Англия–Германия

Если ты сам сказал «пока» Чего тогда ждешь ночью звонка? Если отправляешь чувства в нокаут, Чего тогда ждешь ты от меня?

Уэмбли. Гремящий, орущий и ликующий. И, по счастливому стечению обстоятельств, в их честь, думает Бен. Интересно, знал ли сегодня кто-то заранее, каким будет счёт, как в той песне? Положа руку на сердце, Чилуэлл не чувствовал свою причастность к триумфу Трех львов. Он серьёзный спортсмен и понимает, что боление с трибун не конвертируется ни в голы, ни в ассисты, ни в прессинг, ни в оборонительные действия, и это трудно назвать неоценимым вкладом в успех. Со стороны смотрится... как мультик, ты и здесь, и не здесь. Как то аниме Зумы: неураганные хроники сборной Англии. Если честно, собственные игровые минуты мало заботят Чилли, хоть он и видит, что пропускает, кажется, что-то важное в жизни национальной команды, оставаясь в стороне, даже не неиспользованной заменой. Но он не в обиде. Это его не тревожит, он даже легко переживёт. Бена тревожит что-то другое. Другой. Англичанин после финального свистка торопливо пробирается с трибун вниз через толпу запасных и уведённых на замену. Чувствует, что сейчас спешит. Сердце подпрыгивает в груди от смутного осознания, что они прошли сейчас важный этап и могут продолжать надеяться. В мареве празднеств Бенджамин не оказывается забыт товарищами по сборной. Его перехватывают вечно чьи-то руки, рукопожатия, обьятия. Что-то восторженно, по-детски восхищенно, талдычит тоже нисколько не разочарованный своей ссылкой в запас Фил, кричат, крепко обнимаясь, и верят, что it's coming home, Райс и Филлипс... Мейсон прыгает ему на спину и больше не кажется таким погруженным в себя и серьёзным, каким он выглядел на трибунах до семьдесят пятой минуты и каким бывал всегда Френк, когда игра с каким-нибудь Вулверхемптоном или Лидсом у команды не клеилась уже с первого тайма. В Маунте неиссякаемый запас прочности, бодрости, веры в себя и оптимизма, но лучше не становиться похожим на Лэмпса ни в чём, а то не закончатся разговоры. Ну, по крайней мере дальние удары он исполняет, как лох. Гарет приобнимает оказавшегося рядом Бена у кромки поля и тихо шепчет, почти роняет: не расстраиваться и продолжать верить в свой шанс, что удивляет Чилуэлла. Это больше заботливо, чем чутко от тренера. Он, Бен, ведь совсем не расстроен. Не этим, по крайней мере. Чилуэлл совершенно искренне и даже признательно, хотя его мысли заняты другим, похлопывает Гарета по плечу и приобнимает, коротко прижимаясь в ответ. Спасибо за слова. Смотрит тренеру вслед. Саутгейт с не самым непринужденным и даже неосторожным видом ищет в толпе англичан, конечно, — кто-то сомневался? — Харри. На худом и вытянутом, выглядящем благородно, но изможденно, лице тренера не расцветает улыбка — всё-таки Гарет улыбается достаточно редко и коротко — но вспыхивает плохо скрываемая, вернее, совсем не маскируемая радость. Капитана Англии, испытывающего сейчас явное облегчение, полноправно крепко держит за талию дерзкий ирландец. Саутгейт одобрительно и радостно жмёт руку Грилишу, притягивая к себе. Остаётся с ними и кладёт только ладонь на плечо Кейна, легко сжимая ткань футболки и светясь изнутри гордостью совсем отеческой. Мой мальчик. У тренера не должно быть любимчиков, сэр. Все коучи это знают и всё же каждый третий нарушает этот запрет. На поле будто только англичане. И ирландцы. Немцы подходили к своим трибунам, но быстро растаяли, и след их пропал с поля, пока Бена удерживали десятки пар рук, будто назло не давая идти. Туда. Несколько всего шагов, и никак не дойти. У Бенджамина в голове хаос и сумбур от гула и возгласов и пестрящих белых с красными крестами флагов. Спутанность сознания, как в душном и задымленном парами кальяна клубе после веселья по маршруту а-ля дайкири-водка и потом шоты ирландского виски с его Джеком ни Дениэлсом. Чилуэлла даже окликает его. В подтрибунке. Он ведь парень смелый и решительный. Но Тимо не слышит и не оборачивается. Правда не слышит. Он никогда — никогда — не стал бы игнорировать и делать вид, тем более с Беном. Даже в трудную минуту. Они не то что прямым текстом условились не звонить и не писать на турнире, но как-то так вышло, что Бенджамин понял, что это то, что нужно Тимо. Он этого хочет. Или, скорее и честнее всего, того не хочет. Что ж, англичанин это принял, как принимал правила игры рукой в штрафной или отмену пресловутого выездного гола. Короче, они разъехались так, как будто и не общались весь этот год. Тимо был такой парень, ничем не примечательный и при этом невыгодно ни на кого не похожий: малоразговорчивый, со сложностями в коммуникации, более закрытый, чем многие другие ребята... невероятно простодушный и искренний, совершенно бесхитростный...