Монстр под кроватью

      Больше всего на свете Питер боится смерти.       Не своей, нет, он слишком часто находится на волоске от гибели, чтобы бояться. Питер сомневается, что заметит собственную смерть. Был человек и нет человека, велика ли беда?       Жить страшнее. Жить чертовски больно — уж это Питер успел ощутить на собственной шкуре: об этом же говорят бледные шрамы, которые не смогла свести даже ускоренная паучья регенерация. Больно пытаться достать пинцетом мелкокалиберную пулю из кровоточащей раны на бедре, раздирая начавшую зарастать кожу — иногда Питер ненавидит свои способности. Больно заново ломать неправильно сросшееся предплечье, неловко скорчившись в туалете и закусив рукав толстовки, чтобы не разбудить уставшую после ночного дежурства тётю сдавленными стонами.       Непроизвольные слёзы катятся по щекам и стягивают кожу, пока Паркер тихо скулит, сжимая зубы до скрипа, но упрямо выходит на патруль в следующую ночь. Потому что физическая боль не самая страшная. Можно сжать кулаки, сцепить зубы, проглотить, на худой конец, несколько таблеток почти бесполезного обезболивающего — ускоренный метаболизм, обратная сторона его паучьих способностей, выводит любые токсины и лекарства из организма за полчаса. С моральной болью это не поможет.       Питер просыпается ночью в поту и вглядывается в дрожащие руки. Ему кажется, что ладони липкие и темные от крови, что комната насквозь пропиталась чуть сладковатым металлическим запахом. Уснуть после этого невозможно. Питер распахивает окно, рвано вдыхает прохладный ночной воздух. Смотреть на костюм тошно, красный цвет заставляет сердце биться быстрее, а от плотной ткани пахнет горелым. В такие ночи Паркер жалеет, что на него не действуют лекарства — он готов выпить целую банку снотворного, лишь бы забыться, задремать хоть ненадолго, не думая ни о чём. Но таблетки не действуют, и Питер выполняет дыхательную гимнастику с какого-то форума о панических атаках. Страх и тошнота никуда не уходят, но возвращается способность трезво мыслить. На большее Питер в последнее время и не надеется. Простыни влажные от пота, скомканные, и он старательно перестилает постель. Привычные, отработанные до автоматизма действия помогают прийти в себя. Что было в том кошмаре? Смерть Мэй? Смерть Нэда? Смерть ЭмДжей? Смерть Тони Старка? Питер не помнит, но этого и не требуется. Каждый раз ему снится одно и то же: смерть.       Визг тормозов, скрежет гнущегося железа, страшные крики, запах палёной пластмассы и тётя, изломанной куклой обмякшая на пыльной дороге. Не успел. Летнее платье, которое Мэй купила на прошлом уикэнде, местами порвано, а местами испачкано в крови. Питер что-то кричит, и, кажется, зовет её, но Мэй впервые в жизни не отзывается.       Питер задыхается во сне.       Тёмное помещение на тусклом экране телефона, зацикленная запись, на которой повторяется одно и то же. Заплаканная Мишель привязана к стулу, мужик в дешёвой балаклаве кидает сигарету на пол, тушит носком ботинка, а потом гадко усмехается, говорит что-то несвязно-бессмысленное про Человека-Паука, а потом стреляет ЭмДжей в висок. Кажется, что кукловод обрезал нити, так резко и безвольно Мишель обвисает в путах. Тёмные вьющиеся пряди прикрывают аккуратный кружок пулевого отверстия.       Питер беззвучно кричит.       Жуткий грохот, отсветы полицейских машин, блестящие лужи и череда ярких вспышек. Взрыв разносится потом, уже после страшной вспышки и после того, как куски дороги и ближайшего здания шрапнелью разлетаются во все стороны. Тёмная струйка крови в уголке рта Нэда. Питер раз за разом повторяет имя друга, трясёт за плечи, но кожа у Нэда бледная-бледная, а глаза закрыты.       Визги, треск огня, вой пожарных сирен, и всюду дым-дым-дым. Маленькая девочка в смешной пижаме, местами почерневшей и испачканной в саже, на руках Питера. Он приземляется на террасу соседнего дома, кашляя, делает искусственное дыхание минуту, другую... тщетно. Сердце малышки не бьётся, а губы синеватые от удушья.       Питер плачет.       Люди в его снах мучительно гибнут, случайно умирают, калечатся и страдают, потому что Питер был недостаточно хорош. Недостаточно силён, недостаточно быстр, недостаточно, недостаточно, не вовремя и неправильно. И виноват в этом он сам. К горлу подкатывает тошнота, кончики пальцев дрожат, и Питер сам весь дрожит, потому что осознает это как никогда остро. Он никогда не будет достаточно хорош. Сколько бы он не старался, Питер не сможет спасти всех, и в этом только его вина. И Питеру страшно, до безумия страшно, что когда-нибудь умрут из-за него. В том мысленном эксперименте с вагонеткой Питер не стал бы делать выбор. Он бы кинулся ей наперерез.       Если бы Питеру предложили ценой его жизни спасти всех, он бы не думал ни секунды. Ухмыльнулся бы, может.       Питер бледно улыбается и механически поправляет наволочку. Для него самого смерть — непозволительная роскошь. Поэтому Питер прикрывает окно, залезает под одеяло и сворачивается в позе эмбриона, честно стараясь заснуть. Потому что будильник прозвенит через несколько часов, и ему снова нужно будет спасать других ценой собственной жизни.       В конце концов, именно это и делают супергерои, не так ли?