Дочь Водяного

Размеры Щуки поражали, превосходя самые смелые ожидания любителей рыбацких баек. Неудивительно, что Семаргл поначалу принял ее за корабль, хотя у Михаила обтекаемая форма ее тела вызвала ассоциации скорее с атомной подлодкой, даже ракетным подводным крейсером. Город не город, но деревенька или хуторок на пять-шесть домов с хозяйственными постройками на щучьей спине вполне могли бы разместиться. Даже могучий мамонт-эхеле выглядел рядом с ней едва ли не малюткой Коньком-Горбунком. Поначалу Михаил принял рыбину за сказочное чудо-юдо или одного из мифологических китов, поддерживающих плоскую Землю. Но характерный узор словно жемчугом расшитой, переливающейся на солнце чешуи, форма плавников, жаберные щели и зубастая пасть красноречиво говорили о том, что перед ним именно одно из воплощений Велеса — царь-рыба щука. «Вот тебе и «по щучьему велению», — невольно поскреб в затылке Михаил, прикидывая, каким же могущественным колдуном был лентяй и недотепа Емеля. Впрочем, когда дух шамана совершает путешествие между мирами, его бренное тело в большинстве случаев остается дома, и окружающим кажется, что он спит. А если герой сказки только переживал шаманскую болезнь и еще не прошел посвящения, то для постоянно копошащихся в земле крестьян он и в самом деле выглядел беспросветным лентяем. «Не знаю я никакого Емелю», — проникла в сознание мысль очень древнего, хотя и почти утратившего былое могущество существа. Щука, как и другие зооморфные обитатели тонких миров, не делала попыток пользоваться отсутствующим у нее речевым аппаратом, а тоже предпочитала обмен мыслями. Да и кто поручится, что в сказках герои поступали иначе? Просто носители традиции не могли особенности мысленного общения внятно объяснить. «Ты, верно, касатик, имеешь в виду того ухаря, который сумел захомутать среднюю мою правнучку из Серебряного царства?» — дружелюбно глядя на Михаила казавшимися подслеповатыми и плохо приспособленными к воздушной среде, но временами поблескивающими, точно драгоценные камни, глазами, уточнила Щука. «Чему ты удивляешься? — продолжала она, то ли считав недоумение с лица Михаила, то ли проследив за его мыслями. — Правительницы Трех царств и их беспутный брат — моя отрасль. Теперь эти бабы хитрющие во дворцах сидят, делают вид, что ни о чем не знают, да втихаря интриги плетут. Правнук мой неуемный все жадность и злобу свою пестует. А я, старая, видно, в наказание за то, что такой никчемный род породила, болтаюсь по морю-Окияну, как ненужный поплавок! Даже на глубину уйти не могу!» Михаил только ошалело кивнул, пытаясь переварить полученную информацию. Кажется, ему, как персонажам из любимых Левиных мультиков, требовался ассистент, способный придержать раскрывшуюся от изумления слишком широко нижнюю челюсть. Он, конечно, понимал, что возраст Щуки измеряется веками, если не тысячелетиями, и именно поэтому не мог поверить, что эта древняя и явно могущественная сущность снизошла до простого смертного, пусть даже и прошедшего шаманское посвящение. А еще его удивили слова о невозможности уйти на глубину. Насколько он разбирался в ихтиологии, крупные щуки, хотя и встречались в опресненных морских заливах, но все же всплывали в основном для охоты. Неужели бедная прародительница и в самом деле расплачивается за преступления Хозяина Нави? «Спасибо, касатик, что меня, старую, пожалел, — в мысленном послании Щуки прозвучало явное тепло. — Знаю твою заботу, ведаю, куда путь держишь. Говорила я тогда Водяному, намучается он еще с таким зятем, как мой правнук. Но что поделать, в отличие от Ланы, Двина, глупая, его любила, да и как его было не любить. Ты ж его в человеческом обличии видел? — подмигнув переливчатым, почти бриллиантовым глазом, поинтересовалась Щука. — Согласись, что даже ноне он собой недурен, сгодится вполне, чтобы дурочкам молодым головы морочить и разным простакам, вроде Андрея, пыль в глаза пускать. А тогда-то он куда краше был. А уж как плясал — залюбуешься! — добавила она мечтательно, шумно пропустив воду сквозь жаберные щели. — И вишь что удумал, нарушил брачную клятву, которую дал Двине и ее отцу. Весь род наш ящеров опозорил, против обычая пошел: на деву из