открытый каждому, но почти ни с кем не совпадающий, как хороший и красочный паззл, но из другого набора. А, может, он просто не знает, как это надо делать, когда расстаетесь, может, у него просто раньше не было такого вот Чилли, хоть и был весь Лейпциг и любовь ребят. И он прощался легко? Английскому защитнику, правда, казалось, он знает причины их молчаливого, скомканного и невыразительного, до обидного лёгкого расставания: Тимо ждал определённо с нетерпением и очень мечтал о возвращении в свою тихую немецкую гавань, где каждое слово на родном и все привыкли и к нему, и к его шуткам, которые почти никто не считает смешными, но зато правильно на них реагирует: снисходительно и по-доброму, не поддевая, не заостряя внимания и не считая их деревянными, а его социально неловким и странненьким (в чём на самом деле не было совершенно ничего романтического, каким нам это кажется в подростковые годы). Где всё привычное и родное, от него не ждут чуда, подвигов и ежедневного превозмогания себя вчерашнего. Где нет давления вездесущих чёртовых британских СМИ, у которых после ухода Лэмпарда стало на одну-две темы меньше, и они ещё более мёртвой хваткой вцепились в немца, выискивая подленько полумистическую связь с незадавшейся карьерой Альваро в стане "синих" с таким упорством, что ни в чем не виноватому испанцу наверняка тоже икалось в Турине. У Бена тоже полно товарищей и парочка близких друзей в сборной даже за вычетом оставшегося за бортом, но ни минуты не унывающего, судя по сториз в Инсте, Мэдса, но всё равно его предчувствие оправдалось. Эти недели, хоть и с трудом верится, что прошло меньше полугода, ведь сборы на крупном турнире всегда ощущаются как маленькая жизнь, англичанин скучал по нему. Бену не хватало Тимо, даже не смотря на то, что с парнями всегда безумно весело и Чилуэлл не склонен хандрить вообще и по пустякам. Это нехватание, по-настоящему, не вызывало тоску, а грело сердце: Бен осознавал и во время клубного сезона, что ему с немцем не просто весело или легко, а хорошо и уютно. Защитник с первых дней знакомства приметил Тимо и потом неизменно и неприкрыто тянулся к претерпевавшему один за другим тяжелые периоды в своём дебютном сезоне Вернеру. И вот сейчас, эти четыре недели, британец задумывался много и часто. Они не разлучались ещё ни разу надолго, и никто не мог знать, как организм отреагирует на отказ. Бен, хоть и был в Сент-Джордж Парке счастлив, скучал по тому простому и непретенциозному, добросердечному и неунывающему, мягкому и до одури искреннему Тимо Вернеру. Скучал светло, как тоскуют по дому и любимым, зная, что вернутся и будут вновь вместе. Отнюдь не клубной принадлежностью было вызвано его желание добраться, дотянуться до Тимо после горького разочарования, постигшего всю Манншафт. Он хотел...что-то для него сделать, но не успел. В автобусе Бен затыкает уши эйрподс и прислоняется щекой и носом к стеклу — он любит садиться у окна, особенно по дороге назад, когда часто крепко засыпает, вырубаясь от микса усталости и эмоций. Песня весь путь до отеля команды на репите, утомленный наконец физической нагрузкой, как молодой пёс, которого больше ничто не может вывести из строя, но сильнее —возбуждением и экстазом — Джек сопит и даже иногда похрапывает на его плече, не тревожа мысли Бена, занятые целиком другим человеком. Райс тут же засыпает, когда они, погудев, наконец разошлись по комнатам и легли, часов после двух ночи. Ирландец спит ... нет, даже не как убитый, а просто как Деклан: крепко, беспробудно. Засыпает