Это воспоминания: серебристая тягучая жидкость в стеклянных флаконах. Они аккуратно уложены в секции тёмной шкатулки, поверх письмо – обрезанный кусок пергаментного свёртка, на котором вязью куриной лапы вместо нормального почерка написаны слова.
«
Завещаю Тому Марволо Риддлу, 11 мая 1942, Хогвартс».
Короткая строчка без подписи, самыми стандартными чернилами, пергамент тоже школьный: такие скрученными свёртками продаются в канцелярских со скидками за количество. У Тома половина чемодана подобных за считанные кнаты.
Лучше бы это было наследство от богатого дядюшки. Но у Тома нет дядюшек – вообще никаких, – да и оставить ему никто ничего не мог.
Ещё в шкатулке лежит миниатюрная чаша. Судя по руническому рисунку, это думосбор, но Том чётко знает – думосборы большие, массивные и невероятно дорогие в изготовлении. Если бы кто-нибудь изобрёл портативную версию, она бы стоила с весь Малфой-мэнор, как бы там не задавался Абраксас насчёт своих гобеленов и витражей.
Том думает несколько часов: сегодня выходной, все обитатели спальни разошлись, пользуясь ясным днём, все эссе написаны. Проверяет письмо, шкатулку, флаконы и думосбор всеми известными заклинаниями. Запирает дверь, с должной аккуратностью расставляет флаконы по порядку на столе. Их семь, самое сильное магическое число.
Том выливает первое, серебристые капли бьются о стенки чаши, и ему на мгновение страшно. Но воспоминание укладывается, кружится перламутровой спиралью.
Это мальчик: маленький, очень тощий мальчик в огромной клетчатой рубашке. Вокруг калейдоскоп пятен, складывающийся в кирпичи зданий Косой аллеи. Только некоторых магазинов не существует, он может поклясться, что и не существовало; ведьмы и волшебники с едва различимыми лицами, как будто черты ускользают от глаз, ходят в одежде странных фасонов; всё
не такое. Том не знает, можно ли так искусно подделать воспоминания, и ещё меньше понимает, почему в нём рядом с мальчиком идёт Хагрид – Хагрид, который сейчас уже сравнялся ростом с семикурсниками, но всё ещё носит детскую округлость черт, неуместную на его огромном лице. У этого Хагрида идиотский тулуп среди лета, густая борода и огромные ладони. Рука мальчика, аккуратно придерживающего рукав, кажется ещё более хрупкой.
Том встряхивает головой и бросается следом – за его спиной воспоминание словно размывается, исчезает в зыбком мареве.
— Все те, кто потом плохими стали, они все из Слизерина были. Ты-Знаешь-Кто тоже оттуда, — говорит Хагрид, и Том вспоминает, что никогда не любил этого тупицу.
Он автоматически огибает людей, которые могут пройти сквозь – интересно, ощущаются ли они, как призраки, – и смотрит на мальчика. Судя по тому, насколько он тощий, это военное время – только почему Хагрид такой взрослый?
Кто такой «Ты-Знаешь-Кто»?..
Слить воспоминание обратно во флакон оказывается гораздо сложнее, чем выплеснуть его же в думосбор.
Том бросает контрольный взгляд на часы – двенадцать, у него ещё много времени – и выливает второе.
Там темно, влажно и неприятно; Том рефлекторно одёргивает мантию, которую всё равно не может намочить, и движется ближе к неровному огоньку на конце чужой палочки.
Из-за колонны выходит он сам, и это шокирует настолько, что рот приходится закрывать отдельным физическим усилием. У Тома Риддла из воспоминания значок префекта на мантии, уложенные волосы и знакомое выражение лица – он долго тренировался, чтобы удерживать приятно поднятые уголки губ в любой ситуации.
Этот Том Риддл смотрит на мальчика – снова этот же, такой же тощий и нелепый, грязный, как гриндилоу из болота, – с наклоном головы и блеском в глазах, как будто на очень любопытную лабораторную крысу перед препарацией. Том ухмыляется. Что бы там не происходило, какие бы странные вещи не пытались вытащить из его подсознания воспоминания – воспоминания ли? – со стороны он выглядит здорово. Сильным и уверенным.