Верхнего мира засмотрелся, от жениха ее увел. Из ее слезы выковал иглу, на конце которой погибель свою спрятал. И чем это для обоих обернулось, кроме людской крови, страданий и разочарования?» Михаил внимал рассказу Щуки о давних событиях, стараясь не упустить ни слова. Хорошо хоть при мысленном общении не приходилось прислушиваться и переспрашивать, удерживая нить повествования. Эту историю, происходившую когда-то в начале времен, он слышал обрывками от Ланы и Водяного. В изложении Щуки все звучало немного мягче. Чему удивляться? Хозяин Нави был ей родней. И все же что-то не сходилось. Какое-то звено явно отсутствовало. Получалось, что Константин Щаславович, или как его там на самом деле звали, не всегда нес с собой разрушение и смерть. «Твоя правда, касатик, — охотно кивнула зубастой головой Щука. — Не всегда. — Он раньше кузнецом искусным был. Мог любое узорочье хоть из лунного света сковать. А уж какие чертоги возвел для себя и своей лады из Верхнего мира — залюбуешься!» «И что же произошло?» — удивился Михаил, вспоминая исходившую от Бессмертного ауру Нави, в которой уже и не отыскалось бы добра, что бы ни думали по этому поводу сторонники непротивления злу насилием. «Да в том-то и дело, что никто толком не знает! — грустно забулькала древняя рыбина. — Говорят, обидел его какой-то смертный князь. Не захотел считать ровней, да еще и холопом обозвал. Это у кого угодно ретивое не выдержит. За это и получил так, что долго потом на том месте, где его царство стояло, даже трава не росла. Да только и бедному ящеру, расколовшему свою душу злом, иного пути, как в темную Навь, уже не осталось. Он же как первое злодейство совершил, вкус к кровопролитию почувствовал. Магия крови и смерти, сам знаешь, одна из сильнейших. А уж нам, насельникам Исподнего мира, удержаться от ее использования особенно сложно, — добавила Щука, плотоядно щелкнув зубастой пастью. — Манит она нас, согревает, могущество дает. Вот глупый молодой ящер и не сумел от соблазна удержаться, едва весь род людской не порешил, пока его Иван-царевич да жар-птица не остановили. С тех пор в Нави сидит, падалью питается, наружу выбраться мечтает. «Для этого он и хочет прибрать к рукам владения Ланы?» — на всякий случай уточнил Михаил. Ответ он в принципе знал, но надеялся, что Щука, разохотившись к воспоминаниям, расскажет что-то новое. «А для чего же еще? — шевельнув хвостом, охотно отозвалась она. — Лана, конечно, красавица каких поискать, но девок красных знаешь сколько у моего правнука было? Во всех трех мирах. Он как брачную клятву нарушил, закон ему стал не писан. Да и то сказать, у вас, у людей, тоже есть поговорка: кто смел, тот и съел. Водяной надеется, что человеческое обличье и любовь смертного его ненаглядную умницу-Хранительницу защитит. Да только плохо он моего правнука знает! Тот, как в вашем зеркале оказался, еще злее и безжалостнее стал. Раньше-то он хотел дело миром решить, думал, Лана сама к нему, как прежде Двина, на шею кинется. На что рассчитывал, когда весь до костного мозга падалью пропах? И что он может ей дать, кроме бренного металла да полигонов своих вонючих, да и разучился он что-то давать. Только брать умеет. Погибель свою спрятал, а сам уже давно мертвее мертвечины». Щука неодобрительно забулькала, поводя из стороны в сторону плавниками. «Да только и Лану, кроме тебя, касатик, совсем некому защитить. Вижу, колдун ты молодой да неопытный, однако другие с моим правнуком связываться боятся. Андрей хоть и человек ученый, а сам тычется, как слепой, ничего дальше своих колб и реторт не видит. Какой из него заступник? Одно хорошо, что новую Хранительницу они сумели родить. Да только как бы и до нее лиходей ненасытный не добрался. Останови его, касатик, совсем спасу от него никакого нет, если из зеркала выберется и еще большую силу возьмет, всем худо станет». «Легко сказать — остановить», — вздохнул Михаил, почти физически ощущая тяжесть свалившейся на него ноши. Щука тем временем ненадолго погрузилась под воду, видимо, чтобы хорошенько промочить жабры и чешую, потом вынырнула на поверхность. «Доставлю тебя до острова Буяна и далее до скалы Ворона Вороновича. Может, хоть он знает, куда