Машина свернула с асфальтированного шоссе на грунтовку и сын тут же начал ворчать.
— Зачем ты повернул? Трясёт же!
— Здесь быстрее, — не отвлекаясь от дороги ответил отец.
— Это дурацкая дорога, не надо было поворачивать!
Дорога и впрямь была так себе, машина то зарывалась носом, то будто взлетала, то просто переваливалась с боку на бок как лодка на мёртвой зыби. Отец уже начал жалеть о своём решении, и где-то в самой глубине души со страхом подозревал, что дорога закончится совсем уж непроходимой ямой, или он всё перепутал и впереди окажется тупик. В любом случае придётся разворачиваться и ехать обратно, и это будет фиаско.
Сын будто чувствовал его настроение. Он вертелся ужом в своём ремне безопасности, колотил ногами по торпеде, преувеличенно громко кряхтел и охал при каждом рывке машины, и ныл, ныл, ныл: что дорога плохая, что поворот неправильный, что надоело в машине, что он хочет обратно…
— Ты же сам говорил, что тебе скучно в городе, и хотел на море. Вот мы и едем к морю.
— Не хочу такое море! Оно холодное. Я хочу на настоящее море, где мама и Малин!
— Мы уже беседовали об этом, — ответил отец, возможно, более резко, чем следовало.
И правда, он несколько раз втолковывал сыну, что Малин после пневмонии нужно восстанавливаться, и лучше всего это делать на настоящем тёплом море (зачем, ох зачем он употребил тогда слово «настоящее!»), и что на всех вместе денег не хватит, и что они с сыном как настоящие мужчины сделают маме подарок и отправят на курорт. Снова заводить эту назидательную шарманку совсем не хотелось — он наслушался в своё время достаточно таких речей, не любил их сам, и не хотел ездить по ушам сынишке.
Сын немного помолчал, выдул пузырь жевательной резинки и заметил:
— Мы тоже были должны поехать! На настоящем море к маме будут приставать всякие дураки. И ты сам всегда говоришь, что мама красивая. Мама убежит с каким-нибудь дурацким испанцем, и всё из-за тебя, потому что ты не повёз меня на море!
— Не говори глупостей! — отец вцепился в руль, и чтобы отвести душу, плюнул в окно.
Сын, надувшись, замолчал. Отец включил радио, и Донна Саммер запела про горячую и крепкую любовь. Или про горячий и стоячий — понимай как хочешь. В голову тут же полезли всякие нелепые мысли — про мать его детей, одну среди испанцев. Брутальные и страстные хемули-тореадоры, тролли и хомсы в сомбреро, или что там они носят, сниффы с чашками шоколада, юксаре с кастаньетами наперевес… И одинокая северянка. Малин не в счёт, она подросток… Как не в счёт! Не дай боже, кто-нибудь её тронет!
Отец выключил радио и мотнул головой. Нет, глупости! Конечно, жена у него красавица, в толпе оборачиваются, бывало. Да, легкомысленная, не зря он порой дразнит её ласково «моя распиздяйка». Но тут ключевое слово — «моя». Она отгуляла своё, он с малышкой Малин терпеливо ждал, и с какого-то момента как отрезало — она влилась в семью, и пришлась настолько к месту, что дом расцвёл. Будто вставили в коробку недостающую шестерню, и наконец-то заработали все передачи. И сама она расцвела, да так, что он диву давался. Жену приглашали даже на кинопробы, но она отказалась, хотя с её внешностью и пластикой могла бы сделать карьеру не хуже Аниты Экберг. Так что все дурацкие испанцы могут кусать локти, им ничего не обломится. Кстати, надо будет отбить телеграмму на днях — спросить, как они там.
Кроме шороха шин ничего не нарушало тишину. Сын угрюмо ковырял ногтем обшивку пассажирской дверцы. За очередным поворотом совсем близко показалось море — зеленовато-голубое, как пивная бутылка. По морю ходили белые гребешки волн, в салон ворвался запах водорослей.
