Билет на поезд

Филипп сидел в своей комнате, задернув шторы по привычке. Он не считал её странной. На любые восклицания взрослых он послушно возвращал их в привычное положение, каким оно должно быть, и становился тем мальчиком — каким он должен быть. Подобное укрытие имело ряд вариаций: от обилия тёплых одеял и подушек до разнообразных накидок и шарфов. Все, что могло спрятать его в доме, другими словами — обезопасить, он тщательно отбирал и оставлял в комнате под кроватью. С приходом ночи Филипп выстраивал из того, что смог собрать за день, небольшие сооружения. Это был его дом в доме. Бунт на стерильных простынях. Утро наступает для мальчика гораздо раньше, чем для кого-либо в доме. Нужно было скрыть любые следы инородного, грязные кляксы с картины идеального порядка в комнате. Через пару минут после этого, словно по часам, но каждый раз в разное время, в двери появлялся дядя и, подобно Старой Птице, кидал высокомерный безмолвный взгляд. Отвернувшись к стене, Филипп обычно дышал чуть громче, чтобы создать видимость сна. Таиться запрещено, быстро раскусят. Колени упирались в стену сильнее, когда мальчик чувствовал на своей спине чужой взгляд. Сегодня дольше обычного — почему? Нет, думать в таких ситуациях вредно, дыхание становится тише и спина не движется, когда должно быть все с точностью наоборот. Он зажмурился в попытке расслабиться, и вскоре дядя исчез в глубине дома. Филипп ещё пару минут лежал смирно, пока стук каблука не утихнет, а его собственное сердце обретёт умеренный ритм. Он приподнялся на локтях, а затем, соединив лодыжки, резко спустил их вниз, на холодную плитку пола. Дрожь поднялась от кончиков пальцев вверх, электризуя волосы. Мальчик попытался найти лишний предмет, который по случайности он мог забыть спрятать. Другой причины задержки дяди он не находил. Странное першение засело в горле и горели уши. Так прошёл час утренней тишины — до первого скрежета в окно. Каково было удивление мальчишки видеть за ним кота, почти сразу прильнувшего к человеку хвостом и мордочкой. — Что ты делаешь? Я же говорил, что тебе нельзя быть здесь! — юноша нахмурил брови, но гладить шерстку маленького друга не перестал. Кот довольно фыркнул, вытягивая лапки навстречу. Тепло, что спряталось в них, медленно переходило в ладонь Филиппа, и теперь они с полной уверенностью начинали день. До утреннего обхода животное послушно пряталось на территории поместья, а может и дальше. Мальчик завидовал запретной вольности своего друга. Собравшись с силами, он улыбнулся солнцу и не спеша отвернулся от него, с надёждой ожидая вечера. За завтраком Филипп встретился с дядей и, ощущая неловкость, помялся с ответами на обыкновенные вопросы по математике. Правильно решенная задача давала привилегии получить что-нибудь сладкое. Меньшее — сахар в чай, большее — пирожные. Это было не только мотивацией, но и наказанием. За всякий проступок готовили рыбный суп, от которого Филипп морщился и просил дядю разрешить вернуться к занятиям. Но из кухни мальчика не выпускали. Так он сидел над ненавистной жидкостью, едва сдерживая рвотный рефлекс после каждой ложки. Саму рыбу мальчик прятал в салфетку, чтобы отдать её утром тому, кто точно обрадуется его наказанию. В иных случаях, когда сил не оставалось, Филипп притворялся сонным, чтобы в последствии оказаться на взрослых руках и вскоре очутиться в собственной комнате. Но подобный приём являлся случаем достаточно опасным. Зачастую, Старая Птица ходила в мрачном настроении, запирая кухню до самого утра. На завтрак, к счастью, рыбу никогда не давали. Днем приходилось учить нотную грамоту, счёт, языки и правописание. Последнему уделялось особое внимание, и так как в учёбе допускались детские ошибки, проступки наказывались по немного другой системе. Одна помарка значила отсутствие собранности. Костяшки пальцев получали наказание в виде ударов, а после они же сжимали перо, стараясь над каждой буквой, пока текст не выходил совершенным. При необходимости тетрадь заменяли, листы не жалели. Когда Филипп отлично справлялся с заданием, дядя разрешал ему выбрать любимую книгу, текст из которой тоже в последствии переписывался. Получив одобрение, перо возвращалось на место. Теперь можно было задать один вопрос – лимит лишних вопросов в день. И как всегда звучал всего один: "Когда вернётся мама?" С этой мыслью он уходил и тихо ждал её, сжимаясь в мягких постройках из одеял и