Fa uno sbaglio

— Клянусь, если ты сейчас не объяснишь, что происходит, то я выясню это сама. Оу. Дамиано подскочил на месте и начал судорожно приглаживать волосы. К слову, находился он в её комнате и, как ей показалось, опрокидывал её с ног на голову, потому что все её аккуратно составленные на столе книги — она их не читала, естественно, но для атмосферы уюта они присутствовали, — сейчас находились в полураскрытом состоянии и валялись и на ковре, и на подоконнике, но явно не там, где надо. — А на люстру ты не забыл закинуть? А то она у меня вон какая массивная, однозначно выдержит. Ну ты и язва, де Анджелис. Дамиано не мог не усмехнуться, и надеялся, что он не вывел её этим из себя ещё больше. Парень понимал, насколько странно он выглядит сейчас со стороны. Не то чтобы визиты в чужую комнату у ребят были под строгим запретом, бошку никто друг другу не откусывал и собаки на привязи возле двери не сидели. Кроме Чили, конечно, радостно скребущей паркет когтями. Правда всё, что она могла сделать — зализать до смерти, да и до этого толком не доходило никогда. Ребята могли проводить время в комнатах друг друга, дурачиться, обсуждать что-нибудь вроде текстов новых песен, разнимать Дамиано и Викторию — одним словом, местонахождение студии менялось день ото дня, оставаясь при этом в одном доме. Но это уже смахивало на нарушение личных границ. — Наушники потерял, представляешь. — Вон те, что ли? — девушка лениво отодвинулась с прохода, и перед глазами сверкнул черный футляр, лежащий на самом видном месте — середине, — тумбочки. В коридоре. Блин. Он сглотнул. Она же только выжидающе смотрела на него, приподняв одну бровь. Рядом тихо тикали часы, а из соседней комнаты доносились пьяные голоса Томаса и Итана, чёрт их побери, из-за которых всё началось. Дамиано никогда не любил игру в правду или действие. Никогда ему в ней не везло, никогда это не оборачивалось ничем хорошим: то они заставляли его кукарекать в общественном месте, что было, видимо, самым безобидным из вариантов, то поцеловать первого встречного прохожего, даже если это будет женатый мужчина лет сорока, то выпить бутылку вина залпом, а потом, шатаясь, идти заедать это чем-нибудь, то станцевать стриптиз. А сейчас, после нескольких бокалов и очередного опрометчивого «действие», сказанного брюнетом, ему нужно было достать дневник Виктории и прочитать любую понравившуюся ему фразу. Максимально ужасно. Неприятно. Некомфортно. — Друг, если туда не пойдешь ты, пойду я, а я щас в хламину. Ты представь, что там будет. Ик! — Полегче, Томас, лучше не вставай сейчас, он пойдет, да, Си Дам? Си Дам не хотел. Правда. Но говорить Виктории о том, что они снова пьют, причем без неё, он не хотел ещё больше, хотя она наверняка знала. От них несло алкоголем за пять километров. Она не пила не потому, что была за здоровый образ жизни или не хотела расслабиться с друзьями, просто состояние её здоровья внезапно ухудшилось, чем она обеспокоила парней. Панические атаки начали всё чаще проявляться, из-за чего стабильно два-три раза в неделю она сидела, уткнувшись в грудь Дамиано, и дрожащим голосом на выдохе считала вслух. Тот лишь зарывался носом в её волосы и аккуратно поглаживал её по спине, шепча заезженное «всё будет хорошо». Как ни странно, работало. Состояние стабилизировалось, и минут через пятнадцать после приступа она уже почти могла самостоятельно передвигаться на своих двух, хотя предпочитала быть поддержанной чужими сильными руками.              Врач говорил, что это всё из-за перенапряжения. Неудивительно, такой наплыв фанатов после победы на Евровидении кого угодно застанет врасплох. Толпа, бесконечные фотосессии, запись, и все так и подходят к тебе, чтоб взять автограф, идут, идут, ближе и ближе, начинают прикасаться к твоему пиджаку, украшениям, лицу, тянут, рвут, кричат, забирая твой воздух. И потом всё как в тумане. Оттого последние две недели разнообразие напитков составляли минералка, чай и сок. И иногда можно было выпить чашечку кофе. — Моя милая синьорина Ви, тебе хочется знать, что я тут устроил? — Дамиано театрально изобразил удивление, раскрывая руки в стороны и указывая на бардак. — Но я думал, что ты и так знаешь ответ на этот простой вопрос. — он медленно подходил к девушке, всматриваясь в ее радужки, сверкающие искорками любопытства. Она была зла, но признавала, что сейчас брюнет выглядит крайне забавно. Его харизма, улыбка и поведение были её самой большой слабостью, которую признавать вовсе не хотелось. Оттого она и не могла злиться на него больше нескольких часов. Не получалось. Вик не понимала, как такое вообще возможно. Причём первое её проявление произошло