предвзятая оценка

Если подумать, ни одного из них нельзя назвать тощим. Он гладит кончиками пальцев, слегка надавливая, отчетливо прощупывающиеся ребра под светлой кожей. Откуда-то сверху доносится звук шипения и несдержанный вздох. Тсуна ухмыляется. Скалится, облизывая губы. Целует разгоряченную кожу у кромки джинсов, и Ламбо вздрагивает — и смотрит сверху так, будто если Тсуна все эти приготовления не прекратит, он сам его завалит и трахнет без предупреждения. Тсуна, конечно, знает, что мелкий храбрится: никакая наглость не поможет ему завалить собственного босса. Босса, на которого он пускал слюни лет так… пять по меньшей мере. Тсуне плевать, что там думает Ламбо по поводу его скорости. Он медленно обводит поцелуями его пупок и постепенно спускается ниже, изредка все еще кидая наверх лукавые взгляды. Ламбо кривит губы, ощущая, что вот-вот напрочь утратит контроль над телом. И видя это в том, как дрожат чужие мускулы, Тсунаеши расплывается в самой мягкой и нежной из доступных ему улыбок. Ламбо выдыхает. Контроль… внезапно теряет всю свою ценность в его глазах. Да, к слову, никого из них нельзя было назвать тощим, Тсунаеши правда так считал. Когда-то его можно было так назвать, но он отъелся во время тренировок, нарастил мышечную массу. Да… Мукуро с его расстройством питания контролировали и доставали все вокруг, так что он уже который год медленно, но уверенно и стабильно шел на поправку. Никто, правда, не знал, как долго продержится это состояние, если он вдруг снова окажется один, но на то они и Семья. Они рвали жилы, но возвращались домой. Чтобы выпить кофе, приготовленного наученным опытом взаимодействия с Реборном Тсуной, поесть домашней еды, которую по общему признанию лучше всех готовил Ямамото; чтобы трахнуться и долго лениво целоваться в горячих лучах утреннего солнца, в конце концов. Но они возвращались. Ямамото с Рехеем даже худыми не были никогда — высокие, тренированные, они с годами только становились мощнее и еще выше. Тсунаеши, пусть и вытянувшийся весьма значительно за все эти годы, только вздыхал, зная прекрасно, что уступал, уступает и будет им уступать в этом параметре. У Гокудеры отобрали почти все сигареты, так что у него в последний год была скорее противоположная проблема: вместо сигарет хотелось тянуть в рот что-то еще, и не всегда рядом оказывались чужие жадные до ласки члены. Приходилось заедать. Ну, если вы спросите мнение самого Тсунаеши: ребра он мог пересчитать и у кого-то другого, а вот Хаято, столь привычный с юности долговязый, худой, болезненно худой Хаято ощущался в тысячу раз приятнее, будучи под пальцами мягким и упругим. Да, Тсуна знал, что так не будет продолжаться долго. Его мальчики много работали и тренировались — черта с два Хаято оставит при себе эту очаровательную мягкость. Тем более если будет единственным в их компании. Хибари, сколько Тсуна себя помнил, был искусной статуей из мышц — гладкой и стройной, греки бы позавидовали. Еще в школьные годы он был красив, как их боги. Ламбо — худышка, но он пока только рос и уже стремительно набирал в весе, да и за столом уплетал столько, будто и не надеялся на заданиях перехватить хотя бы и сухпаек. Никого из них нельзя было назвать тощим, хотя наполовину Семья состояла из тех, кому природой предусмотрено такими выглядеть. Ламбо растет. Мукуро лечится. Тсунаеши просто любит иногда носить слишком просторные вещи. Может быть, их образ жизни сказался, кто знает. Тсуне все нравится.