Святой и грешный

      Как говорится, приплыли. Трэвис всегда знал, что когда-нибудь ему придётся продолжить дело отца, хочет он того, или нет. И тут уж плачь, не плачь, бесись, не бесись, ничего не изменится. Он понимал это, но ничего не мог поделать, пялясь на новенькую чёрную сутану у себя на кровати замыленным от слёз взглядом. Собственное бессилие раздражало — чего не коснись в его жизни, везде сплошная неудача и НЕ. Большое такое, красное: НЕ смог, НЕ выучил, НЕ сказал. А священнику нельзя быть «Не». Как же не вовремя отец решил передать ему все свои полномочия. Вот так горбатишься всю жизнь, доказываешь отцу, что ты не достоин семейного дела, а он упрётся рогом, и теперь ты сидишь на воображаемых похоронах своей свободы.       Ключ в скважине быстро повернулся, и парень выбежал из дома. Пожалуй, решение проваландаться по городу вместо заучивания молитв — одно из самых тупых в его жизни. Он накинул на голову капюшон и раздраженно натянул его почти до носа.       Очень скоро закружилась голова: окружающее превратилось в калейдоскоп из кричаще ярких масок, переливающихся в свете фонарей костюмов и сотен горящих тыкв. Нет, сотен тысяч ёбаных тыкв на любой извращённый вкус и размер. Кто вообще придумал вырезать в них лица? Едва ли на большой скорости физически возможно было разглядеть хоть одну из них, и всё же Трэвис был готов поклясться, что каждая первая растительная физиономия будто насмехалась над ним, над его трусостью и ребячеством. Он раздражённо сжал кулаки: легко говорить, когда ты овощ. Он бы и сам с удовольствием превратился в кабачок, чтобы избежать уготованной ему участи, но где уж там.       Теперь пространство плыло уже от усталости. Кое-как совладав с ногами, тело чудом спаслось от падения, но напоролось на дерево. Воздух вышибло из лёгких от удара. Отряхнувшись, парень гордо выпрямил спину и направился к дверям с покосившейся вывеской.       Человек на входе, любовно окрещенный «консьержкой», презрительно смерил взглядом худосочную фигуру в сутане. С дотошностью пенсионерки на паспортном контроле он изучал каждую деталь вроде бы простого костюма, пока его голова с поразительной точностью отражала всё окружающее. По прошествии чёрт знает скольких минут, лысый мужик наконец всучил ему маску, и парень рванул в двери зала. В лицо ударил приторно-сладкий запах. Благовония ли, химозный пунш или ещё какая малоприятная хрень испускала такое амбре, — Трэвис решил не задумываться. Проглотив первый сгусток подслащённого воздуха, парень принялся оглядываться по сторонам. В поисках жертвы, так сказать. Однако ведьмы да вурдалаки слабо походили на жертвы. От мала до велика (значит, малолеток впустили без проблем?) лица присутствующих были накрыты масками. Даже барменша-мигрантка, весело разливающая напитки извечно недопитым пьяницам, крутилась за стойкой в маске лисички. Собственно, к ней он первым делом и направился.       — Добрый вечер! — радостно прощебетала она. — Чего желаете?       Но объект напротив энтузиазма не излучал. Дома построение плана действий перед непосредственным воплощением показалось ему непосильной, да и не обязательной задачей, и оттого он тупо хлопал глазами, разглядывая калейдоскоп бутылок, ничуть не хуже лысины вышибалы игриво преломляя собой огни и разбрасывая в округе. Кивнув на удерживаемую ей бутылку, он угрюмо уставился на то, что ему вручили на входе. Уродская белая маска с задранной острой выемкой для носа с перекошенными и неровными чёрными полосами, растекающимися по всей поверхности диагональю. Ближе к вискам вниз спускались две острые полоски невнятного назначения. Цеплять явно нестерильный кусок пластика на физиономию, ровно как и сверкать её отсутствием, не хотелось в равной степени. Посему, подумав, он всё же водрузил её на себя.       Пойло оказалось не менее отвратительным, но парень любезно смолчал, отворачиваясь от сияющей барменши и устремляясь отсутствующим взглядом в зал. Однако увидеть что-либо сквозь толпу разноцветных задниц возможным не представлялось. Абсолютно каждая падла на танцполе сверкала обмотанными вокруг шеи разноцветными гирляндами, будто это было дресс кодом. Они неритмично тряслись под неизвестно из какого источника долбящую музыку, периодически покачиваясь и подпрыгивая. Вокруг летали блёстки, перья, треугольное, мать его, конфетти, ко всему прочему превращая происходящее в ад для эпилептика. Благо, Трэвис к ним не относился и продолжал мрачно цедить красную кисло-горькую гадость из стакана в виде хрустальной черепушки.       Закусив мармеладным пауком, парень заказал второй стакан. Нет, так дело не пойдёт. Нужно начинать активно действовать, чтобы обратить на себя хоть чьё-то внимание помимо той же мигрантки. А может, её в закулисье затащить? Украдкой он обвёл её взглядом заостряя внимание на ядовито-зелёном маникюре и представляя, как это великолепие пронзает кожу на спине. Передёрнув плечами (выходит, этот жест стал привычкой): «Экая привереда», он отвёл наваждение подальше. К тому же, вряд ли она позволит себе пропасть с рабочего места ради сомнительного удовольствия и потерять кассу.       Толпа продолжала трястись, да так, что нельзя было разобрать даже маски. Ладно, причём тут лицо. Скрепя сердце, парень передал несколько купюр и провалился в человеческий водоворот. Мода конца второго миллениума, «ну и мерзость честь ей и хвала», позволяла в деталях разглядеть тела окружающих и как никак примериться. И тут же парень мысленно дал себе пощёчину: да какое нахер примериться?! Он пришёл сюда «напиться и забыться», а теперь ходил как кисейная барышня и выбирал себе Энтони Кидиса или Сальму Хайек.       — Эй, священник, отпусти мне грехи! — выкрикнул кто-то в затылок не шибко трезвым голосом. — Готова встать на колени!       Но как ни странно, высмотреть субъект, сделавший «первый шаг» ему больше не удалось. Остановка спровоцировала возмущения от толпы лысых (да что это такое…), по всей видимости, байкеров в масках животных. Отсылка к Черепашкам-ниндзя, что ли? А что, если… попытаться подкатить к ним? Такие обтягивающие шмотки, по мироощущению и отцовским заветам, носили только представители меньшинств. Если вывезут и грохнут в канаве, то, наверное, так тому и быть. Парень деловито обернулся, нарочно вильнув бедром и касаясь тыльной стороной ладони талии:       — Отпустить пару грехов? — как вдруг замер, вызывая ещё большее негодование в образовавшейся толпе.       Эти обмудки-негеи, до скрипа зубов знакомые со школы — Джонсон и Фишер, — страстно сосались за дальним столиком в углу, под одобрительные возгласы их дружков. Оба сидели друг напротив друга, и даже стол не смог помешать им, посему зрелище показалось ещё более мерзким.       Это было слишком очевидно. Причём, не только с его гейской колокольни, а для всех окружающих, что уже говорило о многом. И сейчас, по всей видимости, они решили покончить с клоунадой и явить миру свой мерзкий союз.       — Ох, чёрт, я до последнего надеялась, что вы не согласитесь! — Эш, кажется, была пьяна и всё время прикрывала покрасневшее лицо рукой.       — Желание есть желание, — Джонсон незаметно облизнул губы, опуская страшнющую маску так, что её клыки почти касались его верхней губы, — каким бы оно ни было.       Салли согласно кивнул и застегнул нижний ремешок протеза обратно. Тодд, по всей видимости, являющийся инициатором сего безобразия, сиял как начищенный медняк и довольно ухмылялся.       — Да ну? А если я…       — Вот когда до тебя дойдёт очередь, тогда и посмотрим.       Больше Фелпс решил их не слушать. И напрасно. Ему надо было настроиться на завтрашний день. Брезгливо морщась, он отпустил вслух первое попавшееся ругательство.       — Ты чё, оборзел, святоша?!       Будто мало Трэвису Фелпсу было яркости на этом празднике жизни, окружающее окрасилось в сотни тысяч огней. Когда кулак байкера прилетел аккурат в многострадальный глаз. К счастью, больше его решили не трогать, по добру поздорову ретируясь в дальний угол от взгляда грозно бдящего вышибалы. Зато из поля зрения пропали недомерки. Впрочем, как и всё существующее в принципе. Кое-как ползком подобравшись к ближайшему дивану, парень откинулся на него спиной и запрокинул голову. По лицу ничего не текло, а это значит, что глаз и всё близлежащее осталось целым. Уже неплохо. Плохо то, что с фонарём вряд ли можно было кого-то склеить.       — Спасибо… — донеслось откуда-то слева за стеной. — Сбылась мечта идиота.       — Не за что, дружище, — по всей видимости, Моррисон похлопал Джонсона по плечу и задержал на нём ладонь. — Но всё равно, может, уже признаешься ему?       — Ты видел, как он на Эш смотрит? — сокрушенно ответил парень. — Так что нет… я много раз говорил ему, что люблю его, а он всё заладил про дружбу.       О, какая драма нарисовалась: один фрик-сатанист безответно и по секрету сохнет по другому фрику-следопыту, который в свою очередь сохнет по, вот это поворот, размалёванному фрику женского пола, и четвёртый подтверждённый педик в очках этим балаганом верховодит. Они ещё о чём-то болтали, но ему это было совершено неинтересно и, не собираясь становиться свидетелем ещё одного «уёбищного представления», он снова по-пластунски поковылял на террасу.       Что дало ему это путешествие? Вмонтированный в табло фонарь, освещающий улицы, подтверждение пидорской гипотезы и похмелье? Маловато будет. Особенно досадным это делал тот факт, что на раздумья у него оставалось всего лишь каких-то пару часов. Окружающая обстановка к веселью не располагала: всё те же уставшие гирлянды с пятьсот раз перепаянными блоками, размалёванные замёрзшим колером стены, ебись они - тыквы и прочий разный корнеплод, вдалеке стол и два стула. Обычные такие, деревянные, без вазы или хотя бы скатерти. Скрипучие, наверное.       Творческое пиздострадание прервало лёгкое мановение дыма, мирно проплывающего мимо. Трэвис недоверчиво покосился на гирлянды, но напрасно: при всей хлипкости и откровенной усталости от жизни, огоньки с кое-где проглядывающими проводами держались молодцом и не зияли ни единой искрой. Цветастые нагромождения из легковоспламеняемых декораций под ними — тоже. Спустя пятую попытку отыскать источник возгорания, было решено послать эту затею к чёрту: если он тут сгорит, значит, дед на облаке таки услышал его молитвы.       Однако радоваться долго не пришлось: очень скоро в противоположном углу за колонной на глаза попалась красная точка. Она то и дело поднималась и опускалась, и вот замерла на высоте метра, теперь подсвечивая… до нелепого длинный нос.       — «Блядский Джонсон», — выругался Трэвис про себя.       