Зависимость на уровне души

Почему-то вначале все представляется не настолько безнадежным. Когда Атсуши тринадцать, жизнь кажется бесконечной тянучкой, местами сладкой, местами горькой, но даже эта смена все равно циклична. Цикл разрывается вместе с появлением Акаши Сейджуро, и тогда Мурасакибара не знает, как еще можно реагировать на этого человека, кроме как подчиниться его безграничной воле. Акаши поэтапно, но неизбежно приковывает к себе всё: сначала взор Мурасакибары, его безраздельное внимание, затем его мысли и тело. Может, это воля случая, а может, холодный и глубокий расчет, но Акаши все-таки выбирает именно его из сотен других людей, подбирает как-то мимоходом, словно деревянную куклу с пыльной полки, и Мурасакибара даже не ждет, пока пальцы умелого кукловода коснутся нитей его души, - он сам сдается на милость красноглазого мальчишки сразу же, с одного-единственного взгляда. Даже если стать любимой марионеткой не выйдет, Атсуши готов стать хотя бы самой послушной - и самой лучшей. Мурасакибара, который вселял в сверстников ужас своей угрозой раздавить, сам оказывается сдавленным обрушившимся на него водопадом неизведанных эмоций и страшных, ненормальных желаний, идущих откуда-то из самых далеких и потаенных уголков всего его существа. Готовность следовать, подчиняться и пока еще неосознанная, но безпамятная жажда принадлежать смешиваются в жгучий, дурманящий коктейль, испробовав который, Атсуши забыл обо всем, что было до их судьбоносной встречи: прошлое больше не имеет значения, ведь в нем не было человека по имени Акаши Сейджуро. Каждый миг с Акаши концентрируется и становится новым глотком самого сладкого в мире яда, выжигающим горло и перекрывающим доступ к кислороду, но Мурасакибара уже не может остановиться, когда, словно загипнотизированный, трепетно вводит в свой организм очередную дозу и собственными руками лишает себя возможности свободно дышать. Отравление не вызывает даже легкой степени удивления, оно кажется естественным, будто Атсуши был создан именно для этого. За окном теплый апрельский полдень, воздух пропитан дурманящим цветочным ароматом, и они совершенно одни в школьном кабинете. Перед пятнадцатилетнем Акаши любимая доска для сёги с развернувшимся на ней противостоянием фигур, а перед Мурасакибарой – идол во плоти, задумчиво хмурящий брови и медленно барабанящий пальцами по светлой столешнице. Атсуши ничего не смыслит в сёги, а потому не обращает внимания на движение ферзей и королей – он смотрит на чужой профиль, идеальный, созданный для молчаливого созерцания. Солнечный свет вливается в кабинет косыми полосами. Случайные лепестки вишневых цветов влетают в раскрытое окно, но, попав в закрытое помещение, они прекращают свой невесомый вальс, теряя баланс, и падают вниз. Немигающим взглядом Мурасакибара следит за тем, как один лепесток выполняет плавный пируэт и опускается на шею Акаши, чуть левее проступающего шейного позвонка. Кожа у Сейджуро бледная, и опустившееся на нее ярко-розовое пятно слишком сильно привлекает внимание. Мурасакибаре почему-то кажется, что лепесток напоминает сахарную вату. Где-то на краю сознания мелькает мысль, что на вкус он обязательно окажется сладким. Кажется, Атсуши тоже теряет баланс. Словно в трансе, подхваченный каким-то неведомым порывом, он наклоняется вперед, на короткое мгновение прижимается губами к шее Акаши, пытаясь ухватить лепесток, коснуться его языком и узнать, действительно ли он сахарный. - Что ты делаешь? Спокойный вопрос Сейджуро, точно ведро холодной воды, возвращает Мурасакибару в реальность. Он мгновенно отшатывается, его разум вновь приобретает ясность, а взгляд – четкий фокус. На шее Акаши нет никакого лепестка. - Не знаю, - абсолютно честно отвечает Мурасакибара, пораженно и растерянно глядя в алые глаза повернувшегося к нему юноши. А что еще ему сказать? Что в эту минуту он не ни о чем не думал, а просто