Впервые, когда Доракен задумывается об этом, они сидят на набережной. Впереди — закат, пронзающий яркими оранжевыми лучами глаза. А ошибка людей, приехавших в страну восходящего солнца, — пропустить его. Доракен тоже считает себя ошибкой, когда смотрит на Майки. Чувствует себя неправильным.
Он знает, что солнце любит Майки. Особенно сейчас, когда он сидит рядом, немногозначительно прижимаясь плечом к его собственному плечу, а лучи украшают загорелую кожу его лица. Доракен немного щурится, и его мутит от ощущения, что Майки может светиться — ну словно в этих лучах отражается. На носу у Майки — веснушки. Волосы — яркие, подобно солнцу, а главное — настоящие. Весь Майки кажется настоящим — с россыпью родинок на плечах, которые, в общем-то, он скрывает под тяжестью куртки даже летом. А сейчас он скинул ее, обнажая крепкие мускулы, переливы предплечий. На них Доракен тоже видит веснушки и задыхается. А сам Доракен — фальшивка. И волосы его крашены, а улыбка натянута. Он не может сказать о своих настоящих чувствах, боясь быть отринутым обществом. Боясь быть отринутым «Токийской свастикой». Впрочем, сейчас — в лучах заката и с крепким, гладким плечом, прижимающимся к его собственному, — Доракен чувствует себя более, чем искренним, более, чем защищённым.
Майки же улыбается мягко, и тогда Доракен замечает кое-что необычное. Необычно привлекательное. Ведь губы Майки липкие, испачканы сладостью.
Он помнит, как в детстве Майки любил эти конфеты. Закупался тоннами, потому что раньше ему их покупал Шиничиро. За смелость, за достижения — в драке, в жизни, в общении. Сам Шиничиро считал, что не достоин конфет. Ведь драться сам не любил. Всегда эти леденцы были одинаковыми — приторно сладкими, противными. Потому Доракен их ненавидел. Да и вкус не менялся. Яблочный.
— Куда ты смотришь? — спрашивает Майки, а губы его блестят под стать солнцу. Доракен задыхается — так хочется их коснуться.
— На солнце, — отвечает Доракен. И он не врёт. Ведь солнце ему напоминает Майки — от светлых волос до кончиков коротких ногтей. Под ногтями у него сгустки крови — чужой, и он упивается своим желаниям — как хочется слизать чужую кровь с его пальцев и почувствовать сладость. Почему-то Доракен уверен, что Майки — весь сладкий.
— Ты можешь сделать это, — говорит Майки, все также смотря вперёд. До Доракена не сразу доходит, что он имеет в виду. Пока он не протягивает ему леденец — облизанный им же. — Ты разве не хочешь?
Это мерзко. Омерзительно. И почему-то заводит. Он видел раньше такое в фильмах. Доракен чувствует нарастающее возбуждение внизу живота, когда лидер "Свастонов" протягивает ему конфету. Смотрит с минуту на переливы красного леденца на солнце. И облизывает его. Коротко, кончиком языка, но взгляд Майки завораживает. Глаза у него темные, почти черные. Кажутся нечёткими, будто графическими. Но зрачки все равно видно и сейчас — Доракен замечает, как они расширяются. Он заглатывает леденец глубже, заставляя его проехаться прямо до горла. И причмокивает, наконец отстраняясь.
— Ты можешь сделать это, — говорит Доракен, смотря прямо в черные глаза парня. И не замечает должного непонимания. Майки послушно затягивает в рот конфету обратно, привычно ее посасывая. А Доракен не может перестать представлять на ее месте собственный член.
Губы у Майки пухлые, даже девчачьи. Как у Эммы, когда она обижается. У Сано, видимо, в крови это — при малейшей обиде наивно надувать губки бантиком. Доракен помнит, как сильно его раздражало это раньше и каким ласковым, до невозможного милым стало сейчас - смотреть на надутые губы старшего Сано. Сейчас Доракен даже не может объяснить, как сильно ему это нравится. Так сильно ему нравится представлять на месте леденца себя самого.
— Попробовать что? — спрашивает Майки, хищно — под стать его же взгляду — облизывая губы. Доракен видит каждую царапинку от зубов Майки на пухлых губах. Привычка закусывать их от нервов ещё никогда ему не казалась такой привлекательной. Хочется прикусить тоже, оставить след. И он не сдерживается — прижимается губами к сладким, манящим. И глухо стонет, когда ему отвечают.
Язык Майки сладкий, со вкусом яблока. Доракен даже слышит, как конфета с характерным всхлипом падает в воду. Либо это всхлип Майки? Впрочем, неважно — ведь маленькие ладони зарываются ему в волосы и притягивают ближе, посасывая нижнюю губу, осторожно лаская языком чужой.
Доракен слышал, что французский поцелуй охуительный. Но французский поцелуй со вкусом яблока — лучше. Особенно, когда он целуется с Майки.
***
— Может нам стоит предупредить их, что мы тоже здесь?
— Да нет, смотри закат какой красивый.
Баджи даже рычит, усмехается, оглядываясь на друга. Оба они знают, что на закат давно не смотрят. Лавочку, где они сидят, не видно — под раскидистым высоким деревом, заслоняющим их листьями. Место наверняка романтичное и жаль, что Майки с Кеном не нашли его раньше.
— Нас можно назвать вуайеристами? — интересуется Баджи, впрочем, продолжая смотреть на целующуюся парочку.
— Блять, откуда ты вообще это слово вырвал? Книги что ли читаешь?
Баджи фыркает, удивляясь глупости Чифую. Впрочем, это неудивительно, раз в пятнадцать лет он ещё девственник. Ну, точнее. Все они ещё девственники.
— Ты что, не смотришь порнуху? — удивляется парень, оглядываясь. Глаза Чифую расширены — направлены вперёд, а рот приоткрыт.
— Мне кажется, что ее достаточно в нашей жизни, — он хватается руками за голову. — Блять, — тянет парень. — Леденец в глотку друг другу пихают, придурки.
— Хочешь попробовать? — Чифую даже с лавочки спрыгивает, так его пугает томный голос Баджи.
— А на хуй пойти не хочешь попробовать? — Кейске почему-то нервно дёргает плечом, заставляя Чифую вскинуть бровь вверх.
— Если только на твой.
End.
