***
— На самом деле, не так уж и больно, — цедит Субару, втягивая воздух сквозь стиснутые зубы. Он с силой закусывает внутреннюю сторону щеки и чувствует солёный привкус крови. Ледяные капли, срываясь с листьев, падают ему за шиворот и текут по позвоночнику. В таких условиях подхватить простуду — плёвое дело, но сейчас в списке проблем, волнующих Субару, эта находится довольно низко. — Субару! — голос в левое ухо — резкий и напряжённый. Обычно в этом голосе есть серьёзность, некая собранность, внушающая уверенность в том, что его обладатель знает, что делать (пусть даже это и не так). Сейчас собранность всё ещё здесь, но чувствуется она неубедительной, фальшивой — всего лишь попыткой удержать контроль над ситуацией. — Тебе не стоит преуменьшать тяжесть своего состояния бравады ради, — продолжает Юлиус нервозно, и его взгляд — распахнутые глаза, охровая желтизна радужки — испуганная сова с фоток в интернете— дурацкая мысль, — бегает по лицу Субару вправо-влево, вправо-влево, быстро-быстро. — Это не та ситуация, которую можно воспринимать несерьёзно. Субару! Субару прячет не к месту выползшую на лицо кривую усмешку, потому что несмотря на то, что у него есть некоторый опыт, подсказывающий, что ситуация и в самом деле выглядит плохо, говоря мягко, Юлиусу об этом знать совершенно не нужно. — Я абсолютно серьёзен, — заверяет Субару, подавляя желание сказать что-то вроде «убийственно серьёзен» — это Юлиус воспримет совсем нехорошо. По лицу, падая с крыльев носа, свисая с ресниц и соскальзывая по губам, градом катится пот, несмотря на то, что погода далека от тёплой. Ужасно хочется пить. Подвёрнутая нога ноет — не так сильно по сравнению со всем остальным, но не так слабо, чтобы это можно было игнорировать, — словно издеваясь. Юлиус, похоже, неубежденный, продолжает пилить его встревоженным взглядом. Его тонкие губы поджаты почти что в прямую линию, а брови как-то смешно и жалко, изломанно вздёрнуты. Субару молча пялится на него в ответ, словно они играют в гляделки. Очень скоро он обнаруживает, что если он долго смотрит в одну точку, та потихоньку начинает двоится в глазах и разъезжаться в разные стороны. Наконец Юлиус судорожно вдыхает и прикрывает глаза, сжимая пальцами переносицу. Его лицо подсвечивает тусклый свет лежащего у него ладони небольшого лагмита, подчёркивающий и бледную, бледнее, чем заложено природой, кожу, и размазавшееся пятно грязи на подбородке, и разбитую губу, и царапины то тут, то там — меткие когти, ветки на бегу, — и взлохмаченные, растрепавшиеся волосы. Даже в дневном свете он бы выглядел по меньшей мере изнемождённым — сейчас же он смотрится почти болезненным. — Ладно, — говорит он на выдохе, — надо решить, что теперь делать. — Надо, — эхом соглашается Субару. Его тело как будто накрыли плотным тяжёлым одеялом в жаркую погоду: нет сил даже пошевелить рукой и кажется, что он варится заживо. Юлиус снова смотрит на него — обеспокоенно — поджимает губы и даже почти открывает рот, чтобы что-то сказать, но останавливает сам себя. Он зарывается рукой в волосы, разлохмачивая их ещё сильнее, и его взгляд бегает по лесу вокруг — непролазные заросли раскидистых кустов, армия неохватных стволов с шершавой корой, угрожающе торчащие во все стороны ветки, — задерживается на оставшемся у них снаряжении, которого не то чтобы много — всё тот же лагмит и меч Юлиуса в крови и шерсти, — и снова возвращается к Субару. На его лицо — и затем падает на его же левое плечо. Его зрачки расширяются немного. Субару поспешно переводит свой взгляд туда же — фокусировать его отчего-то вдруг сложно, и картинка проясняется потихоньку только через секунд десять, наверное. Она неприглядная, говоря честно: рукав неровно разорван — Юлиус пытался его закатать, но у куртки была слишком плотная ткань, чтобы закатиться так высоко, а у Юлиуса не выдержали нервы, — и видно посреди размазанной крови вспухшее лилово-чёрное пятно. Оно торчит на плече кривой, страшной меткой, чернильным кляксой — и как от кляксы, от неё ползут тонкие прямые линии, тянущиеся вдоль вен. Если присмотреться, в самом центре пятна — две рваные борозды, следы клыков, затянутые тонкой свежей кожицей — где-то на три четверти. Одна четверть же, оставшаяся, кровоточит страшно и выглядит воспалённой, развороченной — именно здесь боль во время попытки Юлиуса исцелить магией хотя бы рану стала совершенно нестерпимой. Если подумать — не то чтобы воспоминания Субару касательно последнего часа самые чёткие, но всё же — раньше, до попытки Юлиуса, пятно было меньше. На лицо Юлиуса набегает тень. Он тянет руку — пальцы на мгновение замирают в паре миллиметров от пятна, и взгляд Субару неожиданно чётко выхватывает свежёнатёртые, кровящие мозоли на большом и указательных пальцах, из которых