отдался на волю сверхъестественной силе, возобладавшей над его рассудком? Что его очаровала несуществующая галлюцинация? Или что его чаровал вполне существующий человек? Он даже не знает, сможет ли заставить себя произнести что-то подобное. - Вот как, - пророняет Акаши и вновь концентрирует внимание на доске. Проходят бесконечные несколько секунд, в которые Мурасакибара смотрит на свои сжатые кулаки, силясь понять. А потом Сейджуро задает другой вопрос: - Атсуши, ты знаешь, что все мезальянсы обречены? Мурасакибара растерянно моргает. Странное слово кажется ему отдаленно знакомым. Кажется, что-то похожее он слышал, когда вся Япония обсуждала брак принцессы Саяко с простым городским дизайнером. Точно. Неравный союз. - Мне все равно, - после паузы говорит Атсуши, и это снова правда. Если хоть на миг представить, что Акаши подпустит его к себе чуть ближе, позволит быть рядом – ему без разницы, когда и как наступит обещанная обреченность. - Хорошо. – Акаши с громким стуком ставит фигурку на доску, встает и протягивает к нему руку ладонью вниз. – Тогда давай попробуем. Мурасакибара чувствует, как по спине пробегает дрожь, и не верит услышанному. Однако Сейджуро смотрит на него выжидающе, слегка изогнув бровь, и Атсуши поспешно наклоняется, осторожно берет чужую ладонь в свою и запечатлевает на ней поцелуй – в знак того, что он готов к последствиям, ко всему на свете, если только Акаши даст ему шанс. То что, он неизлечимо болен, Атсуши понимает слишком поздно, когда школьные стены остаются далеко позади, когда решения уже нельзя оправдать детской наивностью и желанием «попробовать». Когда думает о том, что при желании Акаши мог бы давить его сердце и вить веревки из его вен. Страх от понимания того, на что же он подписался, холодный, но мимолетный. Мурасакибара пытается взять себя в руки и подумать о том, как все исправить. Как вырваться из дьявольского плена, почти физически болезненного, потому что со временем невосполнимая разница между ними становится лишь очевиднее. *** Если бы он понял чуть раньше, что сулит ему его желание. Если бы не влюбился настолько слепо. В том фальшивом союзе, что у них теперь вместо отношений, не существует слова «мы». Существует только слово «я», но даже на его использование у Мурасакибары нет права, как нет права не подчиниться властным ноткам в чужом голосе. Когда звонок телефона разрывает душную тишину июльского вечера, Мурасакибара заканчивает оформлять кремовые кружева на зефирном платье фигурки невесты, что возвышается рядом с такой же фигуркой жениха на большом свадебном торте. От неожиданности обычно умелые руки дергаются, и вместо тонкой кружевной линии крем плюхается густым сахарным комом, а насадка кондитерского мешочка грубо зацепляет обе фигурки, но Атсуши не до того. Он чуть ли не спотыкается, когда бросается к лакированной тумбе и подхватывает телефон, судорожно нажимая на «Принять вызов». Смотреть на номер звонящего нет нужды: на звонки и сообщения от Акаши стоит отдельный рингтон. Мурасакибара ставил его для того, чтобы не было повода для глупой надежды каждый раз, когда сотовый взрывается мелодией входящего. Впрочем, теперь, едва заслышав этот специально подобранный звук, он дергается еще больше. - Атсуши, ты сможешь завтра приехать в Киото? Его голос такой же плавный, уверенный, гибкий – Мурасакибара заслушивается и не сразу улавливает суть вопроса. А когда сказанные слова просачиваются в сознание, он хмурится, переводя взгляд с незавершенного торта на обведенные черные числа висящего на стене календаря. Завтра 7 июля. - Не уверен, что могу, у меня заказ, и… - А ты смоги, - обрывает его Акаши, и Мурасакибара знает, что это приказ. – И не забудь юкату. Я хочу пойти с тобой на фестиваль. - …Я приеду, - отвечает Атсуши, и уже спустя секунду в трубке отрывистой дробью раздаются гудки. Мурасакибара со вздохом кладет телефон обратно на тумбочку, мельком