Город прячет в недрах стаи волков

Брута душила злоба и ревность. Будь он каким-нибудь серебряно- или меднобраслетным, его браслету пришлось бы постараться, успокаивая и сдерживая его, но он — не какие-то там людишки, которые сами не могут справиться со своими дикими, животными чувствами и эмоциями; он — почти всегда контролирует себя, свои чувства, взгляды, жизнь. Конечно он не совершенство и иногда даёт выход эмоциям, но его браслет точно не перегружается работой. Брут взял себя в руки и огляделся. Чудесно, прекрасно, очаровательно. В попытке успокоиться, он решил прогуляться, но шёл куда глаза глядят и вот результат безконтрольного эмоционирования — забрёл куда-то на окраину Полиса. «Отвратительно», — сказал он сам себе и успокоился, усилием воли, но успокоился. Стерва Лия снова дразнила, крутила хвостом и изображала из себя самую заботливую невесту и самую преданную подругу. Икар даже не замечал этого лицемерия и за него было обидно. Да что там, он даже готов был поделиться своим счастьем, когда Лия намекнула, что не против любви втроём — согласился и просто сиял, ах, какая Лия чудесная, умная, сексуальная, верно подметила, что мы — едины и неделимы. Брут скрипнул зубами и браслет всё же отреагировал, посчитав, что за короткое время было слишком много биохимических реакций. Бруту снова стало стыдно за себя, но спокойно. Он снова подумал о Лие и машинально покрутил пальцами, вокруг браслета. Лия и правда была умной, сексуальной, стервозной, она была — самой лучшей. Он любил её. Бесился от того, что она такая, но любил именно за это. За ум, за талант приспосабливаться, за потрясающие способности манипулировать людьми. Какая же несправедливость, что выбрала она Икара, а не его. Статус, она выбрала статус? Если бы всё было так просто. Он видел, как Лия хитрит и делает вид, изображает на публику, что души не чает в Икаре. Но он видел её и в спокойных, «домашних» условиях и с горечью признавал, что может она и не любит Икара до безумия, но она явно привязана к нему и, выбирая, в кого поплакать о сломанном ногте, выбирает Икара, а не его, Брута. Ему она плакалась только на Икара: забыл про дату, опоздал на свидание, подарил робота-пылесоса, вместо колечка. Вот это доставалось ему. Лия выбрала Икара, а не его и точка. Жаль, всё же они больше подходили друг другу, оба были реалистами. А Икар, Икар — романтик. Он ещё раз огляделся, раздумывая, что ему делать. Окраина Полиса, заводы, дальше — возделанные поля. Здесь обитали в основном меднобраслетные, люди, нуждающиеся в повышенном контроле из-за своего нрава и не самых блестящих способностей. Возможно, теоретически, кто-то из них и обладал более светлым и тонким умом, но при полной неспособности контролировать себя, чувства — что толку от такого дара. На взгляд Брута это было сомнительным достоинством — ум, но бесшабашный, неудержимый норов. Серебрянобраслетные были менее дикими, но всё же не умели держать себя полностью в руках. Золотой браслет для тех, кто являлся подобием совершенства — ум и способность управлять своими чувствами и жизнью. Платина — самое смешное, что платина не более, чем условность. Правитель, Икар. Брут не думал, что тот и другой обладают качествами, которых нет у него или той же Лии, но их заслуги перед обществом — вне всяких сомнений должны быть отмечены оценкой, возвышающей их над другими. Это — справедливо. Икар удивительно умён и альтруистичен, иногда до дебильности. Как же он иногда этим бесил. Хотя, не смотря на это, они были так дружны и близки, что до появления Лии, Брут был почти уверен, что они свяжут с Икаром жизни и объявят об их интеллектуальном и семейном союзе. С детства, всю юность и сейчас, ступив во взрослую жизнь, они были друг для друга самыми близкими людьми. Потом появилась Лия и нанесла Бруту слишком существенный удар, лишив его всего и самого главного — планов на будущее, отобрала Икара и влюбила в себя его самого. Спокойно, нельзя допустить