Та холодная зима

Лиам цепляется пальцами за железный поручень у выхода и выглядывает, метким взглядом очерчивая изгибы платформы. Было пасмурно и накрапывал мелкий-мелкий дождь. Капельки бьют Лиама в щеки, словно маленькими иголочками полощет лицо. Он кутается в свое пальто и выпрыгивает из вагона. Маленький чемоданчик покачнулся в его крепкой руке. Пейн подходит к надзирателю у столба и спрашивает, как пройти по адресу, наскребенному его рукой. Мужчина отвечает, что больница, в которую держит путь Лиам, находится на окраинах города, в какой-то глуши. Сухо поблагодарив мужчину, он двигается к своей цели, по пути заскакивая в экипаж. Лиам был солдатом. С конца чудовищной войны прошло чуть больше полугода, а казалось, что вечность отделяла его от тех дней. К чему она вообще развязалась? К тысячам трупов, голоду и капитуляции нападавшей стороны. Его стороны. Было ли Лиаму плохо от того факта, что его страна проиграла? Нет, это было совершенно неважно. Не после того, как на его глазах снаряд разорвал Сида, который делил с ним хлеб и постель, не после того, как его мать постарела на полвека за эти шестнадцать месяцев, не после того, как сестра скончалась от голода. Не после того, как Гарри оглох на левое ухо от грохота бомб, не после того, как Найл плакал над телом первого человека, в которого выстрелил, не после темноволосого молчаливого вояки, которого он встретил в лесной избушке, куда его завел страх за свою жизнь. Да, после этого такая глупость, как победа, казалась незначительной, пустой. После такого хотелось на покой. Хотелось, чтобы Гарри и Луи наконец поженились и уехали путешествовать, чтобы мама спокойно выдохнула, ибо сын вернулся, чтобы Найл играл с племянником, пока собака вертелась у его ног. Хотелось покоя. Хотелось чего-то до боли простого - жизни. Спокойной, размеренной, не сопровождающейся грохотом пушек и кровью товарищей, застреленных врагами, и кровью врагов, застреленных тобой. Хотелось сесть в кресло с книжкой под шум потрескивающего огня и поглаживать макушку врага, который стал самым родным для тебя. Да. Точно. Хотелось покоя и его - парня с янтарными глазами. Зейн. Вот как звучало имя этого сурового, молчаливого паренька. Вражеского солдата. Их встреча была внезапной. Невероятно холодная зима. Конец декабря. Его батальон столкнулся с вражеским и посыпались трупы. Кровь, крики, оторванные конечности и бесконечный парад смерти. Они проиграли. Их сдули, словно пыль. Выжившие спасались бегством. Лиам выжил. Лиам бежал. Зачем он бежал? Неужели после пережитого он все еще хотел жить? Неужели смог бы жить? У него не было выбора. Он должен был. Он обещал матери вернуться, обещал друзьям, что они соберутся все вместе, когда этот ад закончится. Соберутся вместе, как в прежние дни. Поэтому он бежал, сжигая легкие. Грязный, потрепанный, голодный, бежал, пока не увидел дом на опушке леса, скорее всего какого-нибудь егеря. - Остановись, - сказал ему тогда Зейн. Он стоял в дверях, одетый во вражескую форму, со стальным взглядом и озябшими пальцами. Холод был чудовищный. - Пожалуйста, опусти ружье, я не причиню тебе вреда. Просто послушай. Лиам не опустил ружье, но и стрелять не стал. Он уставился в красивое лицо, ожидая продолжения. Щеки у парня покусало морозом, в черной щетине запутался снег, губы побледнели от холода. - Скоро будет метель, - произнес он ровным голосом. В нем сквозила хрипота. - Дом завалит. Если не запастись дровами, то замерзнем насмерть. Сейчас нужно забыть о войне и спасать свои жизни. - Я могу один спастись, зачем мне ты? - холодно поинтересовался Пейн. - Затем, что неизвестно насколько мы здесь застрянем. Вдвоем больше шансов выжить, - рассудительность холодного голоса убедила Лиама и он кивнул, опуская автомат. Они собрали влажный от снега хворост, срубили два небольших дерева и обрубили ветки, собрав все это около печи. Где-то через час начал идти снег. Легкие хлопья ложились на снег, что лежал на земле. Постепенно к ним присоединился ветер и щеки стало щипать. Метель подступила незаметно и вихрем обрушилась. Они продолжали работать, пока из-за шума ветра и снега не перестали видеть и слышать друг друга. Тогда парни с трудом открыли дверь и ввалились в домик. Внутри было намного лучше как минимум потому что ветер со снегом не