Субординация

Постановив, что на сегодня бумажной работы хватит, Ветинари направлялся к своим покоям. Неделя выдалась долгой и на редкость утомительной. Последствия прокатившейся по городу волны протестов в полной мере ощущали на себе не только стражники, которые утихомиривали, ловили, арестовывали и обыскивали протестующих и зевак (документируя каждый свой шаг и тратя при этом бесчисленное количество бумаги и чернил на отчеты), но и, разумеется, патриций, столкнувшийся с бурной лавиной рухнувших на город последствий. Демонстрация такого масштаба стала неожиданностью для всех. Сначала на улицы вышла лишь небольшая группа недовольных правлением патриция. Их безыскусные, но преисполненные искреннего возмущения лозунги оказались на редкость убедительны, и число протестующих стало стремительно увеличиваться. Ну а потом к ним неизбежно — как и всегда в Анк-Морпорке — присоединились бездельники и зеваки. На моменте, когда толпы заполонили Саторскую площадь и Брод Авеню, делая проезд совершенно невозможным, пришлось вмешаться Страже. Из своего высокого окна Ветинари наблюдал за бушующим человеческим морем и тонкой линией стражников, которая окружила толпу и стягивалась всё туже, пока отдельных, самых громких и активных, вытаскивали из нестройных рядов и арестовывали. Лишенный лидеров протест захлебнулся на исходе второго дня, — а вот пресса лишь оживилась, свежие выпуски разлетались лучше флажков «далой терана» от Достабля, и потребовалось немало такта и красноречия, вперемешку с выверенной дозой умолчания и угроз, чтобы в городе наконец настало спокойствие (насколько Анк-Морпорк в принципе мог быть спокоен, конечно). Теперь, когда ситуация была взята под контроль, Ветинари считал, что вправе позволить себе отдых. Однако кое-что настораживало — из-под двери его спальни пробивался свет. Так быть не должно. В такой час в его комнате никто не может находиться. Ветинари нахмурился, переходя на шаг, настолько бесшумный, что его не услышали бы и кошки. Тонкий кинжал, повинуясь выпестованной годами привычке, выскользнул из крепления на предплечье. Сжимая рукоять, Ветинари замер у двери, прислушался. Осторожно, медленно приоткрыл дверь, и второй кинжал, словно ожив, тотчас скользнул в другую ладонь. В скудном свете ночника Ваймс дремал за письменным столом, положив голову на руку. На столе лежал шлем, на полу под столом — кираса и кольчуга. - Даже не знаю, это смелость или наглость, - хмыкнул Ветинари. Ваймс открыл глаза, будто и не спал. Кинжалы исчезли, но не настолько быстро, чтобы Ваймс не успел их заметить. - И ничто… не остановило тебя? - Не держи меня за идиота: я достаточно часто видел, как ты дезактивируешь ловушки, - пожал плечами Ваймс и потянулся, широко зевая, - я не ворошился в твоих бумажках, не подумай. - Считаешь, я оставлю в столе документы, которые желаю сохранить в тайне? - Ах, ну да, такой параноик ни за что бы так не поступил. - Как же неуловима грань между паранойей и инстинктом самосохранения, не правда ли! И всё же, Ваймс: что ты тут делаешь? - Предвосхитил приказ, так сказать. Мне ведь всё равно придется делать доклад о демонстрации, верно? Тонкие губы Ветинари тронула улыбка. - Пять баллов за проницательность. Что ж, приступайте, командор, - кивнул он, опираясь о стол. Вежливая отстраненность в выражении его лица, к которой он обычно прибегал исключительно в рабочей обстановке, резко контрастировала с тем, что кончиками пальцев он уже разглаживал ворот рубашки Ваймса. Покосившись на руку Ветинари, Ваймс монотонным, сдержанным голосом-для-докладов быстро произнес: - Беспорядки ликвидированы, зачинщики помещены в камеры в Ярде вместе с теми, кто бил окна и провоцировал Стражу. Конфискованы пятьдесят бутылок с горючей смесью, ящик пиротехники — перечень содержимого пришлю позднее — несколько коробок агитационных материалов и двадцать больших плакатов «далой