Никогда.

Холодные капли конденсата скапливались в единое целое и падали на холодный каменный пол старинного, забытого всеми подземелья. Звук бьющейся воды о камень приходится эхом по стенам подземелья и затихает где-то в тёмных углах. Одиночество и стабильность этого подземелья нежданно-негаданно нарушили два человека, которых было довольно неожиданно увидеть вместе. Но, увы, они встретились здесь не с целью милой беседы о погоде и прошедшем дне. В руках их поблескивал металл мечей, а в глазах блестели блики соперничества и тягости. Они стояли достаточно далеко друг от друга, но смотрели точно в глаза. Алый острый, как лезвие его меча, взгляд пронзал своим жаром взгляд голубой, более мягкий. – Я до сих пор не в силах поверить, что былая ярость проснулась в тебе вновь,– твердил Кэйа, крепче сжимая рукоять меча. Честно, он был готов выбросить его в пропасть, окружающую широкую каменную плиту, но чувство гордости не позволяло. – Ты ведёшь себя слишком распущенно...,– слова Дилюк процедил сквозь зубы, словно шипение змеи. Его гневу не было предела. И он то сжимал меч от желания наброситься и подпортить это нагло ухмыляющееся личико. Его раздражала легкомысленность Кэйи. Раздражала распущенность и несерьезность. Раздражало отношение Кэйи к бывшему другу и сводному брату, кем они уже давно не были. – Ох, распущенно? Я ведь всего лишь упомянул, что я единственный родной человек, что у тебя остался. Что же здесь распущенного? Дилюк стиснул зубы, нахмурил брови и со всей яростью, что в нем была прошипел: – Ты считаешь, что родной мне человек? Это звучит так, будто без тебя, я бы не имел сил существовать. Как смеешь ты после всего, что было, называться мне родным человеком и напоминать о семье!? Казалось, впервые за долгие годы, Дилюк позволил себе повысить голос. Кэйа невольно дернулся от такого неожиданного напора. Он все понимал, на самом деле. Просто не хотел принимать положение униженного виновника перед Дилюком. По правде говоря, он еще в момент, когда первый раз сморозил эту колкость, не подумав, прикусил язык. А уж когда увидел, как Дилюк повернулся к нему с видом, будто его ошпарили, и вовсе почувствовал, как по телу прошёл холодок. – И что же ты собираешься делать? Убьёшь? Или лучше... отрубишь мне язык? – С удовольствием отрублю язык, зафиксирую в своей памяти твои страдания на лице, а после проткну твою грудь насквозь. – Уау! Сколько страсти в твоих словах, я аж возбужден. Некогда спокойный непоколебимый Дилюк яро угрожает мне жестокой расправой. Мне аж интересно стало. С той ли уверенностью ты лишишь меня жизни, или твоя рука все же дрогнет? – Достал... И вот настал момент, когда тишь и блажь подземелья рассек звук скрещения мечей, что напоминал тревожный звон колоколов в церкви. Началась жестокая битва, в которой Дилюк был особо безжалостен. Кэйа не был готов к такому серьёзному бою со смертью. Ему казалось, что будет неплохо искупить вину за неосторожность в словах и дать Дилюку шанс высвободить злость. Но ее оказалось немного больше ожидаемого. И тогда Кэйа понял, что если будет сдерживаться, Дилюк его просто насадит на свой двуручник, как на кол. И вряд ли после будет жалеть. Поэтому принял решение биться на равных. – Что же ты творишь? Хочешь нести на своих плечах грех еще одного убийства очередного члена семьи?,– сквозь одышку Кэйа изумляется настойчивости Дилюка и пытается увернуться от его пиро атаки. – Ты мне не семья!,– Кэйа и не надеялся на ответ, но радоваться было нечему. Битва продолжалась, подземелье наполнял звон бьющегося друг о друга металла и шуршания обуви, скользящей по камню. Бой длился уже минут пять, и Кэйа отказывался верить, что Дилюк и правда намерен совершить убийство. И неожиданно к нему пришло осознание, что единственное, чего он достоин – это и есть смерть. Гнев Дилюка был очевиден, если быть в курсе их прошлого. И Кэйа по сей день несёт вину за тот день, когда опоздал с помощью... и за тот дождливый вечер, когда во время боя он получил свой глаз бога... С каждым ударом атаки Дилюка становились все сильнее и настойчивее. Пару раз Кэйа чуть не улетел в неизвестность по собственной неаккуратности. Изредка взгляды Дилюка