успевая заметить цифры на светящемся циферблате – 20:34. Атсуши едва заметно морщится, окидывая унылым взглядом большой полуготовый десерт, над которым он скрупулезно трудился последние несколько часов. Маленькие куколки на верхушке безвозвратно загублены, их счастливые улыбки смазались и превратились в уродливые гримасы, и перед Мурасакибарой стоит выбор. Он может бросить всю проделанную работу прямо сейчас и скорее отправиться домой, чтобы бронировать билеты на утренний поезд до Киото и собирать вещи. А может наплевать на самоуверенные приказы и закончить начатое: свадебный торт заказала сама невеста, милая, миниатюрная девушка, чей взгляд лучится счастьем в ожидании предстоящего торжества. Выйдет нехорошо, если Атсуши ее подведет… Мурасакибара почти вихрем влетает в комнату для персонала, переодевается из рабочей одежды в обычную и покидает магазин, запирая входную дверь и не тратя ни секунды на то, чтобы повесить на нее какую-нибудь табличку, оповещающую о нерабочем состоянии заведения. Прелестная невеста придет завтра утром и наверняка очень расстроится, не обнаружив ни своего заказа, ни владельца кондитерского магазина, но Мурасакибаре все равно. Пусть радуется, что у нее вообще есть свадьба. Атсуши уверен, что у него самого свадьбы не будет никогда. Бездумно бросать всё и каждый раз мчаться туда, куда манит дьявольский голос, - глупо. Продолжать хранить обрывки надежды на то, что когда-нибудь всё это прекратится, - ещё глупее. *** Иногда Атсуши задается вопросом: может, он не один такой? Может, любой, испытавший на себе силу Глаз Императора, становится таким же безвольным, таким же сломанным? Эта иллюзия заманчива, она обещает избавить его от отвращения к себе, ведь коллективная зависимость уже не кажется такой страшной. Но Мурасакибара знает, что спрятаться за соблазнительно-лживой пеленой миража у него не выйдет, потому что дело не в гипнотизирующем взоре Сейджуро. Атсуши чувствует, что готов в любой момент опуститься на колени, пасть ниц, умолять о позволении остаться рядом, писать клятвы верности собственной кровью – что угодно, даже если Акаши вообще не будет на него смотреть. Одного небрежного взмаха руки будет достаточно для того, чтобы Мурасакибара стоял на коленях перед Сейджуро, дрожащими ладонями очерчивая в воздухе линии столь желанного, обманчиво-хрупкого силуэта, но не смея даже единожды прикоснуться к чужой коже так, как хочется по-настоящему. Как-то после секса Акаши растягивается прямо на нем и, сдержанно, но явно довольно улыбаясь своим мыслям, наматывает пряди волос Мурасакибары на палец. Атсуши отчаянно пытается хотя бы установить зрительный контакт, но взгляд Сейджуро направлен куда-то сквозь него, и это раздражает. Раздражает, что Акаши по собственному желанию умеет без особых усилий абстрагироваться от него, а сам Атсуши чуть ли не задыхается, находясь рядом с предметом своей зависимости, но не получая от того хоть немного взаимного внимания. Сейджуро тем временем прочерчивает пальцем линию брови Мурасакибары и деланно-задумчиво выдает: - Всегда находил занятным то, как же сильно отличается цвет наших волос, - он останавливается и какой-то момент рассматривает тыльную сторону своей ладони. – И кожи, моя бледнее. Мы вообще разные, - упиваясь собственными словами, замечает Акаши. Только не этот разговор о том, «какие они разные». Не опять, Мурасакибара и так постоянно, на протяжении вот уже нескольких лет ловит себя на этой назойливой мысли, оседающей на языке горькой настойкой из раздражения и смиренности. Атсуши быстро облизывает кажущиеся пересохшими губы. - Я где-то слышал, что цвет кожи зависит от состояния сети кровеносных сосудов, - быстро говорит он первое, что приходит в голову, лишь бы не дать ненавистной теме различий вновь развиться. – И от того, что сама кровь разная. Впрочем, глупо надеяться на то, что внимание Акаши можно запутать, отразить долгими и