У Ацуши всё очень плохо

Ацуши не был человеком. И это было весьма очевидно для тех, кто смотрел. Он рос слишком быстро, и его разум не поспевал за изменениями тела. Любые раны затягивались в течение нескольких минут. Любые. Не оставляя даже намёка на присутствующее ранее ранение. В девять он был с рослого мужчину, хотя и с детскими пропорциями. Тогда приехал врач — очередной, пытавшийся понять причину столь резкого роста. Тацухико Шибусава. И он Ацуши тогда очень не понравился. Красные глаза следили с холодной рассчётливостью и без того, что позже Ацуши осознал как страх. Тогда Ацуши впервые лёг на операционный стол. Иногда он мечтал умереть именно в тот момент. Шибусава не был похож на обычных докторов, которые разводили руками, брали анализы, изучали без вреда. Он изучал лимит Ацуши. Если пропустить через него ток, станет ли организм расти от этого быстрее, чтобы защититься, или же наоборот. Иногда Ацуши подвергался пыткам электричеством в течение нескольких дней подряд, лежа на кушетке. Все мышцы сжимались от напряжения, сокращались против его воли. Если бы он не был крепко и безопасно привязан, то точно что-нибудь сломал бы. Электричество действительно тормозило рост на какое-то время, но любая доза меньше той, которая должна была убить нормального человека, показывала неэффективность. Как Ацуши при этом не умер от голода, жажды и отсутствия сна — совсем другой вопрос. Его закрыли в одной из камер для наказания провинившихся сирот в подвале — вообще их называли кельями, и они должны были молиться там для прощения грехов, но никто так делать не собирался. Ацуши лежал на полу, свернувшись калачиком, и тихо поскуливал под светом безразличной полной луны. Ведь раз он не был человеком, то и проявлять к нему милосердие не стоило. Следующей была проверка регенерации. Постоянная боль, засекание времени до исцеления от самых разных ранений. Его протыкали иглой. Пока она была в теле, рана не затягивалась, но стоило только вытащить, и не оставалось даже следа. Протыкали везде. Казалось, каждый миллиметр тела Ацуши был проткнут по несколько раз, ведь нужно проверить, а не пойдёт ли заражение крови (Ацуши начинало тошнить, но ничего смертельного), изменится ли скорость регенерации, если уколоть в то же место. Брали иглы побольше. Вставляли всё глубже. В какой момент от медицинских иголок перешли на оружие — Ацуши упустил. Помнил только боль, от которой оставалось только кричать. Как его насквозь пронзали рапирой. Как безразлично смотрел Шибусава и записывал результаты своих экспериментов. Как никто из приюта даже не подумал вступиться или спасти его. Директор иногда приходил и наблюдал из темноты. Шибусава во время экспериментов с колюще-режущими также пропускал через Ацуши электрический разряд. Следил, как это повлияло бы на скорость регенерации. Влияло ровно так же, как и на рост — пока Ацуши находился под напряжением, ничего не происходило. Келья, камера, какая разница, становилась всё меньше. Удушала, совсем как слёзы. Хотя регенерация сделала своё дело и Ацуши больше не чувствовал физической боли, он не мог забыть то ужасное ощущение... тот момент, когда его ранили, снова и снова, казалось, растянувшийся на бесконечность. Единственной свидетельницей его боли оставалась Луна. Ацуши продолжал расти, несмотря на все махинации Шибусавы, несмотря на то, что его не кормили. Вся эта масса приходила словно бы ниоткуда, из другого мира. По-другому это объяснить было нельзя. Следующим шагом стало расчленение. Отрезание целых кусков плоти. Они не нарастали обратно, но словно бы вся кожа и мышцы Ацуши сжимались, стягивались в ту сторону, чтобы закрыть прореху. А так как его морили голодом, кожа, казалось, готова была порваться прямо на костях. Без предупреждения и лишних слов Шибусава отрезал Ацуши руку. Его крик наверняка слышали во всём приюте, ведь никакие медицинские препараты или яды не действовали и не помогали снизить чувствительность. Отрезанная рука — это больно. Оне не отрастала, но и кровью Ацуши истечь не мог. Рана затянулась, и Ацуши остался с культёй. В следующий момент Шибусава отрезал ещё кусок от предплечья, несколько выше уже отрезанного, и приложил к новой открывшейся и ещё не затянувшейся ране кусок руки. Которая приросла на место и стала короче. — Эй, ребёнок, страдающий немилостью, — сказал тогда Шибусава и положил руку на лоб Ацуши. Холодную. В перчатке. Небольшую. — Я могу исправить тебя на короткое время. Тогда Ацуши отвели обратно в камеру и закрыли. На руке не осталось ни единого шрама, и она стала заметно короче. Ацуши всё равно забился в угол и не мог избавиться от странного ощущения пустоты, появившегося из-за временной потери руки. Мать Луна молчаливо освещала камеру. Его не трогали несколько дней и стали нормально кормить. Ацуши не знал, что именно они задумали. Не хотел знать. Он хотел исчезнуть. Выбраться из этого ужаса. Чтобы боль прекратилась. Но, разумеется, ничего не могло закончиться так просто. Боль стала постоянной спутницей, которая не притуплялась, сколько бы он её ни испытывал. Шибусава как-то объяснил, что это из-за слишком быстрой регенерации, его тело просто не запоминало боль и не могло к ней привыкнуть. Ацуши продолжал плакать на операционном столе, пока Шибусава объяснял, что ему предстояло сделать. Разрезать Ацуши. Переставить его кости, подрезать внутренние органы. Отрезать всё гигантское, но не просто так, а осторожно, выверенно, чтобы Ацуши мог сойти за обычного ребёнка хоть на какое-то время. — Скорее всего, операцию придётся повторить через несколько лет, — сказал он тогда, стоя над Ацуши с пилой по кости. Сначала он планировал отрезать все конечности, чтобы можно было без проблем работать над самым сложным — телом. — Когда ты станешь взрослым, повторять её придётся чаще. К сожалению, убить тебя раньше я был не в состоянии. Ацуши был рад, что не помнил, что умирал. И как бы ему не хотелось помнить боль от всего, после чего он остался в живых.

***

Ход времени упустить было слишком легко. Ацуши смутно помнил всё, что делал Шибусава, в том числе и то, что он отрезал ему голову. Странно было наблюдать за своим телом со стороны. Странно, что он не умер. Шибусава ломал ему челюсть, предварительно вырвав все зубы. По какой-то причине они вырастали снова, стоило от них избавиться. Каждый раз. Но когда Шибусава закончил, Ацуши стал ростом чуть ниже обычного девятилетнего мальчика. Директор взял его на руки и слушал наставления Шибусавы. Ацуши давно никто не держал на руках, он всегда был для этого слишком огромным. На полу вокруг лежало то, что раньше было им. Ошмётки мяса, костей и внутренних органов. Слишком много крови. К горлу подступила тошнота. Он был всем этим мясом меньше суток назад. И через такое ему придётся проходить раз в несколько лет, чтобы жить среди людей? Глаза щипало жаром. Слишком больно. Слишком страшно. Мать Луна, спаси его.