Нет, ну, а что? Кто ещё мог быть обладателем этого трижды греческого изящества? Только он один на весь Нокфелл — херов Ларри Джонсон. Он перевесил руку с сигаретой через бетонную хрень, обозначающую границы огромного балкона (Трэвис решил именовать это подоконником), и прислонился к ней головой, окончательно высовываясь из-за укрытия. За сим последовал глубокий шумный вздох и тихие матюки. Так сильно перебрал? Ну, впрочем, похуй. Пьяные разборки с этим носатым мудаком или чего доброго душевный разговор с ним же в его планы не входили. Нет. Только «напиться и забыться». С этой мыслью Трэвис ступил назад, чтобы исчезнуть в темноте и поспешно ретироваться к выходу в поисках нового угла для скорби перед очередной попыткой найти приключения.       Скорее, автоматически, нежели намеренно он обернулся на копошение, когда то донеслось из-за спины. Сатанист на кой-то бес взобрался ногами на тот самый подоконник как на эшафот и шумно выдохнул громадное облако дыма. Длинные и где-то спутанные космы романтично развевались на слабом ноябрьском ветру вместе с длинной балахонистой мантией ярко-алого цвета, доходящей до середины бёдер, делая образ похожим на диснеевскую принцессу. Парень злобно прыснул от такого сравнения и собрался отвернуться, как объект его насмешек не глядя вниз сделал ещё один маленький шаг вперёд. Так, что носки его обуви, кажется, теперь висели в воздухе.       Вмиг стало как-то не прикольно: там же пятый этаж и обрыв, какого хрена?       Но патлатого чёрта, кажется, всё устраивало. Более того: ненормальный ушлёпок будто ловил кайф от своего экстремального положения, картинно раскидывая руки в стороны. Затем, к счастью, что-то пробурчав, опустил обратно.       — Сопливая размазня.       Преспокойно проговорил он и покачнулся. У человека за пару метров за спиной всё внутри похолодело. Но ему было решительно всё равно, и вот он занёс одну ногу над воздухом. Опасно наклоняясь при этом вниз и выпуская из лёгких воздух.       Не успел Трэвис опомниться, как на него сверху упала преогромная окостеневшая туша. Какое-то время он не чувствовал ничего кроме этого титанического веса. Но минуты спустя он ощутил, как бёдра, крестец и стиснутые на чужой футболке пальцы адски завизжали от боли.       — Ты меня сейчас раздавишь!!! — справедливо вскричал он, теперь пытаясь отпихнуть статую в сторону.       Когда это получилось, на него уставились выпученными от ужаса чёрно-красными глазами, ярко выделяющимися на фоне штукатурно-бледного вытянувшегося лица в алой маске с пятисантиметровыми рогами из лобешника, чернеющими ближе к концам. Нелепый субъект не мог даже сносно сдвинуться, и поэтому так и сидел, таращась в никуда и ногами всё ещё лёжа на спасителе.       — Чё вылупился, мудила?! Совсем, что ли, ёбу дал?!       Ответом стало тупое моргание и первый, какой никакой, но вдох. Почему-то это здорово раззадорило.       — Свести счёты с жизнью в день всех святых!!! Я даже посчитать не могу, сколько раз ты безбожник!!! — выждав с минуту, парень возмущённо вскочил на ноги. Постепенно замороженное состояние начало передаваться и ему. А как он, собственно, вообще оказался здесь? Почему суицидник-Джонсон не живописно растекается по брусчатке, а спокойно выслушивает, как тот на него орёт? Или это приведение? Признаться, Трэвис был готов уверовать во что угодно. Но только не в одно.       Он спас его.       Без какой-либо надобности. Без какой-либо миссии. Выгоды, в конце концов. Как самый неравнодушный и добрый человек, которым когда-то его окрестил предмет воздыхания этого самого чепушилы. Но какой же с него хороший человек?! Профдеформация? Значит, пора заканчивать. Парень встрепенулся и заносчиво задрал голову: «ещё чего! Сегодня не будет места профдеформации и чему-либо святому!». Но не обратно за борт же его отправлять?       Стоит уйти? И позволить ушлёпку совершить вторую попытку? Тем самым обнуляя свой светлый порыв. Спина и поясница жутко заныли от удара. Нет, Джонсон должен ответить за синяки. Подраться? А что, неплохо! На всякий случай Фелпс пошевелил пальцами на правой руке, точно готовясь собрать их в кулак. Ох, чёрт, после драки последует обезьянник! А у него завтра рукоположение. Такое мероприятие ни в коем случае нельзя пропускать!       Да что делать-то, право слово?! Уж не на член этого креатина же прыгать!!!       Или же…       — Ты залагал?..       Наконец, хренов Каспер отмер. Он всё ещё таращился на него, но теперь хотя бы с толикой разума. В ответ Трэвис перестал дёргаться. Как некстати он ожил! Не дал додумать!       — У меня в голове не укладывается, — путаясь и бегая взглядом по окружению, промямлил парень, как вдруг нашёлся, нарочно вспоминая образ подростка с хреново подведёнными глазами и почти всегда немытыми патлами. Должно помочь. — как кто-то мог настолько сильно сбогохульничать за одну секунду.       — Я не собирался выпиливаться.       С этими словами Ларри нелепо поднялся руками по маленьким колоннам в перилах как Человек Паук, затем выпрямился и раздражённо отправил ещё не до конца потухшую сигарету, мистически не потухшую за время беседы и лежавшую здесь с самого начала, в свободный полёт прямо с балкона. Он спрятал руки в карманы багрово-красного кардигана и посмотрел перед собой. Трэвис недовольно скривил губы: «херов показушник», — и послушно кивнул. Ночь выдалась довольно прохладной, поэтому оба поёжились, не нарушая повисшей неловкой тишины.       Или же?.. С одной стороны, чем он рискует? Сатаниста привлекают мужики, плеваться точно не будет. Коль оставил шанс обратить на себя внимание ненаглядного, возможно, будет не против его хотя бы вообразить? Или же…       — Но спасибо.       — За что?       — За то, что отговорил.       