***
На охоте произошел несчастный случай. Как бы. Не совсем. «Несчастный случай на охоте» был самым простым, наименее ужасным способом описать его, примерно, как и «множественные шрамы и утрата полной подвижности» — это самый спокойный и простой способ описания того, как выглядит тело Ремуса и как оно движется. Если говорить правду, то там были волки. Целая стая волков. Они были бешеные, голодные. И маленький мальчик, находящийся в состоянии истерики, был такой легкой добычей. Ремусу повезло. Так, по крайней мере, всегда говорили врачи. Волки были слабыми и молодыми. Они не откусили ему пальцы. Они не набросились на него и не добрались до каких-либо внутренних органов. Они всего лишь кусали его, и царапали его, и рвали, и рвали, и рвали так сильно, что на его теле едва осталось хоть одно нетронутое место. Опять же, это все — самый легкий способ описания происшествия. Чтобы все было ясно и понятно, Ремус сказал бы следующее: он был обезображен и уродлив. Даже врачи не могли смотреть на него слишком долго. На его ноге не было нескольких кусков кожи, они так и не зажили правильно, отсюда и трость. На его лице был след от укуса — слава Богу, лишь один — и его легко можно было спрятать под высоким воротником и длинными волосами. Уцелело немногое, и никто, кроме докторов и родителей, не видел его таким. Он не мог вынести и мысли о том, что кто-то увидит его голым, о последующем выражении отвращения на их лице. Его кошмары были полны его наготой больше, чем волками. Во снах зеркала преследовали его и коридоры были полны глазеющих людей с выражением отвращения на лицах. Когда ему было пятнадцать, в кондитерской в его деревне работала девочка, которая всегда флиртовала с ним и проявляла к нему интерес; в те времена все его кошмары были о ней. Ему пришлось избегать ее, чтобы кошмары прекратились. Красивый парень ему не снился никогда; он никогда не видел, чтобы тот кричал или бледнел от ужаса, его красота не искажалась от отвращения и страха. Даже его подсознание знало о недосягаемом, когда видело его. Все знали об этом — рыжеволосая девушка, с которой он пару раз пересекался взглядами, парень в очках, несколько раз приподнимавший бровь, глядя на него. Все, видимо, кроме красивого парня.***
Произошедшее было совершенно случайной встречей, небольшим счастливым случаем. Это было похоже на что-то из романтической комедии или фильма ужасов, в котором, если бы машина девушки не вышла из строя на том самом месте, на той самой дороге, то она бы была жива, и не было бы никакого фильма. Только в случае Ремуса «вышла из строя» его нога, а не машина. Это была суббота, и он доставлял заказ для мужчины, на которого он работал. Мужчина, мистер Брюэрс, был старым другом отца Ремуса, и работа, которую он дал ему, была очередной в длинной череде жалостливых милостей, которые Ремус получал в течение своей жизни. Мистер Брюэрс владел антикварным магазинчиком, специализирующимся на реставрации редких карт, и хотя он проводил большую часть своего времени среди страниц и скрижалей, изображающих дороги и ориентиры мира, он вечно терялся в городе, где прожил всю свою жизнь. Зная это, он посылал Ремуса вместо себя, бросая его во все уголки компаса города. Это была не та работа, которая нравилась Ремусу. Он предпочитал находиться среди карт с их установленными, очерченными границами и с их запахом пергамента. Но он был не главой, и поэтому он без жалоб отправился в город, чтобы доставить восстановленную карту одному из клиентов Брюэра. Он уже возвращался с места доставки, когда его нога начала ныть. Это случалось почти каждый раз, когда ему приходилось далеко идти или когда надвигалась гроза. В тот день, это было и то, и другое: он шел без остановок уже 40 минут, небо затянуло тучами и потянул холодный ветер. Ремусу оставалось пройти всего несколько кварталов до магазина карт, но на углу четырехполосного бульвара он понял, что не может идти дальше. Его нога пульсировала, а рука болела от того, с какой силой он сжимал трость. Он опустился на крыльцо ближайшего магазина, глубоко дыша и пытаясь сохранить свое лицо невозмутимым. Мысль о том, что кто-то увидит его страдания, была лишь чуть менее ненавистной ему, чем его обнаженное тело. Он сидел там уже несколько минут, когда дверь магазина позади него открылась. Крыльцо было достаточно широким, чтобы пройти мимо него, но Ремус знал, как люди себя вели, и уже был готов к тому, что кто-то хотя бы поворчит на него, и действительно раздалось резкое «Ой». Но затем кто-то сказал «Это ты». Ремус поднял голову и увидел красивого парня. Уточнение: он увидел красивого парня в рваных джинсах и обтягивающей кожаной куртке, и внезапно в его голове возник неведомый до этих пор набор фантазий. — Никогда не думал, что встречу тебя здесь. Даже не предполагал, что у тебя есть байк. Медленно некоторые факты сложились в голове у Ремуса: из магазина, возле которого он сидел, пахло моторным маслом, на вывеске было написано «Запчасти и ремонт мотоциклов Дейва-О» и у красивого парня под мышкой располагался шлем. — Я, эм, нет. Ты- ты прав. У меня нет байка. Красивый парень улыбнулся, когда Ремус запнулся. Это была странная улыбка — холодная, но в то же время снисходительная. Он привык к такому