То, что происходит потом, нравится Тому гораздо меньше. Его выбрасывает из воспоминания в тот момент, когда окровавленный мальчик тянется к знакомому дневнику с клыком в руке; сердце заходится где-то в горле, взгляд непроизвольно улетает к тумбочке. Вот она, бумажная тетрадка, чёрная и неприметная. Самая обычная: рабочие записи, структурные схемы, формулы и инкантации.
Почему он был заключён в собственной тетради для рабочих записей? Этот мальчик, едва держащий палочку, действительно победил
его? Дважды? Мерлин, кем бы ни был этот паршивец, он умрёт сразу после рождения. Том выделит на это своё драгоценное время, если есть хоть малейший шанс, что это невнятное недобудущее имеет хотя бы процент правды.
Он не собирается умирать, во-первых, и точно не из-за тощего растрёпанного воробушка без капли мозгов и силы, во-вторых.
Часы показывали двенадцать ноль семь. Вся эта чехарда с огромной рептилией в Тайной комнате – и чёрт, чёрт,
чёрт, почему в воспоминании не показали вход в неё – заняла прискорбно маленькое количество времени.
Третье Том выливает уже с опаской. Ему не нравится происходящее, поблескивающее серебро воспоминаний, реальность с резными панелями слизеринской спальни: достаточно бредово для сна, если бы не то, что он уже плебейски ущипнул себя за руку и не проснулся.
Мальчик привязан к статуе ангела, с этой высокой косой и грубыми чертами; он выглядит чуть старше, но таким же тощим. Морщится, волосы грязные, одежда глупейшей расцветки в крови. На лице мальчика есть страх, и волнение, и разочарование, и почему-то вина.
Странный человек, подёргивая носом, разворачивает руку мальчика для пореза. Том тем временем оглядывается: кладбище, как уныло и банально для кровных ритуалов. Клинок легко вскрывает кожу, кровь льётся в котёл. Большинство ритуалов сложные, с катренами и десятком условий, но этот выглядит элементарным, как люмос.
Но результат неожиданный: это не какое-нибудь увеличение магической силы кровью девственника – как будто этому тщедушному отродью могло что-то помочь, думает Том, глядя на трясущегося человека, – но дым, и зарождающиеся тени, и он не чувствует запах в воспоминаниях, но тот должен быть омерзительным.
Он осторожно обходит сцену кругом, как наблюдатель за стеклом зоопарка, цепляя взглядом мелкие детали: царапинки на котле, проплешину на голове отродья, искажённое от боли лицо мальчика. Из котла появляется тело. События идут так стремительно, что едва ли остаются секунды соображать.
У Тома дрожат пальцы. Он хочет быть великим, но, Боже, что
это. Он не мог. Он нет.
Нет.
Монстр вызывает мальчика – Гарри Поттера – на дуэль, и Том параллельно с обрывом воспоминания закрывает глаза.
Перед открытием следующего пузырька его ждёт небольшой экзистенциальный кризис. Это были ритуалы восточной Европы? Африканские жертвоприношения? Жестокое проклятие? Ко всему табуну фестралов мальчика, почему он стал таким
слабым? Эта патетическая речь была настолько невнятной, что даже мальчишка не проникся – но последователи в масках, узоры которых Том буквально вчера рисовал на скучной лекции по нумерологии, пытались поймать каждое слово. Ничтожества.
Ничтожество.
Окей, вероятно, где-то в его жизни что-то пошло очень сильно не так.
В четвёртом Министерство, снова
он и мальчик, и мальчик падает на колени, кричит, корчится; Том рассматривает его с антропологическим интересом, уже не обращая внимания, как сквозь его собственное тело проходят лучи заклятий.
Теперь он немного понимает взгляд другого-Тома-из-комнаты. Этот воробушек действительно живучий. Достойный особой, хорошо продуманной смерти.
На всякий случай Том пересматривает воспоминание, укладывая в памяти шарики пророчеств, лица, выкрикнутые имена, реплики, заклинания. Мальчик крушит кабинет Дамблдора под глупым сочувствующим взглядом старика – видимо, это достаточно далёкое будущее. Всё становится только более запутанным. Он бы никогда не поверил
половине пророчества, право, он же вменяемый маг.
