Мечты

«Ух». Джессика Мэнли усмехалась в сторону обеда Гермионы. Она покраснела и повернула коробку так, чтобы крышка замаскировала содержимое. Джессика открыла одну из ярких оберток на своем собственном обеде, забрав просьбы от других девушек поделиться ими. Гермиона с задумчиво наблюдала за тем, как среди группы распространялись маленькие кусочки шоколада, ее короткий момент популярности испортилось одним словом. Она взяла одну из своих морковных палочек и возмущаясь взглянула на нее, прежде чем бросить ее обратно в свою коробку. Она вышла из стола, никого не замечая, и направилась в библиотеку. Джессика заглянула мимо него во время своего тура, указав на двери, но не зайдя внутрь, теперь у Гермионы было почти все свое обеденное время, чтобы исследовать. Учительница взяла ее на улицу, когда она вернулась внутрь, и библиотекарь приветствовал ее с удивлением, когда она вошла. Она представилась так, как научила ее мать; предложила руку и потрясла руку библиотекарю, постоянно поддерживая зрительный контакт. Затем она могла свободно бродить по полкам по душе... все четыре из них. Пять минут спустя она держала «Животных Farthing Wood» в одной руке и «Красивых женщин» в другой, в то время как библиотекарь хлопал о соответствии с возрастом и предложил ей «Кролик Питера». В конце концов, ей пришлось покинуть «Красивых женщин» и решила принести свои собственные книги в будущем. В квадроцикле было большое дерево, которое казалось удивительно тихим, и она быстро заявила об этом, разложив свой новый пиджак, чтобы сидеть на нем, и снова доставая обед. Она открыла книгу на коленях, но в итоге задумчиво смотрела на плотное скопление девочек четвертого года. Джессика нанесла блеск для губ в маленьком сверкающем компактном зеркале, к восхищению всех своих собратьев. Гермиона заставила вернуться к своим книгам. Она сидела одна на переднем крае математики и искусства и к тому времени, как ее родители забрали ее в 3 года, смирилась со статусом одиночки. Она должна была знать лучше, чем думать, что сможет завести друзей в этой новой школе. Она была чудакой, уродом, скучной... ее называли много имен в ее последней школе, и она почти была убеждена, что они правы. Родители спросили, как прошел ее день, мать пачкалась за незаконченным обедом, а отец предложил записать ее на уроки игры на фортепиано. Она ненавидела фортепиано, но все равно согласилась, потому что это сделает его счастливым. У ее отца были самые замечательные, элегантные руки фортепиано, и он играл чудесно. Ее мать часто пела вместе с ним, ее голос был ясным и волшебным. Собственного голоса Гермионы не хватало этого колокола, как ясности, так что это было бы фортепиано. Она кивнула от всей их болтовни, а затем сбежала в свою комнату, где могла читать свои книги и притворяться, что находится в другом мире. Тот, где она не была книжной и странной, и люди уважали, насколько она умна, а не то, был ли у нее шоколад и сверкающие зеркала. В ту ночь она пожелала, чтобы когда-нибудь встретит кого-то вроде этого, кого-то, кто так же любил учиться, как и она, кто ценил книги и кто был таким же странным, как и она. ... Он поспешил вниз по коридору, визг визжащий призыв его матери звонил в его ушах. Она нашла его зелье в лаборатории, он знал, что недостаточно хорошо его спрятал... или, возможно, она узнала о продолжающемся разочаровании его наставника его каллиграфией. Он пытался, честно говоря, сделал это, но просто не смог правильно понять текущие формы. Она ждала в утренней комнате, разрезая внушительную фигуру на фоне потоков утреннего света. Его мать всегда одевалась так, будто она собирается выйти на улицу, темные одежды только в тени выше траура и украшены драгоценностями, которые мог себе позволить только такой дом, как их. Она повернулась, ее темные волосы каким-то образом оставались идеально гладкими и блестящими, когда она двигалась. «Мне дошло до сведения, что ты ошел с собой». Ее голос охладил его кровь в жилах, и он не хотел ничего, кроме исчезновения. Это было только один раз, эксперимент, отчаяние. Он не мог поверить, что она узнала. Он знал лучше, чем спорить, и он знал лучше, чем показывать, насколько он пуган. «Если вы хотите презирать свой подарок, если вы хотите бегать с маглами, я скорректирую ваш статус в соответствии с ним». Она угрожала. Его глаза бросились на ее нарисованную палочку. «У тебя есть что сказать для себя?» «Нет, мама». Он пробормотал, затем исправился, проецируя свои слова так, чтобы она могла их слышать, и заставляя его подбородок подниматься. «Вы нашли что-нибудь ценное в деревне?» Слова капали от презрения. «Нет