смерти. Опять. В какой раз? Волков упорно вбивал себе одно — ты больше не нужен. Больше не можешь его защищать, да и нет в этом потребности. Разумовский уже давно не ребёнок, взрослый человек, который в твое тело выпустил пять пуль. И впустил в свой разбитый мир, доверившись много лет назад. Доверил самое сокровенное — свои страхи. Принял тебя хмурого, молчаливого и серьёзного. Принял со всеми недостатками и изъянами. Стал поддержкой в трудные моменты. Стал семьей. Олег закрыл глаза. Рыжие волосы, бледная, словно мрамор, кожа, россыпь веснушек на щеках, небесно-голубые глаза. Глаза, в которых всегда теплилась забота и нежность. Глаза, в которых Волков утонул, впервые встретившись взглядами, утонул добровольно и не желал спасаться. Перед глазами полными слёз меркло всё — и чертова Венеция, и ошейник, щёлкнувший на шее, и каждая из пуль, чудом его не убивших. Олег не хотел видеть слёзы в глазах Серёжи. — Как дела, стокгольмский синдром? Не будь руки связанными, ударил бы чем-нибудь, желательно арматурой, по этой тупой ухмылке. Даже в полуобморочном состоянии желание врезать этому несостоявшемуся ящеру превышало шансы на жизнь. — Лучше всех, — прохрипел Олег, ощущая холодное лезвие ножа на животе. — Не боишься замараться? — Твоей кровью будет за честь, — Дракон надавил на рукоять, тем самым вызвав шипение Волкова. — Что такое? Неприятно? Олег хочет было качнуться вперёд и из последних сил как следует вправить Вадиму челюсть. — Неприятно будет соскребать твои мозги с бетона. Слышится непонятный звук, режущий звук, заставляя Олега открыть глаза. Лучше бы не открывал. Чумной доктор. Дракон оборачивается, когда в его колено попадает пуля. Взвыв, он хватается за пистолет, но не успевает. Тяжёлый приклад винтовки отправляет его на бетонный пол. — Ты как сюда попала? — Волков думает, что Лера все-таки упрямая до одури. — Совершая поступательные движения. Олег замирает. Маска чумного доктора оказывается снятой. — Прости, что так долго, — Серёжа бросается к Волкову, доставая непонятно откуда нож, и нажимает что-то на собственной шее. — На связи. Мы в пятом цехе, иди через западный коридор, там чисто. Только сейчас становится понятно, что костюмы разные. На Серёже сейчас тот самый костюм, в котором он творил «новый идеальный мир». Становится не по себе. Неужели? — Серый. На него смотрят родные голубые глаза. Никакого безумного блеска. — Сейчас, потерпи, — Разумовский быстро режет веревку, осторожно, но крепко придерживая друга за бёдра. — Ещё немного и все закончится. — Серый, — его не слышат. — Привезём тебя домой, сходишь в душ, обработаем всё, если захочешь, то фильм посмотрим и всякой гадости купим. — Серый. — А хочешь путевку тебе возьмём? На море. Отдохнёшь от питерской серости. — Серёжа. Разумовский замолкает и не поднимает взгляд. Волков разминает освобождённые запястья, не сдержав хриплый стон, когда все тело пронизывает волной невыносимой боли. — Что такое? Где больно? Не даёт договорить. Олег прижимает к себе Серёжу, сжимая в объятиях, насколько позволяет собственное ослабшее тело. Знакомый, едва уловимый запах заполняет лёгкие, помогает поверить в происходящее. Пришёл спасти его. Не бросил. Не оставил. — Живой? — рядом раздаётся голос Леры и сознание начинает плыть от новой волны боли. — Веди его через восточное крыло, там моя машина, садитесь и езжайте ко мне, — голос Сергея хрипит надломленно, сдерживая подкрадывающихся панику и страх. — Включишь навигатор и поедешь по нему. Когда приедете, зайдите через северную