Тьма

Боль. Невыносимая боль, что увеличивается с каждым днём. Вся жизнь пронизана ею, от самого начала заставляет рыдать. Плач помогает, успокаивает, но не навсегда. Однажды слёзы кончаются, словно их и не было, и приходит смирение. Нескончаемый ад, следующий за ней изо дня в день вновь и вновь разбивает. Родиться в нём — означает мучения, нескончаемые и ужасные, но ведь никто не говорил, что нельзя сбежать... Пронзающая тьма окутывает тело, что сидит в углу неприметной комнаты, кажется это подвал, где что не день, а новое дерьмо. Пространство будто давит на разум, загоняя в ловушку, и заставляет чувствовать себя невинным зверьком, что оступился и тем самым подписал себе смертный приговор. Если верить ощущениям, то сейчас далеко за полдень, значит скоро мать вернётся. Истощенная девичья фигура, покрытая какой-то грязной тряпкой, что когда-то была возможно простыню, пытается завернуться в одеяло, вернее в то, что от него осталось. Холод, такой привычный и порой отрезвляющий, сейчас пробирает до костей. Грязь, смород, крысы, сырость — спутники, что преследуют её уже не первый год, заставляя привыкать к мысли, что ничего не изменится. Она останется в этом подвале навсегда. Кап Кап Кап Звуки падающих капель с трудом преодолели тишину, в которую погрузилось помещение. Это даже забавно, и похоже на игру, где надо услышать мелодию из разных звуков. Выбора нет, как и других занятий: еда закончилась ещё вчера, книг не было отродясь, а путь из подвала закрыт на ключ. В конце концов они и так под землёй, откуда не выбраться. Спустя пару часов, а возможно и больше, дряхлая дверь с отвратительным скрипом медленно открывается, пуская на ничтожные мгновения солнечный луч. Но он исчез также быстро, как и появился. Мерные, едва различимые шаркающие шаги раздаются с лестницы, будто бы говоря, что день был слишком долгим и трудным. Пламя только что зажжённой свечи освещает всю комнату, и фигуру, облаченную в платье, едва прикрывающее грудь и бедра. Открытые тонкие плечи покрыты царапинами и шрамами, что так усердно пытались скрыть. Шея усеяна укусами и пятнами, что не сойдут никогда. Пятна крови на подоле ещё совсем свежие, похожи на яркую краску, что специально вылили, пытаясь пристыдить женщину, что зарабатывает на жизнь. Жизнь, от которой хочется умереть. – Какого хрена ты здесь торчишь, отошла отсюда, дрянь! – громкий крик женщины отражался от плесневелых стен, эхом ударяя по сознанию. Еле шевеля ногами, девочка отползла обратно к стене, где сидела весь день и сжавшись, опустила голову, боясь навлечь на себя больше проблем. – Ты неблагодарная сука, сидишь и ни черта не делаешь, пока я унижаюсь, чтобы не сдохнуть! – вопит, но не трогает. Мать всегда была такой. Если заплатят хорошо, то обойдется лишь оскорблениями, а если меньше - синяки не сходили неделями, украшая все тело. Если подумать, то сколько костей было сломано в мимолётном порыве гнева? Какая разница, ведь они будут сломаны вновь. Словно в бесконечной петле, где стоит тьма и есть мать, что не любит свое дитя — вот и вся жизнь. Жизнь, которую она ненавидит. – Как заживут синяки, пойдешь со мной. Надеюсь ты хоть кому-нибудь приглянешься, уродина, а то толку от тебя нет. Хватит сидеть на моей шее. – есть нечего, поэтому она открывает украденную из номера бутылку виски, надеясь забыть те ужасы, что пришлось пройти для ее получения. – Хорошо. – Идиотка. Ты подписала себе приговор. Надо будет тебя вывести в баню, подшаманить, а то выглядишь хуже трупа. А кому ты тогда понравишься? – звучит уже с издевательством на охмелевшем от алкоголя лице. И вправду, она ещё не знает на что идёт. В двенадцать лет не мечтаешь стать шлюхой, но выбора то никто и не давал. Смотря на мать в детстве, Эстер восхищалась её красотой, что околдовывала мужчин, забирая их кошельки, но вся эта красота не могла скрыть отчаяния и боли, что показывалась избиениями и унижениями. Она не знала про мать ничего, кроме того, что та уходила в полдень, и возвращалась через время, иногда на негнущихся ногах, и это в лучшем случае. Все волдыри и болячки прижигались огнем, а позже натирались