(Не)живой

Задумчивое выражение лица и плотно сжатые губы. Серо-карие глаза презрительно сощурены, а обстоятельства так и подмывают наплевать на паралич, схватить со стола какую-нибудь увесистую вещицу и запустить кому-то в голову. Раздражает. Возмущает. Бесит. Но более всего — причиняет моральную боль. Они кидают на Филиппа сочувствующие взгляды и говорят о том, что хотят получить взамен. Плевать, что один не заявляет напрямую о своей корысти, а второй говорит открыто о сумме оплаты… Но к чему всё это? Под этими жалостливыми взглядами он в действительности чувствует себя инвалидом. Этаким овощем, с которым надо быть добрым, снисходительным, наигранно-любящим. Мать их, как же это раздражает. Иногда даже приходится чувствовать себя никем. Едва ли… Едва ли от этого можно избавиться — от этих взглядов. Он ведь действительно будто неживой. Бесит. До глубины старческой души бесит… И Филипп только вновь кривится, когда какой-то чернокожий парень беспардонно врывается в кабинет только потому, что всего лишь несколько часов в очереди ждёт. Шебутной и раздражающий. Шило у него в одном месте, чёрт возьми. И язык как помело: хоть бы думал, о чём говорит. Оценивающий строгий взгляд лишь на минуту смягчается, и в голове щёлкает мысль: а вдруг это то, что и надо было на самом деле? Кто-то, кто не проявляет жалости и сострадания, но работает за деньги? Почему нет? Тебе — сиделка без стажа, у которого нет медицинского образования, но зато в глазах не присутствует этого долбаного сочувствия. Ему — деньги и предоставленное жильё. Холодный расчёт. Обе стороны довольны. …С каких-то пор Филипп почувствовал себя не овощем, не мертвецом, а вполне даже живым, свободным человеком. Эти постоянные стычки на фоне жизненных принципов довольно-таки забавляют и раззадоривают это острое желание жить дальше. У него, Дрисса, действительно язык как помело, да ещё и острым оказался, но эти чёртовы подколки заставляют открыто улыбаться. Он делает так, как считает правильным, и что вразрез расходится с мнением самого инвалида. Он забывает о том, что Филипп не может двигаться. Он сменил эту надоевшую медицинскую "карету" на новенькую Мазератти и гоняет под двести километров в час. Он сложности принимает с улыбкой и очередной шуткой, искренне не понимает современного искусства, заставил позвонить неизвестной девушке и отправить ей же фотографию, растормошил приглашённых гостей на дне рождения, попросил своего знакомого увеличить скорость инвалидной коляски… Этот оболтус как-то ненавязчиво, спокойно, без каких-либо усилий, но ворвался в скучную чёрно-белую жизнь Филлипа. На корню изменил аккуратный порядок на полках жизни. Растормошил спящий азарт в глубине души. Поставил на ноги, как говорят? Да как бы не так. Дрисс оживил Филиппа. Он не говорил о том, как надо жить; он говорил о том, как можно жить. Этот хренов экспериментатор научил затягиваться дешёвой сигаретой и кипятком облил ногу Филиппу чисто ради прикола: из-за паралича нервные ткани всё равно "недействительны". Он оставляет нераспечатанное письмо, но потом возвращается и всё же открывает его, объясняя "А то до утра не управитесь". Этот улыбчивый чернокожий парень любит шутить с самой судьбой, чёрт возьми. Филипп задорно мотает головой и смеётся над очередной шуткой Дрисса. Картину, что он когда-то написал, продали за сорок с половиной тысяч.