Похорони меня в футболке Айрон Мэйден

Дом, и в более счастливые дни бывший скорее уютным логовом, нежели образцом порядка, без него превратился в некий, совсем уж, хламовник. Двери отцовского кабинета теперь не закрывались – туда постоянно кто-нибудь заходил. Не в поисках какой-то особой ценности, разумеется, но чтобы унести с собой что-то небольшое, что-то памятное. Жутко подумать, сколько товарищей и знакомых у него было, хоть большая часть и шла «в комплекте» с мамой, но и им было теперь грустно без него. А вот близких друзей… Их было крайне мало. И один из них забрал большую часть гитар, как будто по какой-то давней договоренности, как будто так и надо было. А другая из них была сама не своя все эти долгие и тянущиеся, как на редкость вонючая жвачка, пару пустых дней. Мы не ходили в школу – и, кажется, никто нас особо не хватился. Или же там уже обо всём знали. Скорее всего… Ди из своей комнаты выходил крайне редко. А слова, сказанные им за это время, можно было посчитать по пальцам одной руки. Он перестал собирать волосы в хвост, и они пушились светлым ореолом, под его глазами пролегли ещё более тёмные круги, чем обычно. Это делало его маленькой копией отца. Даже страшновато было… Я же, наоборот, не хотел возвращаться домой. Но и с приятелями видеться никакого настроения не было. Я сидел на крыше, пока не затекали скрещенные ноги, и слушал музыку. Орал на деревья в глубине парка, пугая парочки влюблённых и забредших вглубь собачников. До крови разбил кулаки об кирпичную стену с афишей концерта, на который мы собирались пойти всей семьёй. Словно хотел дать по роже самой Смерти, выбить ей все зубы, поколотить так, чтоб в травмпункте удивились, изукрасить, чтобы родная семья не узнала. Хотя если я в чём-то и убедился, то в том, что у Смерти нет и никогда не было семьи. Потому что хуже всего приходилось маме, и видеть её такой было просто невыносимо. Даже её волосы казались какими-то тусклыми, потерявшими солнечный свет. Мы видели маму весёлой или яростной, обиженной или шутливой, но никто её ещё не видел потерявшей надежду. Ночью перед похоронами мне совершенно никак не спалось. Даже странно было думать об этом – похороны, гроб, все эти плачущие родственники – блин, да какое отношение это имеет к нам? Такого ж быть не может, где угодно бывает – в кино, у каких-нибудь других людей. Но не у нас, мы же всегда были не такими, как все, мы же… Семья металлистов. И, в общем, лёжа и думая обо всей этой мути, я услышал какой-то шорох. Из папиного кабинета. Ну, не то, чтобы я верил в призраков, всё-таки уже не маленький, но… Может быть, это как в том или ином фильме, со стёртыми из памяти напрочь названиями, когда душа человека не может просто так уйти из этого мира? Ну, знаете. Может, он здесь что-то забыл. Может, хочет ещё раз увидеть дом. Может, увидеть нас. И я побежал, стараясь не издавать особых звуков, не сбивать никаких предметов на своём пути, босыми ногами по скрипучему полу, липкому в местах, где кто-нибудь, например я, разлил какое-то время назад газировку – ещё когда все были живы, ещё когда ничего не случилось. В кабинете горел тусклый свет от настольной лампы. И какая-то фигура, скрючившись на полу, перебирала вещи, возможно, ища забытое… Вот только эта фигура была крупнее отца. И, конечно же, легко могла покружить его на руках, когда на неё нападало настроение повеселиться… - Мам, ты… - Хэви? Чего не спишь? Шёпот, такой хрипловатый, как треск сухих веток в костре, вот о чём я почему-то подумал. Подошёл поближе, аккуратно закрыв за собой дверь. Вроде бы Ди – тот ещё полуночник, но мы вели себя тихо, чтобы не разбудить… кого? - Да где ж эта футболка? - Какая ещё футболка? – отец был тем ещё аккуратистом, и весь наведенный