Сказки ведьминого Ковена

Она крутит в пальцах кипенно-белое перо, длинное, маховое — размером с её предплечье. Призрачно улыбается. Отрываясь от резной трубки, под потолок взлетает нить ароматного дыма; дым же — а вовсе не слёзы, право, какая глупость — выедает глаза и застилает мир мутно-серой пеленой. В комнате темно и жарко, тяжёлые шторы плотно сомкнуты, двери заперты. Пусть весь мир подождёт. Она смыкает веки, затягивается, надолго задерживает дыхание и замирает восковой статуей. Перо белеет в полутьме, едва заметно светящееся, бесконечно невинное. Ангельское. Она выдыхает. Нити дыма рисуют сплетённые в битве силуэты, оборачиваются то крылом, то жалом. Теряют форму и вливаются в огромное дымное облако. То клубится, чёрное, пасмурное, и в его утробе ворочается скорая гроза. Она дёргает уголком губ. Ссыпает пепел из трубки на ковёр, забивает новую порцию белого «табака». Мир кружится и плывёт, к босым ступням прилипает жирная копоть; ворс ковра щекотно путается между пальцев. По обнажённому телу волнами стекает дрожь. Тошнит. Дым кислит, оседает мерзким налётом в корне языка, искусанная трубка царапает кожу губ. Под сомкнутыми веками кружатся мелкие белые перья — похоже на яростную метель. Тихий шёпот дымом касается виска: «Сердце моё, умоляю тебя, забудь». Она отмахивается, кривит губы в жалком подобии улыбки, прерывисто вдыхает дым. Молчит. «Сердце моё» — так Фрезия звала в самые личные моменты, шептала, заглядывая, казалось, в самую душу… Которой, говорят, у демонов вовсе нет. Что же тогда так болит?! Она вспоминает. Разговоры у горящего камина, запах карамельных яблок, холодные ладошки в горячих руках, тихий смех. Алые кудри, разметавшиеся по серому белью, манящий взгляд, тихое «Ния», тонущее в поцелуе. Белые перья в кровавой луже. Последний разговор. Фрезия тогда стояла у окна, глядя на тяжёлые от воды тучи, обнимала плечи бледными ладонями. Закутанная в вечерние сумерки, крылья и тонкую простынь, родная. Бесконечно далёкая в тот момент. Ния коснулась её плеча, переплела пальцы, неловко царапая острыми когтями. Коротко поцеловала в затылок, вдохнув запахи ветра и минувшей страсти, которые всегда окружали Фрезию. Голая грудь коснулась холодных перьев; под рёбрами цвело ярко и остро, плавило кости и заставляло забывать обо всём — то, что, как считалось, демонам вовсе неведомо. Ния зажмурилась, загоняя цветущее под замок, и отступила на шаг. — Ты наконец-то решила мне сказать? — Фрезия мгновенно почувствовала перемену. Полуобернулась, сохраняя на лице задумчивую улыбку, а в небесном взгляде — искреннее тепло. — Ведь больше не нужно притворяться. Ния на миг стиснула клыки. Действительно. Больше не нужно. — Это… месть, — процедила она, растянула губы в ненастоящей, демонической улыбке. — Твой брат сильно мне задолжал, и я решила, что твоя невинность станет достойной платой за всё. Фрезия улыбалась. На её мягком лице не мелькнуло ни боли, ни удивления — словно она всегда знала это. И принимала как должное. Её рука коснулась щеки Нии, погладила, оставляя фантомный незаживающий ожог. Нии — Бегонии — прожжённой демонице, разменявшей не первую сотню лет, тогда показалось, что это её ударили в самое сердце. — Так это начиналось, — прошептала Фрезия и развернулась. Белые перья зашуршали по каменному полу; мягкое лицо укрыла тень. В её тоне не было и капли вопроса. У Бегонии задрожали руки. — И что, — с вызовом начала она, — не будет ни истерики, ни праведного гнева? Что ж ты!.. — Тш-ш. — Холодные пальцы коснулись её губ, запечатывая внутри все ядовитые слова. В небесных глазах плескалось доверие, высокое и необъятное, как Эдем. — Я люблю тебя, сердце моё. И всё знаю. …знаю, что ты любишь меня не меньше. Маешься по ночам, думая, что я никогда тебя не прощу. Решила сказать правду только для того, чтобы обрубить эту связь разом, пока не успели врасти друг в друга, вплавиться до конца. Только поздно. Для обеих — поздно. Нию опалило изнутри, швырнуло вперёд, к Фрезии, как на амбразуру. Она жадно целовала белую шею, вела кончиками когтей по нежным бёдрам, оставляя причудливую паутину тонких царапин; ощущала, как холодные — всегда такие холодные! — пальцы притягивают её ближе, вминают грудью в грудь, не отпускают. На пол упала забытая простыня. Через два дня Фрезии не стало. Теперь Бегония ведёт пальцами по своей груди, царапает до крови живот и оставляет рваные раны на бёдрах. Обивка кресла, при покупке карамельно-бежевая, давно стала бордовой от впитавшейся крови. Облако под потолком многоголосо стонет, в его утробе мерещатся блёклые искры, силуэты огромных крыльев. «Сердце моё…» Нет, Бегония никогда не сможет забыть. Ни небесных глаз, ни наивного «вместе», разбившегося об Эдемский лёд. Они будут платить, пока последняя белопёрая тварь не окажется в её дыму. Бегония швыряет трубку в давно потухший камин и, согнувшись, расправляет кожистые крылья. Дымное облако впитывается в неё, оседает на перепонках и позвоночнике чёрной меткой. Когда она поднимает голову, в её зрачках горит жёлтое пламя, а склеру застилает тьма.