подевалась проклятая игла. Только как туда доберешься, спроси у него заодно, сколько мне еще по морю-Окияну плавать? Когда кончится зарок? Вроде бы и кораблей я не глотала, городов не рушила. Так за что ж мне мучиться, искупая чужую вину?» Она приподняла хвост таким образом, что Михаил взошел по нему на переливающуюся жемчужной сетью спину, словно по удобному трапу. Духи с некоторой опаской последовали за ним. Конечно, Михаил подспудно понимал, что в море-Окияне, находящемся за пределами пространства и времени, не стоит купаться, да и бороздить его просторы могут лишь древние хтонические существа, вроде Мирового змея или Щуки-прародительницы. Однако летевшие в лицо обрывки пены и соленые брызги, хотя и не могли насытить жажду, никакого урона не наносили, а свежий ветер после затхлой, вонючей Нави и вовсе навевал расслабляющие мысли о морских прогулках и отдыхе на побережье. Качку Михаил переносил спокойно: в военных командировках, когда попадали в болтанку на вертолетах, трясло сильнее. Поэтому после всех тягот пути по Неведомой дороге и построения портала он с комфортом растянулся на щучьей спине, как на палубе подлодки возле рубки, и сам не заметил, как уснул, убаюканный мерным покачиванием Щуки и плеском волн. Перекатывались, набегая один на другой, седые валы, шумела крона Мирового древа, тикали ходики и пыхтел самовар. Вся его семья собралась за большим столом, уставленным самой разнообразной снедью. Михаил, кажется, увидел не только прадедов из Красной слободы, но и предков-волхвов из Туонелы, то ли пришедших в гости, то ли после ухода на покой деда Овтая просто воссоединившихся с семьей. Блестели начищенные мелом пуговицы и звезды на погонах парадного кителя деда Сурая. Гроздьями рябины на снегу пестрели традиционные узоры на цельнокроеных белоснежных панарах предков-волхвов, чьи долгие бороды отливали белым золотом, придавая благородство простоватым скуластым курносым лицам. Седине и морщинам тут не было места. Все прадеды и правнуки выглядели так, словно находились в одной поре, в расцвете зрелости, кроме тех, которые шагнули за грань молодыми, вроде погибших на войне сыновей Кочемаса и Атямаса. Крахмальные кофточки Веры и Аглаи спорили белизной с головками сахара, на который с опаской поглядывали предки-волхвы, предпочитавшие к чаю варенье и прозрачный липовый мед. Женщины разных поколений опять суетились, выставляя на стол горшки со щами и гороховой кашей, поднося новые порции горячих блинов, раскладывая творог и кутью, разливая густой кисель. Чуть в стороне по правую руку от Сурая Михаил увидел непривычно молодого деда Федора и своих родителей, какими их помнил на затертых любительских кинопленках и старых фотографиях. Он хотел подойти и тоже занять место за столом, тем более что обильная снедь распространяла пленительные ароматы, от которых изголодавшийся в странствиях желудок завернулся узлом. Но мать сделала предостерегающий жест, а отец отрицательно замотал головой. — Твое время еще не пришло, — пояснил дед Федор. Михаил хотел возразить, что родителям за этой трапезой тоже нечего делать, но отец лишь глянул на него скорбно-отстраненно, словно передавая главенство в семье, а мать, тихо всхлипнув, спрятала глаза: — Прости, сынок, не досмотрела! Накрытый вышитой скатертью стол с самоваром исчез, Михаила подхватил черный вихрь, картина смешалась и померкла, а лица родных потускнели и выцвели, утратив краски. Или это опять что-то не то стало с глазами, а тиканье ходиков и пыхтение самовара сменили дикий рев и шум могучих кожистых крыл. Хотя — нет. Это продолжали плескаться рассекаемые Щукой волны, а на горизонте виднелся утес, за который из последних сил цеплялся скрюченный, почти лишенный листьев отросток Мирового древа. На одной из ветвей, нахохлившись, расположился гигантских размеров ворон. Слегка всклокоченное из-за ветра блестящее оперенье казалось выточенным из обсидиана или агата, отливая синевой ночного неба. Хотя Ворон Воронович, как и Щука, чурался Верхнего мира, скверна Нави к нему не приставала. Могучий клюв, будто отлитый из вороненой стали, напоминал ростр или надводный бивень корабля. Не просто так самые сокрушительные и крупные парусники