парадную. — Поняла, — Макарова помогает Олегу опереться на себя и придерживает, чтобы не задеть шрамы. — А разве на стоянке…? — Запасная, ее могли видеть. Уходите, пока есть время. Волков не видит лица Серёжи, когда они уходят. Его спина дрожит — сдерживает панику, и от этого вида больно теперь уже морально. Когда за спиной раздаётся стон, а от Макаровой приходит сообщение о успешном выезде с территории завода, Разумовский надевает маску чумного доктора и поднимает нож с пола. Дракон смотрит расфокусированно и на его грудь опускает нога, давящая грубой подошвой ботинок. Нож впивается в плечо, распарывая кожу, покрытую татуировками. Кровь течёт по шее, капая на грязный бетон. — Что такое? Неприятно? — лезвие рассекает футболку, и та стремительно окрашивается темно-красным, ползёт по подбородку, оставляет кровавый крест на щеке. — Давай проверим, как твои татуировки выглядят изнутри? Выключив свет на кухне, Лера берет свою сумку, направляя на выход, но решает предупредить Серёжу. Сегодняшняя ночь выдалась тяжёлой для них всех. Если на долю Волкова выпали физическая тяжесть и состояние, до которого его довели, то как казалось Макаровой, Сергею досталось психически. Когда он вернулся спустя три часа, его едва возможно было заметить — его кожа будто стала ещё бледнее и прозрачнее, помогали лишь огромная чёрная футболка и домашние серые штаны, что он надел, как только оказался дома. Молча напоил Леру чаем, на вопрос о помощи отрицательно качнул головой, сказал, что гостевая спальня свободна и исчез, не желая мучить девушку своим состоянием. Дверь в спальню была приоткрыта, бросая на коридор бледную линию света. Комната погружена в полумрак, нарушаемый тёплым карамельным свечением лампы, стоявшей на тумбе. Олег лежал на животе и спокойно, почти ровно дышал. Спал. Последние силы у него забрал быстрый, но необходимый душ. Уже после были обработаны все раны и забинтованы повреждённые запястья. Разумовский сидел на полу рядом с кроватью и смотрел в одну точку, изредка поправлял сползающее с Волкова одеяло или невесомо касался его головы, будто успокаивая, — охранял его сон преданным псом. Ему был необходим отдых. Сутки без сна никому не приносили пользы — время перевалило за второй час ночи. — Серёж, я пошла. Такси приехало, — прошептала Макарова и хотела уйти, но Сергей поднялся, поправив сбитое одеяло. На него было больно смотреть. Разбитый и винивший себя в произошедшем. Он переживал за Олега. Корил себя и будто не помнил, что это именно он его спас и сейчас сидел рядом, наплевав на собственное состояние. Пока Лера обувалась, Серёжа стоял около шкафа, нервно заламывая пальцы — пытался унять дрожь, не исчезавшую с самого приезда в квартиру. — Совсем забыла, — Лера выпрямилась и достала из кармана куртки кулон, протянув его Сергею. — Пока ждала там, вышла из машины и увидела его в гравии. — Спасибо, — прошептал Серёжа, сжав кулон в ладонях у самой груди. — Извини, что сорвался вчера на тебе. — Да ладно тебе, — бросила Макарова, продолжив шнуровать ботинки. — Забыли, оба были на эмоциях. — Я когда фото увидел думал, что снова сойду с ума, — Разумовский как-то грустно усмехнулся и продолжил. — Олег всю мою никчемную жизнь меня спасал и оберегал. А я его собственноручно чуть на тот свет не отправил. — Серёж… — Помню, Олег сказал, что в прошлом. Его хотя бы малейшие намеки на прощение и доверие дороже любой награды. Он мне заменил весь чертов мир. Я без него не смогу. Дороже Олега у меня никого нет. Он стал моей семьей. — С