били в лицо, но замороженные конечности совершенно не грелись, ибо холод в избе стоял ужасный. Лиам уперся спиной в дверь, стуча зубами. Зейн, уже не чувствующий ног и рук от этого дубака и усталости, подошел к маленькой печи и принялся разжигать мокрый хворост зажигалкой. Он налил немного топлива, что хранилось в канистре рядом с печью, на веточки и терпеливо ждал, пока зажжется. Когда не совсем крепкий, но все же огонь, наконец схватился за дерево, Лиам уже думал, что упадет - настолько он замерз. Зейн закрыл дверцу печи и повернул голову к Пейну, что наконец оторвался от двери и направился в его сторону. Его безразличный взгляд встретился с безучастным лицом Пейна. Они уселись рядом и ждали, пока тепло окутает их. - Насколько нам должно хватить твоей зажигалки? - Если использовать разумно, надолго. Но здесь есть спички, так что, - он пожал плечами и вытянул руки к печи, стараясь впитать тонкие струйки тепла, что тихими волнам распространялись от поверхности печки. - Того, что мы собрали надолго не хватит, - сообщил Пейн, оторвав взгляд от изящных, но огрубевших от работы и покрасневших от холода, пальцев. Он окинул взглядом горку веточек и дров, которые они вдвоем набрали за день и тяжело вздохнул. Этого хватило бы на дня три, не больше. - В подвале есть еще немного, - послышался тихий голос сбоку. Малик завороженно смотрел на свои пальцы и бесстрастно продолжал. - Где-то в два раза больше, чем тут. Если холод не затянется, есть возможность выжить. - Что насчет еды? - В кладовке много сухарей, консервов и прочих мелочей. Если употреблять в меру, продержимся. Лиам вздохнул и тоже протянул ладони к теплу. - А если метель закончится? Это все ведь впустую. - Метель закончится и начнется заново. Мы в глубине леса, и если попытаться уйти, то по дороге замерзнешь. Можешь рискнуть, если хочешь, но я не горю желанием замерзнуть где-то под деревом и стать пищей волкам. Лиам тоже этого делать не хотел и не собирался. Да и если бы метелям пришел конец и он попробовал, куда ему идти? На войну? Лучше ли умереть от пули или замерзнуть насмерть? - Хорошо, поедим и спать, - произнес Зейн, когда они немного согрелись и могли ощущать свои конечности. Он спустился в кладовую и принес оттуда несколько сухарей и консервы. - Тут есть и мука, но ее совсем мало. Лучше оставить на черный день. Лиам был безумно голоден и пища, предоставленная Зейном, никогда бы не утолила этот голод. Но Пейн понимал, что это - все, что у них есть на довольно продолжительное время и молча принял. Зейн вытащил тазик из-под печи и открыл окно. Мгновенно повеяло холодом. Лиам встал и придержал створки, чтобы окно не распахивалось слишком сильно, уничтожая еще больше тепла. Малик быстро набрал в тазик снега и отошел от окна, позволяя Пейну закрыть его. Он поставил таз со снегом на печь и принес большую кружку, которую, быстро отворив створки, запихнул в снег, наполняя им. - Воды тут нет. Придется пить такую. - Этот таз явно предназначался не для пищи, - произнес Пейн, сверля его взглядом. - Как из него вообще можно пить? - Не знаю, в нем вода для гигиены. Мы все еще люди, хоть и попали в такую ситуацию, - кружку он также поставил на печь, рядом с тазом. Снег в нем уже таял. - Полноценного душа у нас, конечно, не будет, но хоть какая-то чистота. Лиам согласился и они сели за еду. Сухари были безвкусными, а консервированные бобы отвратительны, но они ели молча. Это даже приносило удовольствие. Не в плане вкусовых качеств, а в плане пустых желудков, в которые за целый день первый раз что-то попало. Когда с трапезой было покончено, они закинули еще снега в растаявший и тот моментально превращался в воду. Горячая вода стала немного теплее и они умылись по очереди, используя кружку и другой тазик. В кружке на печи тоже растаял снег и, закинув туда быстро подобранный снег, они охлаждали ее, пока она не стала более или менее пригодной для питья. На вкус вода была странная, но терпимая. Они выпили ее, набрали еще снега, и поставили на печь, которую приправили дровами. Зейн нашел два одеяла и теплую шинель, которые положил на односпальную кровать в углу сторожки. Они оба сняли верхние слои одежды, отложив их, чтобы те высушились, и забрались в постель. Спать с незнакомцем вплотную никогда не входило в планы Пейна, но