и Кэйи пересекались и все, что Кэйа замечал в глазах его соперника – зверскую ярость и кровожадность. О пощаде и речи быть не может. А как Дилюк планирует закончить этот бой, ему и самому не известно. – Как же ты завёлся... но дело в том, что это плохо. Дилюк не делай того, о чем будешь жалеть, прошу. Мне жаль за свои слова, я ляпнул, не подумав. Вот увидишь, ты больше не услышишь подобного из моих уст! Конечно, Кэйа знал, что это не умерит его пыл. Но он просто почувствовал слабый страх за последствия. Бой в подземелье уже не кажется ему игрой. А Дилюк настроен довольно серьёзно. Он ни на секунду не отступал, атаковал в полной мере, не забывая пользоваться стихией. Он игнорировал слова Кэйи, поражённый гневом. Его разум уже был густо затуманен. Что-то донести до него было почти невозможно. Дилюк в сердце ненавидел Кэйу, а под гнётом ярости эта ненависть выросла в жажду крови. Кэйа уже подустал безвылазно уклоняться от бесконечных атак. И он решил собрать силы в кулак и ударить в два раза сильнее, откинув от себя Дилюка метров так на пять. Меч выскользнул из рук, облаченных в красные перчатки, а призренный взгляд стал еще твёрже, смотрел снизу вверх, желая уничтожить. – Достаточно, Дилюк. Подумай, что ты делаешь. Очнись уже! Кэйа конкретно волновался за последствия. Он не видел никаких изменений. Лишь только потухший взгляд Дилюка, что смотрел перед собой. – Я уже все давно решил...,– тихо заговорил он, приподнимаясь на руках,– тебе как вообще живётся? Хорошо? – О чем ты?,– Альберих нахмурился в недоумении. – О чем я...,– Дилюк тускло усмехнулся, не поднимая взгляд. И когда, наконец, встал на ноги, посмотрел прямо в глаза Кэйе, не скрывая всех чувств, что он испытывает к брату,– О чем я!? Мой отец... он по своей доброй воле взял тебя в семью. Он растил и воспитывал тебя! Ты ни в чем не нуждался в его руках! И чем же ты оплатил? Тем, что не пришел проститься с ним. Я ждал тебя в тот день. Я надеялся, что мне не придется давать волю слезам в одиночку. Но ты не пришел... Где... ГДЕ, ЧЕРТ ВОЗЬМИ, ТЫ БЫЛ!? ЧТО БЫЛО НАМНОГО ВАЖНЕЕ, ЧЕМ ПРОЩАНИЕ С ОТЦОМ!? Объясни, может... может я не знаю чего-то... Кэйа смотрел куда-то сквозь Дилюка, скрестив руки на груди. И во взгляде не было ничего, кроме признания правды. Не было ничего важного. Он просто предал заботу. – Я все рассказал тогда. Дилюк, правда –.... – ЛОЖЬ!,– внезапно закричал красноволосый, сжав кулаки,– Не смей снова лгать! Кэйа молчал, словно ошпаренный. Он застыл на месте, даже не моргая. Видеть Дилюка таким эмоциональным было в новинку. И этот голос, наполненный трагичностью, заставлял мурашки бегать по спине. А сердце прошибало столько ударов, сколько ударений делал Дилюк. – Семья... любовь... доверие... скажи, хоть что-то из этих слов говорит о нас? Нет? Тогда что ты постоянно делаешь рядом со мной? Необдуманно называешь братишкой ради забавы? Так вот, это не смешно. Оставь меня в покое... оставь меня в покое, Кэйа. В подземелье снова восстановилась тишина. Сердце Кэйи неприятно кололо, в груди разливался холод в вперемешку с жаром. Рука будто сама тянулась к человеку напротив. Кэйа невольно сделал шаг, выронив меч из рук. Но подойдя ближе, широко раскрыл глаза, когда Дилюк быстро подхватил свой двуручник и накинулся на него, сильно ударив того в скулу. Но Дилюк не дал Кэйе упасть. Он перехватил его левую руку, сильно скрутив и навалился сверху. В итоге они оба оказались на холодном каменном полу. Только Кэйа был всем телом прижат к нему, вжимаясь в твёрдый камень. Он только-только осознал, что над его горлом нависает тяжёлое острое лезвие меча, а человек которые держит его, сидит на нем верхом. Кэйа скрывает внутренний страх, но совсем не скрывает мук из-за чувства вины. Он смотрит на лезвие, потом на руки Дилюка, которые все-таки дрожат, а потом и в его глаза и удивляется. В них накопилась не просто ярость, но и сопротивление. Только глаза говорили о том, что Дилюк не знает, что ему делать. Что, наблюдая сейчас, как Кэйа лежит на пороге смерти от его рук, его кидает в дрожь. Что-то останавливает его рвение к мести и заставляет приподнять меч выше над горлом, чтобы не задеть загорелой кожи. Кэйа