воздействию на людей. — Ты знаешь, кто я, не так ли? — спросил он с нотками флирта, которые Ремус точно не принял на свой счет. Конечно же он ожидал, что все, кто его встречал, запоминали его. Вопрос был бессмыслен. Если бы Ремус когда-либо с кем-нибудь флиртовал, он мог бы прикинулся застенчивым и попытаться притвориться, что не понимает, о чем говорит, но он просто сказал: — Да, знаю. Ты ходишь в то кафе возле университета. Со всей твоей болтовней, я удивлен, что ты вообще меня заметил. Голос Ремуса прозвучал немного жестче, чем он хотел, и красивый парень немного удивился и окинул Ремуса оценивающим взглядом. — На самом деле, мы даже дали тебе кличку. Хочешь узнать какую? — спросил он, не останавливаясь настолько, чтобы Ремус мог ответить. — Мы зовем тебя профессором. Потому что ты похож на одного из них. По его тону Ремус понял, что это был совсем не комплимент. Волна неприязни захлестнула Ремуса при мысли о том, каким надменным казался этот парень, как он скорее всего думал, что знает больше всех своих учителей. — Я не преподаю, — сказал Ремус сквозь зубы. — Не думаю, что смогу вынести присутствие невыносимых, высокомерных дураков больше минуты. И уж точно не с тех пор, как телесные наказания запретили в школах. Это было ложью: преподавание было на самом верху в его личном списке дел, которыми он бы хотел заняться в своей жизни. Он просто хотел, чтобы парень устал от него и ушел, прежде чем он разрушит то, что осталось от его нереалистичного образа. Но парень не сдвинулся с подножья крыльца. — О? — сказал он, поднимая бровь. — Так ты не профессор, так? Тогда как тебя зовут? Ремус на секунду заколебался, прежде чем ответить. И затем, забыв о своем желании ограничить свои знания о парне, он спросил: — А тебя как? — Сириус Блэк, — сказал он ровным тоном, и немного неприязни, испытываемой Ремусом, растаяло. Он всегда чувствовал симпатию к людям с необычными именами. Он знал, что даже со всем своим видом, Сириусу все равно пришлось пережить определенное количество насмешек и каламбуров. — Собачья звезда, — сказал Ремус, и глаза Сириуса расширились от удивления. — Самая яркая звезда на небе. Как подходяще, — добавил он без раздумья. Раскат грома спас его от стыда. Сириус взглянул на небо, пробурчал «черт, серьезно?» и достал ключи из кармана. И пока Сириус не смотрел, Ремус ухватился за перила крыльца, чтобы подняться на ноги. Сириус попятился от крыльца, не отрывая глаз от облаков. Он взглянул на Ремуса, задержав взгляд на его трости, и ненароком спросил: — Тебя подбросить? Волна жара прошла по телу Ремуса от одной только мысли о том, как он сидит позади Сириуса, обхватив его руками за талию, сжимая в кулаках куртку, а между ног у него урчит мотор. Это было бы больше всего, чего Ремус когда-либо надеялся получить от Сириуса, больше, чем он когда-либо смел мечтать. Это было бы, пожалуй, чересчур. — Нет, — ответил он, — мне тут недалеко. Сириус кивнул и направился в сторону своего припаркованного у обочины байка, и Ремус просто стоял там, практически разинув рот, и смотрел ему вслед. Быстрыми, плавными, грациозными движениями Сириус надел шлем, закинул ногу на мотоцикл, включил зажигание, небрежно помахал Ремусу на прощание и уехал — видение в коже и хроме, будущая фантазия для многих, многих слишком теплых вечеров в постели. Видеть, как он отъезжает, как его куртка поднимается и обнажает спину, когда он наклоняется вперед, а джинсы плотно обтягивают бедра, было почти чересчур. Почти.***
В следующий понедельник Ремус как обычно пришел в кафе. Он не ждал того, что Сириус обратит на него внимание или узнает, разве что кивнет ему. Несмотря на крайне малую вероятность того, что они обменяются любезностями, Ремус не ожидал, что Сириус вспомнит его имя или соблаговолит провести с ним больше десяти секунд в разговоре. И он точно не ожидал, что Сириус покинет компанию, с которой он обычно сидел, возьмет свободный стул у стола Ремуса, спросит «здесь не занято?» и, не дожидаясь ответа, усядется на него. — Как прошли твои выходные, — спросил он. Ремус уставился на него. Уставился хорошим, долгим, пристальным взглядом. Столики были небольшими и, несмотря на то, что Сириус сидел напротив него, он был ближе к Ремусу, чем когда-либо прежде. Впервые за все время Ремус увидел цвет его глаз. Они были серыми, но не грязного цвета, как листья в сточной канаве. Они были чувственно-серыми, как дым от теплого напитка, серыми, как старое дорогое серебро. Ремус был заворожен его глазами так долго, что, когда официант подошел, чтобы принять у Сириуса заказ, он все еще глазел на него. Он заказал выпечку, что-то французское и дорогое, и попросил официанта еще черный кофе. — Это весь заказ, сэр? — Ага. — Спасибо, — сказал Ремус резко, словно наставлял ребенка. Сириус моргнул, затем повернулся к официанту и сказал: — Да. Спасибо. Когда официант ушел, он повернулся к Ремусу. — Знаешь, ты напоминаешь мне мою бывшую гувернантку. — Забавно, потому что я как раз думал о том, что ты напоминаешь мне собаку, которую плохо выдрессировали. Сириус засиял. — Мне часто так говорят. Ремус отпил своего чая, сегодня это был очень слабый Эрл Грей. Он осторожно поставил чашку на блюдце и спросил: — Что ты здесь делаешь? Здесь