ситуация вынудила его прижаться к спине Зейна. Он обернул руки вокруг его жилистого тела и укутался в одеяло с головой, на случай, если огонь погаснет. Даже так в доме было недостаточно тепло, когда они не находились прямо перед печью, и прижимаясь к теплому телу угрюмого парня, Лиам обеспечивал себе тепло. Зейн повернулся и тоже обнял его, впитывая тепло его тела и делясь собственным. Холодные ноги прижались к его теплым и Пейн терпеливо перенес это, чувствуя горячее дыхание на своих ключицах. Лиам приехал в Лондон, узнав, что Зейн Малик устроился в больницу на место медбрата. Он искал эту информацию долго. После того, как снова вернулся на поле боя, проиграл войну через пару месяцев, вернулся домой, стал шафером на свадьбе лучших друзей, выпил пинту пива с Найлом, как и было обещано, после того, как снова встал на ноги и продолжил мирную жизнь, он искал его по фамилии и имени, которые знал. Лиам бесстрастно рассматривал город, что виднелся из окна экипажа. Мужчина, что вез его, был угрюм и молчалив. Лиам думал, что он не сильно отличается. Он проехал мимо Биг Бена. Величественные часы вызвали легкое восхищение и уголок его губ дернулся. Он прикурил сигарету и затянулся, выдыхая дым в окно. Карета слегка тряслась, стук копыт отдавался в ушах, лица мелькали, не задерживая внимания. Девушки в длинных платьях и шляпках, их кавалеры в костюмах, за локоть которых они цеплялись изящными ручками в модных перчатках, старички с морщинистыми лицами и усталыми глазами, крикливые дети, снующие туда сюда по улицам великолепного города. Лиам докурил сигарету, вздохнул и отвернулся. До тошноты простая и привычная картина после войны казалась иллюстрацией к какой нибудь сказке. Покой. Тишина. Живых больше, чем трупов, падающих тут и там. Вместо грохота пушек детский смех, вместо потерянных товарищей влюбленные парочки, вместо с ужасом ожидающих повесток о смерти родных родителей, тихие старички. Как хорошо жить в мире. Война не принесла ничего хорошего, кроме него. Его кудрявый друг как раз купил кольцо и собирался сделать предложение Луи, когда объявили войну. Луи определили на западный фронт, где находилась горячая точка. Их троих на север. Порой в битвах он терял своих друзей из виду. В такие моменты сердце останавливалось. Они обещали встретиться вновь всем вместе, вчетвером. Лиам понятия не имел как вышло, что ни один из них не умер. Луи и Гарри поженились в мае, как только выдалась возможность, и улетели в Италию. Найл встретил Мари в июле, легкую и веселую, как он сам. Лиам сходил на могилу сестры вместе с мамой почти перед выездом в Лондон. Аннет лежала под землей. В это было невозможно поверить. В то, что ее медовые глаза потухли, яркий румянец ее щек сошел на нет, матовая кожа пожелтела и была выедена червями. В то, что в ее невероятное сердце тоже вцепились личинки, пожирая светлую душу его любимой младшей сестры. Аннет больше не было и Лиам потерял возможность гладить ее льняные волосы. Казалось, он потерял и мать. Она потухла. Пусть ее сын и вернулся, но это не отменяло смерть дочери, что потухла на ее глазах, отдав последний кусок хлеба матери. Жених Аннет пришел к ним сразу после войны, лишенный руки и с перевязанной головой, но с горящими глазами и сердцем. Он сломался на глазах Лиама после слов о том, что ее больше нет. Найл уехал в Ирландию к родным. Его любимая собака встретила его радостным лаем и вылизала лицо хозяина шершавым языком. Пес скулил, тыкаясь счастливой мордой в Найла, который прижал ее к себе со слезами на глазах. Лиам стоял в стороне и держал на руках Тео, которому не терпелось обнять дядю, но собака не отпускала его ни на шаг от себя. Мальчик, которому Хоран доверил ее, с гордостью сообщил, что он заботился ней, как и обещал. У Луи была большая семья и было удивительно, что ни одна из его сестер не скончалась от голода, что охватил население. Джоана сильно похудела и от светящейся счастьем и пышущей здоровьем женщины осталась кожа, обтягивающая кости. Со временем заботливыми руками дочерей и сына она снова стала такой, какой запомнил ее Лиам. Великолепная женщина. Помимо спасенных жизней своих собственных детей, она умудрилась приютить сироту, бродившего около ее дома, худощавого голодного мальчика с огромными голубыми глазами и огненно-рыжими