Справа заскрипело — сын крутил ручку стеклоподъёмника, отсекая запах.
— Воняет. А настоящее море не пахнет!
— Зря ты так, — вступился за море отец, — это море самое настоящее. С настоящей рыбой, настоящими кораблями и настоящим прибоем. И впадает оно в самый настоящий Атлантический океан.
— Всё равно оно холодное. — сын спорил уже из чистого упрямства, и отец это понимал. По крайней мере, мальчишка перестал дуться, это уже хорошо.
— Оно должно быть очень тёплым, — возразил отец, — вон как жарко.
И действительно, выставленный в окно локоть уже давно немилосердно жгло. И тут отец чуть не хлопнул себя по лбу. Идиот! Ведь ребёнок канючит из-за жары. Нет, ну какой же идиот!
— Хочешь пить? — и не дожидаясь ответа протянул сыну бутылку лимонада, — а лучше, давай остановимся где-нибудь, разомнём ноги, поедим, может быть…
— Ты ведь говорил, что мы едем к твоему глупому товарищу.
— Он умный.
— Нет, он глупый!
Отец свернул на обочину, остановил машину и с лязганьем вытянул ручник.
— Машине тоже проветриться надо, — объяснил он, — а мы пока пойдём на море посмотрим. Вдруг настоящее?
Он вышел из машины, нарочито медленно, с хрустом, потянулся, сделал пару приседаний, не спеша достал из багажника сумку-холодильник и пакет с купальными принадлежностями. Это было куда более правильным занятием, чем заводиться от жары и на полном серьёзе спорить с пятилетним ребёнком.
— Пойдём, сынок, походим.
Мальчик послушно вылез из машины. Он всё ещё пытался обижаться, что не попал на курорт, но по лицу было видно, что он рад этой остановке. Пока он с бывалым видом пинал колёса, отец поднял стёкла и запер автомобиль. Конечно, в салоне будет пекло, но тут уж ничего не поделаешь.
Балансируя на камнях, они спустились к морю. В одной руке отец нёс сумки, другой рукой поддерживал сына. Дойдя до самого низа он мысленно похвалил себя за то, что так удачно припарковался — нигде больше они бы не спустились. Под ногами была узкая, вся в валунах, полоска песка, а со всех сторон прямо к воде подступали самые настоящие скалы. Волны расшибались о них, и уже присмиревшие, входили в бухточку и лениво шлёпали о песок.
Отец разулся, снял носки, и подкатав штаны, вошёл в воду.
— Действительно тёплая, я не ошибся. Знаешь, ты как хочешь, я а купнусь.
Он достал плавки, на всякий случай посмотрел наверх — там, конечно же, никого не было, быстро переоделся и вошёл в воду. Не останавливаясь, вошёл поглубже в воду и нырнул. Вынырнув и отфыркавшись, он посмотрел на берег. Мальчик стоял у самой кромки воды, держа сандалии в руках.
— Ну что, — позвал отец, — зайдёшь? Или поедем дальше?
Он уже шагал по дну к берегу, как вдруг нагнулся, нырнул, и показался из воды, высоко подняв сжатую в кулак руку. Подойдя к сыну он протянул ему на ладони полосатую раковину.
— Видишь — самое настоящее море. С ракушками.
Словно в подтверждение его слов, между обрамлявших бухточку скал на горизонте прошёл кораблик, похоже — рыболов.
— И корабль настоящий, селёдку ловит
— Фу, я думал — пиратский.
Мальчик уже не кривил губы сковородником — надоело сердиться, или помочил ноги в воде и обрадовался, или всё сразу… Хотя, какая разница? Он быстро вылез из футболки и штанишек и пошёл в воду, вздрагивая, когда прохладная вода касалась горячей кожи.
— Сейчас пиратов уже нет, раньше были, — отец поспешил подогреть интерес сына к морю, — Штёртебекер* здесь плавал, а до него викинги разные. А потом уже немцы с русскими на подводных лодках друг друга топили.