сразу, как только разделся и лёг. Конечно, Дек мечтал бы взять себе кого-то другого в соседи, это всем известно, да и сам Бен заселился бы наверняка с другим ирландцем. Это тоже часть "атмосферы в команде" в понимании Гарета Саутгейта. У Маунта, конечно, чуть не отвисла челюсть, когда он узнал о счастливом жребии одноклубника, считавшегося другом, но Гарет был неумолим. Все должны дружить со всеми, а не только по клубной принадлежности или с лучшими друзьями. И это правильно, наверное. Так лучше всем, хоть и не все довольны. Зато все равны: и априори одинокие, и разлученные. А Бен и так дружен со всеми и каждым. Он любвеобилен, хорош собой, да его и невозможно не обожать: привлекательный, умный, обаятельный, страшно добрый, интеллигентный, всегда весёлый, задорный и на кураже, неунывающий и талантливый. С ним каждый чувствует себя комфортно и хорошо. Бен не склонен к пессимизму, но сегодня на душе как кошки скребут. Эту ночь немцы всей командой остаются ночевать в лондонской гостинице и утром разлетаются по своим странам и чемпионатам, потому что нельзя обесточенными и с разбитым черно-красно-золотым сердцем садиться в самолёт, да и поздней ночью ни к чему делать вид и куда-то спешить, когда больше некуда и незачем. Ну а Тимо просто поедет к себе домой. И они с Беном будут всё так же жить в одном городе вплоть до четвертьфинала. А потом Рим. И, может, потом снова Лондон. Но они не увидятся, по многим причинам: социальный "пузырь" команды, плотный график тренировок и дней для восстановления, дефицит времени. И Тимо не позвал бы, даже если бы они могли. Бен не знает, почему он не нужен всегда. Потому что он в свою очередь не переставал думать о светловолосом немце, думать не как о голубоглазой сладостной мечте, а заботиться и волноваться, что тот чувствует и что у него на сердце в момент как этот. Англичанин, раздевшийся уже до трусов, передумывает, откидывает одеяло и вскакивает с кровати. Если свои игровые минуты ничуть не тревожили и не ранили Бенджамина — он был из того типа людей, которые всегда знают, как принять это правильно, не страдать зря и не мучать себя, оставаться спокойными и не прекращать совершенно искренее улыбаться и беситься на тренировках с более удачливыми товарищами по команде, не копаясь в себе для поиска причин и не думая о преследующем тотальном невезении или обидности несправедливого отношения к себе, — то отсутствие немца в старте раз за разом огорчало и тревожило защитника Челси. Бенджамин всё ещё не расставался с телефоном, будто ждал чего-то. И начиналось у них всё неожиданно, даже удивительно для всех в Челси. Команда поначалу не воспринимала Вернера. Бен же ни на кого не смотрел и никого не слушал. Он доставал немца нещадно, не считаясь с общепринятыми идеями, что тот другой, не такой, ему это неинтересно, он не понимает шуток или вовсе не очень ценит юмор, что парень замкнут и "типичный интроверт", которого лучше оставить в покое. Маунт в октябре ещё осторожно, шикая и ворча, просил Чилуэлла на правах их давнего знакомства быть „помягче и не таким напористым” (он сказал тогда "приставучим") с новичком, чтобы тот чувствовал себя комфортно и свободно. Но Бен не послушался и не отставал. Они отлично поладили с немцем. Мейсон остался этим доволен, не имел больше претензий к товарищу и отстал сам. По итогу успешный, но такой трудовой, неоднозначный и напряжённый первый сезон в Англии должен, просто обязан был воздасться безропотному, никогда не жалующемуся Вернеру, который всё терпел, сносил и принимал, как данность. Чилуэлл невольно умилялся такому удивительному, непохожему на него нраву и часто неуместной скромности и даже задвиганию своего эго и амбиций на задний план. Английский защитник был твёрдо убежден, что немец представлял из себя куда большее, чем тот сам думал и подозревал. Бен был главным болельщиком и ценителем Тимо Вернера, удивлялся всегда неприкрыто и вслух, когда они оставались наедине, его непритязательности в сочетании с амбициозностью и требовательностью к себе. Фулбек тормошил и шутливо, но грозно укорял Вернера в нерадивой нещепетильности и беспечному