торчат белые нитки, прилипшие травинки, какими-то мелкие семена с деревьев, крошки земли и ещё чёрт знает что ещё, — но всё же касаются. — Гх-х-!.. — они, пальцы эти, на ощупь холодные и мокрые, и другими они быть не могут, потому что перчатки Юлиуса где-то в темноте, в одной из бессчётных луж, скинутые в страшной спешке, но прикосновение всё равно ощущается ожогом, тычком горящей палкой, пригоршней горящих углей, и Субару прошивает болью и скрючивает, и он рефлекторно цепляется рукой — целой — за мокрую траву. Юлиус отдёргивает руку стремительно: — Субару! — он хватает его, поддерживая, со спины за плечо — нетронутое. Субару сипит страшно и сидит, полусжавшись и уткнувшись взглядом вниз. Капли на траве бликуют из-за лагмита, выпавшего из руки Юлиуса, и сознанию Субару, затуманенному болью, кажется, что с земли на него смотрит сотни и тысячи мёртвых глаз. Его перетряхивает. Боль медленно спадает отливом в море. Не уходит совсем — возвращается в плечо, как животное затаивается в берлоге, готовое выскочить в любой момент — при мыслях о животных Субару ещё раз чуть-чуть встряхивает. Он делает глубокий вдох. Переводит взгляд на лицо Юлиуса. — Я в-в порядк-к-ке, — выговаривает. Зубы стучат — он замечает только сейчас. Юлиус не спешит убирать руку. Она ощущается на спине тяжёлым грузом, и нервы под воздействием яда воспринимают эту тяжесть, как невыносимый жар, но Субару не просит её убрать. Рука внушает какое-то непонятное чувство безопасности, идущее своими корнями ещё, кажется из детства — тех времён, когда его мама приходила к нему, когда болел, обнимала, целовала в лоб и пела колыбельные, всем своим существом обещая, что он поправится и всё будет хорошо. Сейчас это чувство безопасности, конечно, ложное, но он всё равно цепляется за него, как за спасательный круг. Высоченные деревья, в темноте кажущиеся совершенно чёрными, перед глазами начинают кружиться каруселью — медленно так, покачиваясь из стороны в сторону. Кач-кач. Круговорот веток, воронка листьев. В ноздри бьёт запах сырости. Юлиус молчит долго. — Может быть, — наконец разрывает тишину он внезапно, и Субару вздрагивает. Пальцы Юлиуса сжимают его плечо, — остальные…— пауза, — смогут найти нас. Уже прошло много времени, они должны были уже… справиться и пойти искать нас. Субару кусает внутреннюю сторону щеки. В левую руку как будто вонзаются тысячи иголок. — Было бы неплохо, — он усмехается, и его усмешка похожа на всхлип куда больше, чем хотелось. Было бы неплохо, если бы остальные были всё ещё живы. Было бы неплохо, если бы они догадались, в какую именно часть непроглядной чащи убежали Юлиус с Субару — точнее, Юлиус с Субару на спине. Было бы неплохо, если бы Субару не был таким никчёмным, неуклюжим идиотом, не смотрящим, что у него под ногами, и Юлиусу не пришлось бы тащить его чёрт знает куда, спасая от смерти, которая всё равно наступит, обнулив всё происходящее и сделав затраченные усилия совершенно неважными, вместо того, чтобы помочь себе и другим. Как же глупо. Как же противно. Как же он устал. Ничтожество. Субару шумно шмыгает носом. Глаза слезятся — то ли от яда, то ли, ну. По телу плавленым свинцом медленно растекается давящая слабость — пальца не поднять — и голова тяжелеет, словно сейчас оторвётся с плеч и покатится. Субару представляет себе лицо Юлиуса, если бы такое случилось, и его разбирает неуместный, дурацкий смех. Юлиус под боком — не воображаемый — вздрагивает, но не говорит ни слова — и Субару решает промолчать тоже. Да и что тут можно сказать, в общем-то. Лес вокруг живёт своей привычной ночной жизнью: шелестит, шуршит и колышется совершенно обычно — так шелестит, шуршит и колышется любой ночной лес, что тут, что на Земле. Словно и не было ничего, не происходило и не происходит, словно здешняя почва не обагрена кровью и дух смерти не витает в воздухе. Это чувствуется почти заговором — как будто всё живое в лесу сговорилось пустить им пыль в глаза. Кажется, он бредит. — Субару? — доносится словно через толщу воды — до неузнаваемого неуверенное. — М? — Субару приоткрывает глаза с усилием — веки как будто каменные — и смотрит на Юлиуса. Его лицо какое-то нечёткое, расплывающееся по воздуху. Юлиус молчит, собираясь с мыслями. Время превращается в что-то совершенно далёкое, непонятное, растянутое донельзя и сжатое в ничто, и Субару кажется, что тот молчит одновременно несколько секунд и несколько часов. — Прости, — совсем-совсем тихое — несчастное. Субару смотрит на бледно-белое с жёлтым пятно на месте головы Юлиуса. — …За что? — наконец он находит в себе силы выдавить. Ему трудно дышать — горло будто сжимается изнутри, сдавливается кольцом, медленно и неостановимо. Плечо ноет изнутри и снаружи, и боль становится сильнее с каждой секундой, как будто кто-то