я имею в виду со мной. — В чем дело? Ты не рад меня видеть? Предпочитаешь сидеть в одиночестве? Ремус промолчал и спустя несколько секунд Сириус вздохнул и сказал: — Слушай, я просто подумал, что это было бы неплохой сменой обстановки. Я устал от толпы, да и ты кажешься намного более интересным, — он наклонил вперед и ослепительно улыбнулся. — Ну и Джеймс слег с простудой. — А, ну конечно, тогда это все объясняет, — Ремус покачал головой и отпил еще немного чая. — Что ж, прости, но я не буду играть роль дублера твоего друга. Он уже собирался вставать и уходить — последующий контакт с Сириусом определенно разрушит целостность фантазии, а фантазия в некоторые дни была единственной вещью, что держала его на плаву — когда Сириус потянулся через стол и взял его за руку, и каждая мышца в его теле замерла. Когда Ремус думал о себе, он всегда представлял себя, окруженным ореолом негативного пространства. Никто никогда не толкал его на улице, не пытался пожать ему руку, удержать его или легко дотронуться до него. Он был в сторонке, он был другим, он был одиноким. Он жил в вакууме бумаги и чернил и дерева его трости. Ничто другое не касалось его уже долгое-долгое время. Поэтому рука Сириуса на его руке была шоком. Несмотря на то, что этот жест не был нежным или флиртующим, несмотря на то, что это было требованием остаться и ничем больше, он согрел его полностью. — Просто останься со мной, пока я ем, — сказал Сириус, будто у Ремуса был какой-либо контроль в этой ситуации. — Обещаю, я не буду тебе надоедать, — он подумал мгновение и затем добавил: — Можешь взять одну из булочек. Только останься. Булочка была переполнена шоколадом, Сириус продолжал улыбаться и Ремус не нашел в себе сил отказаться. — Так чем ты тогда занимаешься? — спросил Сириус, разламывая одну из булочек напополам. — Я спортсмен, не видишь, что ли? — ответил Ремус, и Сириус хмыкнул, оставив его ремарку без ответа. Ремус посмотрел на оставшуюся выпечку с колебанием перед тем, как наконец взять ее. Булочка была теплой и сладкой, идеально для утоления его голода. Пока он ел, он рассказал про Мистера Брюса и его картографический магазинчик. — Картограф, значит? Довольно необычно, — сказал Сириус. — Должен признать, я изначально принял тебя за студента. Студента чего-то, связанного с искусством, если быть конкретней. Ремус моргнул. То недолгое университетское образование, которое он получил, на самом деле было сосредоточено на изобразительном искусстве и истории искусств. Он сказал это Сириусу, который заулыбался и сказал: — Одного поля ягоды, значит. — Ты учишься на истории искусств? — удивленно спросил Ремус. — О, нет. Я не имел в виду то, что мы оба учились на искусствоведении. Я имел в виду, что нам обоим пришлось прекратить обучение на искусствоведческом, — он закинул остаток булочки в рот и слизал шоколад с пальцев. — Видишь, — сказал он, — посмотри на это. Я нашел наши общие интересы. И хотя какое-то время они говорили об этом общем интересе, и хотя Ремус был весьма оживлен темой прерафаэлитов, его мысли были главным образом о кончике языка Сириуса и о том, как он лениво коснулся кожи своих пальцев. Когда Сириус ушел на пару — настаивая на том, чтобы пообедать вместе и завтра — Ремус помчался в свою квартиру так быстро, как он только мог, избегая остальной части своего обеденного перерыва. Он задернул шторы в своей маленькой спальне, и запер дверь, и думал о тенях, солнечных затмениях, повязках на глаза и о том, каким громким был бы звук касания языка по коже в темноте.***
Ремус начал обедать с Сириусом каждый день. Это стало обыденностью — поднимать глаза и видеть Сириуса напротив себя, дерзкого в своей красоте, жаждущего говорить и настаивать на том, чтобы Ремус попробовал то или иное блюдо из меню, одинаково готовый как принять комплимент, так и сказать его самому с той же вызывающей вздох улыбкой. Ремус не питал никаких иллюзий об этом. Он был всего лишь минутным развлечением для Сириуса, заслуживающим от него примерно столько же внимания, сколько заслуживают круассаны на столе или бугенвиллея, цветущая на плюще, и не больше. Сириусу было скучно — он сам это часто говорил — и он так очевидно презирал любой авторитет, что, учитывая комментарии Сириуса о том, как он похож на профессора и гувернантку, Ремус решил, что Сириус видел в нем принадлежность к этому. Ремус был развлечением, интересной безделушкой, купленной в спешке и потерянной еще быстрее. То, что Сириус смеялся над его шутками, не значило ничего; то, что Сириус спрашивал, как прошли его выходные, о его отце, его работе и его очень злом и очень мертвом кролике, не значило ничего; то, что Сириус изо дня в день, неделю за неделей, даже когда последние теплые летние дни медленно стали веять осенней свежей прохладой, продолжал сидеть с ним, не значило ничего. Этому не было другого объяснения, иначе зачем он все это делал? Иначе зачем Сириусу Блэку, наследнику несметного богатства и обладателю самого красивого лица в этом городе, проводить время с неряшливым работником маленького магазинчика, чьим главным достоянием было изобилие шрамов, если не как ради минутного развлечения, чтобы ненадолго сменить ритм жизни? Это все, кем он мог стать для Сириуса. Это все, кем