ним все будет в порядке, — Лера коротко улыбнулась и несильно сжала его предплечье. — Обезболивающие и нужные лекарства на столе, если что, то звони. Макарова уже спустилась на пролёт, как её окликнули. — Лер, — Разумовский стоял на лестничной площадке, держа рукой дверь. — Спасибо тебе. И будь осторожна. Улыбнувшись, Лера лишь помахала рукой и скрылась в темноте лестниц. За закрытой дверью собственной квартиры ощущение безопасности успокаивало нервы, а спящий на кровати Волков так и вовсе позволил дышать полной грудью. Кулон обжигал кожу. Хранил в себе все пережитые воспоминания. Серёжа поправляет пряди мягких чёрных волос и почти не касается царапины на скуле. Олег впервые назвал его Серёжей после Венеции. До боли родное. Тёплое, из самого детства, когда были совсем детьми. Глупыми. Брошенными судьбой в суровую реальность, но найденные друг другом. Стали опорой и силой, вплелись плотно под кожу. Стали единым целым. В тот день Разумовский себе места не находил, ходя по коридору больницы на протяжении всей ночи. Медсестры тогда смотрели на него с тоской и сочувствием, предлагали лечь поспать, он ведь сам на ногах едва стоит, досталось не меньше, чем другу. Серёжа лишь отмахивался, говорил короткое спасибо и дальше продолжал мерить шагами коридор. Около пяти утра тогда вышел врач и сказал, что Олег самый настоящий боец. Побудет в больнице дней десять и снова как новенький. Пока не приехала Татьяна Михайловна и не забрала его обратно в детский дом, Серёжа упросил пустить его в палату. Тот только кивнул и сказал, что его тоже бы оставить. Сотрясение хоть и легкое, но рисковать не стоит. Того доброго старичка, носившего в кармане рабочего халата смешного игрушечного цыплёнка, он никогда не забудет. Волков в палате лежал один, укрытый легкой простыней по пояс. К левой руке тянулась капельница, бровь заклеена пластырем, губа пострадавшая и немного припухшая. — Мой храбрый и сильный Волк, — Серёжа осторожно сжал его правую руку, целуя разбитые костяшки. — Глупый мой, зачем же ты полез. — Я никому не позволю обижать тебя. Эти ублюдки своё ещё получат, — просипел Олег, а Серёжа плакать перестать не мог, когда увидел улыбку на лице друга. — Ты моя семья, Серый. У меня роднее тебя никого. — Дурак, ты, Волче, дурак, — Серёжа положил голову на край больничной койки, всхлипывая. — А если бы они тебя убили? Тебе нож в ногу воткнули, а если бы в сердце? Я бы не смог без тебя, Олеж. Сам бы себя убил. — Совсем дурной, головой тебя сильно приложили, — чужая рука легла на рыжую макушку, перебирая шёлк волос. — Я ради тебя откуда угодно вернусь. Из самого пекла ада вернусь, Серёж, правда. Серёжа лицо заплаканное поднял и смотрел без остановки. Потом чуть со стула не упал, пока пытался из больничного халата выпутаться. Достал из кармана кулон в виде сдвоенного клыка и головы волка, потянулся к Олегу и надел его на шею. — Пусть бережёт тебя всегда, Волче. От всего плохого бережёт. А я помогать ему — всегда рядом буду. — Серёженька мой. Олег тогда впервые слёз не сдержал. Проронил несколько, мгновенно стёртых Серёжей. Сжал руку его в своей крепко и смотрел со вселенской любовью. Тихий стон вырвал тут же Разумовского из воспоминаний. Олег открыл глаза, сонно моргая. — Что-то болит? Воды? Тебе плохо? Хотел было подорваться звонить Макаровой, в скорую и во всевозможные службы спасения, но тёплая ладонь обхватила его запястье, останавливая. — Просто побудь рядом, — хрипло ответил Волков, проводя большим пальцем по коже. Слёзы предательски