недооцениванию самого себя. И, хотя такая проблема и никогда в итоге не стояла перед немцем, ведь именно Бен уберёг своего ненаглядного любимца от пикирующего падения самооценки и защитил от закипающей критики команды, какие случаи уже бывали в судьбе невезучих форвардов больших клубов. Сам Чилли при любых обстоятельствах боролся и уверенно пробивался в команду: быстро после травмы в начале сезона подтвердил Френку, поверившему в него, свою состоятельность и конкурентоспособность и потом так же завоевал доверие нового тренера, возвращаясь в состав вновь как ни в чем ни бывало из группы резервистов, как из небытия. И снова они с Тимо оказывались каждый раз плечом к плечу, бегая рядом на разминке и отставая от всех, опять Чилуэлл приобнимал его за плечи и что-то шептал одному Тимо на ушко после игр, искря непрестанными хохмами и смешливостью. Этот нелепый, неловкий и неуверенный, никем не понятый, хоть и принятый в конце концов коллективом, всем казавшийся бесстрастным и суховатым Вернер. А Бену хотелось к нему, как домой. Телефон в руках Чилуэлла трунькнул сообщением на виброрежиме. На экране вспыхнула привычная короткая подпись контакта: Тимо Англичанин спешно свайпнул и открыл сообщение. Это невероятно и просто не могло быть правдой, ведь он только что столько часов провел в мыслях об этом человеке. Поздравляю с заслуженной победой! Удачи на Евро Это абсолютно его Тимо: без смайликов и очень честно, без наигранной радости и ликования. Парень таращится на контрастные буквы на светящемся экране. Бен расплавится сейчас, а в его груди разливается такое тепло, которое тут же доходит до пят и отзывается холодком на загривке, что англичанин не уверен, что хорошо себя сейчас чувствует. Тимо не должен был вовсе и столько времени уже прошло, и раз он сейчас только написал... Он не спит в эту ночь. Бен нужен ему? Бенджамин даже не может получить ответ на вопрос, это было сейчас сказано всей Англии или только лишь ему одному. Хотя он научился хорошо понимать Тимо, много и дотошно, с упоением и интересом, внимательно и любовно наблюдая за ним, его реакциями и изучая его сердце. Тем не менее, по Тимо никогда не было понятно, что он на самом деле всерьёз расстроен. И расстроен ли он. Поэтому Бен набирает быстро первое, что приходит в голову. У него это на всё и всегда шутка, как первостепенная реакция, он просто не может перестать острить и отпускать юморески, даже если не смешно самому: Спасибо) Не моя заслуга ;** Парни победили без меня, я только тренировал со скамейки))) Отправляет. Задумывается, не сморозил ли глупость и лишнее. Всё-таки в переписке теряются многие нюансы живого общения и риски недопонимания растут, как ставки на спорт ближе к финалу. Скорее нервозная привычка на всё отшучиваться, выглядя при этом для всех как человек, никогда не унывающий и не теряющий самообладания, может однажды сыграть с ним злую шутку. И Бенджамин не спит и теперь не уснёт. Я ему нужен. Нужен. И сейчас лучшее время и место, чтобы дорваться до своего немца, когда вы в кои-то веки слетелись на этом разодранном в клочья между городами и странами Евро в одном городе. Да, они никогда не созванивались раньше, но Чилуэлл хочет покончить с этой традицией. Тимо мог поговорить с кем угодно, со своим закадычным товарищем по немецкой коалиции в Челси Каем, но написал Бену, что так на него не похоже... Чилуэлл отказался от идеи видеозвонка: пожалуй, по сообщению очевидно, что Вернер хотел сохранить за собой какую-то приватность. Бен, не обращая внимания на зябкость и прохладу лондонской ночи, встал с кровати и в одних трусах босиком прошлепал по голому полу из спальни, сжимая телефон в руке. Это личное, и нужно укромное место, чтобы спрятаться от чужих ушей и глаз. В два ночи его единственный свидетель — спящий без задних ног Деклан. Чилуэлл захлопывает и запирает за собой дверь ванной комнаты и садится на краешек ванны, поджав ноги в коленях. Такая подростковая привычка скрываться в ванной, когда дела сердечные. Контакты. Тимо Вернер. Набрать. Тимо написал то, что написал, не сильно заботясь, что будет дальше, бросил телефон на кровать и ушёл в