подушек. Память цеплялась за моменты, когда она уходила ранним утром, но всегда прижимала Филиппа к сердцу вечером. В один момент это прекратилось, но мальчик по-прежнему пытался поймать её руку в мнимой дымке солнечного света. Она больше не появлялась, оставив после себя лишь ощущение защиты и правильный режим сна. К сожалению, это не исключало присутствие кошмаров. Они посещали Филиппа каждый раз, когда он спал на "пустом" постельном комплекте, беззащитный, вне собственноручных построек, вынужденно цепляющийся за край наволочки и сжимая её. Сегодня друг впервые не пришёл, зато дядя вновь стоял на две минуты дольше обычного. Филипп прижимал руки к себе, с потертыми костяшками, заглушая мысли правильным дыханием. Потратив слишком много минут на поиски кота, лёгкая отдышка могла выдать. Он никогда не оборачивался на взрослого мужчину, в страхе встретиться с ним глазами, но неудобное положение ввиду спешки ломало тело. Устало зевая, юноша впервые рискнул. Концентрация на роли спящего замком сцепила ресницы на лишние пару минут. Старая птица все ещё находилась там, в конце комнаты. Детское любопытство неумолимо тянуло дальше. Лицо горело и заливалось стыдом. Что если узнали о том, что на территории поместья живёт самый настоящий кот? Или лишние одеяла под кроватью лежат неаккуратно, чем портят установленный порядок? Филипп решает впервые приоткрыть глаза. Несмело и крайне незаметно. Слеза склеивает один из них, делая веко тяжёлым и неподъемным, зато другое позволило видеть. В дверном проёме показался дядя, высокомерно озирающий его комнату. Он достал салфетку и, накрыв ей грубую ладонь, с особой внимательностью провел по своим пальцам. Комната казалась клеткой. Филипп вжимался в противоположную сторону от дверцы её отворяющей. Старая Птица ушла на рассвете. В течение всего дня мальчик старательно избегал этого взгляда, что прятался везде: от мурашек по спине до строчных букв, выходивших из под его пера. И в какой-то момент избежать его действительно получилось. Почему? Взрослый спешил, накинув на себя пальто и бросая что-то вроде "продолжай переписывать, я проверю с минуты на минуту". Однако, детское непослушание продолжало играть с воображением. Филипп подождал немного, дописывая до точки, отложил перо, а после слез с высокого стула. Почти на носочках он подошёл к двери. Полоска света ударила по зрачку, вынуждая зажмуриться. Филипп заплакал и, неожиданно для себя, не мог остановить слёзы. Он присел на колени, заставляя себя смотреть на то, как тело его друга повисло в руке дяди, свисая за хвост так, чтобы демонстрировать открытый рот. Окровавленная кошачья шерсть тёрлась, пачкала рукава. Кот не шевелился, даже не думал вырываться, безвольно болтаясь словно маятник в часах. Теперь уже мертвый. Дядя шёл ровно, вдыхая сигаретный дым с видом безэмоциональным. Так и должно быть. Он остановился около старых ящиков и мусорных пакетов, особо не приближаясь. Потратив малейшее усилие, чтобы замахнуться, мужчина разжал кулак и выпустил потрепанный хвост. Тело кота упало на поверхность гниющего мусора и вскоре исчезло в его трясине. Сигаретный бычок отправился следом. Филипп согнулся пополам, задыхаясь в ужасе. Он не смел кричать. Ему следовало вернуться к занятиям. Тяжёлые ноги тряслись, но все же вернули мальчика на стул. Молчание прикусило язык. Как можно скорее и аккуратнее он дописал, дождался возвращения дяди, чтобы сообщить о сонливости и направился в свою комнату. Выплескивая горечь через сжимающие подушку зубы, юноша тихо ненавидел. Отрывок воспоминания столь часто крутился на повторе, что вскоре задымился едким сигаретным дымом. Сквозь отравленную действительность когти Старой Птицы беспрепятственно вцепились в волосы, оттягивая их от одеял. Страх сковал мальчика. Таить больше нечего, знали обо всем. Первый удар пришёлся по слезливым глазам, второй по губам, что не в силах были что-либо ответить. Это злило взрослого. Дрожащие руки мальчика поднимают вверх, швыряют на пол, срываясь на крик "Ты вновь ослушался. Как можно расти таким слабым?". Этим же вечером дядя с презрением объявил об ужесточении правил. Он долго расхаживал по дому, звонил и ждал звонка в ответ. Ближе к ночи под окнами остановилась машина. Юноша плохо осознавал ситуацию, просто выполняя все, что скажут, лишь бы не создавать лишних проблем никому больше. Строгие костюмы долго о чем-то разговаривали, отбрасывая длинную тень. В