Ночь светла

Постоялый двор «Ваншу» был идеальным пристанищем для усталых путников. На всех постояльцев, задержавшихся больше, чем на сутки, неизменно накатывала приятная нега — посидишь на балконе с видом на тростниковые острова, выпьешь чаю, заваренного по древним рецептам мастеров чайного дела, угостишься нежным миндальным тофу и невольно задумаешься, а надо ли тебе вообще куда-то идти? Не лучше ли остаться тут подольше, позабыв обо всех проблемах, тревогах, встречах, которые произойдут, сколько их не оттягивай… — Не буду я с ним встречаться! — заявила Люмин, для верности ударив кулаком по столу, — Пусть даже на глаза не попадается мне! Паймон сделала круг в воздухе, положила себе в рот кусочек тофу и присела на балконные перила. — Что, еще одно письмо? — Ага. И букет глазурных лилий к нему, представляешь? — Букет? Глазурных лилий?! — Паймон оживилась. — А почему Паймон не видела? — Я хозяйке гостиницы отдала, — пожала Люмин плечами, — она любит лилии, а мне они без надобности, сама знаешь. — Без надобности?! Ну скажешь тоже, Паймон вот считает, что глазурные лилии нам могли бы пригодится. Ты знаешь, какие они дорогие? Можно было бы кому-нибудь продать, кучу моры бы заработали. Люмин оглядела свою летающую компаньонку и глубоко вздохнула. — К тому времени, как мы бы нашли покупателя, они бы уже завяли все. И как ты это представляешь? Что мы, ходили бы по улицам и орали: кому лилий, лилий кому? Налетай, подешевело, всего за десять тысяч моры, дешевле только в лесу надрать! — В лесу глазурные лилии не растут! — заявила Паймон со знанием дела, — а если растут, то редко и недолго. Еще и петь им надо, ты можешь представить Чайлда поющим? Ох… Я как представила, так у меня чуть уши в трубочку не свернулись. — У тебя есть уши? — усмехнулась Люмин. — Аргх! — разозлилась Паймон. — Ну и разбирайся сама со своим этим ухажером! Посмотрю я на твои уши, когда ты услышишь, как он под окнами орать начнет. Бьюсь об заклад, у тебя уши вообще отвалятся. И будет Чайлд не ухажер, а ухожор. Да… так его называть и буду. Люмин устало рассмеялась, прижав ладонь к лицу. За неделю их отдыха на постоялом дворе «Ваншу» письма от Чайлда приходили уже в третий раз. Люмин и Паймон были уверены, что после битвы в золотой палате Чайлд не то, что на контакт с ними не пойдет, а даже полет стрелы к ним приближаться не будет, но, похоже, недооценили его целеустремленность. Была ли это черта всех предвестников Фатуи или Чайлд был такой один, но своего он добивался долго, упорно и не брезгуя никакими методами. Первое письмо начиналось так: Милая Люмин, свет очей моих! — Чего? — не поняла Паймон, прочитав первую строчку. — Свет овощей? Каких еще овощей, морковки, что ли? — Очей, — поправила Люмин. — В Снежной так глаза называют, когда хотят настроить собеседника на романтичный лад. — Ты что, была в Снежной? — Я в книжке читала, — Люмин смутилась. — Из запретного отдела библиотеки. Мне сэр Кэйа одолжил. Паймон состроила свое фирменное выражение лица: «ох, ну раз сэр Кэйа, то все понятно, станется с него, с пирата-распутника!» — но комментировать ничего не стала. Люмин посмотрела через перила на тростниковые острова и горные вершины. Нужно было успокоиться. Пейзажи, открывающиеся с балкона постоялого двора, действовали умиротворяюще даже на самых нервных и тревожных личностей — хоть Люмин себя к таковым и не относила, возможностью восстановить душевное равновесие старалась не пренебрегать. Читать письма Чайлда для душевного равновесия было вредно. Чего