вкручивается в кость дрелью, с каждой секундой увеличивая мощность. — За… — длинная (наверное) пауза, пропитанная узнаваемым оттенком самобичевания, — это. Субару немного покачивает в сторону, но рука Юлиуса удерживает его на месте. Он соображает — медленно, но всё же. — Придурок, — сказать выходит только сдавленным шёпотом. Уголок губ ползёт вверх — ужасно выглядит, наверное. — Я виноват. Не забирай мою славу. Юлиус издаёт еле слышно «хо?». Или громкое — мозгу определить сложновато. — Субару… — его голос немного надламывается, и в нём слышен смех человека, которому совсем не смешно. — это самая придурочная фраза, — Субару никогда в жизни (жизней?) не слышал, чтобы Юлиус говорил слово «придурочная», — из всех, что я слышал. — Длинный… — прерывистый вдох, — способ сказать «сам дурак». — Может быть, — в голосе слышна улыбка и страшная горечь. Субару хочет сказать что-то ещё, но понимает, что в его голове попросту ничего нет — лишь тяжёлая, заполняющая собой всё пустота и усиливающееся с каждой секундой желание спать. Он дышит ртом, и из его горла доносятся лишь странные, жалкие звуки-всхлипы, впрочем, всё равно уже, хоть бы миры не сохранялись и Юлиус бы этого не запомнил. Лес шелестит, шуршит и колышется, перешёптываясь, переговариваясь и хихикая, хихикая гнусно, как избалованные феечки, за их спинами, и всё кружится-кружится-кружится, по лицу течет вода, и не поймёшь, дождевая или из глаз, и плечо болит нестерпимо, но это уже совершенно неважно, и всё кружится, и пальцы всё ещё сжимаются на его плече, и время перестаёт существовать, и к его плечу, к месту ближе к шее, куда ещё не расползлись извилистые чёрные линии, прикладываются губы Юлиуса, на которых остро чувствуется мокрое пятно разбитой кровящей ссадины, и, наверное, оставляют алый смазанный след на коже, Субару как перед глазами видит, и всё кружится.***
— На самом деле, не так уж и больно, правда! — поспешно возражает Субару, отмахиваясь с неловким смехом. К щекам против воли предательски приливает жар, и он усиленно надеется, что это незаметно. Ветер дует, летний, лёгкий и тёплый, принося с собой слабоуловимую сладость цветов с клумб неподалёку. Он слабо взъерошивает волосы и, щекоча, забирается под ткань футболки. — Субару-Субару, — голос справа — напущенная строгость в попытке прикрыть необъятную нежность, — и как ты только умудряешься всё время влипать во что-то? — Субару от этого голоса немного плавится, если честно. — А-а, — тянет он и ерзает на месте — отчасти в попытке скрыть смущение, отчасти потому что штаны закатаны до середины бёдер и садовая трава щекочет коленки, — кто говорит «умудряешься» в наше время, Эмилия-тан? Эмилия хмурится, сведя брови к переносице и надув губы. Она поднимает указательный палец с важным видом: — Субару, ты цепляешься к моему словарному запасу, чтобы избежать ответа на поставленный вопрос! — Ха-а? — брови Субару взлетают вверх. Потом он соображает: хмурится, корчит страшную гримасу и фыркает: — Тебя Юлиус подучил, да? — Возмутительное обвинение, Субару, — голос слева — дразнящая насмешка под притворной праведной оскорбленностью. — Ты пытаешься опорочить моё честное имя и интеллект Эмилии-сама — поистине, в тебе нет ни капли совести… — цыканье. Субару давится своим возмущением, не в силах найти слова, способные его выразить. Юлиус смотрит ему прямо в глаза. Расслабленная поза, вздёрнутые брови, идеальное лицо расчеркивает ленивая улыбка — человеческое воплощение вопиющей наглости. Субару изо всех сил желает, чтобы его безупречно-белые штаны оказались в вопиюще-зелёных пятнах от травы, потому что они обосновались прямо на ней: Эмилия сидит на пятках, Субару сидит, скрестив ноги, и Юлиус сидит, согнув одну ногу и вытянув поверх неё вторую во всю длину, вдобавок уперевшись в колено согнутой ноги локтем, чтобы подпереть щёку — ни дать, ни взять, статуя какого-нибудь греческого философа. Поза, на взгляд Субару, так и располагает к появлению кучи грязных пятен, в которых будет позорно ходить, но, к сожалению, зная Юлиуса, это вряд ли случится: у него есть какое-то совершенно возмутительное свойство оставаться совершенно чистым — хоть облизать можно — Субару от этой мысли как-то странно становится, — в тех обстоятельствах, где нормальный человек бы уже заляпался раз десять. (Рам на этом моменте обычно хмыкает и говорит, что нормальный человек и Субару — это две разные категории, которые мешать не следует.) — Мхм-м, — согласно кивает Эмилия, изо всех сил стараясь сохранять серьёзное лицо — но в глазах всё равно бегают хитрые чёртики-искорки, а уголки розовых губ подёргиваются в попытке сдержать смех. — Как не стыдно, Субару, — качает она головой и вздыхает нарочито до невозможности, чуть прикрывая глаза — тени от пушистых ресниц на щеках — а затем склоняет голову набок и смотрит на него весело. На её тонкую белую шею спадает серебристый локон. Субару замирает, глядя на Эмилию, не в силах оторвать глаз, словно зачарованный — её щеки немедленно начинают розоветь в ответ. — Чт!.. Это шу… — начинает было она, маша руками в протесте, но Субару прерывает: — Эмилия-тан, — выдавливает он самым серьёзным тоном, на который он только способен, — то, как ты можешь быть совершенно, полностью, абсолютно очаровательной, даже тогда, когда ты предательски сговариваешься с Юлиусом за моей спиной, когда-нибудь меня окончательно убьёт. Эмилия издаёт сдавленный писк. Её целиком заливает насыщенно-розовая краска — от шеи до острых кончиков ушей. Субару осознает, что только что сказал и насколько ужасно это звучало, и к его лицу — тоже. (В каком-то заднем уголке сознания болтается мысль, что, кажется, что-то похожее — без Юлиуса, правда, — уже было.) Юлиус — замечает Субару краем глаза, — деликатно отводит взгляд в сторону, видимо, полагая неприличным вторгаться в происходящее, пусть даже и взглядом. Надо сказать, справиться со смущением не очень помогает. Подгоняемый стыдом, Субару поспешно прижимает к горящим щекам ладони — и тут же отдёргивает их, когда и руки, и голова отзываются сразу разными видами боли. — А-ауч-ч-ч!.. — Субару! — доносится с двух сторон одновременно. Он встряхивает головой и промаргивается. Правую щеку перекашивает от жалящей боли. Шишка на лбу, большая и взбухшая, в которую он так удачно ткнул пальцем, отвратительно ноет. Верхняя губа саднит. — Ч-чёрт, — шипит он, морщась и баюкая правую руку — там, кажется, вывихнут указательный палец после, говоря мягко, неудачного приземления. Его внимание цепляют Эмилия и Юлиус: они смотрят на него взволнованно, чего ситуация правда не стоит, и он тут же стремится сгладить положение неловким смехом: — Упс-с, — разводит плечами — осторожно. — Я придурок. Юлиус, видимо, убедившись, что Субару ничего не угрожает, вздыхает не то с облегчением, не то с осуждением: — Иногда это становится чрезвычайно сложно оспорить, — делает паузу, откидывает изящным жестом упавшую на щёку прядь, — к моему глубочайшему сожалению. — Ты… — Субару бросает на него свирепый взгляд. Юлиус не отвечает — вместо этого щурится, чуть наклонившись вперёд, ближе к Субару — тот скалится в ответ, и Юлиус слабо, одним лишь уголком губ ухмыляется, — а затем стягивает с руки перчатку, аккуратно сложив её на своё колено, и тянется пальцами к щеке Субару. Примеривается — и. — Ау! — Мои извинения, — откликается Юлиус. Между его пальцев зажата заноза — толстая, почти что целая щепка. Он отправляет её в полёт, отщёлкнув ногтем, а затем снова касается Субару — мягко-мягко проводит большим пальцем по оставленной занозой ранке. Слабое свечение магии, и боль исчезает. — Тебе в самом деле стоит проявлять большую осторожность, Субару. — Хмпф. — Он прав, Субару, — замечает Эмилия, проводя большим пальцем по стремительно темнеющему синяку на запястье Субару, и тот под белым свечением послушно рассасывается, оставляя лишь чистую кожу — словно бы грязное карандашное пятно стёрли ластиком. Она сдвигает брови к переносице. — Если будешь продолжать в том же духе, однажды ты можешь пораниться о-очень серьёзно. — Ха?! Да я бы туда и не полез, если бы не эти!.. Скажи лучше той мелюзге, что если они будут продолжать в том же духе, то я… — Субару запинается, потому что у него ещё сохранились жалкие остатки самоуважения, — …то я родителям их пожалуюсь, вот что, — бубнит тише. В голове всплывают лица тех маленьких ангелочков, смеющихся так, словно в них вселились демоны, и он вздрагивает. — Маленькие монстры какие-то. — «Монстры», говоришь? — задумчиво тянет Юлиус. — Субару, отзываться подобным тоном о, гм, победившем тебя противнике совсем не добавляет тебе рыцарской чести, — его лицо рассекает насмешливая улыбка. — Особенно если твои противники — малые дети. Субару издаёт совершенно нерыцарские звуки — смесь возмущения и ехидства. — Ха-а? Я бы посмотрел на то, как ты пытаешься с ними сладить, о Величайший Рыцарь, — корчит лицо в гримасу и наклоняется к Юлиусу, переходя на низкий, утробный голос и тыкая ему пальцем в грудь. — Они бы тебя живьём сожрали. Юлиус приподнимает бровь скептически. — Вот как? — он невозмутимо проводит пальцем по виску Субару, заращивая небольшую царапину и смахивает еловую иголку, прилипшую к брови. — Я вполне убеждён в своей способности найти общий язык с детьми, к твоему сведенью. Гримасу Субару, смазавшаяся из-за прикосновений Юлиуса, возобновляется, становясь ещё ужаснее. (Этому несколько способствует то, что в данный момент Эмилия тычет в особенно неприятный синяк на его локте, чтобы свести его.) — Вот как? — он повторяет издевательски, наклоняясь ещё