душ, потому что сон всё никак не шёл к нему. Это было не самой отчаянной формой поведения, потому что Матс заварил кофе и сейчас всё ещё отпаивал им, по второй и третьей чашке, устроив всех троих на кожаном диванчике в коридоре на этаже, свою импровизированно сформировавшуюся на этих сборах мини-команду из Флориана, Йонаса и Траппа, пытаясь придать всем мужества и подбодрить себя, совсем разбитого и опустошенного, сражавшегося эти четыре матча за свою Манншафт, любовь его жизни, на износ, не жалея себя. Самое сложное и первое, засевшее под кожей, он уже изложил в предыдущие два часа Томасу, который чувствовал всё то же самое. Сейчас же уже никто не блюстил порядки и не стал бы разгонять компанию. Пока сосед по комнате вышел, Кай слышал трезвонящий телефон, но уже спал или пытался заставить себя уснуть и ни на что не отвлекаться, натянув одеяло до макушки. Бен набирал упорно и настойчиво, три раза с перерывами. Верил, что Вернер возьмёт, просто они разминулись. Поздней ночью после полуночи всегда много причин быть занятым и не брать трубку. Немец возвращается из ванной через целых двадцать минут, промакивая полотенцем взъерошенные пшенично-русые волосы скорее автоматически, чем тщательно. Бывают дни как этот, когда хочется забыться под упругими струями горячей воды, крупными каплями стекающей по спине и шее, и не выходить из ванной, капитулировав. Хаверц поступает несвойственно ему резко, взяв телефон Тимо с общей прикроватной тумбочки и метко швырнув ему на кровать. Раздражённо, зло и на себя, свою реакцию и злость в том числе поясняет, не отнимая голову от подушки: — Звонили. Четырежды. Вернер удивляется только лишь сказанному, а не более чем объяснимой агрессии товарища, который столько играл, вообще сделал и вложился в этом турнире, что заслужил ненавидеть весь мир, и проверяет пропущенные. Бен. Бен. Бен. Бен. Тимо бросает взгляд на постель Кая и открывает балконную дверь. С сырой головой выходит на лоджию, думая, что это ненадолго. Пропущенный. Бен Чилуэлл. Перезвонить. Бенджамину так нетерпелось услышать его. Англичанин разворошил зализанные пенкой для укладки пряди, проведя от корней, наверное, десяток раз за эти двадцать минут, и рассмотрел уже все бутыльки на полочках ванной отеля. Входящий. Тимо — Привет, — берёт и первым начинает, немного сконфуженно, Бен. Хотя это входящий, получается, что позвонил он сам. Это как хотеть впервые пригласить на свидание, а вместо этого истерично сбрасывать начатый звонок или дышать в трубку. — Тимо. Озадаченное, выжидательное молчание в ответ. Голос Чилуэлла не звучит заспанно или непонимающе, побеспокоенно, вот что удивляет немца. Скорее встревоженно. — Привет? — нетвёрдо уверенный в том, что ему это надо, переходя впервые за месяц на этот чужеродный и комичный в его исполнении английский, переспросом отвечал Тимо. Мучая этим Бена так, будто даже не писал никогда ему и не понимает, что к чему. — Ты один? — вздыхает в трубку Бенджамин, не зная, что заставляет немца держаться сейчас холодно, помимо очевидного. — Мм... Нет, — бормочет, подумав, Тимо. — Но Кай спит в другой комнате. Какая Бену разница, кто где спит и как, и даже с кем. Он не об этом хочет говорить. Но Тимо не то что забыл — просто-напросто не вспоминал о Чилуэлле — в дыму горечи поражения тогда на стадионе. И сам не смог бы объяснить свой порыв написать одноклубнику в такой час, когда точно уже даже никто из друзей не ответил бы. И это было вежливое поздравление удачливого соперника и пожелание удачи в общих фразах, а не крик о помощи или что-то ещё. Но почему-то Бен рванулся в полтретьего ночи набирать и спасать его. — Ви гиитс? — артикулируя и растягивая звуки так, как будто это поможет избавиться от страшнейшего акцента, как-то беспомощно, но с последней робкой надеждой протянул Бенджамин, усмехнувшись от нервов. Такой неудачный и печальный дебют в старте у невезучего Тимо Вернера, пробывшего незначительным дублером-запасным на всём турнире и невовремя материализовавшемся с первых минут в 1/8 финала, где он оказался чужеродным в схеме и растранжирил моменты в лучших английских традициях. Даже тот факт, что