Глазунья

Ёбаный ты пиздец. Рыжий просыпается где-то между звуком рухнувшей посуды — по его меркам — с самой верхней полки справа от плиты, и словами «да что ты падаешь?», произнесёнными слишком уж беззлобным тоном. Как умеет мажорчик, да и только. И всё, что теперь остаётся Рыжему, — смотреть в облезший местами потолок и прикидывать сумму ущерба, нанесённого этим поистине сказочным — храни тебя Господь, Хэ Тянь, — долбоёбом. На кухне возобновляется суета. Опять вознявознявозня. У него там чё, пропеллер в жопе? С хуя ли в… Рыжий шарит рукой по тумбе, находит мобильный (к слову, этого заведённого домохозяина в пятом поколении), жмёт на кнопку: 06:31 am. С хуя ли в половину седьмого мажорчик решил разнести его хату? Хэ Тянь, конечно, выходит на новый уровень долбоебизма ежедневно, это понятно, но всё же. Рыжий находит на полу подле постели серую боксёрку, натягивает на худощавое тело, резкими движениями по колючим волосам взъерошивает те и лениво вылезает из кровати, обнаруживая за окном злоебучее солнце. Мимоходом дёргает шнурок жалюзи, и те целой шторкой летят вниз, заслоняя комнату от тёплого света. В комнате кавардак: Рыжему приходится пройти квест длиною от спальни до кухни и при этом не убиться — ах, если бы, можно только мечтать, — запнувшись об раскиданные вещи. Как так вышло, что по всему полу разбросаны их с Тянем шмотки, Рыжий вспоминать не хочет. Не хочет, но вспоминает. Аж лопатки чешутся, что разодрать охота. Ой, блять, в пизду. Рыжий замирает на пороге, вскидывает брови и ногой — с откровенным отвращением — пинает трусы мажорчика: он не просто разносит его хату. Он разносит её без трусов, без своих любимых, пиздецки облегающих все его причиндалы, чёрных брифов. Вообще чувак ёбу дал. Повезло, мать не дома, а то её бы удар хватил. Да чего врать, и Рыжего гляди вот-вот хватит. — А-ху-еть, — с расстановкой тянет Рыжий, встав на пороге и сунув руки в карманы тонких серых штанов с потянутыми коленями. В натуре, ахуеть, думает Рыжий, глядя на — нет, он никогда не признает этого вслух — охренительно красиво подкачанную спину с переливающимися под чуть загорелой туго натянутой кожей мышцами. Конечно, Мо удивляет не спина, не кожа, не загар и даже не — Господи, взгляните на них, — мышцы. И нет, не то, что мажорчик стоит не с голой жопой. Но около того. — Ты где… — Рыжий облизывает губы, не знает, как подобрать слова. — Где ты, сука, это взял? Тянь оборачивается, довольно разводит руки, показывается, мол, вот, да, такой я модный, не завидуй, Рыжий, не завидуй. А Рыжий завидует, пиздец завидует, этому классному фартуку с женской грудастой фигурой в белье с изображением флага США. Изврат какой-то, ей-богу. Где он только его отрыл?.. — У тебя нашёл, — расплывается в широченной улыбке мажорчик, и Рыжий смотрит на него взглядом «ты чё, головой ударился?». — Откуда в жопе изумруды? — Серьёзно тебе говорю, — говорит Тянь. — Вон там, — тычет на ящик в углу. — Не было у нас такого отродясь, чё пиздишь? Они смотрят друг на друга. Рыжий реально начинает сомневаться, что у них такого быть не могло: у мажорчика рожа слишком честная. И смотрят они так друга на друга, пока из турки с шипящим звуком не выползает кофе. — Ой, — Тянь торопливо выключает конфорку, от которой он отвлёкся на Рыжего. И так, кажется, всегда: появляется Мо в поле зрения — и забывается всё, и из рук валится всё. Рыжий просто наблюдает. Рыжий просто говорит: — Криворукий, — на удивление, спокойно. — Кофе сварить… Чё ж сложного-то, мажорчик? Или ты только в Старбаксе хлещешь? — И тебе доброе утро, кстати. Тянь поворачивается спиной, чтобы разлить кофе