Мальчик уродливо всхлипывает, и Том смотрит на него с презрением. Если это равный, то ему нужно срочно, немедленно узнать, когда и где он успел настолько облажаться.
После пятого флакона ему хочется курить. Или напиться. Воспоминания обрывочные и выдранные из контекста, большинство рядом с другим думосбором, гораздо более массивным, у Дамблдора почерневшая рука (Том лучезарно улыбается, определяя проклятие), у мальчика дрожат ресницы, но выслушивает он объяснения про «вместилища души» без страха на лице – на нём голодное, исследовательское любопытство. Оно держится доли секунды, сменяясь озабоченностью, тревогой и отчаянием, но Том уже увидел всё, что ему нужно.
Сейчас двенадцать пятьдесят две, и он хочет три бутылки огневиски прямо в себя немедленно, запихивая воспоминание во флакон – он не будет это пересматривать, несмотря на то, что предыдущее по сравнению с этим кажется незначительной чушью.
Купиться на слащавые слова и познания школьных профессоров в темнейшей магии? Что ж, он был лучшего мнения о себе. Он не собирается повторять ошибку, которая привела к такой слабости (и отсутствию нормального лица, спасибо, его полностью устраивает нынешнее лицо Тома Марволо Риддла, достаточно только смены имени). Правда, имя тоже кажется запятнанным; такое высокопарное и полное символизма, оно стало ассоциироваться со сморщенным младенцем у котла. Этот мальчик – этот
Поттер – всё испортил. Даже не родившись. Том собирался не оставить никого из рода Поттеров на этой земле.
Перед шестым воспоминанием он проверяет, точно ли заперта дверь, и умывается прохладной водой: кожа неприятно липкая. Постукивает пальцами по краю думосбора, собираясь с мыслями. Опускает лицо – спина слегка ноет, но не ставить же бесценный артефакт на кровать.
Мальчик бледен, как смерть, истощён и дрожит. Это снова кабинет Дамблдора, но изменившийся: меньше артефактных побрякушек, строже расположение мебели. На стене новый огромный холст, и Том довольно улыбается. Что бы не случилось, хоть что-то в этом мире было справедливым.
Мальчишка вздыхает – парень, поправляет себя Том, ведь Поттер уже чуть старше него: не выше и определённо всё ещё тощий до измождённости, с которой не могут сравниться даже тонкие запястья Тома, но с неровно растущей щетиной и морщиной между бровями.
Когда Поттер выскальзывает из кабинета, Том идёт ровно за его плечом – и вздрагивает, стоит выйти в первый же коридор. Замок чертовски
разрушен. Воздух воспоминаний всё ещё стерильный до фантомной сухости в носу, но пыль висит в воздухе, в коридорах видна кровь и осколки, некоторые лестницы почти без ступеней – Поттер перемахивает их, едва ли приходя в сознание в своей странной прострации. Тому приходится куда тяжелее, но он быстро обнаруживает, что не может далеко отойти от источника воспоминания, и с неприятным чувством отпускает контроль. Рядом падает кирпич – Поттер не вздрагивает, Том почти подпрыгивает, поджимая губы от эха маггловской войны в голове. Замок не должен быть
таким. Что они все натворили?
Это воспоминание оказалось чертовски длинным: Том проходит через весь замок, мельком – но уже не особо – поражается мантии-невидимке, смотрит на трупы незнакомых студентов Хогвартса. Какая-то часть внутри кричит, что
хватит, он всё понял несколько флаконов назад, надо поднимать голову, вырываться отсюда, навесить дополнительные защитные чары на дневник, убедиться, что никакая книжка из школьной библиотеки не собьёт его на пути к силе. Том передёргивает плечами, следуя за Поттером по территории: в паре шагов за его левым плечом, плавно и широко. Почему-то он видит сквозь мантию-невидимку, только контуры мерцают.
Мальчик разговаривает с воздухом, сжимая какой-то камень. Мальчик идёт вперёд. Мальчик стоит на поляне, прикрывая глаза, спокойный и смиренный; мальчик
падает, и Том стоит, как дурак, в наступившей тишине какие-то доли секунды. Потом всё перед глазами моргает, и он продолжает стоять.
