Операция-кооперация

В костюме за пять тонн баксов Лисицын выглядит так, словно всю сознательную жизнь только и делал, что одевался в бутиках Рима и Милана. Ну, или где там привыкли одеваться мажоры разной степени понтовости. Прибавьте к этому укладку, шёлковый галстук, туфли ручной работы и золотой хронометр, даже на совершенно неискушённый Котовский взгляд, стоящий, как годовой бюджет какой-нибудь занюханной африканской страны, и перед вами чувак, у которого столько денег, что курам клевать не переклевать. — Найду потом хоть одно пятно — отрежу всё, что выпирает, — предупреждает Амелина, сощёлкивая с лацкана пиджака невидимую пылинку. — Ты же не хочешь расстраивать Котова? — вкрадчиво интересуется она. Лисицын отвечает соответствующей ухмылкой: — Чем порадовать Котова, я всегда найду. — Ну-ну, — хмыкает Амелина. Это она раздобыла костюм и прочие атрибуты красивой жизни и, перед тем, как вручить их Лисицыну, долго расписывала все те кары, что его ждут в случае порчи имущества. Котов, слоняющийся рядом и уже полчаса мечтающий уволочь Лисицына в уголок потемнее, чтобы качественно там облапать, удивляется её выдумке и думает, что живи Амелина в средние века цены бы ей среди инквизиторов не было. Сам Котов скорее раздет, чем одет. Из одежды на нём присутствуют лишь неимоверно тесные кожаные штаны, которые больше подчёркивают, чем скрывают. С тем же успехом он мог быть и голым. Взглядами, которые на него бросает Лисицын, можно поджечь средних размеров село. И пусть они в отношениях уже несколько лет, но льстит это невероятно. Завершает картину маслом ошейник, выданный Тихоновым: — Вот здесь, — тычет Иван пальцем в заклёпки, — камера и микрофон. Вот так включается, вот так выключается. Запомнил? Постарайтесь не раздолбать, а то знаю я вас — начнёте там стены лбом сносить. Лисицын мягко отнимает у Тихонова ошейник и делает шаг к Котову. Узкая кожаная полоска обвивает смуглую сильную шею, ложится, как влитая. — Нормально? Не туго? — Лисицын суёт кончик пальца под ошейник. Дёргает раз, другой. Так, что Котов непроизвольно склоняется к нему ещё ближе. Чувствует свежий терпкий аромат туалетной воды Лисицына, совсем рядом видит его невероятной синевы глаза в обрамлении густых чёрных ресниц, его рот, который умеет быть совершенно бесстыжим. Они занимались сегодня ночью любовью. Много, жадно. Но Косте всё равно мало. Единственное, чего ему сейчас хочется — это опуститься на колени, расстегнуть пижонские брюки Лисицына и взять его член в рот. Глубоко, до горла. И плевать на свидетелей. На Амелину с её понимающей улыбкой, на полыхающего ушами Тихонова. — Да, нет, — кое-как хрипит вмиг пересохшим ртом Костя. Лисицын вдруг кладёт ему руки на бока, проводит сверху-вниз и слегка сжимает пальцы. Самую малость. Этого хватает, чтобы свести Костю с ума. Он стонет сквозь плотно сжатые зубы, думая лишь о том, что будет после. У Тихонова от смущения, кажется, начинает тлеть халат, а Амелина в принципе не умеет смущаться. — Однако! В дверях лаборатории обнаруживается Майский в компании криво ухмыляющегося мужика с лысиной а-ля Фрэнк Мартин. — Стасян, — представляет его Майский, и все дружно обмениваются рукопожатиями. — Вместе Кавказ утюжили. Майский, у которого тьма знакомых даже в самых неожиданных местах навроде Челябинского областного морга, как и обещал, обеспечивает их «Майбахом». Водитель, он же хозяин, идёт в комплекте. — Поймите меня правильно, мужики, мне похрену кто с кем. Я за свою жизнь столько дерьма повидал, что два ебущихся мужика — это тьфу. Главное, чтобы УК РФ не нарушался, — сообщает Стас, когда ему объясняют, для чего ФЭС потребовалась его машина, — но давайте без пятен на заднем сиденьи. Амелина хохочет, что твоя ведьма на взлёте. Соколова, явившаяся с проверкой, как тут идёт подготовка к внедрению, при виде недоодетого Котова надувается как мышь на крупу. Она с самого начала против того, чтобы с Лисицыным под прикрытием шёл Котов. В какой-то момент Юля даже предлагает свою кандидатуру — мол, слабую хрупкую женщину точно никто ни в чём не заподозрит. Но что поделать, если в