подступили к глазам, держаться сил не было вовсе. Серёжа падает на колени, и головой утыкается куда-то под бок Волка. Сжимает свободной рукой одеяло, а другой держится за Олега. — Прости меня, Олег, — не сдерживает обещания больше не просить прощения, потому что грудную клетку разрывает. — Прости меня за все. За всю боль, что принёс, за предательство, за каждую чертову пулю, за то, что не уберёг. Прости, Олеж. Пожалуйста, только не отталкивай меня. Я без тебя не смогу. Не смогу. Всхлипы переходят в вой, мешаются с бесконечным «прости», хрипят надорванным голосом. У Олега душа от этого на кусочки мелкие рвётся. Серёжа. Его Серёжа разбитый весь, как и он сам. На осколки мелкие разбиты. Их судьба потрепала. Выбила стержень. Лишила твёрдой земли из-под ног. Но подарила им друг друга. Связала нитями красными, что из самого сердца тянутся. Связала навечно, не давая нитям рваться. Связала так, что только смерть сможет эти нити разорвать. Обвила невидимыми тонкими линиями по запястьям и плечам. Затянула морскими узлами. Переплела жизни их, соединив воедино. — Замолчи, — Волков через боль садится на кровати и тянет к себе плачущего Разумовского, прижимает к груди со всей силы. — Ни слова больше. Серёжа воет в родных объятиях, утыкаясь носом в изгиб шеи, губами касается шрама неровного, что оставил ему. Дышит рвано и надышаться Олегом не может. Почти кричит надрывно, чувствуя как тёплые ладони на его талии крепче сжимаются. — Мой. Мой. Мой. Мой, — шепчет как мантру, держась руками за сильные плечи. Олег берет в свои ладони лицо заплаканное и смотрит в любимые голубые океаны. Гладит пальцами скулы, веснушки на щеках, стирает мокрые дорожки, пока его предплечья руки дрожащие хватают. Серёжа на миг взгляд отводит и щёлкает застёжкой цепочки с кулоном на шее. Ведёт пальцами по контуру, касаясь кожи подушечками. Под рёбрами бьется сердце. Родное. Там клубочек нитей красных горит ярким светом, отражаясь в другом, что сейчас стучит быстро. Олег тянется и целует нежно, не выпуская лица из своих ладоней. Серёжа жмётся ближе, зарывается в чёрные вихри волос, пытаясь запомнить мгновение каждое. В поцелуях таких нужных и важных вся боль их одна на двоих. За сбитым дыханием их моменты прошлого. Они в руках друг друга по осколкам собираются, исцеляясь. Зализывают раны невидимые, лечат души потерявшиеся. — Серёженька, милый мой, — шепчет Волков и смотрит с щемящей нежностью и заботой. — Не отпущу никогда больше. Никому не отдам тебя, — Разумовский на колени встаёт перед Волковым, оставляя поцелуи на каждом шраме. — Залечу каждый твой шрам. Заберу всю боль твою. Сердце из груди своей вырву и отдам, если ты только попросишь. Клянусь тебе, Волче. — Я верю, Серёж. Навсегда с тобой останусь. Олег поднимает Серёжу с коленей и на кровать тянет, снимая его футболку. Чтобы ближе быть. Кожа к коже. Сердце к сердцу. Бесконечными поцелуями друг друга осыпают до покрасневших губ и сбитого дыхания. До дрожи в коленях. Серёжа укладывает Олега осторожно, стараясь спину раненую не задеть. Руками и ногами прижимается. Ловит тёплую руку и пальцы переплетает, целуя костяшки. Смотрит в любимые глаза карие и оторваться не может, видя любовь в них. Серёжа всего себя отдаёт, слушая стук родного сердца. Олег оставляет поцелуй на виске знает точно — он давно принадлежит только своему Серёже. Они судьбой оба разбитые. С душами наизнанку. Мечтами детскими, разрушенными о суровую реальность. Они судьбой друг другу подаренные. Они переплетены нитями красными навечно.