Фелпс почувствовал, как к нему понемногу подкатывается смущение. Однако, предположив, что над ним нагло стебутся, он открыл рот для очередной колкости, как вдруг его опередили:       — Не думал, что твоей величественной персоне есть дело до таких «ущербов» как я.       — Нет мне до тебя никакого дела. — Вспыхнул парень в сутане. — Просто не хочу стать свидетелем и главным подозреваемым. По судам таскаться, пока тебя от асфальта отскребают.       В ответ Ларри еле заметно усмехнулся.       — Да и если увидят, что кто-то выпилился, поднимется ор и крик, а у меня от него голова болит.       — Я понял, не тарахти.       И всё же Джонсон нагло врёт. Это и дураку понятно. Но, так как ему должно быть, как он сказал «никакого дела», то парень подавил в себе желание и дальше стебать этого сатаниста, поэтому принял разумное решение заткнуться.       На удивление, рядом с балконом не было ни души. Кроме него и суицидника-Джонсона, естественно. Будто только они чувствовали нестерпимый адский жар, коим довольно быстро наполнился катастрофически маленький для подобных массовых мероприятий зал. Стены по всему пространству клуба, даже в самых потаённых местах, украшали красноречивые языки пламени, ко всему прочему задекорированные полусгоревшими длинными гирляндами, отбрасывающими тускло-красное свечение. Кое-где печально притаилась пара-тройка скелетов и внушительного размера тыкв.       В общем, довольно мрачное и спутанное зрелище. В точности как мысли Ларри. Сумбурные, мрачные, бесперспективные. Он снова пожал плечами, но уже не от холода, а от раздражения: когда они были школьниками, всегда, абсолютно, мать его, всегда, как только он появлялся на горизонте, Фелпс трусливо капитулировал в сумрак. Так что же теперь он встал здесь и уставился на него, как баран на новые ворота?       Невольно Ларри достал ещё одну сигарету. Взгляд пустой, потерянный. Всё ещё разумный, но уже безвольный. Движимый только желанием исполнить свою мерзкую прихоть. Чем-то напоминает его.         — Почему ты вообще решил вскрыться? — неожиданно даже для себя выпалил Фелпс.       Ларри кинул на него презрительный взгляд и щёлкнул спичками. Спичками? Мистер из старой школы, значит.       — Хочешь, чтобы я исповедался? — едкое облако дымо поднялось над головами.       — Чё? — ядовито скривился Трэвис, как вдруг понял: на нём ведь надета сутана. Чем он вообще думал, когда надевал её? Ах, да… дома ведь не осталось обычных вещей. Отец спрятал всё остальное. — Да. — Он прокашлялся и сложил руки на животе: конечно, он не имел права принимать исповедь. Он всего лишь жалкий клирик, закончивший универ громадным экстерном и в свои двадцать три условно претендующий на диакона. Всё благодаря родимому отцу. Конечно, не имел права. Но… и исповедь ведь ненастоящая. Стоит ли признать происходящее репетицией? — Раз уж я тут Святой отец, можешь исповедоваться.       Смешок вышел обречённым. Впрочем, другого Трэвис и не ждал: скорби в этом сатанисте с лихвой хватило бы на весь округ. Он никогда не вникал в мотивы поведения ни одной живой души и тем более, если эта самая душа принадлежала кому-то из небезызвестной компашки и априори считалась заблудшей. И тут впервые он почувствовал непреодолимую тягу узнать её. Неужели, профессиональная деформация пожаловала? Чт… опять?!       А главное — что послужило тому виной? Желание позлорадствовать? Хотелось бы в это верить.       — Мне нравятся мужики, — изо рта снова вырвалось огромное облако дыма, сразу же заполняя всё пространство над головами и заставляя морщиться. — Начнём с этого. Это же грех, правильно?       — Хорошо начал. — Язвительно прыснул Трэвис.       — Точнее, один конкретный. Но это уже материал не для ушей пастора.       Какой к лешему пастор? Он что, похож на пастора? Необразованное в духовенстве чмо.       — И всё-таки.       — Я бы хотел быть с ним.       — И всё? — брезгливо кинул Трэвис, вовремя прикусив язык и не допустив, чтобы фраза «Джонсон, ты ебанулся?» вырвалась наружу. — Ты захотел превратиться в фарш из-за неразделённой любви? Фу, ну и мерзость.       Помнится, он и сам расплывался в сопливую субстанцию от безответных чувств; какие испытывал боль и стыд от собственной ничтожности и беспомощности. И, возможно, ему тоже хотелось лезть от распирающих чувств в петлю или в крайнем случае на потолок. Свершить непоправимое мешала лишь святая вера в тот ужасный исход, что ждал его после. Спасибо, отец. Но, чёрт возьми, не всё, что обыденно для шестнадцатилетнего имбецила, является таковым для двадцати трёхлетнего взрослого человека!       — Ну и что мне делать, Святой отец?       Что делать? Хотелось привычно огрызнуться, что он не служба психологической помощи, но на глаза вовремя попался свисающий с груди крест. Ещё и его нацепил. Назвался, что называется, груздем, будь добр.       — Перестань жевать сопли, как вариант. Смысл жизни в одном человеке, — рука сама собой полезла в чёлку, скрывая пылающий лоб, — какая сопливая ересь.       — Чёрт возьми, чел! — от резкого движения сигарета выскользнула из рук, отправившись в то прекрасное далёко, куда Ларри хотел запустить себя аккурат пять минут назад. Оба пристально проследили за тем, как полыхающий огонёк стремительно скрывался в темноте и испускал слабые, подобные нитям клубки дыма. В конечном итоге главная героиня едва слышно шлёпнулась об асфальт, на пару-тройку сантиметров разбрасывая искры, к слову, тут же потухшие.       — От тебя грохота было бы больше. — Не к месту заметил священник.       — Вот блять. — Выругался Джонсон, почти перевешиваясь через поручни. — Чёрт, чел, войди уже в образ. Кстати, как там тебя?..       Интересный вопрос. Фелпс нервно провёл кончиком языка по верхним зубам, а взглядом постарался найти ответ в почти потухшем фонаре ночного освещения с обожжённым петардами основанием. Неужели, он его и правда не узнал? Ну и тупица: как можно было не узнать человека с тонкой полоской пластика на морде, не закрывающей ровным счётом нихрена кроме, возможно, сросшихся бровей?       — Точно не «блять». — Наконец, нашёлся он. — Называл Святой отец, вот и называй.       — А я, значит, прихожанин.       — Ты больше на пациента похож. Пациент.       Парень прыснул, почти укладываясь своей патлатой головой на поверхность перил. Кажется, Фелпс не собирался кончать с этим нелепым цирком. В то, что он и правда его не узнал, Ларри не уверовал ни на мгновение (но если бы они жили во Франции, он бы ещё подумал).       — Ты не пробовал переключиться на кого-то другого?       — Да. Я же не совсем идиот. Только это хреново кончилось.       С тем, что этот парень не идиот, Трэвис согласиться не мог. И всё же колкость он решил опустить. Разговор зашёл в тупик. Его собственный уровень социализации сопоставлялся с пещерным человеком, оттого оказать какую-либо помощь он был не в состоянии. К тому же, он ещё не вступил в должность? Записать его к себе «на приём», что ли? Или же…       — А ты что тут забыл, священник? Уж не за тем ли самым пришёл?       — Нет. — Глупо фыркнул Фелпс. — Это непоправимый грех, тупица. Человек, кончающий жизнь самоубийством, отвергает над собою власть Бога и берет на себя роль судьи и господина своей жизни. Не ты давал себе жизнь, не тебе её забирать.       — Значит, — Ларри хохотнул. — Моя мать может забрать у меня жизнь?       — Нет, ну ты и правда кретин. Здесь имеется более широкое понятие! Я говорю о душе!       — И всё-таки?       — Захотел найти приключений на свою задницу. Ищу, кто бы покусился на моё бренное тело.       — А это разве не непоправимый грех?       — Ты вообще слышал, что я сказал? Любой грех может быть прощён, если искренне в нём раскаиваться. Кроме самоубийства.       — Ха, а ты будешь искренне раскаиваться после содеянного?       — Что за вопрос? Конечно. Или ты предлагаешь проверить с тобой?       — Ни разу. Упал ты мне.       Никто не вкладывал в последние фразы сакральный смысл. И всё же оба призадумались: Трэвис — о разочаровании, а Ларри — о последствиях. А будут ли они?       Насколько идея о перепихоне с встречным-поперечным может быть предательством того, кто никоим образом не является твоим? Да ничуть. Он так бежал от своей участи, а она — навстречу       Мог ли патлатый ушлёпок быть ниспосланным ему самим Господом Богом, чтобы он не наломал ещё больших дров и не загнулся в ближайшей канаве, любовно храня скорбную душу для дальнейшей праведной службы? Теоретически, мог.       — Прости, Господи. — Подумали оба одновременно.       Шумный выдох, глаза закрылись. Парень в сутане повернулся и, скрепя сердце, наконец примкнул к чужим губам. Разъяснить смену в поведении никто не удосужился: незачем.       Ему ответили не сразу, одаривая лишь на секунды и после отстраняя за плечи:       — Целоваться не будем. Я не хочу делать это ни с кем кроме того, кого люблю. Только взаимная дрочка и ничего больше.       Ну и бульварная мерзость. Внезапная переобувка осмотрительно была отставлена в стороне, и человек в сутане шагнул вперёд, разводя в стороны алый кардиган и прикасаясь носом к чужой шее: «весь своими грёбаными папиросами пропах».       Каменное шероховатое полотно балкона едва ли было предназначено для брачных игрищ, и оттого оба одновременно ступили назад. Не дожидаясь дальнейших колкостей, музыкант пихнул своего спутника на первую попавшуюся поверхность. Увы и ах, вертикальную — в разукрашенную языками пламени стену. С настороженностью читая любой сигнал с намёком на отказ от затеи. Чужая рука бесцеремонно лезла под одежду: без ожидания, без трепета, без нежности; просто делала приятно, — лучше, чем робот, хуже, чем любимый. Хотя откуда ему знать, что такое «любимый»? Его «любовь» так и осталась на клочке бумаги, закинутой в мусорку и разъеденной собственными соплями. Сатанист горячий Ледяные же руки, по локоть открытые стремительно холодеющему воздуху, действовали в своём темпе, витая вверх и вниз по верхней части плотно облегающей одежды, пытаясь хоть как-то ей манипулировать. Трэвис даже посмел представить, как их обладатель длинными тёмными ночами грезит о своей Сейлор Мун. Как лёжа на постели разводит стянутые джинсами колени и ласкает себя, закусывая свою дебильную футболку с инициалами предмета воздыхания, чтобы заглушить стоны. Движения обязательно размашистые, а глаза закрыты.       — Да блять, оно расстёгивается вообще?       Пока хитрую конструкцию из плоских пуговиц пытались «взломать», Трэвис выставил ногу вперёд, надавливая бедром на чужой пах, как иногда делали в кинематографе сомнительной культурной ценности. Жест не остался без внимания, и Ларри радостно подхватил свободную ногу под коленом. Но опять же напарываясь на неприятности: балахон доходил почти до пят, и приподнять конечность не получилось даже до бедра.       — Чёрт, — вновь выругался он. — Ты трахаться собирался, зачем вообще балахон монашеский напялил?!       — Это сутана! — звонкий хлопок по плечу и последующий за ним визг. Не скажет же он, что у него теперь вообще нет другой одежды. — Ещё одно слово в адрес моего облачения, и я уйду. Не можешь расстегнуть, значит, не надо.       