только стоили эти его обращения, с первых строк вызывающие то ли гнев, то ли странный трепет в душе… Остальной текст письма также изобиловал метафорами и красивыми оборотами: Не спал сегодня всю ночь. Мысли о тебе не давали мне сомкнуть глаз: едва я пытался забыться, тут же предо мной возникал твой образ. Светлые волосы, на которых играет лунный свет, золотые глаза, горящие гневом, тонкие пальцы, сжимающие рукоять меча — ах, Люмин, боюсь, и сейчас ты злишься, читая эти строки, если еще не разорвала мое письмо на мелкие клочки. Как же, я — предвестник Фатуи, паршивый обманщик и просто глупец, смею писать тебе, не в силах сдерживать боль моей порочной души… — Как заясняет-то! — восхитилась Паймон. — Поди специально обученного литератора нанял. Знаешь, из этих, которые любовные романы строчат? — Ты считаешь, это любовное послание? — А что же, по-твоему? — Больше похоже на издевку, — ответила Люмин, — ты что, думаешь Фатуи умеют любовные письма писать? Паймон задумалась. — Вряд ли, — заключила она, — Для любовных писем нужна искренность, а Фатуи всегда врут. — Всегда? — Вообще всегда! — Кроме тех моментов, когда говорят, что они Фатуи. — Да, кроме них. Хотя Паймон бы и насчет этого тоже сомневалась. Вдруг они только врут, что они Фатуи, а на самом деле они и не Фатуи вовсе? — Нет, — сказала Люмин. — Чайлд бы до такого не додумался. К тому же это его типичная фатуйская гордость… С типичной фатуйской гордостью у Чайлда, судя по всему, последнее время было неважно. В письмах он то говорил о своих чувствах, то униженно умолял Люмин обратить на него свой взор, то признавался в том, что сгорает от страсти, используя такие выражения, что Люмин приходилась прикрывать текст рукой, дабы Паймон не увидела лишнего. А то приводи ее в чувство потом, отпаивай чаем, объясняй, что Чайлд ничего такого в виду не имел. Или имел? Сложно сказать. С этими фатуями никогда наверняка не скажешь. Несмотря на то, что Люмин ни разу не соизволила ответить, Чайлд продолжал писать. Первое письмо заставило Люмин сначала злиться, потом истерически хохотать, а после испытывать странные противоречивые чувства от того, как Чайлд признавался ей в любви и молил обратить на него внимание. Второе письмо от первого по смыслу не сильно отличалось, но мольбы о внимании и признания в любви стали более откровенными. В третьем письме Чайлд, помимо прочего, заявлял, что готов «исполнить самый красивый романс», только ради того, чтобы еще хоть раз увидеть глаза Люмин и «утонуть в них, как в бушующем океане» — по его собственному выражению. — Утонуть? Он что, топиться собрался? — удивилась Паймон. — Лучше бы утопился, — проворчала Люмин, — полежал бы на дне морском, подумал бы над своим поведением. — Паймон думает, что лежание на дне морском еще никого не сделало умнее. А что такое романс? И как его надо исполнять? — Романс — это такая песня… — Люмин задумалась. — Только, немного необычная и поется так… своеобразно. Очень чувственно, как будто от любви умираешь. — Ааа, так что, Чайлд таки собирается под окнами орать?! — Похоже на то. — Ой, плохи дела… Уши береги, не ровен час, отвалятся. — Надо хозяйку гостиницы предупредить, что это не аномалия и не вопли пьяных хиличурлов. А то вдруг она испугается, стражников позовет, они Чайлда скрутят в бараний рог, а то и вовсе в капусту порубят. Жалко все-таки парня, молодой еще, дурной… Паймон откусила еще кусочек миндального тофу и смерила Люмин странным взглядом. — Что-то я не поняла, — протянула она. — Тебе его