Филофобия

Ваймс всегда старался приходить вовремя, просто потому что так полагается, пусть и постоянно опаздывал минут на пять-десять — то завал с бумажками, то очередное тягомотное дело. Ветинари относился к этому всему с недовольством, потому что у него график и вообще «поторопитесь, Ваймс, я же не буду ждать вас вечность», так что в какой-то момент Ваймсу попросту надоело ощущать на себе презрительный взгляд этого олицетворения пунктуальности — и он изловчился прибыть пораньше, кажется даже слегка погнув время и пространство. Он открыл дверь своим ключом — и первым, что он увидел, было пальто Ветинари. Во рту даже стало кисло от досады, смешавшейся с паническим «опоздал!». Теперь снова ему терпеть эту снисходительную усмешку, которая не сойдет с лица Ветинари, пока Ваймс наконец не займется тем, ради чего его и позвали. Морально подготовившись к очередному залпу презрения в свой адрес, Ваймс зашел в спальню. Увиденное начисто стёрло из его головы заготовленную язвительную шутку: распростершись на кровати, никто иной как гражданин мэр во всей своей долгоногой красе был всецело поглощен тем, что растягивал себя. Сосредоточенно и методично, с легкой отрешенностью на лице, Ветинари осторожными, плавными движениями вталкивал в себя неширокую блестящую игрушку. За всё то время, что длилась затянувшаяся «необременительная» связь, Ваймс не задумывался особо о том, как Ветинари готовится к их встречам. Его вполне устраивало то, что с Ветинари можно было не цацкаться и не отвлекаться, а сразу перейти к тому, ради чего все и собрались. Однако в тот момент Ваймс всерьез задумался о том, что упускал из виду нечто чудовищно и тревожно возбуждающее. То, как Ветинари рассеянно смотрел в потолок, как водил свободной рукой по груди и животу и лишь изредка легко касался возбужденного члена, заставило Ваймса сухо сглотнуть. Сердце тяжело ухало в груди. Ветинари потребовалось не больше нескольких секунд, чтобы выбраться из своего медитативного состояния и осознать присутствие в комнате ещё одного человека. Его окатило жаром и холодом одновременно, и он остолбенел, глядя на Ваймса ошеломлённо и почти что с ужасом, совершенно растерявшись от нелепости ситуации. Ваймс с трудом верил в то, что этот человек способен испытывать смущение, но кажется в кои-то веки это случилось: Хэвлок Ветинари не нашелся, что сказать. Душащее, неловкое молчание окутало комнату. Ветинари опомнился первым. Возбуждение исчезло в несколько секунд, оставив вместо себя лишь смятение и ноющее неудовлетворение. Ветинари раздраженно свёл колени, как будто смутившись того, что Ваймс может заметить, как резко исчез его пыл, и посмеяться над ним. Как будто ему вообще есть дело до того, что думает Ваймс! Однако на его скулах пунцовел румянец абсолютно неподдельного смущения, когда он аккуратно убрал игрушку, завернув в салфетку, и не таким уж и холодным как обычно тоном бросил Ваймсу, что тому необязательно стоять в дверях. — Вымойся. Я успею всё закончить без тебя. Даже если Ваймс и услышал, то понять смысл сказанного ему уже было слишком сложно — вся кровь, которая только что заставляла работать мозг, уже переместилась ниже пояса. Мыслительный процесс стал невероятно сложным, и все рассуждения свелись к коротким, отрывистым фразам. Сняв куртку, Ваймс бросил её на пол и осторожно опустился на край кровати. — Ваймс! — выдохнул Ветинари. Недостаточно строго, чтобы предостеречь, но не настолько мягко, чтобы это могло считаться просьбой. Он постарался взять себя в руки и следующие слова прозвучали куда тверже. — Это тебя не касается. Выметайся. Иди в душ. Или можешь проваливать прямо сейчас. Он сам от себя не ожидал, что настолько сконфузится, но жар смущения никуда не уходил, и от немигающего взгляда Ваймса легче не становилось: Ваймс смотрел на него ошалело, завороженно, так, будто впервые увидел, будто не с ним месяца три как трахался. — Я хочу