Спустя минутную паузу Трэвис таки подумал, что сморозил невообразимую глупость, но его партнёру было дорого время, и оттого он решил уже окончательно забить на свою затею, укладывая ладонь туда, где у «незнакомца» теоретически должно быть причинное место, надавливая и поглаживая. Ткань нехило блокировала ощущения, но всё же пока Трэвис решил не жаловаться. Ему хватало самого факта: он наконец-то зажимается с мужиком, пусть далеко не стем, с кем хотелось, и впервые в жизни чувствует себя нужным. Ведь жадные укусы-поцелуи на шее и сопутствующее горячее дыхание, редкие хватания за волосы и требовательные ласки, — всё в данный момент существовало только для него единственного. Довольно приятное чувство. Поэтому он позволил себе забраться ладонями по чужой спине до лопаток и впиться в них пальцами, стекая вниз и надавливая, затем перетекая на живот и расстёгивая ремень. Но не успел он пойти дальше, как его слишком сильно дёрнули за волосы, ко всему прочему успешно обмотавшиеся вокруг дешёвой застёжки от маски.       — Больно! Я тебе не дилдо, аккуратнее!       Его будто не слышали, продолжая двигаться в том же самом алгоритме. С закрытыми глазами. Тогда он решил последовать поданному примеру и, забравшись в чужие джинсы он встретился с разочарованием, и секунду назад наросшие розовые очки безбожно треснули: нет, не для него. Этот мудила даже не собирался заводиться, пока осознавал, что перед ним не его принцесса. Хотелось громко возмутиться и оттолкнуть наглеца от себя. И он даже приготовился, как почувствовал, что не очень-то способен на резкие движения: в отличие от ушлёпка-Джонсона он завёлся как надо и ощущал дикую потребность в чём-то большем, посему вернулся к начатому. Да и можно ли было винить его в том, что он не может отпустить любовь своей жизни?.. Возможно ли вообще любить кого-то настолько сильно?       — Я не могу по-другому. — Прохрипел он. — Каждый раз так. Иногда кажется, что я могу убить партнёра. С последним почти так и вышло. Почти придушил.       «Кто сказал, что нет на свете настоящей, верной, вечной любви? Да отрежут лгуну его гнусный язык!» — неужели, и правда? Что-то внутри сильно сжалось. Скрюченные в гневе пальцы на груди расслабились. Сжатые в тончайшей полоске губы напротив, едва выглядывающие из-под алых бутафорских зубов и искажённое в гримасе ненависти к самому себе нижнее веко, затенённое чёрными тенями, только подтверждали догадки.       — Ненавижу, сука, себя. Сатана ебаный.       Проговорив это, он отшатнулся назад. Ладони закрыли лицо и расцарапали бы его, если бы не пластик. Кто бы мог подумать, что за агрессивным обликом кроется настолько бесяче-ранимая душа? происходящее несказанно выводило из себя. Будто хренов клоун через дрочку впитал его прошлое и теперь театрально разыгрывал его, чтобы унизить. Поэтому скоро гнев сменился на сочувствие. Парень в одежде священника расслабил руки и лицо, глядя перед собой на заблудшую душу, на самом деле нуждающуюся в помощи. Он ничего не мог сделать для него. Единственным его предложением было и остаётся собственное же тело.       — Успокойся. — Достигнув скорбную фигуру в несколько шагов, он легко коснулся ладоней. — Ты представляешь его?       — Нет. Я же пытаюсь его забыть! И не лапай меня.       — Тебе нужно закрыть гештальт. Возможно, испытав удовольствие вместе с «ним», ты наконец-то сможешь подарить своей душе покой.       Пальцы раздвинулись, и на него посмотрели совершенно непонимающие карие глаза.       — И если ты всё же убьёшь меня… я готов умереть ради благого дела. Только в таком случае нам нужно перейти в более укромное место, нет?       Смотреть на этого психопата становилось страннее с каждой долбаной секундой. Он готов буквально пожертвовать собой ради другого человека? Он не мог свести с него глаз, видя перед собой смиренный, несмотря на всю исходящую от него каких-то десять минут назад погань, светлый образ, пред которым буквально хотелось встать на колени и преклониться.       — Закрой глаза, — шёпот почти коснулся лица, и чужие пальцы коснулись век. — Представь, что здесь только ты и он. Только вы вдвоём. И бесконечность впереди. Только живи, прошу тебя.       Музыканта пробила мелкая дрожь, и всё же он подчинился. Добившись спокойствия, он замешкался. Посмотрел вниз, в сторону, на него и снова в сторону. Затем несмело, будто впервые, коснулся губ, слегка приподнимая острые клыки. Насколько позволяли его представления о поцелуе, он смял чужие губы своими, и к приятному удивления почувствовал ответ, будто позабыл, кто стоит напротив. А может, не забывал и просто был не в себе. Или просто поцеловал без причин, поддавшись настроению. Или и правда попытавшись отпустить.       Совершенно противоречиво невинный поцелуй сподвигал к тому самому «чему-то», и сквозь проблески разума, мелькающие сквозь наслаждение от процесса, Фелпс соображал, что следовало бы предпринять. Он вновь вернулся к незавершённому, таки дожидаясь желаемого эффекта. Ноябрьский ветер попытался присоединиться к поцелуя, оттого оба поёжились и вновь ушли в самую глубь террасы, столь внезапной для пятого этажа, как и внезапная мысль в голове Трэвиса. Задыхаясь от собственного возбуждения, он опустился на одно колено, как завтра предстоит вставать перед отцом-епископом, слегка приспустил чужие джинсы и опять замер: увиденное породило ни с чем не похожую эйфорию, прокручивая в голове плёнку с нужным ему кинофильмом. Он заскользил пальцами по стволу, от окончания и до основания и обратно. Сверху послышался рваный вдох. Тогда, одновременно сгорая от стыда, страха и желания, он погрузил его в себя.       