мышьяком, чтобы не оставалось следов. И так день за днём, что превратились в годы. Постепенно сознание угасает, а звуки перестают быть различимыми. Спина начинает отдавать болью из-за синяков и холода, но и эти чувства уходят, словно их и нет. Девочка так и засыпает — сидя на холодном полу, в грязи, где ей наконец есть место. Тепло. Так тепло и уютно, что не хочется даже двигаться. Солнце ласково оглаживает своими лучами румяное девичье лицо, что сейчас слегка расслаблено после сна. Из не до конца прикрытого окна вдруг чувствуется порыв воздуха, который взлохмачивает и без того потрёпанные волосы, вплетая в них снежинки, что кружили до этого в своем безумном танце. Мышцы ещё приятно расслаблены, и хочется вновь уснуть, но... – Вставай уже, милая! Я знаю, что ты не спишь – голос матери немного приглушен из-за закрытой двери, что вела на лестницу. Ноги слегка морозит, когда Эстер слезает с кровати – такой теплой и уютной, разумеется, она этого не хочет – шаги отдают небольшой дрожью, от холода. Дом ещё не успел прогреться, а зима в этом году вовсе безжалостна. Ступени, как всегда, скрипят разными звуками, складываясь в незамысловатую мелодию, понятную только маленькой девочке. – А ты быстро, я думала, что как всегда не смогу тебя поднять – смеётся, что с нее взять, всегда по-доброму подшучивает над девочкой, которая так любит спать. – Мам, ну хватит уже – звучит смущённо, пока на надутых щеках расцветает стыдливый румянец. Ха, мама точно добивалась именно этого! – Ладно-ладно, хорошо. Ну так, что же на этот раз не давало тебе уснуть? Ветка в окне, тень от свечи, напоминающая монстра, или может быть та старая легенда про титанов? – она спрашивает с нескрываемым любопытством и толикой издёвки. – Я, я просто... – мысли никак не могут собраться в кучу, и хоть как-то успокоиться – а вдруг эти легенды про титанов — это не выдумка. Ну, мы же живём там, где не то что титана, а человека встретить сложно. У нас в деревне о таком и не слышали, так может они всё-таки есть. И если это так, то как нам от них защититься, как выжить? Эсси – так называла её только мать – всегда была любопытным ребенком, что находил игру в обычном. Рассуждения, которые она выдавала с завидной регулярностью порой поражали окружающих, ведь они не задумывались о простом и понятном, видя серость и унылость там, где для нее было веселье. – Так, слушай, какая разница есть они или нет. Мы их не увидим, поэтому давай не думать об этом. Лучше сходи за солью, она там, внизу. – А, хорошо...– она встаёт, и немедля направляется вниз. Почему эти монстры совсем её не волнуют? А вдруг они и правда существуют, тогда что нам делать... Тяжёлая входная дверь распахивается, и девочку обдает холодным воздухом, что сейчас пропитан свежестью и морозом. Декабрь в этом году был очень снежным, поэтому вычищенные со вчерашнего дня тропинки были вновь засыпаны. Эстер смотрит в небо, такое голубое и ясное, и одна единственная снежинка прилетает прямо на кончик покрасневшего носа, что был устремлен вверх, заставляя скуксить лицо. Быстрыми шагами, утопающими в сугробах, она добирается прямиком до погреба, откуда она должна была забрать те специи, что мать купила у тех проезжих торговцев, что побывали в их деревне около месяца назад. Подвал встречает тухлым запахом, который заставляет пройтись мурашкам по спине, и кучей паутины, путающейся в волосах. Шаг. Ещё один. Темнота впереди буквально дышит угрозой и опасностью. Каждая ступенька скрипит, а пыль отлетает, попадая прямиком на старые ботинки, делая из ещё грязнее. Мрак окутывает все сильнее, а страх сковывает ноги, и мешает идти дальше, в самый низ. Неожиданно стремительный поток воздуха резко захлопывает приоткрытую ранее дверь, погружая все помещение в непроглядную тьму. Паника подступает куда-то к горлу, и нет никакого дела до чёртовых специй и прочей ерунды. "Спастись. Выбраться и спастись." Единственная мысль, крутящаяся в сознании. Поступающая к горлу тошнота лишь усугубляет положение, пока Эстер кричит и бьёт руками эту злосчастную дверь. Но её никто не услышит. Она одна в полной тьме, откуда уже не сможет выбраться.