средневекового арабского флота называли воронами. Хотя черные, внимательные, как у всех хищных птиц, глаза сейчас были прикрыты веками, пришельца Ворон Воронович заметил и к тому времени, когда Михаил, преодолев крутой подъем по обрывистому склону, достиг отростка Мирового древа, переместился на нижнюю ветку и приветствовал нежданного гостя церемонным кивком. — Кто и зачем нарушил мой покой? Дело пытаешь али от дела лытаешь? — поинтересовался он скрипучим голосом. Михаил за время своего путешествия настолько привык к мысленному общению, что в первый миг даже растерялся, будто и вовсе разучился говорить. Ворон Воронович принял его замешательство за робость и посмотрел строго, но вместе с тем ободряюще, как старый профессор, который не имеет целью завалить на экзамене, но хочет понять, насколько студент выучил его предмет. — Если ты пришел за советом, то я готов его тебе дать. Мне многое ведомо, но не обо всем можно рассказать, чтобы не нарушить равновесие и избежать более фатальных последствий. Я отвечу на три твоих вопроса, только ты уж не обессудь. Сумей их правильно задать. Михаил снова молча кивнул, чувствуя, как внутри, словно накручиваясь медной проволокой на катушку, разрастается гигантский клубок сомнений и противоречий. Вот он и достиг одной из главных целей своего пути. Теперь осталось только спросить про смерть Хозяина Нави. Но как же тогда быть с теми, чьи просьбы он тоже пообещал выполнить? Вопросов-то всего три. Забыть про обещание, которое дал деду Овтаю, и потом всю оставшуюся жизнь казнить себя, зная, как мучается, так и не обретший покоя прапрадед? Оставить без внимания вопрос о Хрустальной горе — и бессильно наблюдать, как дом в Красной слободе и другие волости скрываются под толщей зачарованного льда? Обмануть Щуку — и лишиться удачи, а то и обратного пути. Как он мог так бездарно попасться в одну из самых глупых сказочных ловушек для слишком честных и правильных героев? И ждать, что ответы Ворона дадут подсказку для его поисков, не приходится. А ведь он столько ожидал от этого, возможно, самого главного в своей жизни интервью.  — Ну что встал, как примороженный? — поторопил его Ворон. — Язык проглотил? Или тебе его Щука отгрызла? Михаил глубоко вздохнул, чувствуя, что земля уходит у него из-под ног, а воздуха не хватает, словно он опять оказался в вакууме. Выяснять, как обстоит дело с законами физики в Тонких мирах, он не испытывал никакого желания. Он понимал, что, возможно, из-за своей неосмотрительности лишает себя шанса на победу и подвергает опасности не только Лану, но и всю свою семью. Не говоря уже о тайге и материях еще более глобальных. Но кто его тянул за язык давать обещания? Он выполнит то, о чем его просили, а со своим вопросом потом как-нибудь сам разберется. Набравшись храбрости, он решился и одним духом спросил и про срок деда Овтая, и про Хрустальную гору, и про Щуку. Ворон Воронович, выслушав его, изумленно каркнул и покачал покрытой гладкими, аккуратными перьями, крупной головой. — И ради этого ты шел через Навь? Михаил кое-как подавил тяжелый вздох. — Изволь выслушать ответы, — качнул черным блестящим клювом Ворон. — Хотя не знаю, каким образом ты их при таком раскладе успеешь донести. Прапрадед твой уйдет на покой, когда последний, кого он позвал, шаманское посвящение пройдет. Сам поторопился, самому и расхлебывать. Щука опустится на дно, как только посланцы Трех миров совершат на ее спине путешествие к острову Буяну. А Хрустальную гору ты сможешь и сам растопить. Надо было только поджечь семечко, которое тебе Таисия дала. Удивительно, почему царицы тебя об этом сами не попросили. Не ожидали, видимо, от жены Полоза такой щедрости. Ну так это и не удивительно. Они ж всех судят по себе. Михаил поблагодарил Ворона, повернулся и стал выглядывать более или менее пологий спуск. Не хватало еще на обратном пути сверзиться и упасть в море-Окиян. Хотя это разом решило бы все проблемы. С другой стороны, он должен донести до родных и Щуки то, что узнал. Конечно, ответы более туманны, нежели предсказания Дельфийского оракула, но только на первый взгляд. С семечком все вообще очевидно, особенно если не думать о том, что с научной точки