нового действия браслета, он сам не какой-то неуправляемый меднобраслетный. Люди с медью на руке никогда особо Брута не интересовали, но раз уж он оказался на почти самом краю Полиса, почему бы не вспомнить о них и всё, что о них знал. У них было мало развлечений и мало свободного времени. Первое — они всё равно ничем особо не интересовались в силу своей ущербности и контроля, которым приходилось корректировать эту ущербность; второе — а зачем этим людям свободное время? У них есть работа, понятный им отдых. Что им ещё нужно? А. Брут хмыкнул и повернул обратно, двигаясь к центру Полиса. Конечно же закон биологии и анатомии. Чем ниже интеллект, тем выше способность к размножению. Этот вопрос его всегда интересовал. Кто изобрёл, а затем унифицировал браслеты так, что те умудрялись в человеческом организме определять биохимические процессы разного генезиса и не гасить нужные? Почему браслет реагировал на гнев, но не реагировал на страсть или секс? Хотя нет, насколько мог судить Брут, страсть всё же корректировалась, но не убиралась полностью, приглушалась, чтобы люди в порыве страсти не могли убить друг друга. Ещё он слышал, что бедняги из медных, развлекались как могли, когда специальные развлечения для их интеллекта им приедались. Ну конечно же они размножались как кролики. Трахались направо и налево. Что ещё делать людям со скудным умом, но здоровым телом. — Ай, прости. Брут потёр плечо, в которое врезался выбежавший из-за угла меднобраслетный. В наступающих сумерках было видно, что он невысокого роста, худощавого телосложения, небрит и встрёпан, а глаза — сияют безумием. Брут слегка содрогнулся, вдруг этот малоумный сейчас на него нападёт и браслет не успеет среагировать, но тот тряхнул головой и Брут перевёл дыхание. Показалось. Но глаза и правда, какие-то чудные, цвета их не различить, но — чудные. — Чего уставился? Я тебе понравился что ли? Брут растерянно захлопал глазами, надо же, всё правда, трахаются как кролики и не стыдятся себя предлагать, надо же. А почему бы и в самом деле не воспользоваться? — Понравился. Незнакомец вскинул брови, потом пожал плечами, подумал, потом сказал. — Ну, можно, конечно, поразвлечься. Где были его хвалёные мозги — Брут точно не мог сказать. Слишком много было чувств за последний час, слишком много было израсходовано сил, чтобы их держать в узде, поэтому, подвернувшийся случай он решил использовать как возможность отдохнуть, просто отдохнуть, с кем-то перепихнуться без обязательств, сожалений и воспоминаний. Домой к Бруту они ехали на такси, сидя на заднем сиденье, не глядя друг на друга. — О, круто живёшь. И чо, у вас у всех такие хаты? Брут знал, что устроился неплохо, даже очень хорошо, третий этаж в пятиэтажном здании на территории Центрального Университета имени Основателей. Не многоэтажное современное здание, блеск металла, стекла и бетона, но уютное, пятиэтажное, с полукруглой башенкой и огромными балконами-террасами. Внутри, конечно, плюс-минус унифицировано, но можно было внести некоторые изменения. Брут, в отличие от Лии, которой не нравилось отсутствие стен на проживаемой площади, наоборот снёс стену, отгораживающую кухню от комнаты и получил просто огромное светлое пространство. Воздух, свет, свобода, прохлада, комфортная среда для человеческого организма. Функционально и привлекательно. Правда Икар сказал, что стало похоже на сарай. Брута всё устраивало. Из мебели — кровать, стол, стул. Стол — на случай, если ему надоест работать и сидеть на полу, на подушках, разбросанных то тут, то там. Ну и кухонный стол, конечно. Готовить он не любил и не особо умел, поэтому в эту часть комнаты были протоптаны две дорожки: к холодильнику и сквозь кухню в ванную комнату. В холодильнике лежала готовая еда, иногда он забывал про неё и приходилось выбрасывать. — Нет, только у меня, — процедил Брут. — Раздевайся. Ванная там, иди побрейся. У тебя не борода, а недоразумение. Раздражает. Одноразовые станки — в шкафчике справа. При свете он наконец-то разобрал, что круглые, чуть навыкате глаза — голубые. Худой, нескладный и что-то в нём смущало, что-то было не так. — Как тебя зовут? Меднобраслетный задумался и когда уже Брут засомневался в его адекватности, ответил: — Персей, — и отправился в сторону ванной комнаты. Пока Брут ждал его, то снова начал вспоминать Лию, Икара и злиться. Невозможность обладать Лией, не деля её с Икаром — раздражала, равно как и то, что и Икар ему теперь не принадлежал полностью. Но и втроём им было — хорошо. Это сводило с ума. Он не знал — чего он хочет и кого. Из ванной вышел, шлёпая босыми ногами Персей. Брут машинально отметил, что этот обладатель не самого статусного браслета сообразил, что в ванной можно ещё и мыться. Вышел он босой, следя мокрыми ногами и в одном полотенце на бёдрах. Он был не просто худым, он был — тощим. Лицо без щетины выглядело моложе и удивляло тонкими чертами. Бруту всегда казалось — хоть он и отдавал себе отчёт в том, что это сила стереотипов — что у меднобраслетных узкий лоб, грубые черты лица. Этот был не таким, этот был тонким, нескладным, острым. Внезапно, в одно мгновение до Брута наконец-то дошло, что было не так. Чувство опасности захлестнуло его, он мгновенно подобрался и прыгнул на гостя. По расчётам Брута, схватка должна была быть короткой, но переросла в полноценную драку. Персей явно был готов к нападению, хоть и выглядел до этого расслабленным. Худоба так же обманывала. Бруту казалось, что его соперник должен быть хилым и сдаться после парочки хороших ударов, если не по лицу, то головой о стену точно, но нет. Соперник оказался зверем и почти буквально, он рычал, кусался, в попытке сбросить с себя Брута и вырваться. Придавив всем телом его к полу, Брут признался себе, что немного везения и чуть больше силы и этот ненормальный мог бы вырваться и сбежать. — Кто ты? Голубые глаза горели тем самым безумием и ненавистью. — Кто ты такой? Ты не из Полиса, да? Отвечай! Неподвижно застывшее лицо дрогнуло и его пленник усмехнулся. — И как ты догадался, умник? Брута перекосило. Никакой он не умник, поддался чувствам, моменту, распустил слюни и потерял бдительность и внимание. — Дебил, на тебе нет браслета. — А, — тут Персей смутился, — в ванной оставил. А что, ваши вообще не снимаются? Вы что, совсем на привязи всегда? — Кто ты такой? — Догадайся. Сам же сказал, не из Полиса. Слушай, раз так дело обернулось, слезь с меня, обещаю не сбегу. — Изгой? — это было слишком невероятно, но и подозрительно: зачем изгою проникать в Полис? — Что ты здесь забыл? — Слезь, ты тяжёлый и у тебя — стояк. Брут чуть отодвинулся, не убирая рук от его горла, почувствовал, что и в него упирается член, поэтому сообщил: — У тебя тоже. Полотенце валялось рядом и голый Персей вовсю демонстрировал правило: чем ниже интеллект, тем выше способность к размножению. — Нападаешь на людей, трёшься о них всеми частями, ещё бы стояка не было. — Персей откровенно издевался над ним. — Может у тебя предварительные ласки такие? Хотя, интеллект в данном случае точно не при чём, Брут вздохнул и скатился в сторону, сел и посмотрел на Персея — тот сбегать не собирался и откровенно его провоцировал, водя ладонями по торсу и члену. Неловко получилось. Этому мерзавцу снова захотелось врезать и оттрахать. — Ты ведь этот, один из двух главных умников. — Брут. — Прикинь, а я знаю. Я знаю твоего полоумного друга Икара. Кровь бросилась Бруту в голову, браслет жалобно пискнул, и в следующую секунду, он снова тузил распростертого на полу Персея. — Ладно, не полоумный! Хорош уже! Брут снова откатился в сторону, сел, обхватил голову руками. Дикость какая. — А я — Бродяга. Ну, то есть, Персей тоже, но это ваше имя, собачье. Понятно? — Брут не отвечал. — Бродяга. Слушай, так что же получается, ваши браслеты не работают? Я думал, что ты будешь улыбаться и кивать. А вместо этого ты мне губу разбил, видишь — кровь. — Ты мне щёку