посмотреть, — сглотнув, произнес наконец он. — Иначе я никуда не уйду. И в глазах его светилось то, что Ветинари в любой другой момент принял бы за гнев, но то была совсем другая грань ярости Ваймса — одна из причин, почему Ветинари вообще предложил ему эти встречи. Когда злоба переплавлялась в желание, такое искреннее и пылкое, что устоять было решительно невозможно. Когда, чтобы остановить Ваймса нужны бетонные стены в несколько футов толщиной, а не какая-то иллюзорная преграда запрета. Сейчас Ветинари совсем не был уверен, что Ваймс спокойно отреагирует, откажи он ему в этой странной и такой неловкой просьбе, и, коротко выдохнув, он наконец кивнул. — Но всё же сначала прими душ. Он пожалел о сказанном, едва услышав шум льющейся воды. От возбуждения не осталось и следа, а желание подняться и уехать домой росло с каждой секундой. Потому что всё пошло наперекосяк, не так, как он планировал. С чего вообще у Ваймса такое рвение? Что ударило ему в голову? Их обоих вполне устраивал стандартный порядок «душ — секс — душ — разъехались». Кажется. До этого момента. Даже не вытеревшись толком, Ваймс вернулся меньше чем через пять минут, и снова уселся на край постели. Ветинари смотрел на него испытующе, настороженно, не понимая, что именно сейчас ему делать. Такого с ним еще не бывало. Впрочем, Ваймс, как бы взвинчен он ни был, даже не попытался прикоснуться ни к нему, ни к себе, и Ветинари, вздохнув, улегся удобнее, положив подушку под поясницу, но по-прежнему не спешил разводить колени. Оглушающее Смущение — вот как он охарактеризовал бы подавляющее всё чувство, сковывающее его по рукам и ногам. Поэтому Ветинари решил просто не думать. Чувствуя на себе внимательный, пристальный Взгляд, он потянулся за смазкой. Пытаясь настроиться, он провел ладонью по шее, груди и просто чудовищным усилием воли заставил себя расслабиться. После игрушки пальцы входили совсем легко, это было приятно само по себе, но оглушающее смущение не спешило ослаблять свою хватку. Однако через шум собственного дыхания он услышал громкий вдох Ваймса — и неожиданно понял, что присутствие и неугасающее, напряженное внимание… возбуждают. Что ж, раз Ваймс хотел посмотреть — пускай получает сполна. Снова взяв в руки игрушку, Ветинари без труда загнал её почти до упора, откидывая голову на подушки, выставляя шею, скользя по торсу ладонью. Мимолетного взгляда из-под ресниц Ветинари оказалось достаточно, чтобы понять, что он попал в цель: таким сосредоточенным Ваймса в постели он не видел никогда. Ваймс смотрел во все глаза, совершенно потерявшись в нахлынувшем шквале эмоций, которые он просто не мог не то, что признать, но хотя бы в полной мере осознать. Он в жизни не думал, что Ветинари может быть и таким, даже когда всю душу из него вытрахивал в этой самой кровати — таким открытым и не просто, черт подери, соблазнительным, а намеренно соблазняющим. Кажется, именно эта мысль и сорвала предохранитель. Облизнув сухие губы, Ваймс осторожно коснулся щиколотки Ветинари — тот, вздрогнув, замер, не зная, чего ожидать теперь. — Не останавливайся, — хрипло попросил Ваймс, мягко ведя ладонью по голени к колену. Голос его звучал на порядок ниже обычного. Он плавно пересел чуть ближе и, огладив колено, перешел к бедру. Когда загрубелые пальцы, так пытающиеся сейчас быть нежными, коснулись бока, осторожно прошлись по ребрам и груди, Ваймс замер, ошарашенный неожиданной Мыслью. Мыслью, которая не предвещала ничего хорошего, но после секундного сумбурного промедления, Ваймс решил, что лучше попробовать и умереть молодым, чем даже не попытаться. В конце концов, что он потеряет? Уважение? Эти нерегулярные встречи? Выматывающие нервы и иссушающие душу игры? В сущности, ничего, без чего он не смог бы жить дальше. Ваймс положил свою руку поверх ладони Ветинари и задал темп, чуть более быстрый и резкий, в то же время склоняясь, чтобы аккуратно, почти робко