Выбирая снова и снова

Разумовский был в ярости. Никогда в жизни в нем не было столько горячей, пламенной ярости, которая сжигала его изнутри и рвалась наружу, чтобы сжечь все вокруг. Сжечь проклятые контрацептивы, которые сейчас Сережа сжимал в своих руках. Название расплывалось перед глазами — не от слез, нет. От гнева, что кровавой пеленой застилал глаза. Он как будто задыхался. Вздохнуть не получалось. Легкие перекрыло, что воздух не мог проникнуть, а изнутри вырывался только сухой, как пустыня, воздух, обжигающий трахею и сжигающий рот и губы. Его кулак резко сжался. Послышался хруст картона и пластикового блистера. Плевать сколько они стоили, плевать, нужны ли они были омеге. Это были контрацептивы. О которых Сережа не знал, которые Олег посмел втайне от него принимать. Раскуроченная коробка полетела в стену. Она изуродованным трупом упала на пол. Сережу трясло от переполняющего чувства, которого уже не мог понять. Обида, злость, гнев, тоска. Всего сразу и много, застилало ясность ума. Было только что-то низменное и животное, на грани инстинктов. Разумное бы решило, что Олегу сегодня лучше не приходить домой, потому что дикое бы просто могло убить омегу. Но с другой стороны, Разумовский хотел, чтобы Олег был здесь. Всегда при нем, как верный пес, чтобы ни шага в сторону, ни взгляда лишнего. А этот чертов свободолюбивый волчара в армию засобирался. Засобирался бросить его. Таблетки оказались последней каплей. Сила бурлила и требовала выхода, а случайно брошенный на испорченную упаковку взгляд, только усилил извержение вулкана. Удар прилетел по смежной комнатной двери. Хруст, кажется, прозвучал внутри черепа, и было не понятно, что сломалось — кости или древесина. Физической боли не было, а если и была, то она сразу стала бензином для полыхающего внутреннего пожара. Чувствовался жар, ощущалась нехватка воздуха. Он не видел. Практически не слышал. Звон разбитого стекла был похоронен под внутренним рокотом, что кричал дикой птицей в голове. «Предатель! Сволочь! Ноги сломать и на цепь посадить!» Грохот мебели отзывался глубоким каркающим воплем. Почему он так зол? Почему он настолько взбешен? Потому что это был удар в спину — предательский подлый удар. Олег решил все же не послушаться и уйти в свою дурацкую армию, как бы Сережа ни пытался остановить. Он тоже пошел на подлость, Разумовский признавал это, но считал себя правым, потому что пытался защитить свою омегу, даже путем обмана, путем насилия. Уже почти месяц Сережа целенаправленно спал с Олегом, чтобы тот забеременел. Альфа знал, что Волков никогда не пойдёт на аборт, а потому неожиданная беременность могла остановить от бессмысленной и самоубийственной идеи пойти служить. Но видимо, чётко выверенный план был раскрыт, и Олег решил вести подпольную войну против него. Низкую, мерзкую войну, напичкав себя контрацептивами, чтобы точно не забеременеть. Он не хочет от Разумовского детей. Ему отвратительна мысль о семье с ним. Он всегда врал. Сережа не услышал открывающейся двери. Не услышал чужих шагов по остаткам посуды и мебели. Не услышал изумленный — практически испуганный — вздох. — Серый… что случилось? — прозвучал оглушительным выстрелом немного робкий голос Олега. Разумовский среагировал на него, как акула на кровь. Поднял резко голову, смахивая с лица упавшие длинные пряди. Грудь еще часто вздымалась, а из нее вырывались глухие хрипы. Он смотрел безумно и отрешенно на вошедшего омегу, будто бы не узнавал. Взгляд бездумно скользил по лицу, по изломанным черным бровям, по приоткрытым влажным губам, по темным почти черным глазам, которые сейчас выражали смятение и испуг. Сергей хрипло рассмеялся, скалясь в усмешке. — Олеженька вернулся, — елейно протянул альфа, и в тоне этом, несмотря на всю кажущуюся сладость, не было ни грамма нежности и теплоты. — Сереж, что произошло? — снова задал вопрос взволнованно Олег, осматривая помещение. Разумовский проследил за этим взглядом и сам осмотрелся. Два стула были разломаны в щепки, стол перевернут и лишен ножки, посуда осколками застилала вместо ковра пол, дверца шкафа была оторвана и раздроблена, а в смежных дверях были проделаны дыры. — А разве что-то произошло, Олеж? — переспросил якобы невинно Сережа, медленно приближаясь к омеге, который заметно вздрогнул, почувствовав на себе хищный безумный взгляд. — Вроде ничего не происходит. Абсолютно. Ты не сбегаешь от меня в чертову армию и не делаешь все возможное, чтобы порвать окончательно наши отношения. — Сереж, я не… — пытается возразить Олег, но подрагивающий робкий голос оказался для разъяренного безумного альфы спусковым крючком. В один рывком он приближается к омеге, хватая за края кожаной куртки, и резко тянет на себя, а затем резко отталкивает, впечатывая в дверной косяк. Олег морщится от боли, прошедшей вдоль позвоночника. Сережа равнодушно усмехается, удерживая руки от шеи, которую хотелось сжать. — Что ты «не»? — прохрипел со страшной улыбкой Разумовский, почти вплотную приблизившись к чужому лицу. — Не был на медкомиссии? Не принимаешь чертовы контрацептивы? Не пытаешься все-таки уйти от меня? Если ты не подтвердишь эти «не», то лучше молчи. Олег приоткрыл рот, чтобы что-то сказать, и надежда затеплилась в душе альфы — вдруг ошибся, вдруг