им (ещё при жизни – мысль острой иголкой кольнула в солнечное сплетение) порядок в ящиках с одеждой сейчас методично уничтожался мамиными руками. Вокруг были раскиданы и прочие мелочи, альбом с фотографиями был раскрыт на той самой, где мы все вместе, такие счастливые, аж прибить хочется… - Да с Айрон… А, вот она, нашла. Мама подняла футболку на вытянутых руках, ближе к свету – футболка была потёртой и выцветшей, уже давно как не чёрной. Не удивился бы, если бы узнал, что она старше меня. - А зачем? Этот, казалось бы, невинный вопрос привёл к неправильно, неестественно долгой паузе. Мама молчала, уткнувшись лицом в футболку, я тоже молчал, и вдруг заметил, что её плечи дрожат. Она плакала. - Мам… - я сел на пол рядом с ней, большой и сильной, и такой беззащитной в этот момент. И обнял крепко-крепко, уткнулся носом в её руку, как будто мне снова лет эдак пять, только теперь не я ревел из-за драки в садике, а она. И причина была большая, неизмеримая и ужасная, как тёмная пропасть. - Мы, когда только начинали встречаться… Тебя с Ди ещё и в проекте не было. – Мама громко шмыгнула носом, улыбнувшись сквозь слёзы. – Он… Глэм… Сказал как-то, в шутку, что если умрёт, чтоб похоронили его в футболке Айрон Мэйден. Вот этой вот. Ну я ему, конечно, дала подзатыльника хорошего, чтоб не говорил глупостей… А оно… Вот так. Я обнимал её, дрожащую всем телом от плача, слабую от навалившейся беды, и мечтал только об одном, ну почему я не такой уж большой и сильный, как она сама, чтобы сжать в объятиях крепче? Или – почему не такой умный, как папа, который всегда знал, как успокоить ураганный характер, бурю эмоций, которую я унаследовал от матери? - Он ещё говорил, что можно на могиле сплясать и что батя его, дескать, попляшет… И что можно и надгробие набекрень поставить, как символ того, что он всё, типа, делал, наперекосяк… - Но он не сделал ничего наперекосяк. Я сам испугался своего голоса. Он прозвучал слишком чётко и уверенно. Слишком… как будто какой-то взрослый Хэви, здоровый такой мужик, с рыжей бородой, как у викинга, сказал это от моего лица. - Мы все любили… любим его. Очень. Без него вообще не то, всё не так! Как же наперекосяк, если есть мы?! – я уже сам плакал, но продолжал говорить, вернув свой обыкновенный голос вместо взрослого Хэви. – Если есть Ди, и я, и наша семья? И если он тебя так сильно любил?! И нас всех? Мама смотрела на меня – и в её глазах я видел своё маленькое и злое отражение. - Это нечестно, несправедливо! Такого быть не должно! Но мы всё равно сдаваться не должны. И помнить его таким, какой он был – живой! - Ох, Хэви. – Мама прижала меня к себе, схватив буквально в охапку. – Знаешь, конечно, надгробие наперекосяк – это слишком, но там будет написано то имя, которое ему больше нравилось. И футболка… думаю, понравилась бы ему больше костюмов. И музыка будет такая, которая достойна его. А с роднёй его, стоит им что-то вякнуть не то, я сама разберусь. Я выдохнул. Кажется, мне каким-то образом удалось вернуть маме хотя бы часть её силы. - А ещё… Мама быстро отпустила меня и встала. Открывала какие-то ящики, искала что-то в недрах шкафа, откуда грустно выглядывали концы галстуков и рукава рубашек. - Вот, держи. Гитара… Да не та, которую мы с Ди находили, а куда как круче. Кажется, одна из папиных любимых. Струны блеснули в свете лампы, тяжесть инструмента легла на мои руки. - Это… Мне? Но я же не… - И не возражай, понял? Я знаю, что он бы рано или поздно отдал её тебе. Просто знаю. И всё. И мне тогда показалось, что Глэм, мой отец, улыбнулся с фотографии в альбоме и слегка кивнул мне. Типа, дерзай. Типа, не прощаюсь, просто какое-то время не увидимся. Ну, просто показалось. Я же не малыш уже, чтобы верить во что-то такое.