Солнце и его тень

В библиотеке даже в полдень царит легкий полумрак из-за темной северной стороны и размеров помещения, которое не освещают в полной мере даже высокие французские окна, настолько, что приходится включать настольную лампу. В ее свете девятилетний Райнер уже не первый час корпит над математикой; на его столе еще несколько книг с закладками, чередующихся в стопках с тетрадями. – …Так и будет оставаться в хвосте? Его даже лоботряс Поко на голову обошел по оценкам, а как шпарит на английском, испанском! Этот же даже на своем родном иногда запинается! Шелест страниц и грифеля не заглушает отдаленных голосов, тишина и высота помещения только делают их более зычными. – Он Порко,– негромко и осторожно поправляет мать, едва успев вставить фразу.– А… – Да без разницы! – громогласный бас отца обрывает ее резко и грубо.– Мне уже поперек глотки стоит это Гальярдовское бахвальство! Особенно Марсель то, Марсель это! Мне чего отвечать, когда они припрутся сюда всем своим выводком? А этот опять нюни разведет? Все твои паршивые гены! Не талантами, так хоть упорством бы показал что! Райнер крепче перехватывает карандаш, склоняется ниже над тетрадями, сводит в усидчивой задумчивости брови. Он уже привык к ссорам, как к шумящему на фоне радио, но в этот раз его посещают мысли, что стоило плотно закрыть дверь. Впрочем, мать что-то отвечает теперь совсем тихо, ее шаги приближаются и быстро проносятся мимо – она уходит к себе; через полминуты громко хлопает дверь где-то в отдалении коридора, воцаряется тишина. – Твой папа неправ, Райнер. Ты у меня умный, ты будешь гордостью нашей семьи. Но для этого тебе нужно много и усердно учиться, понимаешь? Работать над собой, стать лучшим. Поэтому послушай его и трудись прилежнее. Он тоже будет гордиться тобой, вот увидишь, надо только приложить немного больше усилий… Стол стоит так, что перед ним стена, витиеватый узор на текстиле обоев изучен до малейших изгибов линий. Райнер ловит себя на мысли, что смотрит на него уже несколько минут, не отрываясь, линии цифр в тетради и на них уже практически не имеют отличий. Он слезает со стула, протирая усталые глаза, подходит к окну, выглядывает наружу, где светит солнце и манит весна; из-за не очень высоких оценок ему не разрешили выходить, пока он не проштудирует все задания, но ведь никто не запрещал сделать небольшой перерыв? По другую сторону стекла рябящая молодой травой лужайка, раскинувшийся сад и лазурное небо, через которое летят косяком птицы. Взгляд Райнера долго провожает их в выси до тех пор, пока они не скрываются за темной кромкой леса. Статичность не задерживается во всей картине: в поле зрения появляется их садовница фрау Гувер с полной корзиной саженцев, позади нее плетется долговязый мальчик, которого Райнер никогда не видел до этого. У него такая же корзина, но в его руках она кажется откровенно огромной, из-за нее не видно лица, только быстро перебирают длинные худощавые ноги, чтобы успеть с тяжелой ношей наперевес за идущей впереди женщиной. Райнер в первозданном любопытстве прислоняется ладонями и лбом к стеклу, рассматривает ровесника. Обычно к ним приезжают только дети, которых он знает уже давно, но они ему никогда не нравились, особенно те из Франции – напыщенные не по годам Марсель и Порко, поэтому так исключительно занятно видеть кого-то совершенно незнакомого на территории. Вот этот мальчик останавливается возле участка вскопанной земли, ставит на траву корзину, трет взмокший от работы лоб, убирая с него темную густую челку; затем он садится на корточки и вытаскивает поочередно цветы в торфяных горшках, подает их садовнице. Райнер внимательно наблюдает, как фрау Гувер показывает что-то поверх клумбы, но губы его ни разу не размыкаются, молчаливый помощник только кивает и продолжает подавать ей саженцы. Из окна не разглядеть деталей, да и интересный незнакомец вдруг поворачивается к нему спиной. Райнер прислушивается к голосам за дверью – тихо. Обычно после ругани каждый удаляется в свои части дома, и остающийся без присмотра родителей Райнер может быть спокойно предоставлен сам себе хотя бы до тех пор, пока его не выловит и не вернет обратно прислуга. Для пущей надежности он берет с собой со стола учебник по английскому – можно вполне выучить текст и на улице, а нерешенная математика так и остается полностью забытой на столе. Райнер выходит из библиотеки, старается передвигаться не слишком громко, пока проходит по верхнему ярусу, то и дело осторожно выглядывая вниз в зал через балясины балюстрады, чтобы точно не наткнуться ни на кого и проскочить наружу незамеченным. Он спускается по широкой лестнице и направляется к выходу в сад; снаружи Райнер невольно щурится от яркого солнца, прикрывает одной рукой глаза, а другой крепче прижимает к себе книгу. Когда слепящая пелена света спадает с глаз, он видит перед собой то же, что наблюдал из окна несколькими минутами ранее и того, ради кого он без зазрения совести нарушил запрет. Трава под ногами шуршит с каждым шагом, которые Райнер прибавляет, едва фрау Гувер подхватывает пустые корзины и направляется с ними к отдаленным хозяйственным постройкам. Мальчик же остается сидеть на земле