он и был, продолжал напоминать себе Ремус. Потому что были моменты — разбросанные и драгоценные — когда он забывал, что он всего лишь минутное развлечение для Сириуса, и думал о тех ужасных, наполняющих надеждой словах: может быть. Это уже случалось несколько раз. Однажды, в конце первой недели, когда они начали обедать вместе, Сириус всунул Ремусу в руки сборник стихов. У них уже была долгая беседа об этом поэте за день до этого, когда Сириус вдруг раскритиковал его и Ремус встал на защиту поэта и парировал аргументы Сириуса один за одним. Сириус оставил подпись в книге — Мой шаг навстречу моему профессору. Ремус провел пальцами по второму «мой», наверное, тысячу раз, одновременно краснея и начиная раздражаться при мысли о том, что Сириус считает его своим. Потом наступил первый день осенних дождей. Они вышли наружу вместе с первой каплей дождя. Сириус быстро открыл свой зонт, и поднял его над Ремусом, пока тот пытался разобраться между тростью, своим зонтом и книгами, которые он нес. Кто-то выходил из кафе за ними, и Сириус положил руку на нижнюю часть спины Ремуса, чтобы отойти с ним в сторону. Ремус почувствовал тепло его руки сквозь тонкий плащ и свитер. Он чувствовал его на протяжении всего дня, и оно защищало его от дождя. Но случай, повлиявший на Ремуса больше всего, произошел в день, когда Сириус пригласил его на Хэллоуинскую вечеринку, которую он устраивал у себя дома. Был почти конец октября, и они оба пили тыквенный кофе. Бугенвиллея отцвела, небо было серым практически весь месяц и на стенах кафе висели черные картонные вырезки летучих мышей и пауков. — Я устраиваю вечеринку в честь Хэллоуина в воскресенье, — сказал Сириус. — Она выпадает на полнолуние, — улыбнулся он, будто бы лично устроил его в ночь своей вечеринки. Ремус пожал плечами. Ему не нужно было, чтобы кто-то говорил ему, когда полнолуние. Он всегда знал. Полнолуния больше, чем настоящая дата, были юбилеем несчастного случая. — Ты все равно его не увидишь, — сказал Ремус, показывая на хмурое небо, видное из окна. Сириус заулыбался: — Синоптики говорят, что в ту ночь будет ясно как раз во время вечеринки. Ты, кстати, должен прийти. Обещаю, будет весело. Он сказал это самым небрежным тоном, которому полностью противоречило его нетерпеливое выражение лица. Ремус вспомнил историю, услышанную от жены Мистера Брюэрса, о том, как некоторые парни из университета приглашали самых уродливых девушек, которых они только могли найти, на вечеринку, чтобы оценивать их между собой. Тот, кто приводил самую страшненькую, получал бесплатную выпивку. Ремус задумался, не было ли приглашение Сириуса чем-то схожим. — Зачем мне там быть? Не то чтобы ты услышишь мои нотации через какую-то ужасную музыку, которая будет там играть. — Там будет живая музыка, за кого ты меня принимаешь? К тому же, бесплатная еда. Кто откажется от бесплатной еды? Даже мой дядя Альфард появляется на таких мероприятиях ради бесплатной еды, а он богаче самого Мидаса. — Но я не твой дядя. — Нет, и слава Богу. Четыре коротких слова, и он произнес их правильно: выразительно и с намеком, только с намеком, на тоску. Может быть, подумал Ремус. — Это костюмированная вечеринка. Спорю, что у тебя будет отличная идея для костюма, — сказал Сириус. — Просто скажи, что ты там будешь. — Может быть, — сказал Ремус, хотя никакого может в его словах не было. Он будет там при полном параде, приготовив свой лучший наряд. В конце концов, это будет полнолуние.***
Ремус надел свое тряпье с осторожностью. На нем были мешковатые штаны с заплатками на коленях, старое пальто с потертой меховой отделкой, высокая шляпа, поля которой были перекручены и помяты, и запачканные перчатки без пальцев с дырками на ладонях. Он выглядел как более бедная версия себя до тех пор, пока не наклеил когти на кончики пальцев и не пришил ненастоящий волчий хвост к своему пальто. Себе под нос он напевал песенку из мультфильма, который он увидел однажды, о двух плохо построенных домах и трех поросятах. Он чувствовал себя опьяненным, хотя ни капли алкоголя он не пил. Он, спотыкаясь, подошел к зеркалу без трости, и его нога почти не ныла. Он всегда себя так чувствовал в полнолуние. Оно наполняло его бездумной, агрессивной энергией. Когда солнце садилось и луна поднималась, все становилось наэлектризованным, полным жизнью. Он не шел, он рыскал. Он не ел, он поглощал. Он мог смотреть в темноту так, что она не казалась ему темнотой. Он видел движение листвы, потревоженной проносящимися мимо хищными зверьми. Он чувствовал желание выследить их, охотиться на них, почувствовать, как они сломаются от его клыков. Он был сам не свой, и в то же время он был полностью собой. Доктора сказали ему, что у волков было бешенство. Но они пообещали ему, что позаботились об этом. На всякий случай ему сделали уколы и анализ крови. Ему разрешили выйти из больницы, чтобы слиться с толпой. И все же, он чувствовал лунный свет на своей коже. Он ощущал вкус ночного воздуха во рту. Ветер рассказывал ему истории. Ему едва нужна была его трость. В любую другую ночь Ремус ненавидел волков, но в полнолуние ненависть остывала до понимания. Он и так был им родней, но никогда он не чувствовал эту связь больше, чем когда дверь по адресу