волосами. Джемма ушла добровольцем в госпиталь, а потом и на войну, чтобы оказывать помощь раненным. Вернулась она живая и здоровая, с коротко подрезанными волосами, огрубевшими пальцами и глазами, повидавшими смерть. После войны она устроилась в больницу, где продолжила спасать жизни. Когда она встретила Лиама привычной сдержанной улыбкой, с его сердца словно свалился груз. Энн осталась с Джоаной, помогая ей и ее детям всем, чем только могла. Их дружба была такой же крепкой, как любовь их сыновей. Они ждали возвращения обоих так, словно каждая являлась матерью и Луи и Гарри. В этом была доля правды, мальчики выросли вместе, бок о бок, а они были соседками и лучшими подругами. Луи спал у себя дома столько же ночей, сколько спал в дому Гарри и тоже самое можно было сказать про кудрявого. Жизнь вернулась в прежнее русло и все было как прежде. Только как прежде было недостаточно. Был еще Зейн, с которым вместе выживал почти три месяца в голоде и холоде, и которого полюбил за угрюмый взгляд, за теплые объятья, за рассудительность и заботу, за его мысли, за мечты. За понимание, за то, как он слушал Лиама, впитывая каждое слово. За его любовь к семье, за изящные пальцы, что были созданы для тонкого искусства, а не для войны. За то, что не дал Лиаму замерзнуть в ту зиму и за то, что не замерз сам. За то, что благодаря нему в ту холодную зиму он почувствовал немного тепла. Через пару таких вполне терпимых дней Малик сказал, что стоит экономить дрова. Лиам и сам замечал с какой скоростью те исчезают. Они решили зажигать огонь только если станет совсем невыносимо холодно. До этого они сидели в кровати, прижавшись друг к другу, во всей своей одежде, накрывшись пледом и поддерживали разговор. Молчаливый Зейн едва произносил хоть что-то. Практически все время трепался Пейн. Малик лишь вкидывал какие-то факты о себе, когда тот замолкал, не зная что сказать. "Я обожаю кофе", "У меня три сестры", "Моя мама англичанка, а папа пакистанец", "Я обещал маме вернуться домой", "Я не люблю грязь", "Мне нравятся мои волосы". Все это было сказано непонятным тоном. Зубы стучали слишком сильно и Лиам с трудом разбирал слова от его собственного стука, но каждую мелочь, которую рассказывал Зейн, он запоминал так, словно ему поведали тайну человечества. Снег шел почти не прекращая, а метель или вьюга приходили каждую ночь и нередко начинались еще днем. Мороз был ужасающим. Неудивительно, что вскоре Зейн заболел. Он кашлял, его кожа горела, хотя холод порой был невыносимым. Во сне он бредил, метался и что-то шептал. Лиам укутал его как можно сильнее и перетащил кровать ближе к печи, прижимал Зейна так сильно, как мог и отвлекал от болезни разговорами, хотя его кашель прерывал Пейна слишком часто. Постоянно. Зейну было тяжело глотать, и хотя он молчал об этом, Пейн отчетливо видел это. Он размачивал в талой воде сухари и старался брать что-то более-менее жидкое среди запасов, которые медленно сокращались. Он поил Зейна теплой водой, держал его ноги в тазе с почти горячей водой, когда выключал печь, и обнимал. - Спасибо, - хрипло прошептал как-то не очень разговорчивый Малик, прижимаясь спиной к груди Лиама. - Не знаю, зачем ты так обо мне заботишься, но спасибо. Зачем он о нем так заботился? Потому что если бы Малик умер, Лиам сошел бы с ума от одиночества. До конца января оставалось несколько дней, а до конца зимы около месяца. Он бы не протянул столько один. Потому что они были здесь вместе слишком долго, чтобы не привязаться к Зейну. Они словно стали последними людьми в мире. В сущности так и было. В этом домике кроме них никого не было, а для Лиама и Зейна это и был целый мир, отрезанный от всего остального трескучим морозом. Когда Зейн заболел, мозг Лиама заклинило на одной мысли - не позволить ему уйти. Самое ужасающее, жуткое, страшное, что могло случиться - остаться без него в этом ужасном мире среди холода и боли. Остаться один на один с трупом человека, который спас тебя и которого спас ты. Сидеть около печи, поджав ноги и смотреть, как замерзает смуглая кожа, леденеют пальцы, впадают глазницы, белеют губы. Как высыхает тело, которое ты так крепко обнимал, чтобы согреть и согреться самому. Остаться одному в занесенном снегом доме еще на несколько месяцев рядом с закоченевшим уже не