рассматривать в одиночестве схемы клумб, задумчиво водя по линиям указательным пальцем, и этим моментом хочется воспользоваться. – Привет, я Райнер! А как тебя зовут? Я тебя раньше тут не видел,– выдает он на одном дыхании, оказавшись рядом. Тот поднимает на него большие, округленные от неожиданности серые глаза, но молчит, Райнер только видит, как быстро двигаются расширяющиеся зрачки в обрамлении темной радужки, когда взгляд скользит, изучая, по его лицу и волосам. У него самого теряются слова от подобной реакции, безмолвной, но такой выразительной, что пальцы растерянно сжимают корешок учебника. Райнер хочет еще добавить, что наблюдал за ним из окна, но его незадачливый собеседник кидает взгляд в сторону садовницы и устремляется в ее сторону, не проронив ни слова. Ему остается только смотреть, как незнакомец исчезает из поля зрения, скрываясь за деревьями. Фрау Гувер возвращается совсем скоро, невольно завладевая его вниманием. – Бертольд очень стеснителен, не принимайте на свой счет,– она извиняюще улыбается, прижимая к себе полную корзину нарциссов.– Он – мой сын. Мне его не с кем оставить, поэтому Ваша матушка любезно разрешила брать его с собой, а мне как раз не помешает пара ответственных и трудолюбивых рук. – Я могу помочь,– с готовностью выдает Райнер, думая, что так он точно сможет завязать знакомство с Бертольдом, но фрау Гувер не дает ему забрать у нее цветы, поднимая их выше его зоны доступности. – Не стоит, мы справимся,– она оглядывается в сторону особняка и снова вежливо ему улыбается, ее взгляд задерживается на учебнике в очевидном намеке, и Райнер с разочарованным вздохом вспоминает, что утром его задания будут проверять, а закладка в книге остается между тех же страниц, что и вчера. Он понуро плетется в сторону беседки и устраивается там, подпирает щеки ладонями и рассеянно смотрит в книгу. Многие слова непонятны, словарь остался в библиотеке, а сам занудный текст не вызывает ни капли заинтересованности. Конспект с заметками тоже лежит на столе там же, где был оставлен – рядом со словарем. Райнер снова выискивает Бертольда взглядом. Тот сидит рядом с матерью, уткнувшись носом в колени, и следит за ее работой; внезапно чувствует на себе осторожный взгляд и возвращает его едва уловимым поворотом головы. Перед глазами Райнера снова мгновенно оказывается текст, а Бертольда – дрожащие на слабом весеннем ветру только-только высаженные нарциссы. На следующее утро будильник в спальне Райнера звонит на два часа раньше привычного, потому что вечером ранее ни математика, ни английский так и не сдвинулись с просто пометок заданных упражнений. Внимание его родителей почти полностью уделяется его новорожденной сестре, и появляется стойкое ощущение, что прежний контроль над ним ощутимо ослаб. Во всяком случае, где и как он занимается, никого не волнует так сильно, как раньше, поэтому Райнер чаще и чаще сидит после школы в саду, предпочитая учиться на свежем воздухе. Оценки все так же проверяются, учителя без задержек дают плановые отчеты, дополнительные задания не уменьшаются, но он действительно старается не давать повода снова вспыхнуть ссоре или опять привлечь ненужное внимание к своему досугу. Бертольд приходит с матерью каждый день, помогает ей, оставаясь замкнутым и необщительным, но внезапно оказывается новой и совершенно не вписывающийся деталью в его идеально распланированной до цикличности жизни, вызывающей повышенное любопытство. Он не раскрывается, не поддерживает попыток завязать общение, а иногда и вовсе убегает, но Райнер иногда ловит на себе пристальный взгляд из-за стволов цветущих яблонь. Такое поведение совсем не свойственно никому из его круга общения, и поэтому возвращать его хоть и не так просто, но столь интересно. Несмотря ни на что, учеба не забывается; Райнер делает перерывы только когда начинают ныть от письма покрасневшие дистальные фаланги, а глаза уставать до расплывчатых очертаний некогда четких линий. Отец теперь только хмыкает, изучая табель успеваемости, и Райнеру кажется, что отголосок одобрения не послышался ему, только потому что его так хочется услышать. Он твердо и безоговорочно верит словам матери, что сможет стать лучшим через упорный труд, поэтому учится не покладая рук, пока солнце не начинает темнеть над горизонтом, а вечерняя прохлада ёжиться и невольно поглядывать в сторону дома. Но сейчас у него еще есть время, за которое можно пройти еще через несколько заданий. Ему добавили новые предметы, которые должны начаться только в следующем году, но Райнер и не помышляет о том, чтобы даже заикнуться о нагрузке. Он сильный, он сможет заставить гордиться собой семью и заставить замолчать злопыхателей. А когда к ним приедут родственники, он сможет уверенно и развернуто отвечать на иностранном языке. – Привет, Райнер... Райнер мгновенно поднимает голову от учебников на незнакомый голос. Перед ним стоит Бертольд, прислонившись к обвитой хмелем опоре беседки руками. Его большие глаза смотрят так, что понять его намерения никак не получается, но он не делает ни шага, стоит на ступеньках. – Привет! – Райнер не знает, что еще добавить, неестественная осторожность передается и ему, кажется, что от неверного слова они вновь будут переглядываться на расстоянии. – Мама мне сказала тебе не мешать,– тихо продолжает Бертольд, пара листьев из-под пальцев падает с лоз к его ногам; так, словно он до конца не уверен, можно ли ему ступать на новую неизведанную территорию. – Ты мне не мешаешь,– воспрянул Райнер. И Бертольд делает несколько шагов вперед, не сводя взора со стола, только поднимает глаза на Райнера, оказавшись рядом, смотрит почти в упор и встречает его взгляд уже более уверенно. – Что делаешь? – спрашивает он. – Учусь. – Каждый день, я заметил,– пальцы бережно касаются тетрадей, осторожно разворачивают к себе, Бертольд изучает содержимое с нескрываемым любопытством.