терана». Словом, хорошо подготовились. Нам потребовалось два дня, чтобы всех разогнать, - он с нарочито недовольным выражением лица сжал и разжал кисти, как будто показывая, насколько устал от писанины. - И еще минимум неделю будем всех оформлять. - Впечатляет. Мне потребовалось четыре месяца, чтобы согнать их на улицы. - И почему я нисколько не удивлен, что этот бедлам — твоих рук дело? - Поддерживать силы правопорядка в тонусе не менее важно, чем взрастить именно тот сорт оппозиции, на который ты можешь полагаться. Предсказуемый и понятный, он займет то место, на котором в противном случае могли бы вырасти идейные борцы. Вот уж кого нам не надо. - Сказал бы я тебе, что я об этом думаю… Ваймс снова зевнул. - По-хорошему тебе за такое полагается взбучка и — для начала — пятнадцать дней заключения. - Неужели?.. - безупречно равнодушным тоном поинтересовался Ветинари, чья ладонь мягко скользнула по шее Ваймса и мимолетно погладила кожу под воротом. - За участие в организации массовых беспорядков, минимум. Но, знаешь, я… я слишком устал, чтобы с тобой препираться. - Мог бы попросить у прислуги кофе, - Ветинари расстегнул пару верхних пуговиц. - Ага, конечно, - Ваймс откинул голову на спинку кресла, - «будьте любезны, принесите мне чашечку клатчского черного, нужно взбодриться, прежде чем вытрахать из вашего патриция мозг за головную боль, которую он мне устроил», так по-твоему? Я принял холодный душ, этого достаточно. Чуть хмурясь, очевидно недовольный тем, что ему пришлось говорить гораздо больше, чем он хотел, Ваймс осторожно взял Ветинари за запястье и поднес его ладонь к губам. Ветинари улыбнулся: такие мелкие жесты выходили у Ваймса так очаровательно-неловко, что сердце заходилось. Ваймс будто каждый раз терялся, но в то же время отчаянно силился это скрыть. Плавным движением Ветинари освободил свою ладонь из руки Ваймса: - И всё же позволь мне, - Ваймс недоверчиво прищурился. Так же он бы, пожалуй, отреагировал, если бы особенно злобный ядовитый поползень явился к нему и замурлыкал, подставляя горло (хотя бы потому что птицы не умеют мурлыкать). - В знак моей глубочайшей признательности за то, что ты в который раз восстановил спокойствие в городе… Ваймс нахмурился сильнее. На лице его, сменив расслабленную мягкость, медленно расцвело выражение «не смей водить меня за нос, ублюдок», так хорошо знакомое Ветинари и неизменно его веселившее. - Так. Что ты сделал на этот раз? - спросил севшим голосом Ваймс. - Кроме того, что организовал протест против самого себя. - Ветинари лишь пожал плечами, улыбнулся, отводя взгляд, и чуть наклонился, чтобы потереться щекой о ладонь Ваймса. - Ты решил, что выпустишь всех протестующих, которых задержала Стража? - Ветинари снова промолчал, и лицо Ваймса медленно посерело. Он сглотнул. - Ты уже приказал их выпустить?.. Чтобы они помогли усовершенствовать пыточные механизмы в твоих подземельях? Опробовав их на себе?! - с каждым вопросом голос Ваймса становился всё более резким и хриплым от возмущения. Ветинари бережно погладил его загорелые кисти. Сейчас он был сама невинность: мурлыкающий и ластящийся ядовитый поползень. - Мне, конечно, льстит, что ты считаешь меня воплощением злокозненности, однако в действительности я и не задумывался о подобном. Хотя, возможно, стоило. - Ваймс выглядел так, словно еще немного и он объявит, что Ветинари арестован по обвинению в заговоре с целью свержения патриция. Однако он не останавливал, не возражал и лишь смотрел, скептически хмурясь. Хороший знак. - А сейчас я всего лишь, - Ветинари прижался губами к тыльной стороне сначала одной, потом другой кисти, - хочу выразить, - поцеловал сбитые и осадненные костяшки, - всю глубину моей признательности, - нарочито медленно лизнув указательный палец левой руки, он обхватил губами первую фалангу. Ваймс вышел на новый уровень подозрительности. - Не очень-то