чудо произойдет. Но тот только тяжело выдохнул сквозь разомкнутые губы. И сжал их, отводя в сторону взгляд. Обида с гневом вновь зарокотали. Пальцы сильнее сжались на куртке, он от ярости встряхнул омегу, ощутимо прикладывая о косяк, а затем резко дернул в сторону. Олег не удержал равновесие и повалился на пол. Зашипел от боли, потому что куски отломанного дерева и стекла впились сквозь одежду в тело. — Ой, какой неловкий, — приторно сочувствующе протянул Сережа, наблюдая за омегой с высоты своего роста. — И как тебя в армию отпускать? И дня не проживешь. — Серый, прекрати, — поморщившись, произнес Олег, переворачиваясь на спину, и, опираясь на локти, начал подниматься. — Лежать! — рявкнул глухо альфа, толкая пяткой в чужое плечо, заставляя завалиться обратно. Олег лег — выбора не было, потому что ступня продолжала давить, прижимая к полу. В спину впивалось что-то острое, но омега теперь позволил себе только сжать губы в линию. Разумовский склонил голову к плечу, с рассеянной улыбкой наблюдая за изменениями на лице. — Ты всегда будешь таким послушным? — спросил с игривым любопытством Сережа. — Нравится подчиняться? Хочешь воплотить свои фетиши? — Сереж, — попытался возразить Олег, но альфа только сильнее наступил на плечо. — Говорить я тоже не разрешал, — грозно произнес Разумовский. Омега вновь сжал плотно губы, затыкаясь. Такое послушание только сильнее разозлило. Иррационально и противоестественно, но теперь альфа взбесился только сильнее. Он перестал давить ступней на тело Олега. Встал над омегой, а затем опустился сжимая коленями бедра. Не мигая, Сережа впился взглядом в темные глаза напротив, в которых впервые за долгое время плескался чистый искренний страх. — Тебя оказывается так легко сломать, — задумчиво протянул Разумовский, скользнув кончиками пальцев по щеке, спускаясь медленно к шее, на которой дергался нервно кадык. — Ты мне не смог сопротивляться. Я тебя повалил, а сейчас изнасилую. И такой ты собрался в армию? Олег дернулся, стремясь вырваться, но покоящаяся на горле ладонь сжалась, выдавливая из тела хрип. — Олежик, я выбью из тебя все желание уходить от меня, — хрипло прошептал Сережа, второй рукой дергая за пряжку чужого ремня. — Покажу тебе твое незавидное будущее, в котором ты будешь солдатской шлюхой. — Сереж, хватит, пожалуйста, — хрипло выдохнул Олег, цепляясь пальцами за тонкое запястье, что сейчас казалось лапой хищной птицы, что готовилась его убить. Альфа был глух к чужим словам, продолжая снимать нижнюю часть одежды, сжимая горло. Он еще был погружен в себя, свои гневные мысли и черные желания. Им двигала ярость, огненная злость и бесконечный эгоизм. Олег должен остаться с ним. Должен быть только его. Но Сережа знал, что делают с омегами в армии, и сейчас он считал себя достаточно милостивым. Он не избил его — подумаешь слегка толкнул — не стал брать на всеобщем обозрении, не связывал, не использовал кляп, не позвал еще ребят, чтобы показать, как пускают по кругу омежек. Нет, Сережа был еще мягок. Он не мог противиться своему желанию и ласково гладил крепкие бедра, пока жестко входил в распластанное напряженное тело. Разумовский нежно вел губами вдоль линии челюсти, мягко касался следов, оставленных своими пальцами, на крепкой шее. Сережа не слышал судорожных всхлипов, не чувствовал дрожащих пальцев на своих плечах, которые пытались то ли оттолкнуть, то ли причинить боль. Сережа ничего не замечал, кроме жара от чужого тела, кроме затапливающего удовлетворения, которое урчало довольно где-то в груди. Он чувствовал свою силу и власть, упивался ими, утробно рыча, запрокидывая голову, закрывая закатывающиеся глаза. — Не хочу отдавать тебя, — хрипло произнес Разумовский, резко приблизившись к чужим губам — искусанным и сухим. Он целовал так же грубо, как и двигался, откровенно причиняя боль. Предатели не должны получать другого отношения к себе. Олег его предал, его нужно было наказать. — Я люблю тебя, Олеж, — хныкал в плечо Сережа, вновь клеймя собой, вновь наполняя спермой, надеясь, что дурацкие таблетки не сработают, и омега все же забеременеет и останется с ним. А Олег ненавидел себя. Ненавидел, потому что понимал. Потому что позволил так с собой поступить. Ненавидел, потому все равно пойдет по выбранному пути, и не из-за того, что Сережа ему причинил боль. Просто уйти должен будет. — Сережа, — позвал тихо Олег, приподнимаясь на локтях, морщась — спина болела от напряжения и обломков, впивающихся все это время, поясница ныла, еще болело горло и легкие от долгого придушивания. Разумовский поднял взгляд на Олега — чистый, виноватый, болезненный. Будто и не было того демона, что минуту назад терзал омегу под собой. Был напуганный и одинокий альфа, что тянулся к единственному дорогому человеку, которого не хотел потерять и ради этого готов сделать все. Олег обнял его за плечи, утыкаясь в шею. — Прости, что не сказал про медкомиссию, — произнес омега, ощущая дрожь Разумовского. — Прости, что не сказал про таблетки. Прости… — Не прощу, — прошипел Сережа, сбрасывая с себя чужие руки. — Потому что ты все равно уходишь от меня. Олегу нечего было сказать. А Разумовский метался между желанием накинуться вновь на Олега, чтобы он почувствовал его боль, и между мечтой самому удавиться.