– У меня в школе еще такого не проходили. Ого, тебе так много задают? Он рассматривает остальные книги, читая названия про себя, но шевеля губами. Райнер двигается на огибающей полукругом периметр беседки скамейке, давая ему возможность сесть рядом, Бертольд ею пользуется. Ему действительно интересно, его негромкий голос, такой же сдержанный, как и он сам, комментирует все, особенно когда настает очередь пособий на иностранном. – Хорошо знать языки и путешествовать,– впервые на его лице появляется улыбка, когда Бертольд рассматривает иллюстрации далеких городов.– А ты где был? – Много где. – Я никогда не выезжал из Германии. А какая страна тебе больше всего понравилась? – Америка,– ни на секунду не задумываясь, отвечает Райнер, ловя его малейшую реакцию на свои книги. – Я ее в кино видел,– подхватывает со знанием дела Бертольд.– Там здания высоченные, как колоссы. Здорово, наверно, было бы посмотреть на мир с такой высоты. – Все говорят, что Америка – страна свободы. Не зря у них символ – птица,– палец Райнера указывает на изображение орлана.– Птицы свободны и летят, куда хотят. – Никогда не задумывался над этим. О, а у тебя тоже голова белая… ну почти. Твои волосы похожи на спелую рожь под солнцем. – Рожь? – Да,– охотнее подтверждает Бертольд, а потом произносит обстоятельно и вдумчиво.– Не, не как рожь. Как бледно-желтые нарциссы… Райнер вдруг чувствует, как Бертольд осторожно касается его волос и перекатывает между пальцев прядь с предельно серьезным выражением лица. – ...и такие же на ощупь, мягкие, совсем не как рожь, не такие колючие. Я таких еще ни у кого не видел. – Бертольд! Не хочешь мне помочь? – неожиданно кричит издалека фрау Гувер, уперев руки в бока, что оба вздрагивают.– Иди сюда! – Мне надо идти… – касание исчезает, книга невольно закрывается, разочарованные вздохи их обоих звучит синхронно, он нехотя встает из-за стола и, ссутулившись, направляется в сторону матери. – Бертольд! – окликает его Райнер несколько громче, чем рассчитывал. Тот резко останавливается, оглядывается через плечо, ждет. – После того, как ты поможешь маме, ты ведь можешь остаться? Я покажу тебе больше книг в своей комнате, а еще у меня есть альбомы с фотографиями из поездок. Бертольд задумывается ненадолго: – Наверно, да. Почему нет,– Райнер видит, как у него загорается глаз от этой мысли, и почему-то пунцовеют щеки. Домашнее задание в этот раз доделывается в рекордно короткие темпы, а фрау Гувер удивляется несвойственной скорости и прыти от сына.

***

Райнер едва собирается с духом, чтобы ответить, но весь воздух вышибает из легких от одного точно направленного толчка в грудь; он падает плашмя на землю, ладони и колени мгновенно обжигает, как и глаза, перед которыми, как назло, растекается мокрая пелена. – Ты что, на полном серьезе думаешь, что такому, как ты, доверят что-то значимое? Не беси меня, и тогда я возьму тебя потом своей секретаршей, будешь полезным. Перед лицом трава, которую Райнер сжимает в кулаках так сильно, что она рвется под пальцами в сильном захвате. Порко возвышается над ним с глумливой ухмылкой, довольный своей развитой не по годам силой. Марсель возникает за его спиной, тянет за собой, не давая ничего добавить, видя, что тот уже входит в раж. – Эй, пошли, а то опять наябедничает старшим на то, чего не было,– от его пренебрежительного взгляда у Райнера снова сжимаются невольно кулаки до темных отметин на ладонях. Он им всем еще покажет… Коленки ободраны сильнее, чем показалось поначалу, отчего встать на ноги сложно. – Райнер. Райнер вздрагивает от неожиданно произнесенного мягким голосом имени над головой, мгновенно поднимает взгляд: наклонившись к нему, стоит Бертольд и протягивает руку, предлагая помощь. – Кто они? Я их никогда не видел,– спрашивает он, когда оба стоят лицом к лицу. – Мои кузены,– голос Райнера выравнивается с трудом. – Это… твоя семья? – удивленно спрашивает Бертольд, глядя в спины чванно удаляющихся братьев. – Эти Гальярды не моя семья! Бертольд мгновенно чувствует нарастающий гнев, который заставляет самого стушеваться, поэтому он не настаивает на своей правоте. Ему все еще интересно другое, поэтому тема немного меняется. – Я ничего не понял, ни слова. Это был английский? – Да. – Во бегло говорит… Ай! – Бертольд дергается, когда чужие пальцы, что еще обхватывают его запястье, сжимаются весьма сильно, а короткие ногти ощутимо царапают. У Райнера поджаты губы, в глазах все еще блестит мокрая и соленая злость, когда он впервые после драки смотрит прямо на Бертольда. – У него два языка родных, это не справедливо! – Тогда это не твоя вина, что ты пока говоришь не так, как он. – Это никого не волнует,– Райнер опять опускает взгляд, сопит, ноздри трепещут.