глубокая выходит, - фыркнув, объявил он после недолгого раздумья. - Признательность. - Зубы Ветинари чуть сжались на его пальце, совершенно не больно (пока что), и Ваймс коротко выдохнул. На его лице было написано, что мыслить связными длинными предложениями ему становилось всё сложнее. - Ну, раз уж взялся. Давай, проявляй на всю катушку. *** - Ты основал гильдию фальшивомонетчиков? - выдохнул Ваймс, прежде чем обхватить пальцами затылок Ветинари и углубить поцелуй. Патриций довольно усмехнулся, позволяя Ваймсу прижимать его к постели всем телом. Одежда Ваймса разделила участь доспехов и теперь валялась на полу. Ветинари же лишь избавился от мантии, и теперь контраст между обнаженной кожей и плотной тканью черной рубашки и брюк заводил даже сильнее, чем Ваймс был готов признать. Одну за одной обезвреживая ловушки, призванные гарантировать, что во время отсутствия хозяина, никто не посмеет зайти в комнату, Ваймс не планировал, что диалог приобретет такой поворот. Конечно, он не собирался жаловаться на такое развитие событий — целуя Ветинари так, будто иначе мир закончится, — но в глубине сознания маячила мысль, что сейчас не самое подходящее время для шуток. Ведь он был не очень-то доволен, когда, уставший и разбитый, только шел во дворец, машинально разминая ноющую от количества отчетов кисть. Однако сейчас Ваймс был не в силах думать еще и об этом. Весь его рассудок, казалось, постепенно утекал из черепной коробки, оставляя вместо себя гудящее возбуждение и сомнительно остроумные шутки. - Ты решил сжечь Тени, чтобы построить деловой квартал? - оторвавшись от губ Ветинари, он неаккуратно укусил его за мочку уха. - Это ты похитил морскую свинку Агатеанского посла?.. - Разумеется, - запрокидывая голову, выдохнул Ветинари, - разумеется, сплю и вижу, как бы сделать жизнь Стражи более насыщенной событиями. Он не успел закончить фразы, как обманчивая покорность и податливость в его облике исчезли в мгновение ока. Ваймс не успел моргнуть, как Ветинари вдруг извернулся, и вот уже он двумя руками прижимал запястья Ваймса к кровати, крепко стискивая коленями его бедра. - Ты так уходишь от ответа, да? - буркнул Ваймс, невольно напрягаясь, еще не зная, пора ли уже сопротивляться в полную силу. Собственная нагота перестала вдруг быть комфортной и стала раздражать, возбуждение приобрело душок нервозности. Хотелось отстраниться, оттолкнуть Ветинари, потому что прикосновение ткани черных брюк к его возбужденному члену, которое еще мгновение назад заводило до искр, сейчас казалось слишком грубым, почти болезненным. - Ах, Ваймс, что за возмутительная проницательность, - не выпуская запястий Ваймса, Ветинари плавно качнул бедрами, вжимаясь промежностью в бедра Ваймса, и тот скривился от удовольствия и медленно раскаляющегося гнева. Той самой смеси, что так часто примешивалась к каждому чертовому разу, неизменно выводя из себя и заставляя искать новой встречи. Невыносимо лукавая улыбка Ветинари, который с неприкрытым любопытством наблюдал, точно выжидая следующего хода в партии, заставила Ваймса подумать о том, что нужно немедленно, немедленно уложить этого наглеца на кровать и закинуть его ноги себе на плечи, потому что терпеть это и дальше было невозможно. Он не соглашался на подобную растянутую пытку (как бы ему ни нравилось). Однако Ветинари, предвосхищая его маневр, тихо и мягко, произнес: - Лежи, Ваймс. Два слова упали словно крошечные куски свинца. И их оказалось достаточно, чтобы лишить Ваймса способности сопротивляться. Точно невидимые кандалы они сковали Ваймса по рукам и ногам, он откинулся назад на простыни и замер, держа ладони по обеим сторонам головы, смотря на Ветинари потемневшими от беспокойного возбуждения глазами и тяжело дыша. То не был приказ, - в противном случае Ваймс сразу бы поднялся и ушел - так же, как это не была просьба. Это было на грани между пожеланием