конце концов, они пришли к соглашению. Филипп не испытывал ничего, кроме пустоты, смиренно ожидая приговора на заднем сидении машины. Откинув голову, он всматривался в мягкую обивку и складывал числа, ещё ожидая от дяди вопроса. А недоумение множилось. Куда его хотят отвезти? Разве он совершил преступление? Пальцы горели, холодный пот подступал к горлу. Филипп осторожно выглянул, но не смог разглядеть взрослых. Единственная мысль засела в его голове: бежать... как можно дальше от Старой Птицы. В воздухе витал все тот же отравляющий сигаретный дым, смешиваясь с горячим дыханием. Переставляя ноги, он открыл дверь с другой стороны от света. С носка на пятку, с пятки на коленки — пачкаясь, лишь бы не услышали. Сердце отбивало побуждающий к действию марш, чтобы сорваться. Открылось второе дыхание, когда Филипп почувствовал под ладонью высокую траву, и тогда он решительно нырнул в её глубины. За спиной горела сталь машинных фар, раздавались громкие мужские голоса, но мальчик не оборачивался, боялся, что не выдержат слабые лёгкие того воздушного объёма, что открыло ему второе дыхание. Вскоре мелькающий кошачий силуэт показался впереди. Старый друг показывал дорогу, то исчезая, то почти гладясь. Ветки царапали щеки, стремились выколоть глаза, листья нашли пристанище в спирали волос. Наконец, они играли вместе. Убедившись, что погоня миновала, мальчик сбавил скорость, судорожно хватаясь за горло и едва ли переставляя ноги. Кота, судя по всему, подобная спешка нисколько не вымотала. Маленькие лапки резво мелькали одна за одной, опережая человеческие. Для леса было слишком тихо. — Милая погодка для ночной прогулки, надеюсь, ты не против компании. Филипп оглянулся в недоумении. Тишина пряталась в следах позади и медленно стягивалась к ногам, тащила вниз усталостью. Странный голос повторится ближе. — Я не хочу показаться надоедливым, но позволь спросить, что молодой человек делает в таком месте? — обратив внимание на себя, кот склонил мордочку и ударил хвостом по земле, словно приказывая тишине воцариться. — Ты... жив! Мне все же показалось!... Я не знал, что ты умеешь говорить, — горько выдыхает Филипп, облегченно потирая глаза. — А ты никогда и не спрашивал меня об этом. Всякая вещь, существо, будет молчать ровно до тех пор, пока вы, люди, не озвучите свой вопрос на языке, эмпатически доступным для всех. — Но я умный, а не чувствительный, — бровь изогнулась раздраженно, недоверчиво поднимаясь. Мальчик настолько редко использовал эту эмоцию, что в какой-то момент ему захотелось почесать эти участки лица. Кот за пару прыжков из любопытства забрался на дерево, чтобы приглядеться к юноше, прежде чем ответить. — ...Ты забавный. В ответ губы надулись, явно не ожидая, что их владелец станет экспонатом для изучения. Собеседник небольших размеров сам походил больше на некую изогнутую ящерицу непонятного цвета. Послышался вой собак. Филипп вновь приготовился бежать. Но куда? Внутренне он уже винил себя за спонтанные действия, представляя, сколько ударов получит его спина и как посинеют пальцы от постоянного переписывания. Листья вокруг нашептывали сомнения, и с капель их собирался густой туман. Юноша неуверенно огляделся, цепляясь за исчезающий в дымке силуэт животного. На белом фоне его чёрное пятно перемещалось слишком быстро и едва ли уловимо. Казалось, природа безмолвно застыла, наблюдая за действиями человека, и только мотивы колыбели с тихим мурчанием существовали в этот момент. Казалось, что пела мама. Выбрав дорогу, вслепую пойдёшь, над пропастью мрака себя не найдёшь. Я знаю ответы, руку мне дай, открою дорогу в проклятый рай. Голос разума просил развернуться, запереться в своей комнате, однако сердце, подчиняющее тело, сковало каменные ноги, и будучи не в силах сделать что-либо, онемело. Выбор заставил сделать шаг вперёд, затем второй и третий, вновь срываясь на бег за мелькающим пятнышком до тех пор, пока оно окончательно не исчезло в туманной дымке. Прикрывая лицо от веток и подступивших слёз, вслепую ориентировался на слух, но бежал. За спешкой Филипп не заметил, как земля ушла из под ног, и окрыляющее чувство невесомости впервые подхватило мальчика. От страха он рефлекторно зажмурился, соединил ноги и сжал кулачки. Приземляться с такого расстояния на железную дорогу не хотелось, но туманный свет, с источником где-то сбоку, ослеплял, легко вызывая слезы тех, кто смеет смотреть на него.