Если зарядил ружьё — значит уже поздно

И вот, опять, я вижу её. Такая же счастливая, как и всегда. Это счастье вполне оправдано: жизнь в достатке, прекрасный муж, понимающие родные. Казалось, что Нани любила всех, сеяла своё счастье другим. Оно пряталось везде: в милых улыбочках, в заботливых глазах. Каждый, кто пообщается с Нани, подумает, что он — особенный, именно тот, кого выбрала девчушка. Человек будет очарован ею. Но он будет ошибаться. Нани любезна так со всеми и не считает это чем-то сверхъестественным. Она не обращает внимание на последствия: подумаешь, влюбились в неё да и влюбились, разлюбят. Это было строгое правило, которое, почему-то, соблюдали. Но нашелся дурак, который смог наплевать на это правило, и безнадёжно влюбиться. Этот дурак я. Я знаю, что Нани делает сейчас, с кем спит, где живёт, я помню каждую её черту лица. Сомневаюсь, что она вообще меня помнит. Того безбашенного сорванца, что совал свой нос в чужие дела. И получал люлей. Это было неизбежно. А Нани всегда меня лечила, даже не имея простой аптечки. Она умела лечить своими ласковыми прикосновениями, сладким голосом и мягкими улыбками. Она считала, что любовь снимает все болячки — и не переставала обнимать меня, когда я в очередной раз сломал себе что-то. Или потерял кого-то важного. Если любовь Нани снимает все болячки, то я навечно болен. Всё, что мне остаётся — высматривать её силуэт в окнах, на улице, в помещении — где подвернётся удобным. Всё, что мне остаётся — это болеть своей любовью. Время вышло. Что же я могу сделать ещё? Нани помолвлена с добрым садовником Спраутом, примерным студентом. Не вляпывается в неприятности, не грубит другим. Вечно улыбается и дарит цветочки из оранжереи своей матери каждому второму знакомому. Иногда меня берёт жуткая зависть: когда я вижу двоих влюбленных за милой беседой, мой эгоизм пытается убить клочки разума. А что, если сломать эту прекрасную историю любви? Поставить на ней точку? Но нет, я одёргиваю себя: если я до сих пор люблю Нани, то я должен быть доброжелателен. Если её любовь застрелится — она будет страдать. Будет много слёз. Может быть, она даже попробует совершить суицид. Надо ли это мне? Но с другой стороны, не заслуживает ли этого она? Она заставляла меня страдать, она заставляла меня думать о ней всегда, она заставляла меня просыпаться по ночам с мыслью о её скорой кончине, которая облегчит мне ношу безответной любви. Даже во время желанной работы я думаю об этой чёртовой Нани. Она — моё всё. Я зависим ею по всем параметрам. Не это ли принято называть «любовью»? Старое ружьё ещё может стрелять. Я смахиваю с него пыль, и это действие вызывает у меня лёгкий кашель. Почему я думаю о том, как бы навредить Нани, прервать её заслуженное счастье, которого она сама добивалась долгое время? Нет. Если зарядил ружьё — значит уже поздно. Кто-то плачет за стеной. Всхлипы отдаются эхом в моей голове. Может, это моя покойная мать? Железное дуло касается разгоряченного лба, посылая заряд мурашек по всему телу. Теперь нечего бояться. Я больше не буду страдать.