и требованием, не подчиниться которому было выше человеческих сил. В голове уже даже не мутилось от готовности поддаться, уступить — и, едва услышав это короткое «лежи», Ваймс понял, что ничего не сделает против. Ветинари коротко выдохнул и в его улыбке появилось нечто, похожее на восторг, словно он сам поразился произведенному эффекту. Отпустив запястья Ваймса, он плавно сел рядом с ним, с нажимом провел ладонями по внутренней стороне бедер, чуть надавил, заставляя раздвинуть ноги, и выпрямился, пригладил растрепавшиеся волосы. Оказавшись под прицелом того самого Взгляда, который обычно заставлял его ощущать себя раздетым, Ваймс — против ожидания — почувствовал жар. - Отличный… вид… - по лицу Ветинари отчетливо было видно, что ему непросто дается сформулировать хотя бы слово. Ваймс зарделся не столько от комплимента (после всех, как это однажды охарактеризовал Ветинари, эскапад смущаться в подобной ситуации было откровенно глупо), сколько от той сбивчивой паузы и осознания того, что Ветинари приходилось прикладывать усилия, чтобы держать себя в руках, сохраняя иллюзию того, что он по-прежнему контролирует ситуацию, контролирует себя. Выражение лица Ветинари, который совершенно очевидно упивался зрелищем, заставляло подумать, что и он проверяет на прочность свой безупречный самоконтроль. И эта мысль кружила голову, заставляла хотеть большего. Сбросить Ветинари с себя, раздеть его наконец, прижать к кровати, покрыть шею и ключицы грубыми поцелуями, и скользить руками по телу, обещая и дразня, но ничего не позволяя, пока не начнет стонать и извиваться, но… - Лежи, Ваймс, - повторил Ветинари, аккуратно прочерчивая ногтями четыре едва заметные красноватые полосы на его груди. Ваймс как никогда был готов ринуться навстречу, устав терпеть эти выматывающие, дразнящие прикосновения. Он не уложил бы, нет, просто опрокинул бы Ветинари на спину. Никакой осторожности не было бы в его движениях, когда он подхватил бы Ветинари под колени и сделал то, что хотел, что вымотает его еще сильнее, но — он прекрасно знал, — понравится им обоим. И всё же - «лежи» удерживало на месте надежнее колодок. В солнечном сплетении скручивалось леденящее и жгучее одновременно предвкушение, от которого икры сводило легкой судорогой. Закатывая глаза, Ваймс изгибался от бережных и осторожных прикосновений — к груди, животу, бедрам, промежности — и содрогался, тяжело дыша сквозь стиснутые зубы, когда нежные и медленные ласки сменялись резкими, почти болезненно грубыми. Нет, определенно, будь на то его воля, он бы не стал терпеть этой пытки — очень скоро Ветинари в полной мере ощутил бы на себе, насколько опрометчивой была идея выводить Ваймса из душевного равновесия таким изощренным способом. Да, Ваймс, это так похоже на тебя — подумал Ваймс, со стоном запрокидывая голову, — приобрести привычку и довести её до крайности. Если пойти в Стражу - то отдать этому всю жизнь, не мыслить себя без службы и чувствовать значок как часть собственного тела. Начав курить сигары, - выкуривать по пачке в день. В лёгких у него уже, наверняка, субстанция, сродни той, что булькает в Анке. Если его попытаются там утопить, он, возможно, и не заметит разницы. Когда он пил - то пил с безысходным и отчаянным размахом, порой даже не приходя в сознание. А стоило ему один несчастный раз не сдержаться и посмотреть патрицию в глаза, вместо того, чтобы продолжить сверлить взглядом стену — и вот уже он раздвинул перед Ветинари ноги и заранее согласился на любой возможный вариант продолжения. - Расслабься уже, - мягко усмехнулся Ветинари, осторожно гладя его бедро, словно успокаивая, но на самом деле распаляя еще сильнее. - Всё же, здесь и сейчас я не патриций, а ты не командор. - Неужели? А у меня сложилось впечатление, что ты пытаешься злоупотребить полномочиями, - Ваймс врал, даже не подумав, зачем он это делает (ведь, разумеется, если