отвлеченными словами от главного. Бессмысленно пытаться манипулмровать мыслями величайшего манипулятора. - Вот как, - откровенно насмешливо протягивает Акаши и затем отводит глаза в сторону, складывая руки на груди, будто раздумывая над чем-то. Мурасакибара же жадно скользит глазами по его силуэту, и для него Акаши выглядит величественно. Даже так, когда полностью обнажен, когда восседает на Атсуши, придавливая того к матрацу, в странной позе, и любой посторонний человек счел бы такой вид смешным, но Мурасакибара твердо знает, что без капли сомнений вырвал бы язык тому, кто посмел бы смеяться. Посторонние мысли затягивают Мурасакибару туманной сетью и он не сразу осознает происходящее, когда Акаши склоняется к нему и тут же резко, жестко кусает его губу. Атсуши рвано дергается, когда неожиданная и потому сильная боль пронзает кожу. Сейджуро мгновенно отстраняется и по движениям языка с внутренней стороны его щек Мурасакибара понимает, что он пытается распробовать вкус чужой крови. А затем Акаши устанавливает между ними зрительный контакт, вглядывается глубоко и пронзительно, так, что Мурасакибара находит себя парализованным под этим хищным взглядом и может лишь завороженно наблюдать, как Сейджуро неспешно закусывает край теперь уже своей нижней губы выдавливая из ранки ярко-алые капли. На секунду мелькает кончик языка, Акаши почти блаженно прикрывает глаза и замирает, едва заметно покачиваясь из стороны в сторону. Мурасакибара испытывает нечто, похожее на благоговейный ужас, когда видит выражение во вновь открывшихся разноцветных глазах... - Ты прав, она разная, - в конце концов выносит вердикт Сейджуро, и на его губах играет загадочная улыбка. - Твоя слаще. ...потому что это взгляд человека с нечеловеческой жестокостью. - Попробуй, - приказывает Акаши и склоняется к Мурасакибаре, целуя и смешивая их кровь в единый коктейль. Атсуши кажется, что это могло бы быть неким священным обрядом. Знать бы еще, в какой религии это может расцениваться как что-то священное. Хотя он в любом случае не сопротивляется - лишь тянет руки, пытаясь обнять, привлечь к себе. "Это ненормально. То, что мы делаем, - ненормально". Акаши перехватывает его руки за запястья и сдавливает, и это служит МУрасакибаре напоминанием о том, что никакого "мы" нет и никогда не было. *** Может быть, он сходит с ума? Мурасакибара уже ни в чем не уверен. Он бы нисколько не удивился, если бы некогда ясная и нетронутая оболочка его рассудка дала трещину: человек не способен остаться нормальным, испытывая столь сильное презрение к самому себе. Мурасакибара искренне ненавидит свою слабость, свою ничтожность, свою больную зависимость. Он превратился в безвольное существо, разве можно пасть ниже? Ему кажется что нельзя, что в своем слепом поклонении он и так пал ниже некуда, на самую глубину адской бездны, во тьме которой единственным сигнальным маяком для него мерцает опасный, гипнотический взгляд. Если это действительно так, то однажды, блуждая среди кругов ада своей жизни, бесконечным, ярким потоком сменяющих друг друга, он мог бы повстречать дьявола. Тогда, как в бредовых историях, которые Атсуши слышал из разных уст, он бы поддался на сладкие уговоры и заключил сделку. И ответом на вопрос: «Чего ты желаешь?» стало бы одно-единственное имя, и уж тогда, тогда бы Акаши точно стал принадлежать ему. Мурасакибара закрывает глаза ладонью, болезненно вдавливая глазные яблоки вглубь черепа, и невесело усмехается, когда осознает свою ошибку - пропущенное звено в цепочке мыслей. Ничего не выйдет, ведь за исполнение желания ему платить нечем. Душа Мурасакибары давно не в его власти – она плещется в на дне чужих глаз, обожженная расплавленным золотым и омытая кроваво-красным. Он не сможет подписать контракт, не сможет заключить дьявольскую сделку, потому что его душа уже была отдана прекрасному демону в человечьем обличии, и вернуть её уже невозможно.