ближе и ухмыляясь ещё многообещающее. — Ну тогда я считаю, что я просто обязан вас познакомить, а, а? Юлиус хмыкает самоуверенно: — С величайшим удовольствием, — прямо ему в лицо. Его рука тянется к макушке Субару — и вытаскивает из волос нечто, похожее на местный репейник. Юлиус откидывает вроде-репейник изящным щелчком, как тогда с занозой — точнее, пытается откинуть изящно, потому что на этой-то руке перчатка на месте, и вроде-репейник попросту цепляется за ткань. Юлиус пробует ещё раз, сохраняя всё то же невозмутимое лицо. И ещё раз. И ещё раз. Слабо хмурится. И ещё раз. Субару фыркает. Юлиус не косится на Субару взглядом, но мышцы его лица становятся заметно напряжённее. Он пробует ещё раз. Вроде-репейник не поддаётся. Юлиус цыкает тихо и попросту трясёт рукой. Вроде-репейник наконец отрывается, улетая куда-то в кусты. Юлиус снова смотрит на Субару, и на его лицо натянуто настолько до неловкости нейтральное выражение, будто ничего и не произошло, что Субару не может сдержать хихиканье, сожалея о том, что у него нет под рукой телефона, чтобы это запечатлеть. Губы Юлиуса поджимаются. Он выдыхает — коротко и недовольно, его горячее дыхание обжигает щёку Субару, и тот вдруг осознаёт, что они сдвинулись как-то слишком близко: им остаётся всего каких-то пара-тройка миллиметров, чтобы столкнуться, к примеру, носами или чем похуже. И это совершенно неподходящая, ужасающе неподходящая ситуация, чтобы это осознавать — в момент, когда он должен чувствовать торжество, он с ужасом понимает, что внутри начинает разливаться жар смущения. От позора его спасает ладошка, нежно, но твёрдо берущая его за плечо — и оттягивающая от Юлиуса обратно в прямое положение с неприличной лёгкостью. — Э-э?! — только и успевает сказать Субару. — Из-ви-ни, — звонко откликается Эмилия — покачивает головой вправо-влево на каждом слоге, — легонько проводя ладонью его по левому плечу — особенно большой синяк, вылезающий из рукава футболки, исчезает на глазах. Рядом с синяком тянутся две белёсые полосы рваных шрамов, и у Субару от их вида неприятно сосёт под ложечкой. Шрамы не излечить целительной магией — а жаль. — Вот так, — она отстраняется и задумчиво потирает щёку указательным пальцем. — Можете продолжать беседовать, если хотите. Субару неловко смеётся, чувствуя, как у него краснеют уши: — Набеседовались уже. — В самом деле, — встревает Юлиус, — мои извинения за предоставленные неудобства. Мы и впрямь, гм, разговорились, — бросает взгляд — в нём отблёскивают искорки смеха — на Субару. Субару скалится в ответ, стараясь всем видом показать, что этот разговор он не забудет. Юлиус хмыкает и вдруг без всякого предупреждения прижимает к губам Субару указательный палец. — Гх-х!.. Он вспыхивает мгновенно — краска приливает и к лицу, и к шее, и плечам с грудью, — и моментально отшатывается назад, как от огня, вскидывая руки в протесте. В следующую секунду его затылок пропахивает листву кустов сзади, возле которых они расселись. Где-то в уголке сознания мелькает мысль, что они с Рам только недавно фигурно стригли их, и теперь их усилия пойдут насмарку. — Субару! Ты в порядке?! — встревоженный голос Эмилии звенит сверху, и её прекрасное лицо появляется в поле зрения. Лучи послеобеденного солнца падают на её макушку, придавая серебристости волос какое-то особенное сияние, от которого у Субару захватывает дух и он на какие-то мгновения забывает, что только что произошло. — Мне кажется, я умираю… — хрипит он, — потому что я вижу ангела… — Умира?!.. — Эмилия всполашивается, потом до неё доходит вторая часть предложения. — Субару!!! — она немедленно краснеет. Субару собирается засмеяться и сказать, как очаровательно она выглядит, но тут он замечает, что в его поле зрения незаметно возникла вторая голова — фиолетовые волосы, острые черты лица и неописуемая палитра эмоций, где удивительным образом смешались беспокойство, удивление и смех, — и его временная амнезия мгновенно его покидает. — Ты!.. — хрипит он, незамедлительно краснея, и тычет в сторону Юлиуса пальцем обвинительно. — Ты-ы-ы… — Субару… — выдыхает Юлиус, осматривая валяющегося в кустах Субару, и качает головой неверяще. — У тебя была разбита губа. …Упс. Кажется, она действительно была. Субару облизывает кончиком языка верхнюю губу. От раны не осталось и следа. Час от часу не легче. — Предупреждать же надо-о-о! — воет он и тычет ладонью левой руки в сторону Юлиуса, делая попытку отодвинуть его от себя подальше. Тот с лёгкостью ловит его за запястье и смотрит укоризненно. — В ретроперспективе, — вздыхает, — полагаю, действительно надо было. Приношу извинения. Субару фыркает. В ретроперпективе, ну вы поглядите. Эмилия шумно вздыхает. — Вставай, Субару, — она подсовывает руку под его спину, поднимая его и возвращая в