– Они лучше меня, и это все видят. Во многом. Почти во всем. Гальярд прав: мне ничего не доверят, когда я вырасту. Бертольд не понимает, о чем он говорит, кто ему и что доверит, но, судя по отчаянным интонациям, это для Райнера очень важно. Он старается подобрать верные слова, чтобы подбодрить, но таковых быстро не находится. – Мне нужно переодеться и умыться: нельзя показываться в таком виде перед остальными,– рука вырывается из обхвата, последний всхлип гасится; совершенно потерянный Бертольд хочет его окликнуть, но теряется еще больше и только краснеет, лишь безмолвно провожая его взглядом. В гостиной собрались приехавшие днем ранее родственники, друзья семьи, они что-то непринужденно обсуждают. Райнер вынужден пройти мимо, он чувствует по стихшим голосам, как многочисленные взгляды задерживаются на ободранных коленках, испачканной травой на груди рубашке и сырых щеках. Порко сидит со всеми, болтая ногами, и довольно улыбается так широко, что видно отсутствие выпавших молочных клыков. Райнер супится еще больше, вспоминая, что тот бравировал даже этим – замена зубов на коренные у него происходила быстрее. Но сейчас его больше волнует не Порко, который показательно отвернулся от него к Пик: он опять не справился, не сохранил лицо ни свое, ни своих родителей. Эти мысли не опускают, а только нарастают в тишине собственной комнаты, пуговицы не с первого раза проходят через петли чистой рубашки, а гребень пару раз неприятно задевает кожу головы. А еще Райнер очень сожалеет, что Бертольд случайно видел его слезы, как он лежал на земле перед Гальярдами, слышал его жалобы. У него появился новый друг, который так скоро увидел, насколько же он слаб, что даже не в состоянии за себя постоять. Каникулы уже начались, но Райнер достает из стола тетради – к нему с утра придут репетиторы, лучше подготовиться заранее. Ему нужно стать лучшим, семья будет им гордиться, иначе быть не может. Вдруг он слышит щелчок и замирает, прислушиваясь. Тихий удар о стекло снова повторяется спустя несколько секунд: нет, ему не показалось. Райнер подходит к окну и видит под ним Бертольда, что кидает в траву уже ставшие ненужными мелкие камешки и неуверенно машет ему освободившейся рукой. Через полминуты они встречаются в саду. – Я пришел, потому что подумал… хочешь ли ты поиграть вместе? – спрашивает Бертольд так тихо, что приходится сделать еще один шаг к нему, дабы расслышать.– Погода хорошая, а ты, наверно, опять с учебой засел… – Твоей маме сегодня разве не будет нужна помощь? – Сегодня воскресенье, у нее в этот день всегда выходной,– губы невольно трогает улыбка,– совсем засиделся. – Тогда как ты тут оказался? – моментально поняв, что Бертольд тут один, Райнер растерянно оглядывается по сторонам. Тот вдруг меняется в лице, заговорщически прикладывает палец к губам, хватает его за руку и тащит через лужайку к отдаленной части ограды. За высокими кустами рододендрон он поднимает не держащийся в каменной основе прут и проскальзывает по другую сторону, приглашая Райнера последовать за ним. – Вы даже не знаете, что у вас в саду, а я теперь все знаю. Пойдем! Ему было категорически запрещено покидать территорию самостоятельно – либо со взрослыми, либо в машине с шофером, но любопытство и не проявляющийся доселе энтузиазм Бертольда моментально пересиливает все заложенные в голове уставы, и он пролезает следом. Лес шумит над головами, его запахи ощущаются совсем иначе, когда деревья вокруг обступают плотными неровными рядами и заслоняют небо. Бертольд шагает по узкой протоптанной тропе, отхлестывая палкой кусты и папоротники, специально наступает на сухие опавшие ветки, чтобы вызвать хруст, чуть дольше останавливается у муравейников, садится на корточки у поляны с земляникой и набирает полные ладони ягод. – Что ты думаешь тебе не доверят? – вдруг спрашивает он, отправляя одну горсть разом себе в рот и морщась от кислинки, другую передает Райнеру. – Семейные дела,– тот повторяет жест и тоже непроизвольно кривится.– Если я смогу проявить и зарекомендовать себя, меня возьмут на заметку. Тогда я смогу с годами занять почетное место кого-то из предшественников, наиболее значимых и уважаемых, и перенять их обязанности. Но это долгий и сложный путь со множеством ступеней… я и Гальярды не единственные. – Мудрёно. Я видел твой табель. Не знаю, что им еще нужно, мне кажется, что ты знаешь и умеешь больше, чем все ребята, которых я знаю.– Бертольд на ходу вырывает стебель мятлика и зажевывает сочный кончик, не отрывая взгляда от лица собеседника.– Но, наверно, так во всех частных школах? Твои друзья такие же? – Не то, чтобы у меня вообще есть друзья,– у Райнера вырывается совсем неожиданное откровение. Бертольд вскидывает брови так высоко, что они исчезают за кромкой густой челки, все так же смотрит долго и внимательно, выдерживает глубокую паузу. – У меня тоже. – Почему? – теперь очередь Райнера удивляться. – Мне интереснее с собой,– пожимает плечами Бертольд, снова возобновляя неспешное движение только в ведомом ему направлении.