от холода, а от смерти, Зейном. Слава Богу этого не произошло. Лиам бы точно сошел с ума. Он видел много трупов и среди них были трупы его товарищей, но ни с одним из них он не сидел рядом так долго, как просидел бы рядом с Зейном, ни с одним из них не был заперт в одном помещении. Когда Малик пошел на поправку, Лиам благословил каждый кусочек своей пищи, которую отдал ему, каждую крупинку тепла, что вместо него получил Зейн, каждую секунду, потраченную на старательное вытаскивание его с того света. Карета остановилась и Лиам вышел, поблагодарив мужчину и заплатив за поездку. Перед ним возвышалось сероватое здание с большим количеством окон и металлической дверью. Больница. Дышащее и жизнью и смертью одновременно место. Зейн не был врачом по образованию, видимо он взял краткие курсы, которые проводились тут и там из-за нехватки докторов на огромное количество раненных. Мелкий дождь продолжал колоть кожу, угрюмое небо было чем-то похоже на Зейна. Легкая дрожь, пробежавшая по спине, напомнила время, когда его постоянно лихорадило. Запас дров подходил к концу. Холод усиливался. Лиам закинул в печь стул, который разломал. Мебели было немного и горела она плохо, но это буквально был вопрос жизни и смерти. Весна приближалась, но медленно и с невероятно холодным февралем за ручку. Зейн выздоровел. Они все еще брали четыре сухаря, одну консервную банку чего-нибудь и пили воду. Но Лиам отдавал один из полагавшихся ему сухарей Зейну и старательно пичкал его консервированной пищей. Его опека не прошла зазря и Малик выкарабкался. Лиаму стало хуже. Он не болел, слава Богу, но сильно похудел и плохо спал. Хоть он и чувствовал себя нормально, насколько это было возможно в их ситуации, по ночам его лихорадило. Зейн старательно кутал его и себя в одеяла и прижимал тело Пейна к себе, порой сквозь туман Лиам ощущал, как мягкие губы прижимались к его лбу. Ужасающая нежность со стороны угрюмого, молчаливого Малика. Ужасающе страшная для влюбчивого Пейна. Тот момент можно оправдать тем, что Пейн был немного не в своем уме. Той ночью он крепко прижимался к горячему телу рядом. Лиам помнил, что холод перетекал в странный жар в его теле. Лиам водил руками по костлявому, худому телу, словно пытаясь согреться и, наверное, Зейн так прижимался к нему и касался лба горячими губами по той же причине. Только когда губы Лиама скользнули по его ключицам он понял, что Пейн был явно перевозбужден. Зейн застыл, когда губы Лиама стали ласкать открытые участки кожи, а руки сжимали и гладили то тут то там. - Лиам, - прошептал он, только шепот был совсем тихий, словно выдох сорвался с обветренных губ. Пейн возвысился над ним, положив руки по бокам от темноволосой головы, а коленями упершись по сторонам от узких бедер. Взгляд у него был какой-то дикий, зрачки расширенны и глаза бегают туда сюда, оглядывая красивое лицо Зейна. Малик нахмурил брови и смотрел с непониманием в обычно безэмоциональных глазах. - Лиам, что ты творишь? - спросил тихим голосом, наполненным любопытством и ужасом перед тем, что должно сейчас произойти. - Давай, - с придыханием произнес Пейн и бегло облизнул губы. - Давай ты согреешь меня, Зейни, - попросил он и опустился, целуя его шею. Малик распахнул глаза и с удивлением отметил, что теплый язык Пейна на его шее нашел отзыв в штанах Зейна. Лиам целовал его тело, а рука скользнула по бедру и задрала низ кофты. Он провел по впалому животу, касаясь выпирающих ребер. Потом по полоске темных волос он опустил руку в его штаны, сжимая пах. Зейн глухо застонал, прикрывая глаза, и выгнулся. - Ты же не против? - спросил Пейн, касаясь мочки его уха и поглаживая член. Зейн покачал головой и Лиам прижался к шее, глубоко вдыхая и просунул руку в собственные штаны, дроча им обоим одновременно. Зейн вплел пальцы в его каштановые волосы и прижал к своей шее, при этом издавая приглушенные стоны и хныча. Он был близок к разрядке, когда Пейн убрал руку с его члена. Зейн нахмурился и застонал недовольно глядя на Лиама. Но Лиам не обратил внимания, перекидывая ногу через его бедра и припуская штаны. Зейн наблюдал за тем, как его собственные спустились до икр и остались там, когда Пейн снова коснулся его члена. Он провел пару раз вверх и вниз, а потом приподнялся и, под глухой стон Малика, опустился на