Площадь Гриммо, 12 распахнулась, и он встретился лицом к лицу со своей добычей. — Ремус! — воскликнул Сириус, поколебавшись минуту при виде улыбки Ремуса, прежде чем пригласить его внутрь. Это была улыбка охотника, яркая, полная острых зубов и голода. Прошло мгновение, прежде чем Сириус отступил настолько, чтобы Ремус мог войти внутрь. А Ремус не торопился с этим. Пока он проходил через дверь, он успел взглянуть на костюм Сириуса. Он тоже принарядился. На его щеках виднелись полосы черного макияжа и его волосы были искусно взъерошены. На запястьях и лодыжках у него были железные кандалы, а на груди — рваная полосатая униформа, тоже испачканная фальшивой грязью. — Из тебя выходит прекрасный преступник, — сказал Ремус. — Знаешь, ты первый, кто мне это говорит. Я про ту часть про преступника, — сказал Сириус, ведя Ремуса в глубь дома. — Все остальные думают, что я сбежавший из психушки пациент, — Сириус печально улыбнулся, показывая, что это лишь отчасти шутка. Он отодвинул в сторону тончащую занавеску, которая была аккуратно порвана так, чтобы напоминать паутину, и Ремус впервые увидел Площадь Гриммо во всей красе. «Суровый» было первым словом, пришедшим ему в голову, «холодный» было вторым. В комнатах, через которые Сириус вел его, не было ничего удобного или уютного, даже в тех, в которых была еда. Вся мебель казалось состоялась из острых, резких углов, а все подушки на диванах выглядели не больше, чем декорациями. Ремус не мог представить себя здесь, но обстановка отлично подходила Хэллоуинской теме. Парочкой хорошо подобранных украшений Сириусу удалось сделать дом празднично атмосферным. Он каким-то образом заставил подсвечники на длинных ножках выглядеть парящими над полом на высоте рук; в одном коридоре свечи были единственным источником света и было тревожно видеть эти блики света, мерцающие вдалеке, как блуждающие огоньки. В комнатах стояли подносы с дымящимися напитками и кроваво-красные свечи, а музыкальная группа была одета в костюмы скелетов с зашитыми ртами. Они играли жуткую версию свинговой мелодии, под которую, тем не менее, можно было танцевать. Ремус узнал множество студентов, которые вились вокруг Сириуса и Джеймса в кафе — рыжеволосая девушка тоже здесь была — но большинство лиц он все же видел впервые. Его лично познакомили с Джеймсом, которому до этого лишь кивал раза два в кафе. Джеймс был одет в камзол, щегольскую шляпу с приколотым к ней длинным белым пером, а на лице у него нарочито красовались фальшивые усы. — Я искатель приключений из 15 века, не слушай, что тебе говорит Сириус. — Он клоун, который не может правильно нанести свой грим, — сказал Сириус Ремусу театральным шепотом. — Идиот, — огрызнулся Джеймс. — Мудак. Джеймс разразился потоком ругательств на английском, валлийском, французском и латыни. Это прозвучало комически гадко, и Сириус рассмеялся, уступая. — В общем, это Поттер, — сказал он. — Он тебе понравится. Он всем нравится. Кроме девушек. — Эй, вообще-то, девушки меня любят. — До тех пор, пока ты рот не откроешь, — сказал он, сжимая плечо Ремуса. — Скоро вернусь. Нужно поздороваться кое с кем, — сказал он и ушел в направлении женщины, настолько эффектной, что она казалась идеальной парой для Сириуса. Она положила руку ему на плечо, и у Ремуса промелькнула мысль о том, как ему хочется разорвать ее идеальную, бледную шею. — Не ревнуй. Это его двоюродная сестра. Ремус покраснел. Он забыл, что Джеймс стоял рядом с ним: — Я не- — Это нормально. Все ревнуют Сириуса, когда он говорит с кем-то. Ну, все, кроме меня, но это потому что я, наверное, единственный, кто не фантазировал о сексе с ним. Мы с ним как братья, — он отпил из своего стакана и нахмурился после того, как один из его усов намок в стакане. — Ты так долго с ним знаком? — спросил Ремус, чувствуя себя все меньше животным и все больше стыдливым школьником, ищущим сплетен. — С самого детства, — сказал Джеймс. Он кинул на Ремуса быстрый, оценивающий взгляд: — Знаешь, ты мне понравился еще до того, как я с тобой познакомился. По большей части из-за того, как он говорит о тебе. Он никогда ни о ком так не рассказывал. Ему нравится, что ты говоришь ему нет. Немногие так могут. Что странно, учитывая то, как ему нравится его свобода и как ему нравится делать что вздумается, но при этом он хочет, чтобы кто-то держал его на поводке и говорил, чтобы он прекращал с этим дерьмом. Будто ему хочется, чтобы им владели, но при этом сам хочет выбрать своего владельца, — он собирался сделать еще глоток и удивился, увидев, что напиток уже закончился. — Не знаю, зачем я тебе говорю все это, — пробормотал он. — Просто он выглядит таким счастливым, когда говорит о тебе. Он не был таким уже долгое время. — Как он может не быть счастливым? У него есть все. Джеймс слегка покачнулся. Глаза за стеклами очков были красными и рассеянными. — Все, что у него есть, не стоит ничего. С этим фатальным высказыванием Джеймс поднял свой бокал и удалился в сторону напитков. Ремус остался стоять там один, наблюдая за Сириусом в окружении группы девушек в коротких костюмах с одинаковым томным выражением на их лицах. Он попятился от толпы и от странно сексуальной версии «Monster Mash», которую играла группа, отодвинул паутинчатую