клуб, хозяин которого подозревается в торговле наркотиками и организации подпольных кулачных боёв со смертельным исходом, пускают исключительно мужчин не только с определённым вектором ориентации, но и в Теме. Операцию под прикрытием начинают готовить, когда становится понятно, что даже с железными уликами никто не даст им нормально это дело закрыть. Слишком уж высокие покровители у подозреваемого. Чинушам тоже хочется отдыхать. Причём, отдыхать красиво. А уж если при этом присутствует толика экзотики… Поэтому улики должны быть не просто железобетонными. Они должны быть алмазными. Султанов даёт отмашку на самые отчаянные меры. Решено ловить на живца. Тихоновым в кратчайшие сроки состряпана и слита в сеть легенда, согласно которой Лисицын — этакий Скрудж Макдак российского разлива — последние пятнадцать лет живший и работавший за границей, но вот вернувшийся на родину, спит и видит слегка развлечься и заодно, чего уж греха таить, навести мосты с местными власть предержащими. Легенда срабатывает на все сто. Лисицын посещает несколько громких выставок и спектакль, пару раз обедает в пафосных ресторанах в компании нужных людей, явку которых путём сложных многоступенчатых, в которых сам чёрт ногу сломит, интриг обеспечивает им Султанов. Котов сопровождает его неотлучно, всем своим видом и поведением давая понять, что он отнюдь не телохранитель, как некоторые могли бы подумать. Нет, они не целуются принародно взасос, но смотрят друг на друга и то и дело касаются кончиками пальцев. И улыбаются так, что слухи расползаются, точно эпидемия чумы в Лондоне семнадцатого века. О своей ориентации владелец заводов, газет, пароходов Лисицын, Константин Львович привык говорить не стесняясь. Ещё бы, с такими-то деньгами. Ну, да, выдуманными. Но кто об этом знает? Хотя Котов, если бы кто-то захотел у него поинтересоваться и возжелай он пооткровенничать, мог бы поведать, что вообще-то и простому оперу майору Лисицыну стесняться абсолютно нечего. Реакция в ответ на все эти великосветские экзерсисы не заставляет себя долго ждать. Уже через пару недель в квартире, снятой специально для этого действа раздаётся трель входного звонка. Костя, открывший дверь, обнаруживает за порогом посыльного тире водителя, больше похожего на стриптизёра. — Тебе чего, мальчик? — басит он и вытирает голову полотенцем, которым за минуту до этого прикрывал член. Нижнего белья на Косте нет от слова совсем, зато на шее хорошо виден тонкий кожаный шнурок. — Приглашение Лисицыну, Константину Львовичу, — хорошо вышколенным тоном сообщает пацан, старательно разглядывая Костины ключицы. Костя провожает его в огромный, битком набитый антикварной мебелью, на которую не то что сесть, посмотреть страшно, кабинет, где Лисицын, сидя за массивным дубовым столом, весьма старательно изображает олигарха за работой. Субботин, затянутый во всё чёрное, не менее талантливо изображает его секретаря. Сначала секретаршей было решено назначить Амелину или Аллочку, но подумав, решают подлить масла в огонь. На всякий пожарный, что называется — при наличии постоянного любовника у олигарха ещё и молодой смазливый секретарь. С другой стороны — ещё один опер никогда не помешает. В приглашении, отпечатанном на дорогой матовой бумаге, сообщается, что Константина Львовича Лисицына и его плюс один ждут такого-то числа в полночь в клубе «Золотой телёнок» на закрытой тематической вечеринке. Форма одежды — вечерняя. И вот теперь Лисицын, одетый, как жених на выданье, и Котов, раздетый, как стриптизёр на вызове, сидят в натёртом до блеска «Майбахе». — Как сигнал? — Лисицын вставляет в ухо крохотный передатчик. — Отлично, — шелестит, кажется, в самый мозг Иван. Они с Холодовым ещё накануне устраивают себе наблюдательный пункт в здании напротив клуба. Ближе к назначенному времени спецназ беззвучными тенями рассыпается по стратегически важным углам. Неподалёку, тщательно скрытые от посторонних глаз, дежурят несколько скорых. Гости начинают собираться с десяти. Желающих пощипать непуганого российскими реалиями олигарха находится немало. Холодов с Тихоновым едва