расцарапал, — глухо ответил Брут и, пародируя его, добавил, — видишь? Кровь. — Не работают ни хера. — Работают. Но браслет различает ненависть и страсть, похоть, — последнее он произнёс нехотя, — Иначе бы весь Полис вымер, не размножаясь. Бродяга его честности и благородства не оценил, противно загоготал. — То есть это у тебя на самом деле предварительные ласки? Годится, чо. Так и будешь сидеть страдать или потрахаемся? Чо уставился, ты же хотел. Я не против. Ты ничего такой. Самоуверенный наглый тон, презрительные взгляды — как же это бесило. Браслет снова запищал, но быстро затих. Брут вскочил, сгрёб Бродягу и потащил к кровати, не обращая внимания на пинки и злобное: «Вы в Полисе совсем браслетами обдолбаные? Я сам! Вот ты сука!» Не переводя дыхания, он швырнул Бродягу на кровать, стащил с себя остатки пострадавшей в драке рубашки, чуть не обломал ногти о собственную молнию на брюках. — Неужели так приспич… Договорить Бродяга не смог, Брут толкнул его, уткнул лицом в подушку и, придерживая за загривок, не обращая внимание на заглушённые стоны, попытался войти в него, лихорадочно толкаясь членом. Бродяга под ним подозрительно затих. Брут напрягся: от бездыханного тела избавляться не хотелось. Можно конечно позаимствовать из лабораторий щёлочь, но всё равно — риск. Он осторожно отнял руку и повернул голову Бродяги из подушек. — Идиот, — зашипел тот, вполне живой и здоровый. — Ты насухо что ли захотел, урод полисный? Брут опомнился, перевёл дыхание, слез с него и нырнул под кровать, перевесившись через край. — Серьёзно? — спросил Бродяга и начал ржать. Он даже огрызаться в ответ не стал, досадуя на себя, как вообще настолько потерял контроль, а браслет, посчитав, что секс — это нормально, не поддержал его, не помог справиться. «Я потом подкину эту задачку Икару», — отстранённо подумал он, доставая коробку. — Серьёзно? — Бродягу было уже не унять. Он увидел на крышке большой металлической коробки «Аптечка» и в изнеможении принялся кататься по перемятой, взорванной постели. Брут уверенно покопался в ней, нашёл смазку, презервативы, не глядя кинул их на постель и снова нырнул под кровать — ставить коробку на место. Бродяга, с интересом следивший за этим, растянулся, забросив себе за голову руки. Это его совершенно не устраивало и, надев презерватив, он снова сгрёб Бродягу, утыкая его носом в подушки, мельком отмечая, что стояк у того опал, а вот наглость и гонор — всё те же. Ничего не боится. — Ты больной, ай! — Он завёл ему руку за спину. — Помешанный на контроле ублюдок! — Заткнись, просто заткнись. Он трахал его торопливо, жёстко, словно боясь, что гнев, злость уйдут раньше, чем он кончит. Бродяга подавал активные признаки жизни, прогибался под ним, встречал его напор и при этом не переставал ругаться. «Крапчатый жабень, жопомерзкий студень? Как это? Я запомню». Как же это сладко, не думать ни о чём, подминать под себя чужое тело и делать с ним всё, что хочется, прижимать шею, царапать бока, сжимать ягодицы, толкаясь в горячее нутро, получая в ответ стоны, всхлипы и крики. — Сука, ты псих! Ещё! Ты ненормальный урод! Ты слабак! Брут понял, что прокусил себе губу, только когда кончил, оттолкнул от себя Бродягу и рухнул в подушки. Тогда и понял, что губа горит, почувствовал привкус крови, провёл ладонью и увидел красное. — Ты сука и тварь, — в предплечье ему прилетел удар и он покосился на растёрзанного, но бодрого Бродягу. — Ты, сука, и трахаться не умеешь, я даже не кончил. — Иди ты… На него навалилась усталость и дремота, даже лень было посылать и объяснять, что проблемы изгоев его, жителя города, не волнуют, хотя, одна мысль терзала его. Куда делся хвалёный самоконтроль, куда делась помощь браслета, как можно в два счёта превратиться в нечто умственно отсталое? Он почувствовал, что на его бедро что-то извергается, открыл глаза и узрел, что его бессовестный гость спокойно дрочит и кончает, на него. Дивно, очаровательно. Он оценил иронию