член. Когда их бедра столкнулись, с губ обоих сорвался громкий стон. Когда наваждение немного сошло и Зейн пришел в себя, он с удивлением отметил, что принимал Пейн довольно таки легко. - Когда ты-? - Пейн поднялся и опустился, вырывая из него еще один приглушенный стон. Руки Малика легли на плотные бедра. - Пока дрочил тебе, - со стоном на пополам ответил Лиам и снова поднялся и опустился. Он установил размеренный темп, запрокинув голову и упершись руками в грудь Зейна. Это был их первый раз. Ни Лиам ни Зейн понятия не имели что нашло на Пейна в ту ночь, но желание было невыносимое. После этого они время от времени занимались сексом, потому что он грел не хуже печки рядом с ними. Они стали довольно близки. При всей его молчаливости и отстраненности, Зейн очевидно сблизился с ним. Он говорил с ним, доверял ему, обнимал легко и привычно, как старого друга. При этом они были влюблены друг в друга и это тоже было очевидно. Слишком много чувств сквозило в их действиях. Лиам зашел в больницу и спросил Зейна. - Он должен делать уколы пациентам на втором этаже, - сообщила ему миниатюрная медсестра на первом этаже. Ее щеку пересекал уродливый шрам, но при этом от нее веяло легкой красотой, будто шрамы войны не изменили нежной прелести ее лица и души. По дороге на второй этаж ему встретились раненные солдаты, медсестры и медбратья, которые их вели, и врачи, переговаривающиеся между собой. Люди без конечностей, со шрамами и надрывами, люди, на телах которых война оставила свой след, запечатала свои ужасы. Мир вне стен этого места был снова свободен и счастлив, но здесь, внутри больницы ходили они - напоминания о том, что произошло и что оно сделало с людьми. Запыхавшийся молодой парень со спутавшимися волосами и красными щеками сказал, что Малик был в тринадцатой палате, когда тот видел его последний раз. Также предупредил, что рабочий день подходит к концу и Зейн скоро уйдет, поэтому Лиаму стоит поспешить. Лиам мог прийти и завтра, но желание увидеть Малика было почти невыносимое. Он кивнул пареньку и пошел по указанному направлению к тринадцатой палате. Закончилось все раньше, чем они представляли. Как-то утром по ту сторону двери послышался шум и они вспомнили, что мир не заканчивался на этом маленьком доме и они не были последними людьми на земле. Голоса за дверью были до боли знакомыми и Лиам сообщил Малику, что это его друзья. Друзья-солдаты. А с ними еще солдаты, потому что некоторые голоса были чужими. Малик собрался и укутался в одежду. Лиам накинул на него еще и свою верхнюю одежду, запихнул в мешок из-под сухарей еды и попросил не умирать в лесу. Малик совершенно невпопад, быстро и скованно коснулся его губ и вылез из окна. Это был их первый поцелуй. Зейн хромал. Он встретил Лиама привычным безэмоциональным взглядом. Они встретились в пустом коридоре, по которому Малик, прихрамывая нес какие-то хирургические принадлежности, разложенные на маленьком столике, который катил перед собой. Было поздно и персонал потихоньку удалялся из больницы, спеша домой, кто к семье, а кто к одиночеству. - Зейн, - сорвалось с его губ. Лиам легко коснулся пальцем его щеки и провел по ней едва ощутимым движением. Холодный взгляд ледяных глаз на мгновение сковал его, но он не оттолкнул и не дал по морде, значит не против. Зейн был довольно прям в изложении своих желаний, и если бы ему не нравилось происходящее, он бы просто дал по роже и ушел. Пейн едва слышно выдохнул и приблизился непозволительно близко к карамельной коже, его губы были в миллиметрах от желанного. Он немного неловко мазнул ими около носа, в щеку, чуть ниже скул. Вторая рука так же мягко поглаживала вторую щеку. "Я люблю тебя" - отбило гулким грохотом в груди. Губы скользнули вверх и коснулись острых скул, легко прижались к виску. Это было невозможно - чувствовать вкус губами - но Лиам мог поклясться, что ощущал его всеми вкусовыми рецепторами, хотя он касался сухой кожи только кончиками губ, едва ощутимо. Малик выдохнул. Его изящная ладонь с тонкими пальцами поднялась к лицу и обхватила ладонь Пейна. Он немного сместил ее, сжал пальцами и прижался мягкими, сочными губами. Губы Лиама все еще легко касались его кожи. Они встретились глазами - все еще безэмоциональные, даже немного бездушные взгляды скрывали мысли лучше