ещё на импровизированном кастинге в группу. — Томас, давай не будем его брать, а? Он же слишком попсовый. И вот оно. Уголки губ ползут вверх, образуя ослепительную улыбку, грудная клетка легко содрогается, и до девушки долетает приглушённый смех. Хрипловатый, бархатный, из-за которого Виктория на миг зависает и не может отвести взгляд. Внутри что-то приятно колется, а дыхание непроизвольно учащается. Она понимает надеется, что ей жарко не из-за августовского солнца. И чуть ли не ловит сердечный приступ, когда он резко опирается руками на стол и самодовольно заглядывает ей в глаза, пребывая всё в том же приподнятом настроении. — Ты совершаешь ошибку, отказываясь от меня. Ошибку она совершила тогда, когда позволила тебе приближаться к себе всё ближе. Могла ведь просто игнорировать все эти его прикосновения, из-за которых она непроизвольно хочет прогнуться. Могла ведь игнорировать лёгкие поцелуи в скулу, макушку или лоб, будоражащие настолько, что выть хочется. Могла ведь даже не смотреть на него во время их выступлений, не поддаваться его голосу и оставаться неприступной, могла не искать его руки в каждом другом, могла не перебирать его волосы, пока он лежит на её коленях, могла не складывать голову на его плечо на интервью, могла, могла, могла. Могла, конечно. А вот её тело не могло. Не слушалось. Само отвечало, ждало, надеялось и мучало хозяйку, в жизнь которой Дамиано влетел ураганом и, как говорится, отрезал себе самый большой кусок пирога. А уходить не собирался. — Я думал, ты знаешь, что ты украла моё сердце, а я без него, увы, жить не могу. Вокалист состроил грустное лицо и опёрся рукой на косяк двери, разворачиваясь боком. Он не умел разряжать обстановку шутками, но попытаться стоило. Девушка не сказала бы, что она способна на спонтанные поступки. Но, видимо, это всё его влияние, пересилившее её силу воли в этот раз, потому что если бы перед ней стоял кто другой, она бы вряд ли на это решилась. Ты совершаешь ошибку. Отмахивается от своего сознания. Ей просто интересно. Интересно, что будет, если она сейчас аккуратно проведёт подушечками по его отросшей щетине, случайно царапнет коротким ногтем над бровью, сдерживая улыбку, возьмёт его лицо в свои ладони, наклонит к себе, замечая вопросительное выражение, почувствует, как их дыхания смешиваются друг с другом, и, прислонившись к его лбу, спросит за секунду до того, как накроет губы своими: — Украла, значит? Да на самом деле, ничего такого грандиозного. Просто он, помедлив, ответит, прижимая как можно ближе к себе, углубляя поцелуй, заставляя ее щеки пылать, а её саму улыбаться сквозь. Просто её ноги внезапно откажут, и она вмиг окажется прижатой к стене, поддерживаемая им. Просто девичьи стоны будут усиливаться с каждой минутой, пока на языке разливается терпкий вкус шампанского, которое он выпил, и табака, который он курит. Вперемешку с запахом духов, ударивших в нос, подаренных ему на прошлый день рождения. Внутри неё вспорхнут не бабочки, а оживет зоопарк, завязывая тугой узел внизу живота, доставляющий ей то удовольствие, которым она грезила несколько лет. Она позволяет оставить лишь один засос на своей молочной шее — не планирует его скрывать, кстати, — и затем неожиданно отрывается и в миг за несколько крупных шагов оказывается в коридоре, оставляя его, тяжело дышащего и растерянного, внутри. — Тогда не буду тебе мешать. Удачных поисков! И затем, с сердцем, стучащим в ушах, взъерошенными волосами, торчащими в разные стороны, помятой одеждой, припухшими от поцелуев губами, блестящими глазами и счастливой улыбкой сбегает вниз по лестнице и направляется в ванную. Определённо довольна. Распахивает дверь, дёргает краник и подставляет руки под струи холодной воды, умывая лицо. Поднимает взгляд на зеркало, наконец видя себя. И, ничего себе. Всё та же. Мир не рухнул. Она не жалеет. От этой мысли возникает желание смеяться ещё громче, чем обычно. А лучше — выпить. Заслужила. Можно. — Нет. Я не ошиблась. И не ошибаюсь, — шёпотом и с приятным осознанием происходящего. Тем временем Дамиано возвращается к парням, думая, что расскажет Вик о том, что его сердце и правда — теперь уж он точно убеждён, — украдено, в следующий раз. Ну, после следующего поцелуя. — У-у-у, ты чё, серьезно не нашёл? Раджи, развалившийся в кресле, недовольно фыркнул. Итан, полутрезвый и примостившийся рядом, пихнул его локтём под рёбра. — Томас, не дави на него, он и так перебрал, походу. Глянь на него, щас ещё немного и ветром снесёт. — Ага, и лыбится, как не понять кто. Лады. Итан, твоя очередь… Дамиано благодарит Торкио и попутно решает, что правда или действие, пожалуй, не такая уж плохая игра.