что, жалко что ли? — Кого, Чайлда? Не жалко! — принялась Люмин отпираться. — Но все-таки быть порубленным в капусту даже он не заслуживает. — Напомни, кто его в золотой палате отдубасил так, что он сидеть неделю не мог? — Это другое, то была дуэль! — Значит, тебе можно Чайлда дубасить, а стражникам нельзя? — Паймон, не придирайся! — Паймон не придирается, а задает уточняющие вопросы! А то страшно уже, вдруг ты от постоянных битв и путешествий умом повредилась. Страшное дело — фатуи жалеть начала! Ты себя нормально чувствуешь? Голова не болит, в глазах не двоится? — То, что он фатуй, не значит, что ему вечно морду бить надо. Это только хиличурлы так делают, видят человека — и сразу в драку. — Ну да, хиличурлы-то не разбирают, кто фатуй, а кто не фатуй… Они замолчали, устав от перепалки, и уставились на закат. Золотое солнце неспешно опускалось к горизонту, и лучи его отражались на отвесных скалах и спокойной глади воды. Над тростниковыми островами кружили стаи птиц, рваные облака плыли по небу. Природа вокруг словно застыла в янтаре, а постоялый двор «Ваншу» тем временем жил своей жизнью: возился повар на кухне, бурча что-то себе под нос, торговцы, остановившиеся на ночлег, негромко разговаривали, кто-то пел вдалеке, кто-то смеялся. В воздухе стоял аромат чая с жасмином, бамбука и лилий. Люмин откинулась на спинку кресла и закрыла глаза — ей вдруг стало все равно, что будет завтра, чем кончится ее путешествие, и действительно ли Чайлд придет сюда, или это все пустые угрозы. Шутка ли — любовное письмо! Чтоб фатуи — и кого-то любили?.. Голосок Паймон заставил ее вынырнуть из сонного марева: — Этот кусочек миндального тофу был лишний… — Объелась? — Похоже на то, — Паймон вздохнула и прижала ладонь к животу, — я в комнату, ладно? Полежать надо. — Лети-лети, — Люмин улыбнулась. — А я еще посижу, на закат полюбуюсь. Паймон поднялась с балконных перил и взмыла в воздух. Судя по всему, это стоило ей больших усилий, чем обычно, и глядя на нее, Люмин не смогла сдержать смеха. Хорошо сегодня миндальный тофу пошел, думала она, еще бы заказать фирменный рулет с яблочной начинкой и, может, кофе для разнообразия. Кофе чаще пили в Мондштадте, в Ли Юэ предпочитали чай, но этим вечером Люмин хотелось чего-то нового. В красивом закате было дело, или в настроении, или в этом глупом письме от Чайлда — сколько их еще будет? Люмин вспомнила книгу, которую как-то брала в библиотеке у Лизы. Книга была не из запретного отдела, самая обычная. В ней рассказывалась история про влюбленного юношу, который так отчаянно пытался добиться девушки, что в итоге не выдержал и умер от тоски. Интересно, состоял ли этот юноша в рядах фатуи? Поразмыслив, Люмин решила, что нет. Фатуи могли быть героями только в книгах из Снежной, а авторы из Снежной их не выставляли такими идиотами. С этой задачей фатуи отлично справлялись и без них. Оставив за собой столик возле перил балкона, Люмин направилась к хозяйке постоялого двора, чтобы заказать рулет и чашку кофе, но, раскрыв кошелек, поняла, что денег даже на порцию миндального тофу не хватит. Расстроенная, она побрела назад, но не дойдя до столика несколько шагов, остановилась, как вкопанная. Соседнее кресло, прежде для удобства отодвинутое к перилам, больше не пустовало. Чайлд, в своем неизменном модном пиджаке, сидел, закинув ногу на ногу, и держал на коленях мандолину. Кривая ухмылка играла на его губах, рыжие волосы небрежно спадали на лоб — он изо всех сил пытался излучать уверенность, но что-то в его облике