занавеску и вошел в относительно тихий коридор прихожей. Он не знал, что он делает или куда идет. Бездумно он пошел искать ванную, чтобы сполоснуть лицо холодной водой. Из прихожей вела лестница, и он медленно начал подниматься по ней, звуки вечеринки становились все тише с каждым шагом, и вскоре все, что он слышал, это тиканье часового шкафа. Поднимаясь по лестнице, он увидел вереницу фотографий, протягивающихся линией вверх по стене, и замедлил шаг, чтобы рассмотреть их. На большинстве фото Сириус был еще ребенком. Он был одет в накрахмаленную одежду и стоял в такой же накрахмаленной позе. Все фото были семейными портретами. Некоторые из них были из экзотических мест — из Лазурного берега и Мумбаи — другие же были сделаны дома. Расположение четырех членов семьи всегда было разным — на некоторых фото Сириус и его брат стояли, тогда как их родители сидели, иногда только его мать сидела, и так далее. Но одна деталь была неизменной на фотографиях: никто из Блэков не касался друг друга. Они стояли друг с другом будто незнакомцы на железнодорожной платформе, осторожно пытающиеся держать дистанцию, и не показывали никаких проявлений любви. Они даже не улыбались. На середине лестницы отец Сириуса перестал появляться на фото. Двумя фотографиями выше исчез и брат Сириуса. Остались только сам Сириус и Миссис Блэк, запертые друг с другом в кадре. Миссис Блэк заметно схуднула со времен первого фото, а ее кожа была вся в пятнах и будто покрыта воском. Ее руки были плотно сложены на коленях, и она смотрела в сторону, не обращая внимания ни на фотографа, ни на сына. Она невольно напомнила Ремусу о пациентах, которых он видел в больнице, о тех, кто слишком долго не уходил, тех, кто знал, что никогда не уйдет. Пройдя лестницу, Ремус продолжал идти вперед. Он прошел мимо прошлых поколений, давно уже умершие люди стояли в тех же позах, как и крайнее поколение Блэков, но выглядели не так жутко и печально, как портреты на лестнице.Идя по коридору, он начал понимать то, что Джеймс пьяно разболтал ему всего несколько минут назад. Только одна дверь в коридоре была приоткрыта, и Ремус интуитивно знал, что это комната Сириуса. Из комнаты виднелся свет, и Ремуса тянуло к нему, будто он был молью или любым другим существом, прожившим всю жизнь в темноте. Он хотел лишь мельком заглянуть в приоткрытую дверь, чтобы посмотреть, какого цвета постельное белье было на кровати Сириуса, но, когда он заглянул в его комнату, — стараясь не чувствовать себя как шпион, — он увидел что-то, приклеенное к стене, и не смог противостоять желанию посмотреть поближе. Поэтому он зашел в комнату Сириуса, с элегантной кроватью с пологом, кроваво-красными простынями и золотым орнаментом на лампах. Он прошел мимо потрепанных копий Бодлера, открытых справочников по мотоциклам, фотографий Сириуса и Джеймса с разных годов, приобнимающих друг друга, заполненного кроссворда из последнего издания Таймс, и остановился прямо напротив рисунка самого себя, сделанного ручкой. На рисунке он сидел один за столиком в кафе с нечитаемым выражением лица. Его голова была повернута вбок, его шрам четко виднелся и был детально зарисован, единственная часть рисунка в цвете. Рисунок датировался двумя неделями до того, как Ремус встретил Сириуса возле магазина мотоциклов. — Я бы тебя отчитал за шпионаж, но я бы сделал тоже самое в твоем доме. Ремус не повернулся. Он не мог оторвать глаза от рисунка. Он слышал, как Сириус закрыл дверь за собой и прошел в комнату. — Это было бы немного сложным для тебя, — сказал Ремус. — Я живу в однокомнатной квартире. Ты бы не смог избавиться от меня настолько, чтобы залезть не в свое дело. — Ничего, я бы смог это пережить. Сириус встал позади Ремуса, и он почувствовал тепло его тела напротив его спины. Он посмотрел на свое лицо, запечатленное чернилами и красным цветом, и сжал ладони в кулаки. Его ненастоящие когти впились ему в кожу. Внутри у него все бурлило, и он был полон уверенности, что это может плохо кончиться, но все равно спросил: — Почему? Почему ты нарисовал меня? Почему это висит в твоей комнате? — Для кого-то столь умного, ты иногда ведешь себя поразительно глупо. Да ладно, это же очевидно, что я влюблен в тебя. Инстинкты Ремуса взяли вверх. Он развернулся лицом к Сириусу, схватил его за шею и потянул на себя ради долгожданного поцелуя. Сириус удивленно вскрикнул прямо в рот Ремуса: на вкус он был как мята — резкий и приятный. Ремус захотел почувствовать этот вкус снова, поэтому он укусил Сириуса за губу, и Сириус простонал. Ремус чувствовал пульс Сириуса на его шее. Ремус прикусил подбородок Сириуса и лизнул его шею, и Сириус вцепился одной рукой в волосы Ремуса, а другой начал блуждать по его спине, по его бокам, талии и под его джемпером. Ремус застыл. Рука Сириуса накрыла как минимум 5 разных шрамов. — Эй, — удивленно сказал Сириус, его рука все еще блуждала по коже Ремуса. Одним движением Ремус схватил Сириуса за запястье и оттолкнул. Сириус споткнулся и упал на кровать. — Эй! — сказал он снова, на этот раз звуча зло, но Ремус не хотел слышать это в третий раз. Он выскочил из комнаты до того, как Сириус успел подняться с кровати, опираясь на свою трость, пробежал мимо портретов Сириуса, на которых он выглядел все моложе и моложе с каждым шагом Ремуса, и вскоре он был у входной двери Площади Гриммо, жалея, что вообще пришел сюда.***
