Выбирая снова и снова

Он должен был радоваться. И радовался. Где-то в глубине души, потому что все остальное сейчас блевало, скрючившись в три погибели над фарфоровым товарищем. Олег поблагодарил бога, что отговорил Сережу от позолоты, а то было бы вдвойне плохо и тошнило бы с утроенной силой. В общем, любая радость — да даже ясность мысли — затмевалась состоянием. Помимо очевидного — участившейся тошноты — прибавилась усилившаяся ломота в теле, которая разворошила только притихшую боль в старых ранах, слабость, сопровождающаяся сонливостью и — о ужас! — отвращение к еде. Это было особенно обидно, потому что Олег не мог больше смотреть полюбившиеся за время больничного кулинарные шоу, потому что от одного вида воротило. Готовить тоже получалось с трудом, но Сережа, кажется, не замечал, усиленно создавая план по свержению глав Петербурга и не попасться появившемуся Грому. Он должен был радоваться. Должен был поделиться радостью с альфой, но вместо этого пнул его из квартиры заниматься с Лерой, ограничиваясь общими фразами о своем состоянии. Олег не был уверен. Но как все было знакомо. До боли и до слез было знакомо, и следом за этим знакомым ощущением приходил забываемый страх. Он простил Сережу. Как бы тот ни уверял, что это невозможно, но Олег простил его, смог принять обратно, но доверие и прощение — разные понятия. Доверие возвращалось долго, иногда казалось, что оно так и не вернулось в полной мере. И сейчас это подтверждалось. Олег боялся говорить. Давно забытое чувство беззащитности и страха поднималось из глубин сознания, возвращая в страшные минуты жизни. Клетка. Ошейник. Выстрелы. А вдруг повторится? А вдруг снова потеряет то, что только заполучил? Глупые и беспричинные переживания, которые стали чем-то на грани инстинктов. Базовый набор эмоций и состояний призывал омегу бежать от опасности, скрыться, уберечь. Не допустить повторения ошибки, которая стала роковой. Разум пытался кричать, вернуть себе главенство, а от этого возникала еще большая усталость и мигрень. Хотелось выть, хотелось плакать. Но ему уже за тридцать и негоже проявлять свои слабости, даже когда гормоны устроили пляску смерти на здравом смысле. Олег только сплюнул оставшуюся желчь и прополоскал рот, устало утирая губы, опираясь о края раковины. Глаза воспалились, лицо отекло, губы мелко подрагивали. Он устал. Олег не знал, что делать и как себя ощущать. Он зачерпнул воды ладонями, ополаскивая лицо и шею. Несколько прядок намокли и прилипли к коже. Олегу даже было лень их убрать. Хотелось избавиться от противного привкуса во рту и жжения в горле, а также заснуть спокойно и без сновидений. Но ничему из желаемого не должно сбыться. Волков должен привыкнуть к разочарованию, которое преследует его всю жизнь. Тянуло живот, крутило желудок, гудела голова. Где тут поселиться счастью, только отчаяние и страх будут разрастаться на такой почве. Олег поплелся в комнату. Телевизор скромно молчал, кровать была разворочена, потому что заправлять ее было бессмысленно и утомительно. Омега просто рухнул обратно на простыни, подполз к изголовью, чтобы уложить тяжелую голову на подушку, и закутался, как в кокон, в одеяло, натягивая его до макушки, чтобы избавить утомленные глаза от света. Сон не шел, а вот тоскливые мысли с охотой налетели на него. В ушах глухо звучали выстрелы. Олег съежился под одеялом, как ребенок при звуках грозы. Он хотел радоваться. Хотел быть спокойным и уверенным в своем будущем, но прошлое оставило свой след, оставаясь шрамами на коже и гулкой беспомощностью в теле. Прошлое направляло на него рукой его возлюбленного пистолет, стремясь уничтожить. Или унизить, сделав беспомощным и слабым инвалидом, не способным защитить себя. Плакать было стыдно и глупо. Но глаза жгло от подступающих слез. Он не сможет защититься. Не сможет отбиться в случае нападения, да и не захочет, если на него снова пойдет с оружием Разумовский. Хорошо, что остается «если» и не появляется «когда». Олег вздрогнул, сильнее кутаясь, обнимая себя за живот, который еще крутило. Шрам на спине как будто стал растягиваться, зажившая кожа грозилась лопнуть снова, но омега все равно продолжал скручиваться. Он не знал, можно ли ему так лежать, можно ли ему быть в такой жаре, какая царила под одеялом, он ничего не знал. Даже, как ему себя вести и что ощущать. Вроде не маленький уже, тридцать годиков, а потерянность была как в детстве, когда он только попал в детский дом. Хотелось исчезнуть, чтобы все пропало: и страх, и беспомощность, и опасность, и боль. Но он снова себе напомнил — не ребенок. Надо что-то решать и делать. А из дел получалось только тихонько всхлипывать в подушку. Послышался щелчок замка — в отличие от Разумовского Олег умел закрывать двери, правда, к сожалению, не всегда смотрел в глазок. Альфа вскоре появился в дверном проеме, но Олег этого не мог сказать наверняка, потому что продолжал скрываться под одеялом. — Олеж, милый, ты как? — послышался взволнованный голос Сережи. Олег вздрогнул от его звука. В голове звучало этим голосом другое. «Извини, но правила есть правила». — Уходи, — дрогнувшим голосом произнес Олег. — Что случилось? — более серьезно спросил Разумовский, строгостью голоса требуя ответа. Омега услышал шаги, приближающиеся к нему, и испуганно вздрогнул. — Уйди! — крикнул хрипло Олег. Он сам не понимал, чего в его голосе больше — ужаса, отчаяния или гнева. Шаги остановились. А затем раздались вновь, удаляясь из комнаты. Неужели правда послушался? Олег стянул с головы одеяло, аккуратно выглядывая из-под него. Комната действительно была пустой, Сережа ушел, как его и попросили. Точнее накричали в отчаянии, стараясь спрятать свой страх и неуверенность. Детская попытка. Но у него же было весомое оправдание для своего неправильного поведения. Рыжая макушка вскоре вновь появилась из-за дверей, настороженно выглядывая. Выражение лица было очень виноватым, хотя тот и не понимал, что успел натворить. Неоправданная злость улетучилась, осталось только напряжение. — Олежа, — протянул едва слышно Сережа, не повышая голоса, звуча предельно мягко. — Мне можно зайти? Олег продолжал грозно на него смотреть, но, тяжело вздохнув, все же кивнул, боясь снова не справиться словами. Альфа, крадучись, ступал по полу, осторожно приближаясь шаг за шагом, а дойдя, аккуратно присел на самый край постели. — Мне вызвать врача? — спросил так же тихо Сережа, поднимая с пола скинутое покрывало, расправляя его. — Не надо, — хрипло ответил Олег, следя за каждым действием альфы, ожидая от него рывка. — У меня ощущение, что я сейчас у логова волка сижу, — хмыкнул Разумовский, слегка сжимая легкую ткань в руках. — Только глаза дикие вижу, да рычание глухое слышу, вот-вот рванешь. Олег усмехнулся, стараясь расслабить напряженное тело. Действительно одичал, отдаваясь инстинктам, а не разуму. Инстинкт боялся повторения, видел в этом альфе призрак того убийцы, что стрелял в него, а разум знает — Сережа уже другой и скорее сам удавится, чем поднимет на Олега руку. — Мне укрыть тебя еще? — поинтересовался заботливо Разумовский. Олег кивнул ему, глубоко вздохнув и медленно выдохнув. Сережа встал и, взмахнув, расправил над омегой покрывало, которое медленно опустилось поверх одеяла. — Знобит? — спросил альфа, подтыкая со своей стороны тканевый кокон. — Немного, — отозвался тихо Олег, вытягивая ноги. — Простудился? — нахмурился Сережа. — Сразу бы сказал, а не молча бы выталкивал. — Серый, можешь помолчать и никак не реагировать? — прервал возмущение омега, серьезно взглянув на Разумовского, ожидая от него ответа. Тот рассеянно кивнул, внимательно глядя на Олега. А ему было трудно собраться с мыслями и силами, чтобы сознаться. Открыться. Но нужно было сказать, чтобы не было как в прошлый раз, когда он все же не смог. — Я забеременел, — выдохнул два слова Олег, будто выталкивая из груди последний воздух. Он увидел, как загорелись глаза Сережи, как губы дрожали, пытаясь сдержать восторженную улыбку. Он приоткрыл рот, чтобы что-то сказать, но сам же и закрыл его, вспоминая о соглашении, а также осознавая, что не все так гладко. Потому что омега на него кричал и выгонял, потому что сейчас продолжал смотреть настороженным зверем, свернувшись в три погибели. — Мне плохо, — признался Олег, морщась. — Тело не слушается, ослабло совсем. Еще хуже, чем после склада. Еще… боюсь. — Чего? — тихо спросил Сережа, но поймал укоризненный мрачный взгляд. И сам понял. Но все равно захотел и услышал. — Тебя, — коротко ответил Олег, хмуро глядя на альфу. От его счастья не осталось и следа, превращаясь в серую маску на бледном лице. Но не было на нем злости и гнева, лишь холодное принятие и задумчивость. — Мне уйти на время беременности? Я вполне могу съехать, — произнес Сережа, отодвигаясь немного дальше по постели. Олег только сильнее нахмурился, недовольный такой реакцией. — Не надо так радикально, — ответил омега. — Я не хочу тебя бояться, и так-то не вижу в этом смысла. Это скорее… на подсознании или что там. Как бы глупо не звучало, но оно само получается. — Омега в тебе помнит, что я сделал с тобой и с ребенком в прошлую беременность, потому и опасается, — понятливо вздохнул Сережа. Он не оправдывал себя за те события. Понимал свою вину и признавал ее, стараясь исправлять, как мог — неумело и неловко. Но этого, как оказалось было мало. — Прости, — вздохнул Олег, отворачиваясь, пряча лицо в подушке. — Мы вроде договорились, что не извиняемся, — усмехнулся Сережа, несмело касаясь темных волос. — Тем более это моя вина. Я могу лишь пытаться действиями доказать, что я больше не причиню вам вред. От первого прикосновения Олег ощутимо вздрогнул, а затем мелкая дрожь захватила плечи сжатые кулаки. Но он не просил прекратить, не молил убрать руки. Старался справиться с охватившей паникой, уговаривая сам себя, что это его Серый, который его любит и который беспокоится о нем. Сережа гладил медленно, едва касаясь, готовый в любой момент прекратить, если потребуется. — Я не хочу, чтобы ты уходил, — отрывая лицо от подушки, произнес Олег, влажными от слез глазами глядя на Сережу. — Я тоже не хочу, — улыбнулся альфа, проводя большим пальцем по скуле. — Тем более сейчас, когда у нас получилось. Получилось, Олеж. — Получилось, — несмело улыбнулся Олег, жмурясь под прикосновениями. — У нас будет ребенок. — Обязательно, — кивнул Сережа, поправляя сползшее одеяло на плечах. — Я сделаю все, чтобы вы были в безопасности. Приставлю сам себе пистолет к виску, если понадобится. В этих словах не было пустой бравады, только клятвенное обещание, что он сможет себя остановить любыми способами, но не допустит больше потери их ребенка. Олег почему-то верил. Внутренний волк перестал скалить зубы, лишь настороженно продолжал следить.