зрения совет выглядит нелепицей. В Тонких мирах нарушения законов природы и неевклидовы пространства встречаются на каждом шагу. По поводу деда тоже все более или менее ясно. Сам позвал, самому и расхлебывать. Вот только Михаил как отец совсем не желал сыну тяжкой доли ведуна-кудесника. С другой стороны, шаманская болезнь, если ее не излечить во время посвящения, может привести к самым непредсказуемым последствиям. Оставался только вопрос со Щукой, тут Михаил терялся в догадках. Разве что древняя рыбина знает побольше него и сама поймет. Размышляя таким образом и стараясь даже не думать о том, где станет искать заветный дуб и смерть хозяина Нави, Михаил начал спуск. — Ты точно ничего не хотел больше спросить? Вопрос Ворона Вороновича настиг его если не как выстрел в спину, то точно словно хлесткий и сердитый удар бича. Михаил затормозил, чувствуя, как мир, до этого лишившийся всех красок и словно бы переставший существовать, снова обретает плоть, собираясь, точно паззл, византийская мозаика или картины Врубеля и пуантилистов. — И откуда вас столько, дураков, берется на мою бедную голову? — задал явно риторический вопрос Ворон Воронович, когда Михаил вновь приблизился к дубу. — Воистину верно говорят, простота хуже воровства. Только где ж взять такого умного, чтобы захотел безо всякой корысти чужую жену вместе с тайгой спасать? Ворон Воронович дождался, пока Михаил переведет дух, не веря собственным ушам, потом строго поднял правую лапу, грозя когтем, точно указательным пальцем. — Даю тебе шанс и еще один вопрос. Постарайся хотя бы тут не оплошать. И вновь у Михаила перехватило дыхание и сердце зашлось, как после изнурительного марш-броска. В голове пятнадцатисантиметровым дюбелем с резьбой засело предостережение Ворона о вопросе, который надо уметь задать. Казалось, чего бы проще? Ради этого не стоило даже учиться писать тексты в разных стилях и заканчивать лучший в стране журфак. Но если спросить, где находится смерть Хозяина Нави, можно получить в ответ известное с детства из сказок «На конце иглы». Узнавать про иголку тоже не имеет смысла. Тут, скорее всего, услышишь историю про яйцо, утку, зайца и сундук, возможно, даже с подробностями этого фантастического бизнес-плана. И с духами, как он уже привык, не посоветуешься. Ни Семаргл, ни эхеле не сумели подняться вслед за ним. Утес Ворона Вороновича, как и все побережье моря-Окияна, гасил его магию. — Как отыскать дорогу к дубу, на котором Хозяин Нави спрятал свою смерть? — спросил Михаил. Услышав вопрос, Ворон Воронович снова каркнул, на этот раз, как показалось, разочарованно. Взгляд вещей птицы сделался печальным, если не сказать скорбным, черные перья встопорщились чешуей пластинчатого доспеха. Явно пытаясь решить какую-то сложную дилемму или просчитать все варианты развития событий, чтобы выбрать один наименее пагубный, Ворон расправил закрывшие полнеба, слившиеся с тьмой на горизонте крылья, тяжело сорвался с ветки, сделал над островом круг. — Дорогу к заклятому дубу, вернее, теневой проекции Мирового древа, которую хозяин Нави сотворил, чтобы спрятать свою смерть, отыскать и в самом деле непросто, но ты преодолел большую часть пути, — сообщил он, тяжело приземляясь обратно на ветку, с которой опали последние листья. — Теперь тебе осталось вернуться на то место, куда тебя привел портал, и следовать вдоль берега, имея по правую руку остров Буян. Там, конечно, горы да обрывы, но как-нибудь справишься. Если что, духи помогут. Увидишь дуб, положи просяное семечко под правое веко. Оно укажет дорогу и от беды уберечь сумеет. Ты свой вопрос задал, я дал тебе на него ответ. Ворон Воронович прикрыл глаза и словно стал частью дерева и утеса. Потом и сам утес пропал, а Михаил непостижимым образом снова очутился посреди моря в компании духов на спине Щуки. Хотя он получил ответ на свой вопрос, сердце сжимала тревога, будто туда упал камень, отколовшийся от утеса. Почему Ворон Воронович, нарушив свои же правила и дав ему шанс, так странно отреагировал, когда вопрос про дуб услышал? И что имела в виду Щука, говоря про потерянную иглу? В любом случае, отступать некуда. В конце пути возле заклятого дуба он сумеет найти ответ.