Ремус перестал приходить в кафе. Он начал ходить в ресторанчик напротив антикварного магазинчика и обедал там в окружении пьяниц и изгоев. Никто из них не начинал разговор с ним, никто не осуждал его за то, что он выглядел как профессор, или вешал рисунки с ним в своей спальне, или едва касался его. Его это не беспокоило. Он привык к этому. И, в конце концов, из всех вариантов он больше всего предпочитал игнорирование его существования. Он убедил себя в этом. Он пожаловался на боли в ноге, чтобы Мистер Брюэр не отправлял его на доставку заказов. Он перестал выходить из дома по выходным. Он закинул сборник стихов глубоко в свой шкаф вместе с костюмом волка и изношенным пиджаком, который он не надевал с Хэллоуина. Они ему больше не были нужны, и он напоминал себе раз за разом о том, что нужно положить их вместе с мусором, но по какой-то причине он продолжал путать дни выноса мусора. Странно, как его ум начал давать поблажки. Он едва заметил, как осень перешла в зиму; снег так и не выпал, просто стало очень холодно. У него закончились цветные карандаши, и новые он покупать не стал. Но он снова обладал огромным количеством негативной ауры. Это было его нимбом, его дорожным плащом, его защитой от страха, который принесла ему рука другого человека на его теле. Его утешала мысль, что ему никогда не придется беспокоиться о чьем-то отвращении. Он позаботился об этом быстро и эффективно. Он восстановил свое душевное равновесие. И что с того, что он не мог спать некоторыми ночами? И что с того, что ему снилось то, как он терялся на Площади Гриммо? (Дом проглатывал его целиком и не давал шанса выйти. Он знал, что был не единственным, кто оставался запертым внутри). И что с того, что его живот скручивало каждый раз, как он слышал звук мотоцикла, проезжающего мимо магазинчика? И что, что были вещи, которые он не мог есть или пить, потому что они были связаны с воспоминаниями, которые он предпочел бы не вспоминать? И что с того, что единственная мысль, поднимающая его утром с постели, была «ты переживал вещи и похуже»? Он написал письмо своему отцу, намекая, что он возможно хочет вернуться домой. Было бы так легко — вернуться домой и забыться в книгах. Он мог прожить всю свою оставшуюся жизнь там, пить чай в одно и то же время каждый день, смотреть, как его отец стареет, и постепенно забывать о чувствах, которые он имел в городе. И, возможно, он так бы и прожил свою жизнь, если бы Сириус Блэк не был самым надоедливым, упрямым мудаком на земле. — РЕМУС ЛЮПИН! Крик развеял дремоту Ремуса. Книга, которую он читал, упала с его коленей, а сам он растерянно обернулся. Он мог поклясться, что услышал, что кто-то кричал его имя, но в квартире он был один. — Я ЗНАЮ, ЧТО ТЫ ТАМ, РЕМУС. Ремус, спотыкаясь, встал с кресла и подошел к окну. Сириус стоял на тротуаре снаружи и смотрел прямо на него. — Я ПРОСТОЮ ЗДЕСЬ ВЕСЬ ДЕНЬ И МНЕ ПЛЕВАТЬ, ЧТО ПОДУМАЮТ СОСЕДИ, ВЕРИШЬ? — Сукин сын, — прошипел Ремус, пытаясь открыть окно. Поток холодного воздуха ударил его в лицо, когда он наконец распахнул ставни. — Какого хрена ты тут делаешь? — прокричал он так тихо, как только мог. — ПО БОЛЬШЕЙ ЧАСТИ МЕРЗНУ. НУ И ЖДУ, КОГДА ТЫ МЕНЯ ВПУСТИШЬ. Ремус пораженно открыл рот. Пожилая пара прошла мимо Сириуса, не отрывая взгляда; он заметил их и приветливо улыбнулся — они ускорили шаг. — Я НЕ ШУЧУ, ТУТ ПРАВДА ОЧЕНЬ ХОЛОДНО. Ремус закрыл окно и, после минутного колебания, впустил Сириуса в здание. До тех пор, пока Сириус не зашел внутрь, Ремус не был уверен, что впустит его. — Прости, — сказал Сириус, — я не смог дождаться момента, когда ты перестанешь дуться. Он поднял руку, чтобы остановить Ремуса. — Знаю, знаю, это все моя вина. Я не должен был флиртовать с теми девушками на вечеринке. Я привел тебя, как свою пару, а потом оставил тебя и ушел. Клянусь, одна из них была моей двоюродной сестрой. Но другие? Ну да, понимаю, почему ты злишься. Правда не совсем понимаю, почему ты поцеловал меня и ушел, но ладно, может, это была заторможенная реакция, не знаю. Я все ждал, когда ты придешь в кафе, чтобы извиниться, но ты так и не появился, поэтому я здесь и мне правда очень жаль, — он глубоко вздохнул и победно улыбнулся. — О чем ты вообще говоришь? Улыбка Сириуса спала. — О вечеринке? О том, что ты сбежал посредине поцелуя? Я думал, ты злишься на меня за флирт с другими, но видимо нет. Это было из-за того, что я сказал тебе, что влюблен в тебя? Я говорил об этом с Джеймсом за пару дней до вечеринки, и он сказал, что мне не стоит говорить о любви так рано. Это было из-за этого?