выдавало боль и тоску. Нет, неправда, этого не может быть, он врет, фатуи всегда врут… — Я заказал нам кофе и сливочное желе с ягодным джемом. Здешний повар выдумал что-то новое и я подумал… — он запнулся и поправил волосы, — Здравствуй Люмин. Не злишься, что я без приглашения? Или мне уйти? — Что же, оставайся, раз пришел, — она села напротив. — Здравствуй, Чайлд. Как ты? — Да нормально, — он рассмеялся, но как-то нервно и неискренне, — Служба замучила. Надо бы на родину съездить, а мне тащиться туда до ужаса не хочется. Вот слоняюсь по Ли Юэ, думаю потом до Мондштадта добраться, посмотреть, как там люди живут, местную кухню попробовать. А так вообще все хорошо. А сама как? Довольна жизнью? Люмин пожала плечами и покосилась на мандолину, все еще лежащую у Чайлда на коленях. Чайлд тут же как-то сник, опустил глаза и стал делать вид, что любуется закатом. Они не проронили ни слова, пока им не принесли кофе и десерт. Молчали и после, только Чайлд, расправившись со своей порцией, попросил еще кофе, докинув официантке на чай сумму, втрое превышающую стоимость заказа. Люмин хмыкнула и продолжила наслаждаться сливочным желе. Желе было сладкое и нежное, джем немного кисловатый, в самый раз. Кофе был крепкий и ароматный, не хуже, чем в самых дорогих мондштадских кафе, и прежде, чем Люмин подумала, не выпить ли еще, им уже принесли по второй кружке. Чайлд сидел, постукивая ногтями по грифу мандалины и подергивая плечами, будто пытался что-то скрыть, но, против обыкновения, не получалось. — Знаешь, я догадывался, — сказал он, наконец. — Понимал в глубине души, что ты не отвечаешь, потому что меня видеть не хочешь. Все понимал, да… но почему-то боялся. Думал, вдруг ты не отвечаешь, потому что с тобой случилась что-то, вдруг ты сгинула в очередном подземелье, а я мог бы тебя спасти, но не успел… — он отвернулся, смутившись. — Прости, Люмин. Я когда-то сказал, что я не хочу доставлять тебе неприятностей, что я не злодей, но… — Чайлд, — оборвала Люмин его. — Помолчи. Хватит нести чушь. — Это не… — он запнулся под ее тяжелым взглядом. — Люмин, я люблю тебя. — Я же сказала, хватит нести чушь! — Не веришь, да? — Нет, — сказала она, стараясь не обращать внимание на невесть откуда возникшую в сердце боль, — ни единому слову. Чайлд сник еще больше, и разом стал похож не на холеного наглого красавца, а на бродячую собаку под дождем. Люмин вдруг поймала себя на том, что ей его жаль, черт, до ужаса жаль, и так хочется поверить ему, страшно подумать! Она вздохнула и на секунду прикрыла глаза. В голове пронеслись образы: дуэль в золотой палате, злорадный смех, лживые слова, битва в нефритовом дворце, ныне лежащим руинами на дне моря, суровые маги и застрельщики, по милости Чайлда чуть не угробившие и Люмин, и весь Ли Юэ заодно… Фатуи врут. Фатуи всегда врут. Фатуи не любят никого, кроме себя и своей Царицы. Люмин сделала глоток кофе и откинулась на спинку кресла. — А зачем ты мандолину-то притащил? Ты что, серьезно мне романсы петь под окном собирался? Я думала, это были пустые угрозы. — Ты все-таки читаешь мои письма? — он грустно усмехнулся. — Я полагал, ты их рвешь, не доставая из конверта. — Была у меня такая мысль, но… — Что, решила сохранить на растопку? — Решила на досуге перечитать, — ответила Люмин. — Чисто из любопытства хотелось понять, если там хоть слово правды. — Люмин, там все… — Нет, не начинай! — Послушай, я не вру… — Слышать ничего не желаю! — Люмин я… — он осекся. — Ладно. Как скажешь. А романс я и вправду тебе