смотрит на брата и томно выдыхает. – Я наглый лжец... Дилюк...,– на его лице поселились смирение с происходящим, и он принимает это, как должное,– Все верно. Я настолько лжец, что уже смахиваю на фальшивку... я зол сам на себя из-за своих чувств. Я поступил по-ублюдски, не простившись с отцом. Прости... в тот день, я опоздал... я думал только о себе, я не ставил ни во что твои чувства, что тебе могло быть очень больно. Я, как урод, чувствовал облегчение оттого, что больше не нужно было блуждать в мысленном выборе. А ты страдал...,– глаза его начали краснеть. Дилюк следил за выражением его лица, и сам менял взгляд. Что-то в нем пробуждалось,– Я сам накосячил, а потом жалел. Было так больно ощущать твой холодный взгляд... было холодно вечерами. Я правда чувствовал себя одиноко, но и не имел права просить тебя быть рядом. Я мечтал об объятиях. Это все, чего я хотел. Тёплые... непринужденные... объятия... Руки Дилюка дрожали с еще большей силой. Он смыкал зубы до скрежета. Опять... опять он говорит о себе. Сам виноват! – Прости... прости меня, Дилюк. Моя смерть... может это и правда правильно... может тебе и правда станет легче, когда я умру. Если это правда так, я готов. Я хочу, чтобы ты был счастлив, Дилюк, потому что... Его слова оборвалась, когда сердце забилось слишком быстро. Ведь нерешительный вид Дилюка выдавал все его мысли. Он не хотел... он сопротивлялся. Он терялся. Как же... как же до этого дошло? Дилюк был готов кинуть меч подальше и закончить уже все это. Он просто хотел свободы от груза прошлого. Он хотел уже все отпустить, как Кэйа вдруг продолжил: – Потому что... я люблю тебя. От шока, что током понизил все тело Дилюка, его парализовало и тяжёлый двуручник приобрёл невыносимый вес. Его руки невольно разжались, и меч прошёл сквозь открытую, напряжённую шею Кэйи, открыв вену с бушующей кровью. И только Дилюк опомнилася, потянувшись к рукояти, увидел, что меч уже стоит перед ним без какой-либо помощи. Дыхание в лёгких будто перекрыли, а в глазах потемнело... нет... он же уже решил, что остановится. Что просто вернет все на круги своя. Быть не может... Дилюк смотрит, как сквозь порез стремительно сочится кровь, и не может пошевелиться. Внутренняя дрожь не унималась, а наоборот росла. Кэйа хрипел от боли, но больше не от меча, намертво прибившего за шею к каменной плите, а от того, как его сердце разрывалось. Они никогда не были счастливы. И даже, если бы они мирно ушли с этого подземелья, оставив бой, вряд ли что-то бы поменялось. Напряжение наоборот стало бы сильнее. Кэйа запомнил выражение лица Дилюка. Оно было в состоянии шока. Глаза бегали то по лицу Кэйи, то по лезвию меча. Его дрожащие руки опускались вдоль него ближе к шее, по которой струйками текла кровь. Красные глаза не сдерживали в себе слез. Он ненавидел Кэйу, не желал видеть его наглую ухмылку, а что на самом деле? Он и правда тот самый последний родной человек. Он и правда все, что осталось у Дилюка от семьи. И только что Дилюк сам лишил себя его. Кэйа понимал, что угасает, но он просто не мог уйти молча. Его рука, почти без сил, в дрожи поднимается и хватается за предплечье красноволосого. А губы шепчет что-то похожее на "Прощай, братишка". Последняя улыбка. Добрая, но безумно тяжёлая и горькая. И рука падает на пол, а глаза закрываются. Дилюк резко закрывает рот руками и судорожно хватает кислород, сгибаясь пополам. Боль охватывает не только грудь, но и все тело. Голова будто пропускает пулевой выстрел. Он просто смотрит перед собой и понимает, что только что убил его. Человека, который на самом деле был так близок и одновременно так далек. Рука судорожно ложится на холодную грудь, что больше никогда не будет вздыматься с каждым вздохом, и сжимает одежду на ней. Их никогда не ждал счастливый конец. Пути, на конце которого их ждало совместное светлое будущее – просто не существует. Дилюк и Кэйа отреклись друг от друга навсегда, но не понимали, как их сердца нуждались друг в друге. Эта потеря оказалась намного болезненнее, чем Дилюк себе представлял. Он никогда не простит себя за то, что совершил. Он никогда не будет прежним. Он никогда не забудет его последних слов... Никогда.