Всё же не надо было читать ребёнку «Остров сокровищ» — рановато, пожалуй. Парень теперь бредит пиратами, вчера, вот, скакал по дому на одной ноге — играл в Джона Сильвера.
Сын уже вовсю плескался на мелководье. Набегавшись и напрыгавшись, он подошёл к отцу:
-Я хочу свой круг.
Отец вытащил из сдутый плавательный круг и послушно принялся надувать, сын ковырялся в пакете, выкладывая на песок крем для загара, плавки, полотенца, карамельки.
— Что ищешь?
— Очки.
Отец извлёк плавательные очки и помог сыну их надеть. Мальчик влез в круг и побежал в воду, сперва он шагал по дну, затем поплыл по-собачьи. Отец шёл рядом, но вскоре тоже поплыл. У него тоже были в детстве подобные очки, и он знал, как интересно разглядывать в них морское дно. Внезапно сын замолотил по воде руками, пытаясь перевернуться головой вниз, и пришлось его ловить и переворачивать обратно.
— Пелле, ты мог утонуть!
— Там клад! Я его достану!
Отец попробовал нащупать дно, и еле достал его пальцами ног.
— Слишком глубоко. Может, показалось?
— Нет, не показалось! Там настоящий клад в старинном кувшине! А вдруг… вдруг там вообще джинн!
— Я думаю, что это просто консервная банка, ну её.
— Ну давай тогда достанем старинную банку! Достань, па, ты ведь хорошо плаваешь.
Он знал, каким упрямым может быть Пелле — теперь он не отстанет, и будет проедать ему плешь этим кладом дня три как минимум. Но для таких случаев отец давно выработал свою стратегию. Придётся демонстративно понырять, делать вид, что честно стараешься изо всех сил, и под конец печально развести руками — не получилось, мол.
Он оставил сына на берегу, забрал у него очки и закрепил на голове. Естественно, он ничего в них не увидел — только песчаную муть.
— Па, — кричал сын с берега, — ты ногами грязь делаешь, и ничего не видно. Ты не ходи, а сразу плыви. И смотри, где красный камень!
На этот раз отцу удалось разглядеть красный камень, точнее кирпич, и рядом с ним действительно было что-то, явно промышленного происхождения. Отец нырнул, его пальцы сомкнулись на непонятном предмете, но тут же соскользнули. Блин, а ведь и впрямь достал бы. Он отдышался, снова нырнул, но на этот раз промахнулся. Что ж, попробуем снова — пяти или шести раз будет достаточно, чтобы сын убедился, что «клад» достать невозможно. И как назло, он снова поймал загадочную железку. Или это всё же дерево?
Пелле не берегу уже давно заскучал: сперва он рыл канал, но потом отец попросил у него лопатку, и копать стало трудно и неинтересно. Мальчик вздохнул и принялся складывать что-то из камней. Он уже по своему опыту знал, что папа всерьёз решил достать из моря странный предмет, и это теперь надолго.
Его отец тем временем изменил тактику. Он нырял, отбрасывал лопаткой песок подальше, ждал, пока муть уляжется, и снова нырял. Приноровившись, он успевал выкинуть две, а то и три лопаты песка за раз. Им овладел азарт, и отступать он не собирался. И когда ноги уже чуть не сводило от холода, он вынырнул, торжественно держа в руках не то бачок, не то кастрюлю. Лопатку он зажал в зубах, и мыча от холода вышел на берег к совсем затосковавшему Пелле.
— Вот твой клад, сынок.
— Ведро, — разочарованно протянул мальчик.
— Кастрюля скорей. В общем, держи свой клад, а я хоть в себя приду.
Отец лёг на песок и заслонил лицо ладонью. С запозданием подумал, что это могла быть морская мина, или ещё какая-нибудь дрянь, и соображал ли он вообще? В голове до сих пор шумело и пульс бился где-то в ушах. Солнце грело так приятно, что хотелось вздремнуть, но предстоит ещё ехать и ехать… Из забытья его вывел крик сына:
— Па, там буквы! Смотри скорее!