потереться о его грудь щетинистой щекой. Просьба и ласка одновременно. Отдай мне всё и не прогоняй. Прими меня, а потом выставь за дверь. — Прекрати, — выдохнул Ветинари, зажмуриваясь и невольно напрягаясь: тело отозвалось на прикосновение и неозвученные мольбы с куда большим энтузиазмом, чем он думал. Грань недопустимого стала настолько близка, что он уже чувствовал доносящийся из пропасти сквозняк. Затуманенный мозг Ваймса уловил само звучание слова, но понял только интонацию. И она внятно говорила: «продолжай». Подчиниться этому приказу было так упоительно легко! И в тот же момент, как Ваймс принял свое окончательное и бесповоротное поражение пред лицом этого… он затруднялся подобрать слово (боги, мысли определенно не желали его слушаться!), сквозь марево путанных образов и желаний проступило наконец одно, самое важное сейчас, без чего Ваймс умер бы на месте, задохнулся, сгорел. Резко остановившись, Ваймс плавно убрал игрушку — и в глубине души возликовал, услышав разочарованный стон. В мгновение сбросив обманчивую покорность, точно маску, Ветинари смотрел теперь на Ваймса так сурово, что у любого поджилки бы затряслись — да и у Ваймса тоже затряслись, по-совести, но ему уже было плевать. Не сбавляя накала раздражения во взгляде, Ветинари недовольно заёрзал, когда Ваймс улегся на него сверху, придавливая к постели. Ему не нравилось так, лицом к лицу, непозволительно близко, возмутительно интимно, когда сквозняк из пропасти возможных ошибок перерастал в уверенный шквал. Но Ваймс не позволил ему вывернуться и улечься в более привычное положение на животе, и вошел в него так же аккуратно, как только что ласкал его тело. Даже в таком состоянии Ваймс помнил: никаких поцелуев, но помутнённое от возбуждения сознание стремительно вывернуло это наизнанку и уверяло теперь, что речь всегда шла о губах, а потому Ваймс прижался к шее Ветинари, оставляя на ней поцелуй за поцелуем, пока Ветинари, ошеломленный всем спектром ощущений, подавался навстречу, насколько только мог в такой позе. Договоренности готовы были дать брешь в любой момент, но, боги, Ветинари было уже наплевать. Он как никогда жалел о том, что сам себя ограничил запретами и условиями, потому что губы почти зудели от желания поцеловать, а руки — от желания вцепиться в Ваймса двумя руками, исполосовать ему всю спину, требуя ещё, ещё, ещё — потому что ему хорошо, чёрт подери, настолько хорошо, что он только и мог, что стонать и комкать простыни. Оргазм унёс их обоих в багряную бездну, в которой не было рассуждений, мыслей, адекватности. Осталось только отупляющее до состояния животного удовольствие — и накатившая после него усталость. Какое-то время они просто лежали в постели, слишком вымотанные для того, чтобы хотя бы подняться и пойти в душ. Но волшебство момента закончилось. Всё еще выглядящий оглушённым случившимся, Ваймс поднялся, чтобы подобрать использованные резинки, и ушел в душ, не рискуя ни ждать пока Ветинари опомнится и придёт в бешенство от всего перечня нарушенных сегодня уговоров, ни поддаться порыву поцеловать его, такого красивого и довольного, хотя хотелось, просто невыносимо хотелось. Ветинари снова лежал и снова слушал шум бегущей воды, до того ленивый и довольный, что даже не находил в себе силы свести ноги или хотя бы перевернуться на бок. Когда же Ваймс заглянул в спальню за курткой, Ветинари больше всего на свете захотелось затащить его назад в постель и не выпускать до самого утра, потому что с ним было так хорошо, что в груди начинало тянуть. Но эту слабость он себе позволить не мог. Это было бы уже слишком. Он просто немного подремлет — и в голове прояснится, слабость снова отступит, и он вернется к своему эффективному и рациональному функционированию, в котором нет места подобным глупостям. Рассеянно глядя в потолок и самую малость хмурясь, Ветинари лежал на кровати. Пустая постель была отвратительно неудобна.