На рептилоидную страхолюдину он предпочитает не смотреть, поэтому подходит к мальчику. Смерть тот изображает не слишком артистично. Том может поклясться, что это точно было смертельное проклятие и оно прилетело прямо в грудь взъерошенному идиоту, но он перестал удивляться где-то с полчаса назад.
Рыдания. Крики. Частично разрушенный замок, от вида которого под рёбрами царапается что-то куда больше, чем от всех этих воплей.
Мальчик соскакивает с рук Хагрида, применяет абсолютно идиотское заклинание первого или второго курса – они все настолько бесполезны, что Том забыл их, только сдав экзамены.
Он падает. Теперь нет не только запахов, но и звуков, совсем-совсем. Том прикрывает глаза, совсем как мальчик недавно: он очень, очень хочет кричать в голос.
Судя по живучести Дамблдора и некоторым знакомым лицам, прошло
меньше века с его рождения.
Большинство волшебников живут дольше ста лет, даже если пьют по всем окрестным трактирам каждый день.
Том разжимает руки, ощущая, как больно поцарапал ногтями кожу, и с ненавистью смотрит на мальчика. Тот стоит с абсолютно пустым лицом, оборванный и дрожащий. Он не улыбается. Он не выглядит счастливым. В каком-то смысле он выглядит как человек, потерявший половину души.
Никто здесь не выглядит счастливым, несмотря на раздавшиеся крики торжества, которые почти оглушают Тома. Воспоминание заканчивается.
Том садится на кровать, сминая покрывало, и достаёт из тумбочки пачку маггловских сигарет. К чёрту правила. К чёрту то, что уже почти два, и кто-то за это время мог барабанить в дверь спальни – впрочем, у сокурсников должно хватить мозгов на понимание, что Тома нельзя тревожить ни на каких условиях.
Том вспоминает, какими пресмыкающимися ничтожествами они стояли перед
ним, и морщится, прикуривая от кончика палочки – технику безопасности и законы волшебства тоже к чёрту.
Остаётся седьмой флакон, сиротливо стоящий на столе. Том докуривает почти всю пачку, меланхолично глядя, как кружится перламутр в тонком хрустале; в спальне становится душно и воняет. Можно взмахом палочки очистить воздух до стерильности, но Тома тошнит от одной мысли, что здесь
тоже не будет запахов.
Касаться этой порции воспоминаний почти больно: он несколько раз отдёргивает лицо, думая, не сжечь ли шкатулку адским пламенем – даже на воспоминания должно подействовать.
— Это потому, что я мастер смерти? — спрашивает… мужчина.
Поттеру явно больше пятидесяти. Может быть, даже ещё чуть старше: ранее чёрные волосы, наконец-то уложенные, почти полностью в седине. Аккуратная короткая борода. Другой формы очки. Он старше Дамблдора – того Дамблдора, к которому Тому в понедельник идти на трансфигурацию, – и сидит с обречённым выражением, смешно выглядящем на таком взрослом лице, в какой-то комнате.
Комната такая же непонятно-зыбкая, как и Косая аллея в первом воспоминании, но не собирается проявляться в реальности: просто Том знает, что стоит на полу, где-то сверху есть свет, а по краям, возможно, стены. Рисковать и отходить от Поттера он не собирается.
Напротив Поттера на стуле – может быть, кресле, может быть, табурете, мозг отказывается фиксировать детали настолько, что Том шипит от головокружения и обиды, – сидит нечто, на что он посмотреть и вовсе не может. Вероятно, человек. Вероятно, метафизическая сущность. Вероятно, Бог, или Магия, или Смерть, или что-то из тысяч человеческих вероисповеданий, или просто двойник Поттера, столь же раздражающий.
— Можно и так сказать, — говорит оно, тембром не женским и не мужским, полным шёпота множества других голосов. — И у тебя есть выбор. В определённых пределах.
Поттер
закатывает глаза. Серьёзно, перед метафизической сущностью, которую даже не может запечатлеть человеческий разум.