Тут же ему под нос сунули эту дурацкую кастрюлю. На стенке действительно обнаружились буквы, выдавленные не то зубилом, не то вообще гвоздём. Значит, «селёдочный флот» потерял, у военных клеймо было бы выбито фабричным способом: якорь с канатом, якорь со звездой, или тот же якорь, но с перекрещенными пушками и короной.
Как он и ожидал, почти ничего прочитать не удалось: «С…О.Й…Р…», остальное терялось пол слоем ржавчины и водорослей. Пелле был счастлив.
— Мы возьмём ведро с собой, и покажем твоему товарищу. Раз он умный, он прочитает! Ты сам сказал, что он умный. А я ещё буквы от водорослей проковыряю, чтоб ему было больше читать.
— Не надо, — честно предупредил отец, — дырку проковыряешь, и рассыпется твой клад.
— Тогда ты понеси ведро до машины, вдруг я упаду и, оно сломается.
— Инициатива имеет инициатора…
— Чего?
— Так, ерунда.
Идти обратно было труднее: отец нёс в руках бачок, словно дежурный в столовой, на локтях висели сумки, а сыну он велел держаться за его пояс. Как только он открыл машину, Пелле водрузил свою добычу на заднее сиденье. «Мама тебе голову оторвёт», — хотел сказать отец, но передумал, пускай сын радуется, радость бесценна. Пока салон машины остывал, они съели захваченные бутерброды, и отец в который раз порадовался, что купил в своё время сумку-холодильник: на такой жаре колбаса давно бы протухла. Закончив трапезу, они двинулись дальше, и на этот раз Пелле не ныл, зато всё время оглядывался на своё сокровище.
Под вечер они въехали в город, потом отец с ругательствами заезжал в какой-то тупичок, и наконец машина остановилась перед двухэтажным домом.
— Ну вот, — объявил отец, — здесь живёт мой товарищ Снурре Юхансон.
В саду возилась сухонькая филифьонка. Услышав шум мотора она обернулась, уперев руки в боки, затем поправила очки и зашагала прямо к ним. Пелле и моргнуть не успел, как она обняла отца, встала на цыпочки и поцеловала его в лоб, как маленького.
— Габбе! Приехал всё-таки! Вот молодец! А Ивонн с дочкой где?
— В Испании, фру Фелис, пятки греют. Зато я младшего привёз.
Филифьонка наклонилась, заглядывая мальчику в лицо:
— Так вот ты какой, Пелле. Меня зовут Фелисия, будем знакомы. Можно просто Фил.
Мальчик поклонился и шаркнул ногой:
— Петер Хольмгрен. А у нас кастрюля есть.
При слове «кастрюля» филифьонка хлопнула себя по лбу:
— Ах я, кошёлка старая! Кто ж так гостей принимает! Вы проходите в дом пока, я сейчас.
Быстрым не по возрасту шагом она направилась к сараю, крича на ходу:
— Снурре! Снурре! Смотри, кто приехал!
Из-за угла дома появился юксаре — тоже старенький и лысый как бильярдный шар.
— О, Габбе, здорово, — он протянул руку, — чего не предупредил?
— Простите, я… я… — замялся отец.
Юксаре заржал, оскалив зубы.
— Во-первых, на «ты», во-вторых, что там у Ивонн и Малин. Удалось отправить?
— Ох, Снурре, прости пожалуйста. Да, девчонок своих я отправил, спасибо тебе, что адрес дал. Чтоб я без тебя вообще делал? Ты же ещё и с хозяевами списывался.
— Это старые товарищи, ещё по борьбе. Взять лишних людей для них не сложно, если я просил, тем более, если эти люди ещё и платят.
— Всё равно, без тебя моих денег хватило бы только до Берлина, или до Вены.