бы аргументом стала власть — он бы не стал столь смиренно терпеть и соглашаться). И конечно, его выпад не мог остаться без ответа: длинные пальцы Ветинари легко коснулись возбужденного члена, а затем ноготь осторожно провел черту от основания до уздечки. Ваймс шумно выдохнул. Чертов ублюдок знал, как довести его до самой грани, до пределов выносимого — и удержать на краю. О, он всегда это умел, всегда развлекался с и без того сомнительно здравым рассудком Ваймса — задолго до того, как Ваймс оказался в его жесткой кровати. Когда Ваймс окончательно сбрендит, то даже в самых далеких степях маразма он будет помнить, кто в этом виновен. Ладонь Ветинари грубо, но мимолетно сжала яйца, заставив Ваймса вздрогнуть, а затем скользнула ниже. Ваймс напрягся, давя в себе рефлекс свести колени, чтобы не показать волнения, - теперь он, кажется, понял, что его ждет. Короткий гортанный смешок Ветинари прозвучал как издевка. - Я правильно понимаю, что с тебя достаточно? - светским тоном поинтересовался он. - Заткнись и продолжай, - прохрипел Ваймс, закрывая глаза. Если он будет еще и смотреть, то чего доброго распрощается с адекватностью. Странно, но Ваймс был убежден, что именно демонстрация тревоги стала бы низшей точкой его падения. Никто, черт побери, никто и никогда не сможет сказать, что командор струсил! Даже если у него всё нутро перекручивается от томительного ожидания с легким привкусом нетерпеливого волнения. Оставалось только надеяться на то, что Ветинари будет аккуратен. И он был аккуратен. Боги. А еще педантичен и невозможно терпелив. Щедро смазанные маслом пальцы двигались так осторожно и медленно, что это было едва выносимо. У самого Ваймса терпения оставалось уже ни грамма и он, едва понимая, что именно ощущает, подавался навстречу руке Ветинари, чувствуя, как на лице и груди выступают пятна лихорадочного румянца. Приятная, отупляющая истома охватывала тело, резко контрастируя с нервическим возбуждением, от которого перед глазами плясали искры. Остатки Сознательности и нечто, похожее на Ошметки Инстинкта Самосохранения, тщетно орали на два голоса — их истошные крики гулко отражались от практически абсолютной пустоты внутри головы Ваймса, и через эти вопли Ваймс едва услышал лукавый, выворачивающий душу шепот: - Не пытайся уверить меня, что ты об этом не думал. - А еще я думал, что ты однажды перережешь мне горло, - ухмыльнулся Ваймс. Он просто не мог выбрать менее удачный момент для того, чтобы демонстрировать остроумие! Именно сейчас, когда он лежал, голый, словно скованный по рукам и ногам какими-то жалкими словами, стоящий колом член ныл от дурманящего возбуждения, а руки Ветинари вытворяли с телом Ваймса такое, что он был готов выть. Чертов Ветинари трахал его пальцами, а Ваймс закатывал глаза, стонал и подмахивал, шалея от лавины ощущений. Потом он как пить дать пожалеет о собственной жадности — но сейчас Ваймс отказывался об этом даже думать. В его сознании не оставалось места на какие-либо мысли кроме животного, нетерпеливого «давай же! Еще!». Закинуть ноги на плечи? Этим Ваймс и думал ограничиться? Ну уж нет! Этот стервец со своими провокациями, указаниями и возмутительно ловкими пальцами не заслуживает ничего подобного. Только уткнув носом в подушку, давя одной рукой на загривок, а второй — крепко взяв за бедро, заставляя прогнуться в талии именно таким, изящным и мучительно-томным образом! Однако реальность наотрез отказалась следовать за его фантазиями. Ваймс охнул, когда пальцы сменились кое-чем, куда более объемным. И… И это было хорошо. Ваймс стиснул зубы, чтобы не показать, как же, черт подери, непривычно и хорошо было ощущать внутри себя член чертового Ветинари. Как восхитительны были прикосновения к обнаженной коже, когда Ветинари наклонился, выбирая самый удобный угол, и прижался к шее Ваймса мокрым, запыхавшимся поцелуем, как невообразимо