– Гулять, читать, что-то чертить, придумывать, мастерить. Впрочем, ко мне никто в друзья и не набивается. Но почему… ты? – Не знаю. Может, потому что им интереснее друг с другом, чем со мной? Но у меня нет времени на всякие глупости, я должен учиться, потому что это поможет мне в будущем. Последняя фраза выходит слишком автоматической, словно зазубренный пример из таблицы умножения и будто исходит не от него самого. Бертольд мгновенно подмечает это, но не говорит вслух своего наблюдения, Райнер вообще этим разговором почему-то напоминает ему ученика у доски, который отвечает четко выученный урок. В небе парят ласточки, вокруг в высокой траве стрекочут цикады; они идут вдоль мелководья реки, через противоположный берег которой раскинулось цветущее поле. Ведомым только лишь ему путем, Бертольд приводит их в незнакомый – а, казалось бы, находящийся всего в паре километров от дома – городок, заводит в лавку, где вытаскивает из кармана шорт монеты и смятую купюру, с важным видом все пересчитывает. Через несколько минут они оба сидят на берегу реки и едят купленные сладости, которые Райнеру запрещены за исключением праздников, между делом отправляя плоские камешки скакать по воде. Бертольд терпеливо учит его, как выкручивать кисть, когда отпускать, быстро считает в такт касаниям к поверхности воды прыжки гальки, сам впадая в азарт от незатейливого и давно привычного досуга. Чуть позже оказывается, что бегать по прибрежной грязи и драться палками, как мечами, веселее, чем корпеть в гробовой тишине над учебниками все лето. Бертольд не говорит, что то, чем они занимаются сейчас, вполне можно отнести к той самой глупости, против которых рьяно выступала чета Браун в отношении сына; однако у Райнера от нее слишком горит задором взгляд, и поэтому этой внезапной мысли не хочется озвучивать. Или Бертольд просто снова стесняется, глядя на широкую улыбку и невольно алея от нее в щеках. Оба теряют счет времени: поверхность реки начинает отливать янтарными бликами, а звуки природы вокруг постепенно затихать, когда они, порядком уставшие, стоят по колено в воде и выискивают головастиков среди зарослей осоки. Бертольд спохватывается первым: – Тебе надо домой, а то шум твои поднимут. А мне надо успеть на поезд до города,– на всякий случай он проверяет отложенные на дорогу последние марки – не выпали ли во время игры. – Но нам ведь по пути, да? – спрашивает Райнер с откровенным разочарованием, но и надеждой, что занятный вечер в столь приятной компании продлится хотя бы на лишние полчаса. – Да, пойдем,– ему кажется, у Бертольда точно такие же мысли и чувства. Земля холодит мокрые голые ступни, тепло покидает воздух с тающим за лесом и утягивающим за собой лучи солнцем, но они не торопятся. Вечером Райнеру влетает за грязные ботинки и опять ободранные колени, но, несмотря на взбучку, впервые за многие месяцы он засыпает с улыбкой, предвкушая новый день.

***

Для него остается загадкой, как Бертольд умудряется находить бреши в любой ограде. Но, как бы то ни было, Райнер оказывается перед ним по другую сторону изгороди своей школы совершенно незамеченным, ненароком бегло проверяя, не порвал ли ветровку о кусты. Пока они бегут к остановке под уже пробивающим легким ознобом дождем позднего августа, лавируя среди луж, Бертольд спрашивает: – У тебя не будет проблем? – его голос подрагивает в такт быстрому дыханию. – Я сказал, что не могу присутствовать сегодня. Там все нудное, и я уже сдал все задания, сделал наперед,– Райнер немного вырывается вперед, хотя толком не знает, куда несется. – Это хорошо! – Бертольд сам ускоряется, не давая обойти себя. Минутой позже Райнер начисто теряет всю свою прыть и почти с оторопью замирает на верхней ступеньке автобуса, заплативший за обоих Бертольд тянет его за руку вглубь салона, уступая ему место у окна. – Никогда не ездил в автобусе? – догадывается он, усаживается рядом, снимает школьный рюкзак и устраивает его у себя на коленях. – Нет,– Райнер не стеснятся слишком открыто глядеть по сторонам, в особенности на пассажиров.– Но здорово, что мы едем к тебе. – Это у тебя дом большой и красивый, как музей. Всякий раз, когда захожу внутрь, чувствую себя, как в сказке. У меня квартира, как квартира, не думаю, что ты впадешь от нее в восторг. Хотя, если тебе автобус понравился, то у меня есть возможность тебя еще впечатлить. Впервые пытающийся пошутить Бертольд внушает чувство комфорта в совершенно чуждой для него среде. Райнер не отрывается от окна, пока они едут к одному из спальных районов на окраине Гамбурга. Его прельщает все – и местность, и транспорт и предстоящий визит, это ведь куда интереснее, чем писать сочинения или эссе. Поездку сопровождает шуршание фантиков и вкус шоколадных конфет, которых у Бертольда полные карманы. Вскоре он привстает на месте, выглядывает в окно и заключает: – Нам выходить уже скоро,– на место уже не садится, продвигается к задним дверям. От остановки путь недолгий, как уверяет его Бертольд. Райнер идет на шаг позади него, осматривается, крепко держась за лямки рюкзака. Такой мир, который он видел мельком лишь через