— Эти пределы позволяют мне составить завещание посмертно? — лёгким тоном говорит Поттер, прищурившись, как будто он действительно может что-то рассмотреть в этом странном месте. — Мне очень нужно сказать пару слов одному молодому человеку.
Существо – Том не видит, но понимает, – усмехается.
Том выныривает из воспоминаний – весь мокрый, с поверхностным неровным дыханием, – и стонет в голос.
***
Он улыбается младшекурсникам и любезно помогает с домашним заданием, рассыпая тщательно продуманные одолжения. Он находит Тайную комнату, и в Запретном лесу становится на десятки опасных тварей меньше. Он избегает Хагрида и выполняет ментальные практики так усердно, что мог бы претендовать на мастера легиллименции и окклюменции до совершеннолетия.
На двадцать первый день рождения он получает семейную реликвию из сухих уродливых рук Хепзибы Смит, лицемерно улыбаясь в ответ. Медальон обосновывается на груди декоративной побрякушкой.
Он очень внимательно читает описания всех ритуалов, в которые ввязывается, и касается самой темнейшей магии, и окончательно теряет возможность вызвать патронуса: все эмоции разложены по полкам и классификациям, но среди них всё ещё нет счастья. Ему не жаль.
Он возвращается в Британию на собеседование на пост преподавателя ЗоТИ и победно приподнимает уголки губ в отработанной улыбке, когда Дамблдор не может найти ни одного повода, чтобы отказать. Лучший выпускник, блестящий дуэлянт, знаменитый исследователь.
Дети оказываются раздражающими, но это хороший пластичный материал для лепки того, что ему необходимо. Том уже в курсе, что иногда для достижения нужного результата необходимо подождать и похлопать по плечу в подходящий момент. Он ненавидит эти неловкие реплики и сопливые носы, но выпускники уверены, что профессор Риддл лучший в Хогвартсе, и – что куда важнее – что они якобы сами решили, куда они будут двигать развивающуюся страну.
Том улыбается, аплодируя на очередном выпускном – и никто не скажет, что аплодирует он самому себе, ведь выпуск Слизерина в этом году поистине блестящий.
К сорока он находит ведьму, которая никогда не вызовет у него любовных чувств, но достаточно умна и понятлива, чтобы исполнять роль заботливой жены. Возможно, она на что-то надеется. Он не говорит ей, что зря.
К шестидесяти он может с уверенностью сказать, что тактика выжидания и тонкой политической игры принесла ему гораздо больше приятных некрологов, чем в
той жизни. Шкатулка с воспоминаниями действительно сожжена адским пламенем – не должно оставаться шансов, что кто-нибудь наткнётся на такое, – но он помнит каждое слово, каждый момент.
Джеймс Поттер совершенно не похож на Гарри. Он избалованный, громкий, до четвёртого курса ходит с пухлыми щеками и совершенно не умеет тормозить вовремя. К счастью, он на Гриффиндоре, и это не проблемы Тома. К несчастью, это действительно
разочаровывающий на контрасте ребёнок, и Том тратит драгоценное время, чтобы убедиться, что младший Поттер действительно ничего из себя не представляет.
В мелкой заметке «Пророка» написано, что дочь молодые Поттеры назвали Розой, и Том снова недовольно ощущает, как что-то царапает рёбра. Вероятно, ему даже немного жаль. За преподавательскую карьеру по коридорам Хогвартса пробежало множество взъерошенных детей со слишком тонкими запястьями, но ни один из них не был Гарри Поттером.
***
Том Риддл умирает от старости в более чем почтенном возрасте, осуществив всё, что он хотел, в стране, которую он – без ложной скромности – построил, пусть все эти люди и думают, что они решали самостоятельно.
Его ладони снова непривычно гладкие; перед глазом висит прядь, которую он обрезал к чёрту в тридцать; комната обретает свои очертания: это гостиная с минимумом мебели, натёртым до блеска паркетом и окнами в пол, за которыми всё чётче проявляется привычный хогвартский пейзаж.
С кресла встаёт молодой парень – чёрные волосы, зелёные глаза, его лицо, которое Том запомнил до последней черты, непривычно расслаблено – и улыбается.
Том улыбается в ответ.