чего-либо на свете. Лиам понятия не имел что творится в этой красивой темноволосой голове, лишь интуитивно чувствовал, что это что-то похожее на то, что творилось в его. Зейн ужасно целовался. Это были сухие поцелуи, он рывками отрывал вдохи с его губ и немного грубо прижимался, также резко отрываясь. Лиам слегка сжал его затылок, придерживая голову в одном положении. Он сам склонился и коснулся губ, мягко и медленно. Зейн сразу понял, что от него требуется и перестал участвовать, принимая то, что давали ему эти губы. Лиам старательно выцеловывал податливые губы, придерживая голову и скользя пальцами по щеке. Слишком нежно - понял он в какую-то секунду. Он прошелся языком по кромке губ и они раскрылись. Зейн немного приоткрыл рот, позволяя их языкам встретиться. Он сжал пальцами свободной руки бедро Пейна и с явно меньшим напором стал отвечать на поцелуй. Почти каменное выражение так и не спало с красивого лица, но он прикрыл глаза и немного наклонил голову. Абсолютно неумело - вот как они целовались. Ни у первого ни у второго не было опыта, хотя Лиам все же имел побольше представлений о том, как надо. Зейн старался делать так, как он и у него неплохо выходило, и все же никто не понимал, как правильно орудовать губами, зубами и языками. Лиам был безумен, потому что от этого поцелуй казался намного более интимным и особенным. Проще говоря ему нравилось, что они не умеют целоваться. - Что дальше? - шепнул он, когда контакт губ прекратился. Они все еще были очень близко, стояли почти вплотную. Рука Зейна сжимала его руку, которая покоилась на его щеке. Другой рукой Пейн перебирал волосы на затылке, Зейн вцепился в его бедро. - Домой, - прошептал Зейн. Он взял Лиама за руку и они вместе донесли вещи, что нес Малик, а затем вместе вышли из больницы и пошли вдоль улиц. Темнело. Небо все еще хмурилось, но дождь уже перестал, хотя и мог начаться вновь. Людей было мало, все уже разошлись по домам. Они шли молча, время от времени задавая друг другу вопросы. Зейн прихрамывал, прижавшись к его боку. - Как твоя семья? - спросил Лиам в первую очередь. Зейн прижимался к нему и смотрел в пол, голос звучал как всегда безразлично. - Они живы, - сообщил он главное. - Муж Доньи погиб, - произнес он через пару секунд. - Она осталась одна с ребенком. - Разве одна? А ты и твои родители? - Мои бабушка и дедушка никогда не заменили бы мне моего отца. - Моего тоже, но я имел ввиду не это. Она же не совсем одна. Вы же ей помогаете, - Зейн согласно хмыкнул, но как-то словно это не имело значения. - Еще кто-то? - Мой друг. Джамал. И его жена. Она повесилась, - многие так сделали после потери родных. Лиам был удивлен тем фактом, что жених Аннет не поступил также. - Она была беременна, - Пейн вздрогнул. Сколько людей сделала несчастными эта война? Их вообще можно было сосчитать? - А у тебя? - Сестра, - Зейн вздохнул. - От голода. Еще лучший друг оглох на левое ухо, - со смешком сказал Лиам. Мина взорвалась так близко к Гарри, что его откинуло. Если бы он был ближе, его бы не стало. Если бы его не стало, Луи повторил бы судьбу жены Джамала. - Но слух вроде можно вернуть. - Хоть что-то. Зейн жил на втором этаже в маленькой квартирке совершенно один. На вопрос "Почему ты не живешь со своей семьей?" он ответил, что не может видеть их несчастные, полные жалости лица, когда они смотрят на хромающего Зейна. Не может видеть сестру, видящую в своем ребенке любимого мужа и горько оплакивающую его каждую ночь. Они уселись на старенький диван. Зейн обернул руки вокруг его торса, положив голову на грудь Лиама, а Пейн молча обнял его. Тишина окутала их. Такая приятная, горько-сладкая тишина. Момент, когда объятья перешли в поцелуи, Лиам пропустил. Просто в какую-то секунду теплый рот коснулся его, а изящные руки начали оглаживать плечи. Лиам, не переставая целовать Зейна, опрокинул его на этот самый диван, рукой залезая под рубашку. Зейн явно поправился и в целом выглядел здоровым, даже на месте острых скул у него проявились щеки, покрытые красивой черной щетиной вместо бороды, которая выросла на его лице, когда они были заперты природой в том доме. Звякнула пряжка ремня и Лиам скользнул пальцами в штаны, обхватив рукой встающий орган и мягко массируя его через нижнее белье. Малик тихо простонал и прикрыл