стекло с заднего сидения обитого кожей салона, в этот раз предстает реальностью вокруг – большой и настоящий, полный шумов и запахов, без неустанно следящих взрослых. Бертольд шагает по городу так же, как шагал по лесу – знакомой им дорогой, уделяя внимание всем деталям по пути – пройдется, балансируя, по поребрику, перескочит намеренно через лужу, хотя можно было бы просто обойти, заглядится на проходящих мимо собак, остановится ненадолго, чтобы поглядеть на купающихся воробьев, кинет им что-то съестное из кармана. И незаметно для самого Райнера то и дело косится на него, с забавой для себя находя изрядную долю правды в шутке про автобус. Они заходят в многоквартирный дом, поднимаются по лестнице, Бертольд жмет на кнопку звонка, дверь открывается: – Ты сегодня задержался, Берти! Уроки должны были закончиться час назад, где ты… – фрау Гувер мгновенно замолкает, заметив стоящего позади него Райнера, с оторопью переводит взгляд обратно на сына. – Привет, мам! – тот проскальзывает внутрь, заводя гостя за собой.– Райнер с нами пообедает, и потом мы с ним поиграем у меня. Бертольд забирает у него мокрую куртку, вешает ее рядом со своей; в небольшой квартире уютно, пахнет едой и тепло, Райнер не стесняется рассматривать столь непривычное для него жилище. Тут в прихожей появляется высокая пожилая женщина, удивленно смиряет его взглядом с головы до ног, почему-то пристальнее всего задерживаясь на одежде. – Ого, неужели наш Бертольд привел друга! Как тебя зовут, мальчик? – улыбается она, от этого по ее лицу еще глубже расходятся морщины. – Это Райнер Браун… – Отвечает за него фрау Гувер. – Что, мальчонка тех самых Браунов? – бегло зашептала женщина, прижав ладонь к щеке.– Да ну! А что он… – Потом, мама… Райнер не слышит их дальнейшего разговора, только старается не отходить ни на шаг от Бертольда – так в новом и незнакомом месте спокойнее. Тот ведет его на кухню, где его бабушка достает еще одну тарелку, ставит перед ним. Еда выглядит необычно, а на вкус такова, что мгновенно пробуждает немалый аппетит, однако он старается не спешить, вести себя подобающе за столом, как учили, особенно в гостях; здесь хоть не разложено рядов различных приборов, которые было непозволительно путать. – Райнер, а Ваша мама знает, что Вы здесь? – внезапно спрашивает фрау Гувер, что сидит прямо напротив. – Да,– как хорошо и без запинки вышло! У них с Бертольдом как назло слишком разное учебное расписание. Но он продумал все: за то время, пока «идут» последние уроки и факультативы, можно будет, наконец, провести время дома у Бертольда, а потом вернуться обратно в школу, где его заберет водитель. Идеальное преступление. Райнер утыкается носом в тарелку – кажется, у фрау Гувер есть еще вопросы к нему, и в наивной детской голове поселяется мысль, что если казаться занятым едой, то они не прозвучат. Но неестественность тишины за столом, о которой можно догадаться по откровенной нервозности Бертольда, начинает смущать и его. – Вас с Бертольдом привезли? Или вы сами добрались? Вот еще! Он хочет провести время с ним без каких-либо неустанно контролирующих и запрещающих все взрослых, как обычно старается делать. Без них можно лазать по деревьям без причитаний, что он так упадет и свернет шею, или болтать обо всем без одергиваний, что он ведет себя как чернокостный люмпен. – Привезли. За мной потом заедут,– Райнер легонько пинает Бертольда под столом лодыжкой. – Райнер, пойдем ко мне! Я покажу тебе свою комнату,– тот поднимается из-за стола и утягивает его за собой. Она у Бертольда совсем небольшая, но с огромным множеством вещей, которые визуально не нарушают порядка в ней. Райнер входит осторожно, оглядывает мебель, полные полки книг, карты на стенах с пометками карандашами и рисунки, конструкторы, ящики с железками под столом, ряды игрушек. А еще здесь исчезает все напряжение, становится спокойно, ради этого момента все и затевалось. Хозяин этой самой комнаты показывает ему все с энтузиазмом, отвечает на вопросы, едва Райнер успевает их договорить. – А ты играешь в шахматы? – вдруг спрашивает Бертольд, когда каждый уголок его личного пространства удостаивается комментария. Он достает доску из ящиков письменного стола, дождавшись уверенного кивка, садится на ковер, поджав под себя ноги, приглашает присоединиться. Они вдвоем быстро расставляют четыре ровных ряда фигур, готовых пуститься в бой ведомыми ими. Обоим нравится, что никто уступать не намеревается, азарт нарастает, как вдруг слышится кашель, низкий и мужской, Райнер мгновенно поднимает взгляд от шахматной доски. – У тебя кто-то еще в квартире? – Да, отец. У него неважно со здоровьем. Давно уже был несчастный случай на производстве. Ему восстанавливаться надо, а все рвется что-то делать, работать хочет. Очень надеюсь, что это произойдет быстро, я сам скучаю по тем временам, когда мы проводили много времени вместе. – Бертольд косится на тот самый ящик с инструментами, снова сникает и утыкается щекой в колено.