insanity

      Звонкий стук каблуков рассекает помещение, пока туман медленно проходит к мужчине, неловко стоявшему в середине просторного зала. Сочтя нерешительность и отдаленную речь излишними, Курогири обходит Айзаву, опускает корпус и делает приглашение. — Любоваться вами издалека — несказанное удовольствие. Не откажете ль иметь усладу любоваться Вашей искусностью и в вальсе?       Мужчина бросает на подошедшего свой усталый, тяжелый взгляд, будто бы оценивая его смелость. В глазах, полных уставших звезд и лунного света мерцают блики. Взгляд ломает истлевшие кости, а пустота «между» запечатана заблудшими душами. Спустя секунду темноволосый протягивает свою руку в сторону тумана, принимая его приглашение.       Глубокая укоризна увядает под спелым этикетом Курогири. Мертвенно бледная рука Шоты вложена в руку, скрытую белым аксессуаром. Тусклый свет очерчивает силуэты пары, освещая профили мужчин. Спустя ничтожное мгновенье Курогири притягивает его к себе, положив ладонь на талию, обтянутую пиджаком. Галантно склоненная правая рука ищет единомыслия в ответе сверкающих очей.       Музыка течет по телу, сливаясь и направляя. Курогири спешит навстречу неотступному, немилосердному зною вальса с Айзавой. Стучат каблуки черных туфель, шуршат, соприкасаясь, ткани жилета Курогири и пиджака Айзавы, отдает сиянием белый покров перчаток. По движениям и гармонии танцоров можно выделить массу черт, служащих характеристиками мужчин. Грациозные, парящие движения столь привлекательны. Завораживающее зрелище канет в бессловесной отчужденности. Оба танцующих поглощены движениями друг друга, что подобно суровому эскапизму. Они — два оторванных от своей ветки листа; кружиться в безбрежном танце — все, что им осталось. Аккуратной поступью Курогири ведет танцем по всему залу, обходя каждый узор на мраморном полу. В большие стрельчатые окна зала бьет промозглый ветер, будто хочет разбить литые стекла. Но они слишком прочные для него. А вот то стекло внутри Куро давно уже раскрошилось в мелкую пыль, оседая на дне его истерзанных легких.       Слушая оркестр, находившийся на втором этаже, Курогири вдумчиво и безошибочно ведет за собой прелестное создание, внимая радушие. Блаженная беспечность заволакивает твёрдые умы: ладони платонически соприкасаются, мужская рука обнимает острое плечо партнёра. Младые лепестки гиацинта разрывает холодный нрав Курогири. Педантичность кроется в движениях тумана, находившего более увлекательным рассматривать расширенные зрачки Айзавы. Глухое эхо от аккуратных шагов расходится по огромному опустелому залу, где находятся лишь двое мужчин, ударяясь о белоснежные с золотистым узором цветов стены. Темный дым, из которого состоит всё тело Курогири, сильно выделяется, не смотря на тусклость освещения, в особенности светятся яркие пятна, служащие глазами для мужчины. Желтоватый свет от глаз падает на лицо брюнета, слегка ослепляя его. Бледная кожа брезжит отравленной пыльцой микрокосмоса. А Курогири думает о том, что Шота красивее тех ампирных картин, висящих вдоль коридора дворца. Плавные движения злодея завораживают и неведомой силой заставляют поддаваться его элегантности и вежливости. Шота невольно прижимается к крепкому телу, будто бы зачарованный долгим взглядом тумана.       Музыка приглушается стуком крови в ушах, но благодаря мужчине, который явно хорош в вальсе, Айзава не сбивается. Отдавшись тому в распоряжение, он кружится вместе с Курогири в медленном танце. Это будет последний триумф и последняя пьеса, которая сыграет на струнах его жизни. — Пресыщенность тебе не к лицу, — искусная ложь обличает слабую душу, а слова претят пониманию и мыслям.       Шота смотрит на него, хмурит брови и исчезает во мраке своих таинств. Гордо вздернутый подбородок вещает об уверенности своих мыслей. Смоляные волосы колышет ветерок, создаваемый их быстрым лавированием по залу. Он чаще вопрошает себя, почему он не дает покоя, даже когда молчит. Даже когда молчит сам Курогири. Закрадывается в мысли вспышками мигающего света. Сколько фолиантов нужно прочесть, дабы узнать, как искоренить его? Он — увенчанный короной пагубных олеандров неизреченный утешитель, а терновый венец — дополнение.       Перерождение болезненно. Не измучившись, не услышать сонаты. Но ведь страдания и усилия помогают интонировать кантилене. Цель оправдывает средства.       Рдеющее среди незримых свидетелей безвременье неумолимо осыпается, оставляя лишь осколки лазурного фаянса на руках. Невидимые зрители рукоплещут, смотрят на игру движений. Правда в том, что ведь это вовсе не игра, и что небытие, густеющее отверженными актерами, страшно.       Плавными движениями выводя, словно кистью, узоры, а может и слова, Курогири слышит лязг собственных цепей. Его ноги облачены в кандалы, и он не смеет снять их. Он постиг непреклонность, совсем забывая о действительности. Тени ходят за ними по пятам; сумрак разлит, но он не оказался пустынным. Пока спокойствие Айзавы находит упоение, — Курогири достигает эмпиреи пустоши. Или он сам состоит из этой пустоши?       Сколько Куро намеревается сыскать источник освобождения от тленности, но протяженность, как россыпь континентов, — по отдельности. Он скован доселе, поджигая крылья только рожденной бабочке. Она сгорает слишком быстро.