глаза, откидывая голову и открывая вид на великолепную шею. Пейн захватил кожу зубами, немного оттягивая и чувствуя, как тонкие пальцы сжимают его плечи. Ладонь Зейна скользнула вверх по плечам и шее, царапая загривок. Лиам вытащил руку из штанов, оставив эрегированный член без внимания, и подрагивающими пальцами расстегнул пару пуговиц на рубашке, параллельно скользя губами вниз по шее и оставляя тут и там яркие отметины. Рука Зейна в его волосах отдавалась одновременно нежностью в сердце и возбуждением в теле. Когда его губы очерчивали кожу чуть выше резинки трусов, Лиам поднял глаза на Зейна. Его встретил потемневший от возбуждения, подернутый дымкой взгляд обычно бездушных глаз. Зейн легко надавил на его затылок, возвращая к прекращенному действию. Стон, который услышал Лиам, когда его губы обернулись вокруг Зейна, был прекрасен. Тихий, поскуливающий звук с обычно сомкнутых, словно Малик дал обет молчания, губ отозвался болью в его собственном члене. Он взял глубже, а рукой скользнул к заднице, мягко массируя колечко мышц. Зейн выдохнул и вторая рука сжала плечо Пейна с новой силой. Всухую растянуть его было сродни безумию и Лиам приподнялся, возбужденным взглядом смотря в темные глаза. - Есть что-нибудь? - Зейн указал на журнальный столик перед ними и Лиам заметил какие-то крема на полочке. Он взял тот, что был в белой упаковке, надеясь, что он подойдет, и смазал им пальцы. Губы обхватили сочащуюся смазкой головку, а пальцы снова надавили на дырочку, дразня круговыми движениями. Зейн шумно дышал, зажмурив глаза и рукой давя на голову Лиама, управляя его движениями. Первый палец почти не встретил сопротивления, легко скользя в узкую тесноту. Два других Зейн принял не так легко и пришлось немного повозиться. Его широко расставленные ноги разъехались сильнее, когда Лиам толкнулся пальцам в простату. Рука Пейна, до этого сжимавшая бедро подрагивающего под ним мужчины, скользнула вверх по ноге и прижала к ней, обхватив пальцами чуть выше колена. Когда пальцы Зейна особенно сильно сжали его волосы, направляя голову, Лиам понял, что он близко и со странным звуком выпустил его член изо рта. С губ Зейна сорвался хныкающий выдох, а его бедра бессмысленно дернулись, словно ища рот Лиама, который немного возвышался над ним, одной рукой продолжая его растягивать, а другой неловко расстегивая свои штаны. Когда уже твердый и изнывающий от желания член оказался на свободе, Лиам пару раз провел по нему рукой, закидывая голову от долгожданного удовольствия. Он вытащил пальцы и смазал себя, приставляя головку к растянутой, расслабленной дырочке. Лиам толкнулся, прикусывая кожу под челюстью Зейна. Из глаз, казалось, посыпались искры. Зейн коротко простонал, впиваясь пальцами в плечи и замирая всем телом. Они оба замерли, Лиам, привыкая к горячим стенкам, что плотно обхватили его член, а Зейн к распирающему чувству наполненности. Лиам двинулся дальше, медленно входя полностью. Когда их бедра столкнулись, он оторвался от шеи и крепко поцеловал приоткрытые, мягкие губы, начиная плавные движения. В какой-то момент бедра Зейна стали двигаться навстречу, а пальцы заскользили по плечам Пейна, время от времени впиваясь в лопатки и царапая. - Лиам, - почувствовал на своих губах он в какую-то секунду. - Я близко. Быстрее, - его тихий, хриплый голос был лучшим, что он слышал в своей жизни. Лучше, чем известие о капитуляции и даже счастливый возглас мамы, когда он вернулся домой. Этот беззащитный, мягкий тембр, такой тихий и неуловимый, словно его окутали в самую тонкую, едва ощутимую ткань невероятной красоты. Он снова сжал их губы вместе, сильнее вбиваясь в подтянутое тело под собой. Когда Лиам почувствовал, что сам близок к разрядке, он обхватил ствол Зейна и почти мгновенно, как только его рука коснулась члена, Малик содрогнулся и струи белой, прозрачной жидкости, испачкали живот Лиама. Он кончил через пару секунд, выходя из Зейна, пачкая его живот, бедра и задницу. Лиам навалился сверху, пытаясь отдышаться. Он понятия не имел сколько прошло времени, когда почувствовал в своих волосах пальцы, нежно массирующие кожу головы. Лиам находился на грани сна и реальности, когда услышал слова Зейна и он не был уверен в том, приснились они ему или нет. - Хорошо, что та зима была такой холодной.