собирался исполнить, вдруг тебе понравится? — он улыбнулся, и грусть ненадолго спала с его лица. — Вот только пою я неважно. — Это тоже вранье? — А это уж ты сама решай, — ответил он и взял мандолину поудобнее. *** Постоялый двор «Ваншу», днем тихий и пустоватый, к ночи оживал. Люди собирались за столиками, повар без устали готовил одно блюдо за другим, лифт поскрипывал, поднимая вновь прибывших путников. Обычно по вечерам здесь стоял гул разговоров и смеха: люди делились историями, планами дальнейших путешествий, слухами и новостями. Хозяйка хлопотала за стойкой, отбиваясь от вопросов постояльцев и на ходу разрешая тысячи мелких проблем. На балконе собирались многие — всех притягивал свежий ночной ветер, вид на острова, тонущие в темноте, величественные деревья и горные вершины. Но сегодня было необычно тихо и безлюдно, словно все, не сговариваясь, решили оставить Люмин и Чайлда наедине. Говорят, не стоит мешать влюбленному юнцу, поющему романс прекрасной деве. Удивительно, он же даже не бард, думала Люмин. Где он только научился играть, и откуда у него такой красивый поставленный голос? Песня была простой, как все романсы, но до того красивой и чувственной, что у Люмин едва не выступили слезы на глазах. В словах ли было что-то особенное, или в голосе Чайлда, или в его грустном взгляде и хитрой улыбке? Люмин не знала, да и не хотела знать. Она слушала, наслаждаясь музыкой, но из головы не выходила мысль: не верь. Не верь, не верь, в его словах нет ни капли истины, это просто песня, и плевать, что она о любви! Голосок за спиной вывел ее из задумчивости: — Ой, мамочки! Фатуи! Еще и поют! Помогите! По счастью на тот момент был проигрыш, и потому Чайлд позволил себе посмеяться, не сбиваясь с пения. Он поднял голову, посмотрел Люмин за спину, ухмыльнулся и подмигнул. Люмин обернулась — Паймон, незаметно подлетевшая к ней, пялилась на Чайлда распахнув глаза и раскрыв рот, будто увидела перед собой как минимум голодного дракона. Люмин злобно покосилась на нее и прижала палец к губам, мол, помолчи, у нас музыкальный вечер вообще-то, а тут ты со своими комментариями. Проигрыш тем временем закончился, и Чайлд перешел к третьему куплету. — А петь он умеет… — протянула Паймон. — И голос у него ничего. У Паймон даже уши не заболели. А твои как, не отвалились еще? — Паймон, цыц! — шикнула Люмин. — Дай послушать. — Все-таки лилий он, наверное, в лесу надрал. А то у торговцев они слишком дорогие даже для него. Такие букеты покупать — расточительство ужасное, а вот если в лесу под луной… — Да цыц, кому говорю! Послушать дай! — Ну и слушай! Удачи твоим ушам! — надулась Паймон. — Чтоб они у тебя в трубочку свернулись под конец куплета. Тоже мне удумала, слушать, как фатуи романсы поют! Фатуям вообще петь нельзя! Это вредно для психики окружающих! И, уперев руки в боки, она взмыла в воздух и полетела в сторону коридора. Люмин махнула рукой — пусть летит. Допив последний глоток кофе, она устроилась в кресле поудобнее и закрыла глаза, обращаясь в слух и забывая обо всем, и вскоре вокруг не осталось ничего, кроме тихого голоса, красивых слов и перезвона струн мандолины. Еще немного — и она начнет ненавидеть романсы, потому что ни слова правды в них нет. Ни в них, ни в письмах, ни в глупых доводах Чайлда, которые она оборвала, пока он не успел толком ничего сказать. Фатуи врут, помнила она, нельзя им верить, они врут всегда, даже когда поют о любви… Фатуи врут, и Чайлд тоже врал, но в тот момент Люмин до безумия хотелось ему поверить.