– Мама работает, за ним наблюдает бабушка. Извини, что он тебя не поприветствовал. Он сегодня… не может выйти. Райнер тут же думает о своем отце. Он не уверен наверняка, любит ли родитель его или нет, заслужил ли он хоть немного того, ради чего старается, но мысль о том, что тот может просто слечь в комнате и не выходить, пугает его сознание. Его следующий ход необдуманный, белый король беззащитно отрывается черному ферзю. – Что за поддавки? Ты же нормально играл,– хмурится Бертольд, тем не менее, забирая белую фигуру с поля. Райнер громко вздыхает и начинает заново расставлять фигуры по клеткам для новой партии с намерением отыграться за глупое поражение, в четыре руки это происходит быстрее. – Я могу взять у тебя на время еще книги? – вдруг спрашивает Бертольд, сделав первый ход.– Ты, наверно, уже прошел старый материал? Я не видел таких в библиотеке или магазине. – Конечно! Мне их заказывали, ты таких не найдешь. Отдам, как будешь у меня, выберешь, какие хочешь! Бертольд кивает, в глазах мелькает восторг, и Райнер безмерно рад, что такой мелочью смог заставить его появиться в погрустневших глазах. Эта игра заканчивается в его пользу, она, как и последующие, проходят под разговоры, которые не менее интересны, чем беготня по лесу. – Райнер... знаешь, я так счастлив, что у меня есть такой друг, как ты,– этот голос снова стихает, взгляд опускается.– Я буду очень рад, если ты считаешь так же... – Бертольд делает несколько глубоких вдохов, будто собирается силами для чего-то, сокровенного и такого для него важного.– А... а еще... Вдруг слышится настойчивый звонок в дверь из прихожей; Райнер настороженно косится в ту сторону, смотрит на Бертольда – судя по его реакции, никого Гуверы не ожидают. Слышится шум, шорох, голос, от которого приходит понимание полного поражения, и вовсе не в шахматах: секундой позже в комнате появляется его мать. – Райнер! Ты что учудил? Такой шорох навел своим исчезновением, я почти всю городскую полицию на уши поставила! Хвала Всевышнему, новости не дошли до отца, иначе бы влетело нам обоим! Ты что, намеренно хотел его расстроить и рассердить? – она хватает его за руку и тянет за собой к выходу.– Спасибо за звонок, Амалия! Я должна была сама догадаться, но у меня началась слепая паника: мне со школы позвонили, что он отпросился, а когда наш водитель приехал, то сказал, что Райнер не в школе, и никто не знает, где он вообще. Думаю, нам надо поменять учебное заведение с таким подходом: ребенок десяти лет просто уходит с территории незамеченным! Перед тем, как покинуть квартиру, Райнер умудряется махнуть на прощание Бертольду рукой, надеясь, что тот верно растолковал обещание скоро увидеться; тот отвечает ему таким же растерянным жестом и провожает расстроенным взглядом до последнего.

***

– Моя мама сказала, что я не должен с тобой фамильярничать,– внезапно признается Бертольд, кидая в пруд кукурузу; утки с шумом устремляются туда, куда попадают зерна, и это весело. – Что это значит? – Общаться и вести так, как сейчас. – Почему? – все еще недоумевает Райнер, тут он запускает все оставшиеся в ладони зерна уткам, те почти истошно крякают и размахивают широкими крыльями, набрасываясь на еду. – Не знаю,– куксится второй.– Я тебе надоедаю? Мама говорит, что мне не следует тебе навязываться. Знаешь… я думаю, она опасается, что это отразится на ее работе. Моя семья сейчас действительно… очень зависима от твоей, если ты понял… – Нет, конечно! Что ты вообще удумал такое? Ты мой самый лучший друг, и таким останешься,– горячо поддерживает его Райнер, откровенно не понимая, что послужило причиной такого странного и внезапного разговора.– И... и это мое личное дело, с кем я дружу и общаюсь. И ты должен считать так же про себя. Напряжение на лице Бертольда смягчается так же заметно, как укрепившаяся серьезность в прозвучавшем ответе. Он подмечает, что у тихого и кроткого для всех Райнера все же прорезаются характер и своеволие, которые вызывают восхищение этой твердой позицией и небольшую гордость за то, что эти черты удалось найти именно ему. И робкая уверенность, что показались они как раз из-за него. Тут Бертольд словно вспоминает о чем-то, заводит руку за спину и вытаскивает из худой сумки книгу, почему-то его улыбка опять начинает отдавать стеснением. – Это твое, спасибо,– вполголоса произносит он.– Ты оставил ее в беседке и даже не спохватился. А история – предмет интересный, я прочитал ее с удовольствием. Извини, что не вернул тебе сразу: я подумал, что если ты изучил все, то тебе она не нужна. Наверно, я был неправ. Бертольд обстоятельно подбирает каждое слово, а пальцы на книге сжимаются так, что проезжаются по обложке с характерным поскрипыванием. Едва учебник оказывается в руках, Райнер чувствует, что внутри что-то лежит; среди последних страниц вместо оставленной им привычной скучной картонной закладки он находит засушенный нарцисс и впервые на памяти Бертольда по неведомой для себя причине краснеет. Наверно, только лишь от смущения, что рассеянно потерял учебник и даже этого не заметил. Бертольд же смотрит на темнеющие мягкой аловатостью скулы и невольно замедляет дыхание, заглядываясь на мягкий необычный оттенок, подчеркнутый бледной кожей. Райнер плотно захлопывает книгу; Бертольда перед ним не оказывается, и он снова по привычке выискивает его среди деревьев сада взглядом весь оставшийся день, но не находит.