успевают фиксировать новые лица. Майский распахивает перед Лисицыным дверцу автомобиля, помогая выйти. — С богом, мужики, — напутствует он одними губами. — К чёрту, — так же отвечает ему Котов, пристраиваясь в кильватере Лисицына. Швейцар, подобострастно изгибаясь в пояснице, распахивает перед ними тяжёлые двери. Всё проходит практически идеально, если не считать идиота, вздумавшего наставить пушку на Лисицына. Но и он валится под напором Котова, визжа от боли в заломленной руке. Султанов, с самого начала операции сидевший с Тихоновым и Холодовым, теперь, заложив руки за спину, неторопливо шагает по мраморным полам, то и дело обходя гостей, весьма бесцеремонно уложенных лицами в тот самый мраморный пол. Следом так же неторопливо цокает каблуками Рогозина. Они останавливаются перед одним из задержанных, и Султанов позволяет себе неприятную улыбку: — Доброй ночи, Пётр Иванович. Чинуша дёргается, но поделать уже ничего не может. — Лисицын и Котов на сегодня свободны. Завтра в десять в моём кабинете, — отрывисто распоряжается Рогозина. — Прочие — за дело. *** Квартира встречает их тишиной и прохладой. Ночной бриз едва-едва колышет тонкие вуалевые занавески. Где-то надрывается полицейская сирена, но Косте уже всё равно. С нетерпеливым рычанием он избавляется от осточертевших штанов и слишком узких плавок. Ошейник летит на комод, стоящий напротив кровати, а Костя, ни на мгновение не переставая целоваться, выпутывает Лисицына из его пафосных шмоток. Они рушатся на широченную кровать, и Костя тут же коленом расталкивает бёдра Лисицына: — Ещё немного, ещё полчасика… И мне было бы плевать на всех. — Меньше слов, капитан, — хрипит Лисицын, подставляясь под ласки, и Костя не медлит ни минуты. Он осыпает поцелуями красивое лицо, шею. Спускается ниже — к чуть впалому, напряжённому животу. Ещё ниже — к горячему, липкому от выступившего предсемени члену. Обнимает губами багровую, атласно-нежную головку, щекочет языком уздечку. Ныряет ещё глубже. Туда, где так жарко и туго. И сладко. И хочется ещё и ещё, чтобы слышать, как где-то внутри любовника перекатывается низкий тяжёлый рык наслаждения. Лисицын никогда не был тихоней в постели. Он стонет и ругается, и матерится так, что у Кости от восторга волоски на загривке встают дыбом. И требует, требует, требует. И Костя старается, разлизывая и растягивая, чтобы потом скользнуть внутрь одним длинным слитным движением. И начать двигаться. Мощно, с оттяжкой. То вынимая член до самой головки, то с силой загоняя его обратно, проезжаясь по простате, выбивая из широкой мощной груди бесконечное: — Блядь, блядь, блядь! Сильнее, Коть! Ещё! Ну, же. И Костя даёт сильнее. Столько, сколько может. Зная, что потом получит ничуть не менее щедро. Лисицын всегда отдает во сто крат. Оргазм обрушивается на них стотонной махиной, ревёт девятым валом, почти ослепляя и оглушая. И Лисицын воет почти по-звериному, стискивая Костю до белых кругов перед глазами. — Я чуть не сдох, когда тот ублюдок на тебя ствол наставил, — кое-как шевелит языком Костя, когда более-менее приходит в себя. Как ни странно, но спать ему не хочется вовсе. Остатки адреналина всё ещё гуляют в крови, подзуживая на второй раунд. Лисицыным невозможно насытиться. — Пусть в следующий раз под прикрытием Майский пашет. Лисицын только уголком рта дёргает: — Его Тихонов не пустит. — Не ебёт, — Костя зубами прихватывает мочку Лисицынского уха, тянет и отпускает. Лисицын зыркает на него из-под полуопущенных ресниц, крылья породистого носа вздрагивают: — Нарываешься, Коть? — А если и да? — ухмыляется Костя, опрокидываясь навзничь и утягивая на себя Лисицына. *** Тихонов первый, на кого они натыкаются следующим утром, придя на работу. Иван стоит в центре фойе в позе сахарницы. Очень сердитой сахарницы: — Котов! Скотина! Костя спотыкается, искренне не понимая такого возмущения, но вдруг его осеняет: — Ошейник! Лисицын вопросительно изгибает бровь. Высунувшийся из буфета Майский скалится во все тридцать два и показывает им два больших пальца. — Вот именно — ошейник! — орёт Тихонов. — Так трудно было его отключить?