Сам Джонсон был далёк отсюда: он видел перед собой васильковые волосы и застывшее лицо, не способное выразить и толику эмоций. С живыми, однако, глазами, увы, всё чаще смотрящими мимо. Эти глаза прикрываются, каменное «лицо» оказывается в стороне, являя настоящее, человеческое, избитое травмами, но такое любимое. Оно воспроизводит всё то же самое, неумело отдавая всего себя, мило краснея и жмурясь точно от света, сжимая пунцовые губы и порой не находя себе места. Тогда, всё ещё не приходя «в сознание», Джонсон перехватил ладони и в два шага достиг стола, укладывая на него партнёра и нависая сверху. И правда скрипучий.       Трясущиеся руки принялись расстёгивать пуговицы на полах сутана, к счастью, к нему присоединилась помощь. Вскоре полы были раскинуты, а брюки сразу же скинуты вместе с обувью. Колени же оказались зазывно разведены в стороны, пока их хозяин наблюдал за всем сквозь далёкую пелену, прикрывая полыхающее лицо ладонью. Ну как девчонка, ей-Богу. В тот же миг нависающий парень раскрыл глаза. Но не стал поднимать их, изучая лишь нижнюю его часть взглядом и руками, усмехаясь чему-то в подсознании. Не выдержав такого внимания: «и чего он ржёт, всё у меня прекрасно», Трэвис как мог вцепился в широкие плечи, затем сцепляя ладони в замок на чужой спине. Ларри приник близко, неприлично близко, так, что они соприкоснулись.       — Возьми меня уже, — шёпот обжёг ухо. — Хватит ходить вокруг да около. Я готов.       — Не получится. — Возразили ему, производя первое движение навстречу. — Смазки нет.       — А естественной недостаточно, что ли?       — Нет.       Вот так засада.       — Ты и правда полный кретин. Ты не знал об этом?       — У меня никогда этого не было. В том, что я смотрел, достаточно было слюны.       — Идиот, — Джонсон прыснул, двигаясь снова. — Её нужно слишком много. И она быстро сохнет.       — А вы, мистер, эксперт! Да по-барабану! Трахни меня, трус несчастный!       — Я не хочу делать тебе больно.       Возмущённо дёргающиеся конечности остановились. Голова резко окаменела, стала тяжёлой и Трэвис головой нашёл опору на груди у Ларри. Просто прислонил её, ощущая жар от их кардионагрузок. Ого?.. А, да, это он говорил своему Салу. Или же?..       — И себе. Не каменный. Так что пошёл на хер. В следующий раз.       Какой ещё следующий раз? Ответить сатанист не удосужился, целуя подбородок и удерживая под бедром, начиная уверенно двигаться навстречу и заставляя забыться и снова запрокинуть голову.       Пик приблизился неравномерно. Ларри отчего-то начал витать в облаках раньше, и явно в этом помещении был только физически, Тревису же понадобилось чуть больше времени. Полагая, что помощи ждать не представляется возможным, пришлось брать ситуацию в свои руки. К счастью, скоро эта ноша была поделена и на партнёра. Скоро рядом остались только короткие выдохи. Настолько частые, что, казалось, той самой «духовной» и явно не присутствующий в действе стороной сверху пробегал добрую сотню километров. Спрятавшись в его стыке плеча и шеи, парень приподнял душную маску и позволил себе нормально отдышаться. Парень в сутане же не был столь вымотанным хотя бы потому, что его намордник хотя бы не захватывал нос. Впервые в жизни испытав экстаз с живым человеком, он не хотел ничего, кроме как, внезапно, продолжить. Он жадно ждал момента, когда организм придёт в норму, чтобы, как в своей фантазии, оседлать парня сверху и сделать всё так, как хотелось бы ему. Жажда продолжить извлекалась из надежд продлить этот день, а завтра наоборот оттянуть.       Промеж судорожного дыхания никто и не заметил, как луч ядовито-розового цвета из приоткрытой двери неаккуратно лёг на взмокшие тела.       — Феноменально.       Оба одновременно вздрогнули. На пороге стоял чудила в располовиненной маске чумного доктора и высоком цилиндре, из-под которого кое-где высовывались рыжие кудри. Дополнял образ вычурный костюм девятнадцатого века, увешанный шестерёнками, хаотично раскиданных по всему нескладному и сутулому телу. Что он хотел сказать этим костюмом? К какой эпохе относился?       — Ну, — флегматично пожал плечами незнакомец, — приношу извинения, что помешал.       С этими словами дверь вновь захлопнулась. Бездарно спалились.       — Слезь с меня.       Чем начали, тем и закончили. На этот раз Ларри медлить не стал. Парень с трудом выполз из-под него, одёрнул полы сутана и отвернулся. В общем-то, реакция вполне ожидаемая. А чем ещё могла закончиться случайная встреча в клубе? Объятиями и весной любовью? Да где уж там. Парень одёрнул полы облачения, кое-как застегнул пару пуговиц и соскочил со стола. Он опустил глаза в плитку и потёр плечи, то ли от холода, то ли неловкости.       — Если собирался склеивать ласты, мог бы и дверь закрыть. Ты где родился, в пещере?       Святой и грешный отвернулся, но не уходил. Оба ждали друг от друга каких никаких слов.       И всё же Трэвис мрачно повёл плечами и зашагал прочь. Шарканье дебильных белых кроссовок постепенно отдалялось, оставляя Ларри далеко в тени. Он пялился на спину в сутане и не мог пошевелиться. Значит, это всё? Так заканчиваются бурные встречи на одну ночь — вот так, без элементарного «пока» или хотя бы подведения итогов? Никто из них не знал. Ровно как никто не мог найти предлог, чтобы повернуть ход событий. Они просто разойдутся и при встрече, если таковая будет, сделают вид, что ничего не было? На мгновение оба задумались, что было бы и правда лучше, если бы они не узнали друг друга.       — Что будешь делать, если снова потянет на приключения? — наконец, нашёлся Ларри, когда парень в чёрном уже почти открыл дверь.       — Не будет никакого «снова». — Попытался процедить сквозь зубы не засчиталась: он слишком устал. — Это был мой последний день на свободе.       — Ты уголовник?       — Хуже. Я правда будущий Священник.       — Ты стебёшься? — зачем-то спросил Ларри. Вселенскую тоску и печаль в глазах было видно даже сквозь тень маски. Как завещал классик, «язык может скрыть истину, а глаза — никогда! Встревоженная вопросом истина со дна души на мгновение прыгает в глаза, и она замечена, а вы пойманы». И на самом деле ему уже безоговорочно верили.       — А я на клоуна похож?       Где уж там. Трэвис испытывал смешанные чувства. Патлатый сатанист не виноват ни в одной из его бедствий, однако именно на него вдруг захотелось вылить всё, что его гложило. Оно и логично: они были здесь одни. И в то же время захотелось… исповедаться? Оказаться по ту сторону богослужения и открыть свою душу, вылить ушат холодной воды на единственно близкий околоразумный субъект… но пастора всегда обязывал закон о молчании. Даже перед судом священник не имел права открывать таинства исповеди и вообще перед каждым, кто не являлся Господом Богом. Ларри же был таким законом не связан. Хотя… какая уже теперь кому разница. Они одинаково запятнали себя, и в общем-то, были в расчёте. Друг перед другом уж точно.       — Ты пошёл в духовенство, чтобы с наклонностями покончить?       — Какая тебе разница?       — Надо, раз спрашиваю.       — «Излечиться» теперь тоже хочешь? Не так быстро. Пять лет бытия паинькой и регулярного посещения церкви, затем отсидеть восемь лет семинарии. Боюсь, ты ещё раз сто захочешь сдохнуть. Тогда придётся начинать сначала. Так и застрянешь в дне сурка.       — Как-то ты уничижительно обо всём этом отзываешься. Я думал, священниками становятся добровольно.       Надо было откусить ему язык. Трэвис сжал губы. И что ему ответить? Сказать об отце? Так спалится ведь. На весь Нокфелл была всего одна церковь, и там заправлял род Фелпс собственной персоной. Уже лет пятьсот как.       — Я просто так разговариваю. — Пальцы почти оцарапали несчастную обивку двери. Да почему он до сих пор не сбежал отсюда? Почему стоял и продолжал слушать?!       — Нихрена. Когда дело касается церкви, ты боишься шутить.       — Я не боюсь!       — Почему ты не свалишь?       — Куда? От… меня найдут и вернут, где бы я ни был. И вообще, не лезь не в своё дело, сегодня в роли исповедывающегося ты, а не я!       — Кончай паясничать! Если спрашиваю, значит, интересно! Тебе тоже нужна помощь!!!       — Нет, не нужна, всё у меня прекрасно!!!       Конечно, очень вовремя Ларри заметил этот досадный взгляд. Когда, казалось бы, все точки расставлены и дело сделано. Трэвис будто вмиг оброс колючками и более не собирался ни впитывать, ни отдавать жизненные откровения, какими бы они ни были. Он никогда особо не задумывался о его судьбе. Он просто мельтешил и плевался ядом, перманентно раздражая одним своим существованием. Об обратной стороне Фелпсовской сучности никто не задумывался.       Все громогласные восклицания пролетали мимо ушей. Этот сказочный идиот просто беззвучно открывал рот, дёргал руками и строил страшные рожи. В общем-то, в чём он не прав? Какое Ларри имел право лезть к нему в душу? А главное — зачем?       — А сейчас прости, я хочу исчезнуть. Ночь ещё не закончилась, а ты уже меня бесишь. Вместо того, чтобы просто трахнуть, начал болтать. А я хотел оторваться по полной. Прощай. — Ядовито выплюнул он. — Меня ждут байкеры.       Не сдержавшись, Ларри схватил его за запястья и дёрнул на себя. Парень не ожидал такой наглости, но вместо удивления предпочёл ощетиниться.       — Пусти, мудила! Мы закончили!       — Трэвис, твою мать! — воскликнул Ларри в сердцах. — Я хочу помо…       Но не успел он договорить, как пленник со всей имеющейся дури оттолкнул его и, всхлипнув, стремглав бросился прочь. Он отдалялся медленнее, чем должен был, но в то же время догнать его не представлялось возможным. Парень исчезал в темноте и кислотном вихре, расталкивая толпу и растворяясь в ней. Ларри Джонсон, осознав произошедшее, мигом ринулся прочь, также разбиваясь вдребезги о живое конфетти, как вдруг резко был схвачен.       — Не пропадай так больше!!! — всё тот же Тодд как мог обхватывал его грудь. Сутан исчез из поля зрения.       Смирившись, он утратил силу в ногах и осел на пол. В ужасе и панике его усадили на диван и принесли воды, которую он безо всякого интереса проглотил в том объёме, в котором её преподнесли. Остальных из геройской братии не наблюдалось.       — Чёрт возьми, Ларри, - наконец, тихо прокричал человек в маске запутавшегося путешественника во времени. - Я устраиваю тебе поцелуй с любовью всей твоей жизни, а через полчаса ты сосёшься с челом в балахоне! Тебе не стыдно?       — Завтра схожу в церковь и покаюсь. Отстань.       — Это Трэвис, что ли, был? Давно его не было видно. Я думал, он уехал или помер.       На это Ларри не ответил. ОН провалился далеко сквозь пространство, смешиваясь с ярким светом и ассимилируясь с шумом. В последний миг замечая обеспокоенные голубые глаза и разбросанные по плечам волосы.