***

Осень девяносто четвертого в Нижней Саксонии выдается золотая, пронизанная почти каждодневно насквозь лучами солнца. Саду все еще нужна заботливая рука: землю покрывают спадающие с деревьев листья, осыпая все багрянцем, золотом и охрой, они приходят на смену пестрым цветам, что лежат сухими и темнеющими безжизненными копнами в стороне. Райнер трет замерзшие пальцы, откладывает литературу в сторону, чтобы согреть руки в карманах. Бертольд уже решил свои задания и теперь ходит рядом, срывает пару последних оставшихся светлых хризантем, крутит со вздохом твердые и неподатливые стебли в пальцах, начинает кропотливо собирать желтые кленовые листья, обстоятельно осматривает каждый, перед тем как добавить в общую связку. – Что Райнер все с прислугой якшается? Совсем уже никто из его круга не общается с ним что ли? – бурчит неодобрительно Хейн Браун, наблюдая за ними из окна детской.– Этот Гувер чуть ли не поселился у нас, каждый день вижу их вместе. – Бертольд – воспитанный мальчик, не думаю, что он плохо повлияет на Райнера. Пусть пока общаются, жизнь все равно их разведет рано или поздно. Я не хочу препятствовать,– ропотно возражает Карина, размеренно укачивая на руках дочь. – Конечно, ты не будешь препятствовать, женщина. Я бы предпочел, чтобы он выбрал кого-то своего уровня. – Если ты этого хочешь, я могу… – она не успевает закончить, мгновенно замолкает, стоит мужу только продолжить. – …с другой стороны, пусть учится общаться с подначальными, пригодится не меньше. Ничего, я проведу с ним воспитательную беседу, когда придет время. Тем временем на улице Бертольд заканчивает сбор нужных ему листьев, садится рядом с Райнером, а тот смотрит, как он аккуратно переплетает тонкие жесткие стебли, следит за размеренной работой длинных озябших пальцев, филигранно пронизывающих в образовывающиеся петельки хризантемы. – Жаль, что на твой день рождения тебя не было в стране, опять где-то путешествовал,– произносит Бертольд, размеренно плетя венок.– И что я так поздно узнал об этом. – В этом дне нет ничего особенного,– Райнер не отвлекается, смотрит.– Что бы ты сделал? – Не знаю. Сплел бы венок из одуванчиков, их еще можно было найти, если поискать в полях. Но этот тоже хороший, подходящий,– Бертольд со всех сторон оглядывает готовую работу.– Обычно по таким случаям делают своими руками открытки, но у меня нет ничего дельного под рукой. Да и не интересно так. – Почему именно одуванчики? Проще плести? – любопытствует Райнер, но ответом только служит загадочная улыбка. Тут его окутывает запах, особый, осенний, солнце падает на тонкие листья и лепестки, просвечивает сквозь них, подчеркивая ярче оттенки и цвета, венок отражается янтарем на золотоволосой голове в не отрывающихся от него серых глазах Бертольда. – С прошедшим днем рождения,– шепот где-то совсем рядом, этот голос еще никогда не звучал так близко и отчетливо. Губы отрывисто дотрагиваются до холодной от осеннего ветра щеки, так осторожно и невинно, но жар от них и тепло сбившегося дыхания опаляют до вздрога. Их касание такое же, как и сам Бертольд – мимолетно, исчезает быстро и неуловимо, до того, как успеваешь среагировать, но оставляет неизгладимое впечатление и нескончаемо тянущееся послевкусие, занимающее мысли. – Райнер!!! Что это такое?! А ну сюда подошел, паршивец! Вот дьявол… Взгляд отца, взирающего на него с балкона, не сулит ничего хорошего, его тон его окрика заставляет одновременно и желать остаться на месте, и покорно подойти, лишь бы ничего не случилось. Мать стоит за его спиной потрясенная, а потом просто уходит в дом, словно ее это не касается. С тех пор Бертольд некоторое время не появляется в их доме, а Райнер начинает еще больше опасаться отца. Фрау Гувер сбивчиво оправдывается, что, конечно, это из-за того, что у них на семейных торжествах принято целовать родственников в качестве поздравления, но она объяснит сыну, что так принято не везде и не у всех, и точно не у семьи Браун. Разумеется, и таким образом цветы дарят исключительно девочкам, а мальчиков нельзя целовать даже по-дружески в щеку, она обязательно с ним поговорит и все разъяснит, просто они с мужем много работали, и поэтому в воспитании Бертольда есть такие серьезные пробелы, он лишь запутался. Райнер же за плотно закрытой дверью кабинета отца, пунцовея от стыда и глотая слезы унижения, узнает, почему такое поведение для него оскорбительно, как для будущего мужчины, и принимать его – значит порочить себя и свою семью. Но они всего лишь неразумные дети в глазах взрослых, и история сводится к неудачной игре, про которую все благополучно забывают в круговерти занятых будней. Бертольд именно с настойчивой подачи Райнера снова появляется подле матери, добровольно помогает ей после школы, а сам Райнер неустанно маячит неподалеку, ожидая, когда можно будет уловить время, чтобы провести его вместе. А поздней осенью в оранжерее высаживаются красные розы, горя насыщенной алой россыпью на темной листве, как смущение на щеках, высокие, переплетающиеся арками и свисающие с каркасов. Их матери обсуждают проделанную работу, когда Райнер входит внутрь, и его сразу окутывает искусственным теплом посреди стужи последних дней ноября и ушедшими в лето запахами. – Благодарите Бертольда,– не без тени гордости за сына говорит фрау Гувер.– Он предложил мне этот сорт, сам нашел в каталоге. Правда, вышло дороже, чем планировалось… – Неважно. Прекрасный выбор, я что-то примерно такое хочу видеть зимой,– мама довольно кивает, осматривая цветочную композицию.– У мальчика изящный вкус. – Плетистые розы могут расти очень долго, если правильно ухаживать. Думаю, они будут радовать Вас долгие годы. – О, про уход у меня нет сомнений. Я определенно должна увеличить Вашу премиальную часть, Амалия. Это так ярко и красиво, что запомнится всем надолго. Верно, Райнер? Рука матери ложится ему на макушку, привлекая ближе к себе, а Райнер, смотрящий весь их разговор на красные бутоны, переводит глубокий и полный понимания взгляд на Бертольда, что неотрывно следит за ним все это время, бродя среди сада. Он уже давно стал для него самым ярким воспоминанием детства.