— он изо всех сил старался выглядеть так, как будто “да” было единственным приемлемым ответом, и Ремус внезапно почувствовал себя невероятно виноватым за то, что ушел, ничего не объяснив. — Нет, — тихо ответил Ремус, — не из-за этого. — Тогда из-за чего? Из-за рисунка в моей комнате? — О, нет, совсем нет. У меня рисунков с тобой около 20 лежит, — без раздумья ответил Ремус. — Что? Я хочу их увидеть! Нет, стой, сначала я хочу узнать причину твоего ухода. Потому что сейчас я очень запутался. Лицо Ремуса горело, а его ноги тряслись. Он подлетел к двери так быстро, что забыл о своей трости. — Мне нужно присесть, — он опустился на кровать, пружины заскрипели под его весом. Его собственное покрывало было бледно-белым — цвета лунного света. Он положил на него руку и уставился на шрам, выглядывающий из рукава. — Ты не можешь быть рядом со мной, — тихо сказал Ремус, не поднимая головы. — Почему? Ремус сглотнул. — Потому что… даже мысль о тебе рядом болезненна для меня. Я знаю, что произойдет, и не хочу этого. Поэтому я ушел. И поэтому ты тоже должен уйти. Ремус заставил себя поднять глаза на Сириуса. — Ты не захочешь меня, когда увидишь меня голым. Какое-то время Сириус молча стоял. А затем, к удивлению, Ремус, он наклонился и рассмеялся. — Это все? Это и есть твоя большая проблема? Ремус покраснел. — Понимаю, тебе сложно понять, но… — И тут я тебя прерву, потому что, во-первых, твои слова про «Я знаю, что ты сделаешь, когда увидишь меня голым» просто нелепы. Никто не знает, что я буду делать, до того, как я это сделаю. Даже я не знаю, что я буду делать до того, как сделаю. Думаешь, я планировал приходить сюда сегодня? Я не знал, что это произойдет, до тех пор, пока это не произошло. Во-вторых, ты правда думаешь, что я такой поверхностный? Что меня так волнуют твои шрамы? Что, кстати, не такой уж и секрет — если вбить твое имя в интернете, знаешь, что вылезает в первой же ссылке? «Пятилетний мальчик был атакован волками». Я видел тебя и твою трость. Я могу сложить 2+2. В-третьих…я даже не могу придумать третью причину. Я люблю тебя. Меня не стесняют твои комплексы. Вот. Мы можем уже поцеловаться и помириться? Или мне нужно сделать что-то безумно романтическое, чтобы ты прозрел? Потому что я готов стоять у твоего окна всю ночь с колонками или магнитофоном или чем угодно. Мне нравится такая нелепость. Ремус ошарашенно смотрел на него. — Ты сумасшедший, — сказал он. — Так и есть. Это семейное. — Я не хотел- — Я знаю, все в порядке. Сириус пересек комнату и сел рядом с Ремусом на кровати. Он оставил небольшое пространство между собой и Ремусом и положил руку ладонью вверх между ними. — Я не знаю, что еще сказать, чтобы ты поверил мне, — сказал Сириус. — Но я хочу, чтобы ты знал, что я скучал по тебе. Я перестал приходить в кафе, когда понял, что ты туда больше не придешь. Я просто не мог там находиться без тебя. Я думаю о тебе все время. Я не могу спать без снов о тебе. Так что, если ты мне не доверяешь … если ты не хочешь меня … не мог бы ты оставить мне что-то на память. Например, прощальный поцелуй. Все тело Ремуса дрожало. Он чувствовал, как пространство между ним и Сириусом давит на него так же ощутимо, как если бы он погрузился в океан и был окружен шумящими волнами. Он едва дышал в тот момент, когда повернулся к Сириусу и наклонился к нему, сократил пространство между ними. Сириус закрыл глаза и наклонил голову, но Ремус не поцеловал его. Вместо этого он взял Сириуса за руку, без слов поднял ее к своему лицу и положил на один из своего множества шрамов. Когда он отпустил руку Сириуса, тот на мгновение прижал ладонь к щеке, а потом медленно, осторожно провел кончиками пальцев по шраму. Он продолжил исследовать шрам ниже, ниже, ниже до того места, где тот исчезал под воротником Ремуса, и когда он наконец достиг во́рота, он отодвинул его, чтобы довести пальцы до конца шрама. Он увидел последствия атаки на плече и ключице Ремуса и смотрел на него не с отвращением, а с голодом. Он прислонил губы, зубы, руки к коже Ремуса, и во второй раз в своей жизни Ремус Люпин почувствовал, как его пожирали.***
Когда они проснулись со спутанными вместе конечностями, утро уже давно закончилось. Снаружи улицы были покрыты первым зимним снегом. Антикварный магазинчик не принимал заказов, в университете не проводили лекции, кафе закрылось пораньше. Сириус удивил Ремуса тем, что знал, как готовить. Он сделал блинчики в крошечной кухне Ремуса, в то время как Ремус стоял у окна, смотря на город и понимая, что он никогда не уедет. Сириус тихо разговаривал пока готовил. Он размышлял вслух о планах завести щенка, и вот уже в следующее мгновение он признался, что понятия не имеет, что делать со своей жизнью. Он упомянул места, которые они должны посетить вместе, и успел сравнить цвет меда, которым он поливал блинчики, с цветом глаз Ремуса, при этом не звуча приторно. Ремус улыбался, глядя, как снег медленно падает. У Ремуса не было каких-либо стульев на кухне — что уж там, у него едва была кухня — поэтому Сириус присоединился к нему у окна. Они ели рядом друг с другом, опираясь друг на друга, смотря друг на друга, упиваясь друг другом. Ремус сидел с обнаженными руками, и это не имело никакого значения; он не чувствовал холода и не дергался, когда Сириус дотрагивался до него. Он наконец озвучил мысль, которую прокручивал в своей голове снова и снова и снова прошлой ночью: «Я люблю тебя». Сириус улыбнулся так ярко, что Ремус забыл, почему он когда-либо отталкивал его. Они целовались, и это было в тысячу раз лучше всех фантазий Ремуса вместе взятых. И пока они целовались, окно показывало их отражение. На фоне снега и дымчато-серого неба и города, в котором они будут любить друг друга, они были теми, кто они есть: двумя прекрасными парнями.