— Эх ты, инженер-конструктор, а географию не знаешь! Вена в другую сторону. Ладно, хорошо коли так. Малин твоя морским воздухом подышит, подлечится. А это, как я понимаю, Пелле? — юксаре сел на корточки и пожал мальчику руку, — Арвид. Или Снусмумрик. Или Снурре. Как хочешь, короче.
— Петер Хольмгрен. У меня есть кастрюля с буквами.
Странный юксаре не стал хлопать себя по лбу, наоборот с серьёзным видом сказал:
— Ишь как! Кастрюля с буквами. С супом знаю, с кашей, а чтоб с буквами — нет. Или там буквы на боку нарисованы?
— Они там как иголкой натыканы. «Эс», «о», «йи», «сета», а больше не прочитать.
— Нешто буквы не помнишь? Папа разве не научил?
— Они ржавчиной заросли, вот беда.
— А это, Петер Хольмгрен, как раз не беда. Поедим, и отчистим ржавчину.
***
За столом Пелле весь извёлся — так хотелось поскорее прочитать загадочную надпись, но всё вышло совсем не так.
— Не знаете, — спросил отец, — кто-нибудь в посёлке сдаёт комнаты?
— Габриэль, — Снусмумрик даже привстал, — тебе опять по башке дали? Будете жить в комнате, где раньше Колин и Инне жили.
Отец забормотал что-то насчёт денег, но юксаре оборвал его:
— Мозги не еби. Ой, Петер, прости! Нет, если, конечно, не нравится у нас, можешь к тестям на хутор.
— До берега далеко, — начал объяснять отец, — а я ребёнку море обещал. Но, Снурре, если ты серьёзно…
— Нет, блин, шутки шучу! Конечно, серьёзно. Живёте у нас, ничего не платите, если захочешь по старой памяти по хозяйству помочь — будем рады.
— Спасибо! — выдохнул отец, и Пелле заметил, как на лице фру Фелис расцвела улыбка. До этого, с первых слов про комнату она сидела с таким видом, будто съела что-то горькое.
— Вот и славно, — фру Фелис поднялась из-за стола. — Сейчас вам там постелю.
— Я помогу, — отец тут же встал и вышел из комнаты следом за фру Фелис. Пелле остался вдвоём с юксаре.
— Хочешь, и ты иди погуляй, — предложил Снурре, — в саду малину, вишню рви сколько хочешь, не стесняйся.
Неужели юксаре обо всём забыл?
— Дядя юксаре, — напомнил Пелле, — а буквы?
— И то верно! Ну, где там твоя кастрюля?
***
Снусмумрик осмотрел обивку сидений и присвистнул.
— Знатно изгваздали. Ладно, это ототрём. А твою добычу давай сюда, на пень, поставим. И верно, заросла как холера. Это, друг мой, называется бачок, суп и кашу для моряков готовить. А с какого судна моряки, сейчас узнаем с тобой. Вот, смотри! Видишь, буквы гвоздём били? Значит не военный корабль, точно. У военных либо покрашено, либо штампом продавлено, а здесь моряки сами делали. И не с пассажира — на пассажирских всё по последней моде. Так что это рыбаки, либо грузовозы - торговый флот.
Пелле восхищённо молчал, от внимательности приоткрыв рот. Отцов товарищ действительно был очень умный.
Юксаре меж тем чесал затылок:
— «Зой»? «кор»? «ке»… Блин, тарабарщина какая-то. Вот что, хемуль молодой, пошли-ка со мной, будешь к труду приобщаться!
Они пошли в сарай, Снусмумрик достал тряпки, щётки, банки с чем-то вонючим. Пелле получил обкусанную зубную щётку.
— Ну а теперь давай своей щёткой вот тут чисти. Тихо-тихо, как кошку гладишь. И я тихонько начну, авось, дыру не проделаем.