из турки в две маленькие чашки, а из Рыжего при виде всё той же девицы — на этот раз флаг США красуется на её заднем бампере — рвётся ржач, который он умело скрывает смешком. — Ага, доброе. Он отталкивается плечом от поцарапанного дверного косяка и, став бок о бок с мажорчиком, тянет за завязку сбоку на бедре. — В натуре, сними это. — Что такое? Не возбуждает? — вкрадчиво интересуется Тянь, толкаясь носом в висок Рыжего и оставляя чмок. Тот хмурится, косится взглядом на фартук. — Ты глянь, какие сиськи, чувак, — подначивает мажорчик, сужая глаза. — Я, походу, попутал. Думал, ты по членам, — хмыкает Гуань и пожимает плечами. Хэ Тянь касается его талии, приобнимает, целует в острую скулу и рядом с ухом (когда он так делает, это ужасно бесит Рыжего: щекотно и ухо потеет) шепчет: — Разве что по одному. Рыжий падает на мороз. Ёбнуться можно от этих постоянных приколов мажорчика, поэтому да, он игнорит. Вместо ответа поднимает крышку сковородки, и в лицо бьёт лёгкая дымка пара. А Хэ Тянь сразу оживляется: — О, это я для тебя яйца приготовил. Ты же любишь. Яйца печальные, конечно: не зря готовит обычно — нет, всегда — Рыжий. — Вообще-то, я глазунью люблю, — говорит Гуань. — Так я ещё не закончил. Рыжий чувствует себя на секунду тупым, опять смотрит на сковороду с запекшимися двумя яйцами. С твёрдым желтком. — Не понял. — Я ещё на тарелку же не выложил. Рыжему хочется повторить: не понял. — Это… Ты знаешь чё такое глазунья, мажорчик? Или вы в своём высшем обществе таким мусором не питаетесь? Тянь пропускает мимо ушей часть фразы, недоумённо отвечает: — Глазунья это когда из яичницы делают глаза, а рот типа из сосиски. Или чего-нибудь ещё. Ну что-то такое, нет? Рыжий смотрит в серо-тёмные глаза, смотрящие на него как-то даже с разочарованием, скорее всего, что сюрприз не удался, и он действительно не может не улыбнуться. — Нет, мажорчик, — выдыхает Мо и тычет на сковороду. — Глазунья это когда желток… Желток знаем что такое? — подъёбливо спрашивает, поворачивая на Тяня голову, получает от него «ха-ха» и продолжает: — Так вот, когда желток жидковат, это глазунья. Хэ Тянь вскидывает брови. — А, вот как. Ну, я пытался, Малыш Мо. — Да, я понял, — говорит Рыжий и кладёт руку на плечо мажорчика, но когда чувствует под ней лямку фартука не выдерживает: — Нет, серьёзно, сними это ебланство. Мо берёт одну чашку с кофе и садится за хлипкий стол. — Если хочешь посмотреть на мой пресс, можешь просто попросить, — парирует Хэ Тянь, но фартук всё же снимает. — Так ты будешь это есть или мне выбросить? — кивает на сковородку. — Ну а хули, давай уже, — отвечает Рыжий. Это должно звучать как: «Да, конечно, ты же это для меня приготовил». Но Тянь не жалуется. Тяню этого более, чем достаточно. Мажорчик мельтешит, кладёт приготовленное с горем пополам на тарелку, а Гуань следит за ним, бесшумно хлебая горький кофе, пока вдруг не замечает, что на задницу Тяня натянуты его штаны. — Ты ж, блять, без трусов, — вспоминает, как только что пнул их, когда выходил из комнаты. — Ну да, — отвечает мажорчик через плечо. — И в моих спортивках. — Да. Тянь ставит перед ним тарелку и опять широко улыбается, как сытый кот. Кошара натуральная, это да. И глаза у него такие же хитровыебанные. — Вот мерзота, — морщится Рыжий. — Они тебе малы, кстати. — В самый раз, — качает головой Хэ Тянь и садится напротив, раскинув длиннющие ноги в стороны так, что его коленки касаются Гуаня. Тот хмурится, но не отодвигается. — Ага, как твои трусы. — А что с моими трусами не так? Рыжий пожимает плечами, пережёвывая пересолено-переперчёную яичницу-недоглазунью. — Да так.