матери». «Так что вы теряли время, время, которое можно было бы потратить на подготовку к своему будущему». Ее каблуки щелкали о плитку, когда она подходила, ее палочка заставила его поднять подбородок, чтобы их глаза встретились. Он прояснил свой разум, но ее законность была слишком сильной для него, и она мучительно порвала его разум. Он кричал, похожие на когти пальцы копались в подбородок, чтобы удержать его, когда его колени угрожали рухнуть. Она с презрением наблюдала за его воспоминаниями о ночи, затем пролистала его уроки, он перестал драться. Скрывать нечего было. Она уронила его с нюхом. Его колени треснули о пол, а руки вырвали, чтобы инстинктивно поймать его. Нога его матери набросилась, ударившись о его вытянутое запястье, а белая горячая боль стала пустой для зрения. Он хныкал, прижимая его к груди, едва уловив ее бормочущей оценкой его силы. Перед ним приземлилась тяжелая черная книга с унылым муком, и ему пришлось подавить стоны. Он знал это наказание, но никогда раньше его не наносили так сильно. Никогда на себя - своих вещей, его сов, даже на его красивой лошади, никогда не на себе. Боль была настолько ослепительной, пульсирующей, заставляя его зрение пульсировать, что он сомневался, что сможет это сделать. «Я увижу тебя только на следующей неделе». Мать уволилась, он заставил себя встать, схватить гриммуар и перетасовываться из комнаты. Слезы текла по его лицу, поэтому он держал голову кланяться, чтобы скрыть их. Ему не нужно было беспокоиться, его мать уже стояла лицом к лицу за поместье, ее сын забыл. Он не помнил прогулки обратно в свои комнаты, но вспомнил, как заставил себя отвлечься от болезненного мяча и отвернуть грину от бархатной упаковки. Буквы размыли, когда он сканировал указатель, различные почерки меняли по мере добавления в книгу поколений его семьи. Ему повезло, это было более новое. Страница на сломанных костях была ранней, он бросился к ней, затем заставил себя прочитать заклинание через свою боль. Его эльф мог достать ингредиенты, так было правило, но ему пришлось устранить ущерб самостоятельно. Он вспомнил первый раз, когда это произошло, три года назад, на свой седьмой день рождения, когда он совершил свою первую случайную магию. Его мать провела традиционные торжества, подарив ему первую палочку из семейной коллекции и объявила о его рождении обществу. Затем она передала ему гриммуар и сказала ему отремонтировать свои собственные окна. Морозный горный воздух избивал его неделями, когда он боролся с простым очарованием. Следующим было его крыло совы, разбитое за то, что прервал приезжий министр. Наследников надо было видеть и не слышать, учиться у своих лучших. Его лошадь сломала ногу, когда он ездил вместо того, чтобы посещать урок рун... Он был знаком с заклинанием, листья шалфея, измельченные молоком; трудно сделать только одной рукой. Он вытащил палочку из рукава и трижды постучал по раствору, читая заклинание. Он укусил кожаный ремень, обмазавшись смесью над сломанной костью и повторил заклинание. Его мир покраснел, потом побеле, потом почернел. Он проснулся примерно через час, тусклая боль в руке осталась, но ничего лучше ослепительной боли раньше. Он сгибал пальцы по одному. Гордости уже не было, когда-то было, но теперь он знал, что такого нужно ожидать. Если бы он не смог исцелиться к 10, он вряд ли мог бы назвать себя волшебником. Это не помешало ему залезть на сиденье окна, свернуться под одним из мехов и задумчиво заглянуть в деревню внизу. Они были в нескольких часах езды, но из окна его замка он мог видеть жителей деревни на полях, когда они собирали урожай. День в деревне был замечательным, по иронии судьбы, более волшебным, чем любой другой, проведенный в его доме. Сначала они были подозрительны, его одежда точнительнее, а акцент утончен, но они позволили ему присоединиться к их играм достаточно скоро. Он ударил по улице комковатый кожаный мяч и кинул маленькие деревянные кольца на палки в землю. Они рассказывали шутки и болтали о девушках без каких-либо запретов, которые преследовали наследника влиятельной семьи. Но он не мог пойти снова; в следующий раз, когда это будет не сломанное запястье, это будет хуже. Его мать никогда не могла дважды поймать его нарушителя прав. Тем не менее, он на мгновение закрыл глаза и пожелал. Он хотел бы, чтобы у него был такой друг. Был мягкий поп, и он от удивления открыл глаза. Затем он отступил, ударившись о окно и ударившись о стену своей недавно исцеленной рукой. В его постели была девушка, сонно потирающая глаза и моргая на их окружение с большим, чем небольшим замешательством.