прежнюю позу без всяких усилий — Субару от этого становится ещё жарче. — Не ушибся? — Не-е-ет, — тянет Субару голосом мученика, пока Эмилия заботливо стряхивает с его головы листья. — Только морально. Эмилия удивлённо приподнимает брови: — Морально… ушибся? — …А-а, забудь, — Субару отмахивается с несчастным видом. Он вдруг замечает, что Юлиус всё ещё держит его руку за запястье и, наклонив голову, внимательно её разглядывает. Внутри снова разгорается возмущение. — Эй, какого ты там ещё… — фыркает. Юлиус не смотрит на него. — Субару, — он зовёт его, и его тон неестественно ненавязчивый — таким тоном погоду спрашивают. — А вот эти царапины… они тоже тоже, гм, от сегодняшнего инцидента, так? Субару переводит взгляд на своё левое предплечье. Ветер дует и дует, взъерошивая волосы и забираясь под ткань футболки, и по позвоночнику бегут мурашки. Наверное, ему всё-таки не стоило снимать куртку. Наверное, ему стоило просто зайти с задней калитки, тихо прошмыгнуть в особняк, в свою комнату, и там зализать свои раны и ушибы в одиночестве. Эмилия придвигается ближе, вытянув шею, чтобы рассмотреть получше царапины — тёмные (потому что это было ночью, потому что они уже начали заживать), широкие (потому что это не были доски, углы и ветки, потому что это были ногти, его собственные ногти) и глубокие (потому что было плохо, так плохо, так плохо), — и хмурится. В горле узлом затягивается ком, не давая дышать, а под рёбрами вместо живота как будто разворачивается чёрная дыра, в которую с уханьем проваливается всё, что только есть в его теле, но Субару понимает, что если он сейчас не откроет рот и не скажет что-нибудь, скажичтонибудьскажичтонибудьскажичтонибудь, то истекут те секунды, то короткое время, в течение которого его молчание можно будет списать на заминку от неожиданности вопроса, и тогда, и тогда, и тогда… — Ха-а? Это что, допрос? — Субару фыркает возмущённо. Юлиус моргает от неожиданности. — Нет? Это просто… — Ну так зачем спрашиваешь? — хмыкает. Он не звучит слишком агрессивно? Наверное, он звучит слишком агрессивно. — Хмпф. Оттуда, оттуда, — машет-крутит рукой в воздухе, — Ободрал. Эти дети, чёрт бы их подрал… Ему бы хотелось, чтобы тут можно было бы сказать что-то вроде «но в его голосе всё равно слышалась нескрываемая фальшь» — но к этому моменту у него уже большой опыт. Юлиус ещё раз оглядывает царапины. — Хм, — говорит с задумчивым лицом. И не произносит ни слова больше. Лишь медленно проводит светящейся рукой по царапинам, и те затягиваются бесследно: как будто ничего и не было, как будто всё хорошо и всегда было хорошо — чувствуется почти как мошенничество. Его лицо сосредоточено на работе — ничего необычного, — и сказать по нему ничего толком нельзя, но, Субару прикидывает, если бы Юлиус не поверил, он бы отреагировал по-другому. Про Эмилию можно сказать примерно то же самое: она наблюдает за действиями Юлиуса внимательно и, пожалуй, напряжённо-взволнованно, и она куда лучше знает, что Субару не всегда честен, но у Эмилии вообще часто такое лицо, когда Субару ранится, и опять же, заподозрь она, реакция была бы другая. Забавная штука: вроде бы в груди словно ослабляется узел, когда Субару понимает, что ему поверили, а вроде бы — тут же затягивается другой. Лжец. — Ну, — Юлиус наконец заканчивает, отпуская его руку, и Субару сдерживает дрожь от внезапного звука его голоса — бодрого и уверенного, без малейшего оттенка сомнений, — что ещё осталось? Эмилия — Субару замечает краем глаза — отводит взгляд от исцелённой руки, отгоняя с лица озабоченность; в сердце будто шип вонзается. — М-м, — она стучит пальцем по аккуратному подбородку, окидывая взглядом Субару. Замирает — тянется и быстрым мазком проводит ладонью по его коленке, где укрывается небольшой красный синяк (Субару выдыхает от неожиданности — щекотно). Выпрямляется снова и задумчиво поджимает губы. — Вроде бы-ы-ы… она наклоняет голову набок, — остался только палец и, — показывает на его лоб, — шишка. Ещё что-нибудь болит, Субару? Субару прислушивается к себе. — Вроде больше ничего. Эмилия хлопает в ладоши решительно. — Тогда, — она ловит правую руку Субару в свою. Её пальцы пробегаются по ладони: осторожно прощупывают повреждённый палец, пробегаются по оставшимся пальцам, легко проходятся по костяшкам, стирая с них мелкие царапинки, мимоходом касаются и тонкого и длинного шрама на внутренней стороне ладони, но не задерживаются на нём. Она кивает самой себе деловито, — ты готов? На счёт три: раз, два… — Эй-эй, стой, готов к че… — начинает протестовать Субару. Эмилия тянет. — А-а-а-а! — Готово! — объявляет Эмилия, с гордостью глядя на вправленный палец. — А-э-э-э-м-ма, — мямлит Субару. — Эмилия-та-а-ан, ты беспощадна… — М? — Эмилия непонимающе склоняет голову набок. — Пак