возбуждало горячее дыхание на своей шее. Размеренные движения одурманивали. Ветинари не ускорялся, не пытался загнать как можно глубже, как будто хотел взять измором, заставить Ваймса просить большего. Он даже не удосужился снять рубашку, и член Ваймса при каждом толчке вскользь касался ткани — и это было одновременно и слишком грубо, и недостаточно сильно. У ублюдка не было никакого права проделывать с ним такое, доводя до исступления своей осторожностью и дробя в мелкую гальку остатки свай, на которых еще держалось здравомыслие Ваймса — но Ваймс ничего сейчас не хотел сильнее, чем продолжать. И он едва сдержал громкий стон удовольствия, когда Ветинари склонился еще ниже, одной рукой упираясь в изголовье. Пальцы же другой изумительно ловко обхватили член Ваймса и каждое движение узкой мягкой кисти заставляло всё существо Ваймса заходиться в беззвучном стоне. Да. Именно так. Именно то, что нужно. Боги. - Если бы ты только видел, как бесподобно ты выглядишь сейчас, - выдохнул Ветинари ему в лицо. - Наверное как человек с членом в заднице? - скалясь в кривой улыбке, хрипло предположил Ваймс. - Бабочка на булавке. Хотя нет. На колу. - Красноречив как всегда, - прежде чем Ваймс успел произнести очередной остроумный ответ, его заткнули собственническим поцелуем. Ответить на него было как никогда легко, и тогда Ваймс совершил роковую ошибку — открыл глаза. И тотчас пожалел об этом: Ветинари смотрел на него настолько пристально, что это было почти жутко — бесконечно сосредоточено, словно хотел запомнить всё, до последней черточки. То, как он, разорвав поцелуй, быстро облизал губы, тяжело и медленно выдохнул, красноречивее любых слов сказало, что и его терпение близко к пределу. И понимать это было не менее упоительно, чем чувствовать медленно, неотвратимо, как приливная волна, приближающийся оргазм. Это вряд ли был самый яркий оргазм в его жизни — но, возможно, самый долгий. Он плавно нахлынул и унес в черную, пронизанную багровыми сполохами бездну, уничтожая, размывая проклятие слова «лежи», и Ваймс в последней вспышке, бормоча неразборчивые проклятья, перемежающиеся угрозами, вцепился в Ветинари двумя руками, выгибаясь и обхватывая ногами его бедра, чтобы прижать ближе, заставить толкнуться еще глубже. Ладонь Ветинари продолжала сжимать его член, и Ваймс, с остервенением подаваясь навстречу, задыхался от непрекращающихся ласк, зажмуриваясь до цветных пятен под веками. Каждое движение лишь продлевало это тягучее как патока, неистовое удовольствие, и когда это стало уже почти болезненно, монотонный, мерный ритм дал осечку — Ветинари вздрогнул, охнул и замер, смотря на Ваймса и одновременно сквозь него. И если бы Ваймс не кончил только что, он бы точно сделал это сейчас — от осознания того, в какое состояние он вверг Ветинари. *** Ветинари тяжело опустился на кровать рядом с Ваймсом. Кажется, его тоже настигла всепоглощающая усталость, как бы он ни старался делать вид, что не обладает такими позорными человеческими слабостями. - Я ничего не забыл, - едва ворочая языком, пригрозил Ваймс. Нет, однозначно, как только он переведет дух, Ветинари не избежать по-настоящему серьезного разговора о смысле организации протестных движений ради собственного развлечения и неуважении к Страже. Однако сейчас он чувствовал себя разбитым — и только. Накопившееся за несколько дней утомление наконец давало о себе знать, делая конечности вялыми и неспособными двигаться. - Не сомневался в твоей памяти, - елейно улыбнулся Ветинари, ведь Ваймс мог сколько угодно наводить ужас на окружающих, пугая их бессердечно-озлобленным выражением лица, обещающим тюремный срок и семь сортов казней, но Ветинари ему было не обмануть. Ваймс хмуро передразнил эту лукавую улыбку. - Ты потом обязательно мне расскажешь, что ты успел натворить. - О, конечно, - и Ветинари наклонился к Ваймсу, целуя сыто и лениво. - Конечно.