Мюллер на последних минутах принял на себя часть вины и разделил этот груз с Тимо, не отменял очевидного: Томасу простят, а, главное, забудут. А вот Вернеру — нескоро и вряд ли. — Дерьмово, — не зная, как сопротивляться обаянию немецкого Чилуэлла, на чистом втором английском отвечал Тимо, прикрыв глаза и помассировав их, нажимая пальцами на веки, как от усталости. — Шайсе, Чилли. С сердца левого защитника как камень упал. Теперь он слышит и узнаёт своего Тимо. Вместе с этим и немец испытал облегчение, будто в этой печальной, полуироничной англо-немецкой ругани выпустил часть того пара, что копилась с финального свистка. Вернер ещё ни с кем не говорил, потому что не хотелось. Он привык в такие моменты молчать и проживать всё внутри, только с Чилуэллом всё как-то вставало на свои места, и становилось обязательно легче хотя бы выносить всё это. — Мы в одном часовом поясе, и, когда ты написал, я решил, что ты ещё не спишь, — почти прижимая к губам, стал наговаривать в самый динамик Чилуэлл, как на ушко нашёптывая. — Я тоже. — Просто сразу подумал о тебе, — имея в виду не больше и не меньше, чем сказал, честно признаётся немец. Бен зажмурился и глубоко вдохнул, чтобы поверить в такую взаимность. Не вынеся эмоций внутри, встал и начал перебирать многочисленную гигиеническую и уходовую мелочевку у умывальника. — Не думал, что ты позвонишь первым, Чилли, — Вернер никогда не напомнит, что его добивались аж четыре раза: в его представлении такая настойчивость поздней ночью от, казалось, ликовавшего и праздновавшего Чилуэлла была необъяснима. Бенджамин задвигает свои чувства подальше, он подождёт. Потому что это не то, что Вернер мечтает или даже ожидает услышать от него когда-либо и сейчас. Тимо не нужны непрошеные нежности, англичанин проглатывает без обиды, что его привязанность сегодня отходит на второй план, это — эгоизм. Но и при этом невозможно устоять. — Кажется, мы и так пропали слишком надолго, — в голосе Чилуэлла опять полнота и радость жизни, с отголосками пережитой тревоги за эмоциональное состояние немца. Бен, кажется, выйди он сегодня на поле, с лёгким сердцем и без сожаления пропустил бы от Тимо Вернера, хоть это и неспортивно, — вообще всё равно, кто что скажет во всем Соединённом Королевстве и всей плотоядной английской прессе. Англичанин опирается о раковину и глядит на своё давно заросшее уже далеко не трёхдневной даже щетиной, давным-давно не бритое отражение, с силой проводит и смазывает ладонью по лбу, оттягивая длинные пряди, падающие на лицо. Парни перебивают друг друга, заговорив одновременно: — Тимо, я несколько раз хотел... — Честно, хочется поскорее ... — ... позвонить, хотя бы перед матчем. — ... начать всё с начала, Чилли. Иногда их химия даёт непредсказуемую реакцию и вот так выстреливает, рекошетя в одного, которым является, как правило, Бен. Англичанин спешит исправить свою досадную ошибку в собственной штрафной. — Я понимаю, — пауза. — Меня тоже злило, сколько всего на тебя свалилось, — пауза. — Всё с чистого листа, так и будет, доверяешь мне? Босым ногам уже холодно стоять на плитке балконного пола, а капли с мокрых волос холодят плечи и спину, но Вернер не заходит в номер, где, может, так всё ещё и не спит Кай, а вместо этого покрепче прикрывает дверь балкона. — Не верю, что ты это говоришь. — Почему? — нескрываемо расстроенно, с болью, как будто дали в солнечное сплетение, обескураженно и искренне спрашивает Бен. — Ты не веришь, что можешь на меня положиться? — Нет-нет-нет. Нет, — поспешил немец, переходя с торопливого туристского английского, на котором в отпуске, сопровождая размахиванием руками, обращаешься к официанту, принесшему со льдом или острое, когда просили ноу айс или нот спайси, на немецкий. — Я только не могу представить тебя злым. Чилли, пойми, ты просто...