момента. — Пометил, значит? Бродяга довольно растянулся рядом. — Пометил. Усталость и вымотанность лишними, ненужными эмоциями снова утянула его в дрёму, но чувство безопасности — было на страже. Его словно что-то ударило и он подскочил. Открыл глаза. На кухне хозяйничал голый Бродяга, заглядывал в холодильник, с недоверием разглядывал его электрическую плиту и гремел чем-то в шкафах. Неведомым чувством Бродяга понял, что он проснулся, поскрёб себе живот и спросил: — Есть чо пожрать? «Я схожу с ума», — отстранённо подумал он, встал, поискал, чем прикрыться, махнул рукой, содрал простыню и завернулся в неё. — У тебя яйца есть. Давно лежат? Не тухлые? — Давно. Не знаю. — Так, мяско. А чего постное такое? — Белок. — Че… а, ладно. Чем ты вообще питаешься? Не жрёшь ни хрена, хотя мог бы. На тебя готовить? Брут сидел и смотрел, как Бродяга выгреб всё мало-мальски съедобное из холодильника, покидал на найденную сковородку, залил яйцами и довольный бухнул её на белейшую и чистейшую поверхность стола. — Ну и еда у вас, пластиком воняет. Понятно, почему не жрёшь. — Это стол. Конечно же утром, проснувшись, Брут рядом с собой никого не обнаружил. Окно было открыто. «Поэтому я и живу на третьем этаже, — отстранённо подумал он, — чтобы в случае пожара или тревоги, можно было покинуть помещение». Когда через две недели он обнаружил у себя на пороге, сидящего перед закрытой дверью, Бродягу, всё в том же образе меднобраслетного, он почти не удивился. Не удивился и тому, что Бродяга сразу же прошёл в ванную, по дороге избавляясь от одежды, а вернувшись, проходя мимо, пнул его по ноге. — Чего встал как столб? Я думал, ты уже лежишь, течёшь и ждёшь меня. Он тут же захлебнулся злостью и похотью. Сминая Бродягу в постели, он чётко понимал, что ведёт себя, как ребёнок, бросается с головой в эмоции, что браслет пару раз пискнул, слегка подкорректировал, но не стал глушить его биохимический фон полностью. Бродяга был всё так же бессовестен, дерзок и неукротим. Брут сжимал его член, наслаждаясь властью и чувствовал, как тот бьётся под ним, кончая. — И что, — сказал довольный Бродяга, разваливаясь среди подушек и болезненно морщась, — всё, что ты умеешь в этой жизни — только трахаться? Твой дружок-то — карьеру делает. Брут чудом не придушил его подушкой, самоконтроль и браслет, браслет и самоконтроль. А спустя час он снова смотрел на Бродягу, хозяйничающего на его кухне. — В морозильнике есть замороженный пирог. Из постели он выбирался, облачившись на этот раз, в халат. Бродяга облил его взглядом, полным презрения, фыркнул и продолжил привычно потрошить холодильник. — Ты ведь что-то вынюхиваешь в городе. — Так сдай меня. Он вздохнул. — Не могу. Твоё появление в Полисе нежелательно, но какие-либо обвинения в твой адрес — бездоказательны. — Значит — не сдавай. — Бродяга плюхнул перед ним сковороду с чем-то, предусмотрительно подпихнув под неё керамическую подставку. — Жри, давай. Бруту не хотелось признавать, но приходилось — разум всегда требовал быть честным с собой — Бродяга стал ему необходим. Он не знал, зачем он нужен Бродяге, но Бродяга для него был отдушиной, клапаном, был поводом для эмоций, которые приятно испытывать. Увы. — Люди — слабы, — сказал как-то он, глядя в потолок. — Неужели. Бродяга тоже лежал на спине и могло так статься, они оба рассматривали одни и те же квадратные сантиметры на потолке. Брут повернулся на бок и внимательно посмотрел на него, такого безмятежного, расслабленного. Вот в чём дело. Бродяге нужен был достойный противник, вот почему он приходил к нему, вот почему признавал его. — Чего вылупился? Хочешь попробовать? — Что? — То. Брут сглотнул. — Боишься? — Да. Бродяга улыбнулся, точнее — оскалился. — Тебе понравится. Знаешь, это чувство, когда от тебя — уже ничего не зависит, когда можно отдаться на волю победителя, когда боль становится удовольствием, когда не нужно думать — только чувствовать. Он медленно, очень медленно кивнул.