Такими лёгкими и нежными движениями работают художники, взломщики и любовники. Художник из Снусмумрика был неважный, любовник, если верить Фил, куда более лучший, и со взломом бы он худо-бедно справился со своими слесарными навыками. Но здесь всё было куда серьёзнее: Габбин пацан только что прикоснулся к своей мечте. Мальчишка уже успел выложить ему и про остров сокровищ, и про хитрого Джона Сильвера, и про то, что в море плавал когда-то Студдебеккер (Штёртебекера не всякий-то взрослый нынче выговорит), и про то, как он нашёл эту кастрюлю на дне морском, а папа долго нырял, и даже копал лопатой дно, но всё-таки достал кастрюлю (Габбе, блин, до седых мудей дожил, а всё корчит из себя героя), и что кастрюля эта — с пиратского корабля, или с подводной лодки… Короче, сломать этот бачок от морской баланды было никак нельзя, и Снусмумрик не сомневался, что он будет стоять у Габбе дома на самом почётном месте. Ивонн, конечно, охуеет, и это ещё мягко сказано.
Как восстанавливать такие железяки, Снусмумрик толком не знал, сумел только откуда-то вспомнить, что пробоины в корпусе судна цементируются. Что ж, надо будет — и это ведро забетонируем, а пока с большего отчистить грязь, и можно до завтра в керосине замочить. Руки работали сами, независимо от мыслей. Маленький хемулёныш старался в точности повторять его движения, и общими усилиями потихоньку проявлялись буква за буквой.
— Тут написано «кестыр»! — крикнул Пелле.
— Ага. И впереди ещё что-то. Дай-ка я… «Аркестыр». Что за грамотей писал!
— А второе слово — «мёрзный».
— Нет такого слова. «Морозный» есть, «мерзкий» есть… Ну-ка, ну-ка… «Мрзской». Хо, друг мой Пелле, я кажется знаю, что это за корабль! Пойдём-ка мы с тобой по телефону звонить, ты такого телефона не видал, скорей всего.
Черный квадратный телефон висел на стенке, сбоку на крючке у него была трубка, а сверху — два круглых железных глаза. Юксаре пощёлкал по ним жёлтым ногтем, и они тихонько и нежно звякнули. Приглядевшись, Пелле увидел между глазами железный молоточек. Потом юксаре диктовал ему цифры, а Пелле крутил диск. С этим-то делом он и дома справлялся легко. Потом юксаре закричал в трубку:
— Мумик! Тебя мне и надо. Привет. Нет, в порядке всё. В порядке, говорю. А то, что садись в машину, и езжай сюда. Нет, блин, в Мальмё! На Еловую, конечно. Не скажу, но ты должен это видеть. Я тебе отвечаю! Да не ебанулся я! Короче, не делай мозги, приезжай. Срочно!
Снусмумрик повесил трубку, Пелле пошёл за ним на веранду. Там юксаре почему-то хмыкнул, полез в висящий на вешалке пиджак, достал сигареты, а Пелле выдал извалянную в табачной крошке карамельку.
— Ну а теперь, пойдём, хемуль молодой, отдыхать. Потрудились мы хорошо, я сигарету заработал, ты конфету леденцовую.
Снусмумрик сел на скамейку у крыльца, и похлопал по доскам рядом с собой, приглашая Пелле. Мальчик испачканными в ржавой пыли пальцами аккуратно развернул конфету, юксаре закурил.
— Я думал, папка твой с Фил невесть какую чашку кофе пьют, уже поругать хотел, а папка твой полы мыть взялся — ведра, смотрю, нет.
— А зачем поругать? Папа хорошо полы моет.
— Фил мою поругать, ей много кофе нельзя. Но ладно, что-то не о том мы с тобой… Тебе, небось, не терпится, про кастрюлю твою узнать?
Пелле кивнул.
— Так слушай. Скоро сюда приедет старый, седой, толстый муми-тролль. И я готов с тобой спорить на что хочешь, что он будет кричать «Пи-хо!» и попытается встать на голову. Ну и разревётся вдобавок.
— А он не упадёт?
— Упадёт — поднимем, друг мой Пелле.