просто самый добрый. Баллончик с лаком, выроненный из рук, летит на пол с пустым стуком. „Мой ласковый”, — внизу живота сводит от приятной тягости, и при этом у англичанина чувство, как будто внутренности скручивает от смеси напряжения и страха. Сейчас, когда они не виделись, кажется, век, и так далеко друг от друга, их близость ощущается только острее. Чилуэлл живо представляет его: лучистые мимические морщинки во внешних уголках глаз, застенчивую полуулыбку, неумение нравиться и подавать себя и абсолютную искренность. Только счастье длилось не долго. — Ты замечательный парень, — добавляет Вернер. Из рубрики „Как сделать лучше, так, чтобы стало хуже”. — И друг. Как друга. — И я тебя, — опрометчиво-опустошенно бормочет невпопад сбитый с огромной высоты англичанин. Англия в лице защитника „Челси”, не вышедшего сегодня даже на поле, без шансов и сопротивления проиграла Германии. В жизни не всегда как на поле. Ну не может Тимо ответить романтической взаимностью мужчине, такого варианта развития событий даже нет в его представлении о жизни. В его понимании всё то, против чего борется венгерское правительство и в защиту чего выступал Леон, — не более чем пиар кинозвезд и новый вид эскорта, эксперименты современных подростков и молодёжи, у которых огромные проблемы в общении с противоположным полом и которым любые правила и традиции кажутся угнетением, и тем приятнее их назло нарушать. И сложно вообразить, что гомосексуалисты существуют не только в сюжетах популярных сериалов и на прайд-карнавале в Кёльне. И немец, опять же, не тот, кого может просто физически повлечь к парню. И все поползновения уходят в глубокий игнор. — Там что-то грохочет у тебя. — Уронил. Лак просто упал, — слегка, едва заметно, трясутся пальцы. — Ничего, мелочи. — Ааа... Но тебе так лучше, — неловко хихикнув, абсолютно всерьёз заявляет Тимо. — Без ... этого всего, когда волосы как прилизанные. Лака там и... По-простому, как ты есть. Бен Чилуэлл не знает, что делать со своей глупостью в отношении Тимо Вернера. Его отшивают, игнориуя и даже как будто не замечая его порывы и их иногда уже не дружеский посыл, а он каждый следующий раз читает между строк и представляет что-то своё. Бен никогда не ломал лёд, а растапливал ледник мягкой силой — в подколах, общем смехе, улыбках на тренировках, объятиях и ассистах, как их незабываемый с Вест Хэмом, когда Чилуэлл почувствовал сердцебиение немца на своей груди, совсем рядом со своим сердцем, и знал, что это первая трещина в немецкой броне и в стене между ними. Чилуэлл расстался со своей девушкой и всем сказал, что после перехода в „Челси” думает только о своей карьере, поэтому стало невозможным иметь кого-то постоянного рядом, да и ни одну бы это положение дел и расстановка приоритетов не устроили, если она с ним, конечно, не только ради денег. Правда, на редкие вечеринки или тусовки с Грилишем или Мэдсом он тратит не меньше времени, чем мог бы уделить второй половинке, но в коронавирусное время развлечений и сборищ не так уж много и это расхождение слов с делом не бросается в глаза. Бен глядит на себя в зеркале и машинально поправляет не чистые, слипшиеся на лбу волосы, давно потерявшие приданный им вид и лежащие длинными и мягкими, чуть выющимися каштановыми прядями, как после бурной ночи и жаркого секса. Как нравится Тимо. — Если ты считаешь... То я отдам весь свой лак Жиру. Тимо хохочет свободно, без тени грусти, пожалуй, даже слишком раскатисто для трёх ночи. Бен снова чувствует себя опьяняюще счастливым. Только становится совсем зябко, хоть немец и забыл всё на свете за их разговором. Надо закругляться, чтобы не простудиться так глупо. — Попытайся ... хоть раз попасть в состав, Бен. Хотя бы для статистики, — явно подтрунивал разошедшийся Тимо. — Если я выйду на поле, то сразу войду в историю. Ты же знаешь, мне много для гола не нужно, — в голосе Чилуэлла сквозит неотразимая улыбка. — Я обещаю попытаться, — легко сдаётся защитник, зная наперёд, что это бесполезно. Бен ещё чего-то тянет, а Тимо почему-то вдруг не торопится. Англичанин снова первым нарушает тишину: — Я соскучился. Честное слово. На том конце провода молчание и пауза, как будто со связью проблемы и звук не доходит. Чилуэлл медленно начинает соображать, совершил ли он сейчас непоправимую ошибку, сделав этот шаг в сторону Тимо. — Мы скоро увидимся, — имея в виду буквально расписание предсезонки, издалека отвечает Вернер. „Я живу только этими мыслями”, — одними