говорил мне, что это делается именно так… — в её глазах мелькает слабый отблеск грусти, когда она произносит имя Пака. — Я где-то ошиблась? — Можно было догадаться, — бормочет-хрипит себе под нос Субару. Эмилия всё ещё смотрит на него, взволнованно заломав брови. — Нет, чисто технически всё правильно, наверное… — Хм-м-м-м-м, — тянет Эмилия задумчиво, не сводя с него взгляда. — Ну как скажешь, — она смотрит на его палец. — Всё ещё болит? — Не, разве что чуть-чуть совсем, — неловко смеётся Субару, даже практически не лукавя. — Спасибо большое, Эмилия-тан! Эмилия шутливо хмурится и прислоняет к его губам указательным палец: — Чш-ш-ш-ш. Если болит, значит, я ещё не закончила, так что благодарить не надо. Субару хлопает глазами. Она снова касается его настрадавшегося пальца — но но на этот раз деликатно и нежно, гладя его своим большим пальцем, от которого исходит слабый свет. Боль, повинуясь её прикосновениям, стихает. Субару смотрит за её прикосновениями, как завороженный, когда его лоб трогают холодные пальцы. — Э!.. — возмущённо начинает он. — У тебя шишка, Субару, — терпеливо напоминает Юлиус, осторожно откидывая пряди волос с его лба. Он осторожно прикасается к шишке — и Субару тихо шипит от боли. — Прости. Субару корчит ему рожу, но не отвечает ничего, и уголок губ Юлиуса приподнимается на пару секунд. В глаз Субару начинает отблёскивать тусклый белый свет, и он щурится. Ему хочется чихнуть, но ему удаётся сдерживаться — секунд где-то пять примерно. — Апчхи! — Будь здоров, — отзывается Юлиус немедленно. — Будь здоров, — отзывается Эмилия, не отставая. Субару трёт нос свободной рукой и почему-то опять чувствует себя неловко. — С-спасибо, — бормочет он тихо. Он сидит смирно, не шевелясь и зажмурясь для удобства. В саду довольно тихо, и фоновым шумом может служить разве только щебетание птиц в отдалении и шорох листьев от ветра. В какой-то момент он может уловить звуки голосов — слов не разобрать, правда, — Рам и Фредерики в отдалении. Это заставляет вспомнить об других обитателях поместья и о Беатрис в частности: он надеется, что она не слишком скучала и не беспокоилась без него — он ведь ушёл — сбежал практически— рано утром, даже не предупредив её толком. Может быть, стоит попросить Эмилию и даже, чёрт с ним, Юлиуса заняться чем-нибудь вместе с ними вместе, кстати. Из этих мыслей его вырывает голос Эмилии: — Ну вот. Теперь не болит? Субару приоткрывает один глаз. — А? Уже? Так быстро? — он осторожно шевелит пальцем — боли никакой нет. — О-о… Ты настоящий ангел, Эмилия-тан! Эмилия — аметистовые глаза искрятся весельем — хихикает, прикрывая рот ладошкой. На её щеках цветёт румянец. — И не надоело тебе меня смущать, Субару? — она качает головой. Придвигается ближе — прижимается плечом к плечу Субару. Субару притворно хмурит брови в раздумье. — М-м-м… нет, пожалуй. Эмилия фыркает — уже смеясь в голос — и почти утыкается в него головой. — Балбес ты, — улыбается — широко-широко. Она возвращается взглядом к руке Субару, которая всё ещё покоится в её ладони, и, наклонив голову, задумчиво постукивает пальцем по щеке. — М-м-м… Вообще, я забыла кое-что о-о-очень важное. — А? — Субару моргает непонимающе. — Юлиус, отвернись, пожалуйста, — по лицу Эмилии бежит краска. — А-а?! Вместо ответа Эмилия стремительно наклоняется и — целует его в руку, прижимаясь губами, тёплыми и мягкими, к костяшке только что излеченного пальца. Отстраняется — чуть-чуть. — Это, — говорит тихо и мягко, — чтобы не болело никогда больше. Отстраняется совсем, выпрямляясь. Смотрит на Субару. Субару смотрит на неё. Они оба становятся совершенно, совсем полностью красными. И они всё ещё сидят плечом к плечу. — Э-это, — голос Эмилии вдруг переходит в писк, и она прочищает горло, — ну в общем… да… вот так… во-от… И, издав задушенный стон, прячет лицо в ладонях. Субару беспомощно открывает рот, но оттуда не доносится ни звука. Эмилия вдыхает — шумно, прерывисто. А затем — хлопает себя по щекам — несколько раз, звонко так, — и медленно убирает руки. Она выпрямляет спину — так, как её учили, кажется, Розваль ещё называл это «королевской осанкой». Её лицо все ещё розовое-розовое, но в нём появляется внезапная, непонятная уверенность. Она складывает руки перед собой в просящим жесте и пристально смотрит Субару прямо в глаза: — Субару, береги себя, пожалуйста! — звонко, на весь сад, кажется. Субару моргает. Субару пытается открыть рот снова. Субару сдавленно хрипит. — А… Я… — вырывается из его горла бульканье. Эмилия кладёт руки на коленки, словно прилежная ученица, и смотрит на него неотрывно. От хрипения и бульканья Субару отрывает голос Юлиуса: — Эхем. Субару. Взгляд Эмилии немедленно перескакивает на Юлиуса. Взгляд Субару — тоже, но медленно — опасливо, — без слов. Лицо Юлиуса