губами, беззвучно шепчет английский защитник своему отражению в туалетном зеркале. Думать так ему никто не сможет запретить. — Я думал о тебе. Всегда. Как ты там, — хотелось добавить "один", но ведь Тимо не считал вовсе, что без Бена он был один. Ночной ветер обдувал обсохшего и давно продрогшего Тимо, и холод буквально гнал его, толкая в спину, скорее закончить этот разговор. — Хах, да. Просматривал сториз, я видел, — Бенджамин сам с собой краснеет густо, как старшеклассник, и на несколько мгновений зажмуривается. Ну как же он так ... попался. Вернер даже отдаёт себе отчёт, что это должно было смутить, охладить и отпугнуть одноклубника. Это была почти осознанная защита. — Тогда после Евро? — с надеждой спрашивает англичанин. У Бена упрямый характер, он определенно боец, чем, в общем-то, в своё время и покорил Френка Лэмпарда. — Что „после”? — не совсем своим, чуть зажатым, спазмированным голосом отвечает Тимо. — После Евро, сходим в кафешку там, может. — Если всё опять не закроют, — дал задний ход немец, оправдываясь нестабильными ковидными ограничениями британского правительства. — Это терми́н, Тимо,— с непреодолимой нежностью зажмуриваясь, просит шанс англичанин. — Внеси меня в своё расписание, — это и шутка над дисциплинированным и не очень любящим спонтанности немцем, и отчего-то им обоим не смешно. — Ахах, хорошо, Чилли. — Теперь ты ангажирован, — Чилуэлл обессиленно упирается лбом в зеркало над раковиной. — Я буду ждать. Очередное молчание прошивает насквозь. — Ты ещё ... будешь звонить? — и то ли Тимо боится услышать „да” и тяготится напором Бена, то ли хочет, чтобы тот позвонил. Защитник не уверен совсем, как это понимать. Ставки в их отношениях в третьем часу ночи в Лондоне как никогда высоки, а риски огромны. — Хочешь назначить мне терми́н? — горько усмехнулся Бен, проведя рукой по ужасно отросшей бороде. — Можешь звонить в любое время, — быстро и просто разгоняет его страхи Вернер. — Спокойной ночи, Бен, — не спеша, выждав чуток, нападающий заканчивает звонок. — Gute Nacht ... — успевает низким голосом пробормотать до гудков Чилуэлл. Будто пёс, скребущийся с утра в дверь спальни, страшно соскучившийся по хозяину. Тёплое дыхание защитника затуманивает зеркало. — Какой сон...какой теперь сон... — Бен пальцем чертит на запотевшей поверхности инициалы —TW. Тимо отключается, его немного мутит. Что это только что было, чёрт?! Бен и такой, как всегда, прежний, и какой-то другой, неправильный. Что он иногда начинал говорить? Зачем? Пили ли англичане после триумфальной победы? В голосе одноклубника ни капли виски, в этом Тимо не сомневается. Вернер всеми силами пытался удержать их на той грани, на которой они балансировали и за которую Бена так клонило и влекло. Немец сказал „можешь звонить в любое время”, а теперь сам не уверен, стоило ли ... так обнадёживать. Может, он и хотел бы ещё раз услышать Бена, но... Вечное „но”. Но зачем так прикипать друг к другу, зачем была эта боль и надежда в голосе?! Это почти злит Тимо, обычно уравновешенного и терпеливого. Вернер уговаривает себя не сердиться беспочвенно и глупо, как маленькие дети злятся на публично проявленную мамину нежность. Каждый имеет право быть непонятым или понятым неправильно, но не заслуживает гнева. Ведь Бен в последнее время становится самым близким ему человеком. И самым нужным. И поздним утром немец ещё в постели проверит в смутной надежде пропущенные. TW Тот, из-за кого в полтретьего ночи Бен сползает, не держась на негнущихся ослабших ногах, прижимаясь голой спиной к холодной ванной в номере лондонской гостиницы. Чилуэлл даст Вернеру передышку от себя. Он не хочет навредить их отношениям или что-то испортить. Всё между ними должно быть естественно. И для этого английскому защитнику придётся приложить недюжинные усилия. И всё равно их лучшее впереди. И Чилл ни секунды ни жалеет, что перешёл в „Челси”. Всего лишь за победами, успехами, звонкими гонорарами, славой и трофеями. Как все. А нашёл этого сукиного сына. Упав на кровать и раскинув руки-ноги, Бен шепчет себе под нос, впервые произнося вслух: — И всё-таки я люблю тебя, Тимо Вернер.