маячит совсем рядом — можно рассмотреть каждую черточку. Он с обычной сосредоточенностью рассматривает лоб Субару и отрывает взгляд, только заметив, что тот отозвался — немедленно переводит взгляд на него. — Я закончил, — докладывает. Свет магии, действительно, в глаз больше не падает. Субару не сразу находит, что на это сказать. — О-окей?.. — он тянет неуверенно. Юлиус невозмутимо нажимает пальцами на место, где была шишка. — Не больно? — наклоняет голову вбок и смотрит выжидающе. — …Нет, — медленно говорит Субару через паузу, наконец осознав вопрос. Юлиус убирает руку. И молчит пару секунд, исследуя взглядом его лицо. — Ну и хорошо, — вздыхает он наконец. На его губах вдруг появляется улыбка, а в глазах — искорки. — Это предупреждение, Субару, — и закидывает ему руку на плечи, придерживая. — Эмилия, можешь отвернуться, если хочешь. Субару пялится дико, и Юлиус издаёт какой-то совсем нерыцарский смешок, граничащий — страшно подумать, — чуть ли не с хрюканьем. А в следующую секунду Юлиус тянется ближе и — целует его в лоб, прикасаясь губами, сухими и аккуратными, туда, откуда только что исчезла шишка. Отстраняется — на пару сантиметров, не больше. — Береги себя, — выдыхает ему в волосы тихо, почти шёпотом. И отстраняется окончательно. Руку — не убирает. Он отбрасывает волосы со лба небрежным жестом, и на его щеках, замечает какая-то часть сознания Субару, отрешённая от происходящего, проступает оттенок розового, но с лицом Субару это, конечно же ни в какое сравнение не идёт, что попросту чудовищно несправедливо. Сам Субару хапает воздух ртом, не в силах сказать ни слова. В голове то ли одновременно проносится рой из тысячи несвязных мыслей, то ли стоит звенящая пустота — не разберёшь. Юлиус наблюдает за ним с совершенно бесстыдно широкой улыбкой, словно он наслаждается зрелищем. Субару находит в себе силы поднять указательный палец, потому что оставить это без ответа он не может. Он прикрывает глаза и делает глубокий вдох. Когда он открывает глаза снова, Юлиус не исчезает, несмотря на какую-то дурацкую, наивную детскую надежду внутри. Он всё ещё сидит рядом и улыбается, и его взгляд — медово-тёплый, согревающий. Субару вдруг чувствует, как с другой стороны ему на плечи, обнимая, ложится другая рука. Он почти подпрыгивает на месте — руки на нём, правда, это крайне осложняют. Его взгляд немедленно перескакивает к Эмилии — и сталкивается с её взглядом, понимающим и ласковым. Кончики её ушей краснеют немного, когда она замечает, что он смотрит — но она не отворачивается. Только хихикает смущённо и улыбается — тепло и подбадривающе. Субару чувствует, что сейчас умрёт на месте. Его взгляд панически прыгает между Юлиусом и Эмилией. Они выглядят — ощущаются — такими… такими. Субару даже не может подобрать слова, чтобы описать их. Счастливыми? Тёплыми? Живыми? Он не заслуживает их, честно. Субару медленно закрывает лицо ладонью, чувствуя, как его накрывает волной эмоций. В груди сдавливает. —Когда-нибудь, — стонет он из-под неё глухо и сдавленно — полушутливо-полусерьёзно-драматично, — я умру с вами обоими. Эмилия хихикает. Юлиус выдыхает воздух носом с силой. Им смешно — что отлично, потому что Субару полагает, что чувство юмора — это единственное, в чём он хорош. Ему тоже смешно, правда. Он никак не может выбросить из головы мысль, что это уже случалось не в шутку и не раз и может — будет — случаться снова (потому что не может быть всё всегда так хорошо как сегодня и всё неизбежно станет плохо и те кого он любит не будут в безопасности пока он их не спасёт а он слишком слабак чтобы сделать это с первого раза и он провалится и он будет умирать на их руках и они будут умирать на его руках и так уже было и так будет почему они не могут просто остаться в этом дне и моменте отличная идея Субару вот будет номер если здесь будет точка сохранения заткнись), но ему смешно, правда. Хотя если бы Юлиус и Эмилия знали, им бы было смешно ещё меньше — наверное. То, сколько раз Субару провалился в том, чтобы защитить их и сколько раз провалится ещё — вот уж действительно смешная шутка, а? Чёрт, ему действительно стоит перестать шутить о своей смерти перед другими людьми. Он не заслуживает их, честно. Глаза щиплет. Он втягивает в себя воздух — по телу проходит внезапная дрожь — и получается слишком похоже на всхлип по звуку. — …Субару? — спрашивает озадаченный голос Эмилии. — Ты в порядке, Субару? — вторит встревоженный голос Юлиуса. Субару убирает руку, с силой проводя ей по лицу, чтобы стереть выступившие слезы. Эмилия и Юлиус смотрят на него обеспокоенно, переглядываясь друг с другом. Смотреть на их лица — почему-то больно. Субару запрокидывает голову. Небо над его головой голубое и чистое, с редкими облаками. Спокойное. Безмятежное. — Я не знаю.