***
Когда новобранцы мастерской, и восемнадцатилетний Людвиг в их числе, получили первоначальные навыки обращения с оружием и самыми простыми инструментами Охотников, наставник отвёз их в Бюргенверт, и там к их обучению приступили Охотники, сопровождавшие учёных в экспедициях в птумерианские подземелья. И через какое-то время их впервые повела на «полевую практику» в подземелья лучшая ученица мастера Германа, леди Мария. Людвиг хорошо помнил: первым, что привлекло его внимание, были безупречная, аристократическая осанка и легкость движений. Увидев наставницу в деле – во время схватки с Хранителем древних богов, – он сначала просто не поверил своим глазам. Такая скорость – и такая точность, абсолютная выверенность каждого действия… А потом поклялся себе, что непременно научится владеть оружием так же уверенно, с такой же кажущейся лёгкостью, чтобы... Чтобы леди Мария сочла его достойным звания её ученика. Он восхищался её спокойствием и самообладанием, бесстрашием и точностью расчета в схватке. Он не отрываясь следил за её движениями, словно впитывая её силу и грацию в свою кровь и в свой разум. А ещё она была очень красивой. Невозможно, невыносимо красивой – и при этом невозможно и невыносимо опасной, вызывающей трепет и восторг, как гигантская волна, которая вот-вот поглотит и разобьёт в щепки твой корабль, но ты не можешь не восхищаться её мощью и грозной красотой шторма. Для вчерашнего мальчика с горящими глазами, преисполненного решимости и отваги и готового без колебаний умереть, сражаясь с чудовищами и защищая ярнамитов, такая наставница оказалась истинным путеводным светом. Но, конечно, слишком ярким, чтобы не ослепить, – это он понял не сразу... ...Не в последнюю очередь Мария учила юных Охотников самоконтролю, самодисциплине и умению обуздывать эмоции рассудком. Что ж, и здесь её наставления принесли ученику неоценимую пользу. Первоначальная влюблённость-болезнь пусть не скоро, но переплавилась в молчаливую преданность. Это новое чувство, в отличие от первого, не мешало жить: не было больше лихорадочного томления, вспотевших ладоней и пересохшего горла, глупых вспышек ревности и чёрного отчаяния. Людвиг просто отчётливо понял: теперь его мир держится на Марии, на её словах, взгляде, улыбке, и пусть он не может видеть и слышать её постоянно, но ему достаточно знать: она есть в этом мире, она жива и благополучна. …Но всё равно никуда было не деться от этих отголосков боли –случайно, мимолётно встречаясь взглядом, унимать бешеное биение сердца (о, сердцу так и не удалось объяснить, что леди Мария так смотрит всегда и на всех, что никак не выделяет она Людвига из числа прочих, не улыбается ему как-то особенно тепло и таинственно...) Если поначалу было горячо и больно, то после стало чуть прохладно и горько. Но горечь эта скорее успокаивала, как аромат специй, которые пекарь добавлял в тесто для булочек. С ней мир был устойчивым и целым, несмотря на творящийся в нём кошмар. А потом... Мир разбился, рассыпался, и каждый новый день больно ранил новым осколком. Людвиг не мог поверить в то, что всё это случилось на самом деле, случилось с ним. «Это кошмар, это просто сон, он закончится...» Но этот кошмар снился ему уже второй год – и во снах, и наяву. И призраки убитых жителей Рыбацкой деревни делали этот кошмар ещё больше похожим на явь. Никто ничего не знал, Людвиг был в этом уверен. Он прекрасно научился скрывать свои чувства. Но бывает такая боль, такая тоска, что, если ей не дать выход, не высказать, то она просто затопит изнутри, взорвёт измученный рассудок чёрными брызгами тьмы. А говорить об этом нельзя. Никому, ни с кем в целом мире. В память о ней – некоторые тайны должны оставаться тайнами. Любой ценой. Но иногда становилось настолько жутко в одиночестве тонуть в этом кошмаре, что впору было отыскать в пустыне колодец и выкрикнуть свою тайну в него... Не зря же Мария выбросила свои любимые клинки в колодец в проклятой Рыбацкой деревне... Или поведать свою тайну морю. «...Безмолвны моря. Они примут всё, ни на что несмотря...» А ещё... он не в силах был простить Марии её малодушие. Как она могла?.. Оставить их всех, бросить товарищей по мастерской в такое жуткое время, превратить Германа в высохшего старика с потухшим взглядом и неживым голосом... Сам Людвиг даже в мыслях не допускал для себя такого исхода, как бы тяжело ему ни приходилось в последнее время. Но... Иногда он как-то странно и горько завидовал Марии. Потому что – ей-то сейчас уже не больно... Людвиг знал, что Охотники мастерской уважают его, признают за ним право быть их предводителем, многие – восхищаются и стремятся подражать ему. Он не задумывался, достоин ли такого отношения, – он просто делал то, что должен был делать. И он никогда не смог бы бросить своих людей. И поэтому он каждый день словно бы шёл сквозь огонь, дышал раскалённым пеплом и истекал кровью из ран, нанесённых осколками мира. …И поэтому он так редко позволял себе ночи отдыха. Потому что в одиночестве и относительном покое на рассудок с удесятерённой силой набрасывались призраки прошлого, обитатели кошмара наяву – и особенно больно ранили воспоминания, из бесценных сокровищ превратившиеся в орудия пытки. Редкие совместные вылазки. Случайные встречи – ещё более редкие; Мария осталась верна старой мастерской Германа, а Людвиг теперь – Охотник Церкви Исцеления, он занят оборудованием новой мастерской, набором и обучением ополченцев из числа горожан. Иногда он заходил к Герману – поприветствовать старого учителя, посоветоваться – тот, хотя и отказался сотрудничать с Церковью в качестве наставника нового отряда Охотников, никогда не отказывал бывшим ученикам в совете и помощи; и каждый раз, поднимаясь по ступеням к двустворчатым дверям домика-мастерской, Людвиг усилием воли успокаивал колотящееся сердце, мечтая и страшась увидеть Марию... И иногда она оказывалась там, и приветствовала бывшего ученика одновременно тепло и отстранённо, и точно так же тепло и отстранённо разговаривала с другими Охотниками, а Людвиг всё следил за её взглядами, мимикой и жестами, пытаясь понять: и в самом деле они все равны для неё?.. Глупо. Но ничего не поделать. Он не мог знать наверняка – но хотел верить. На самом деле не верил – но хотел верить, что всё же верит. И в тот день поздней осени, когда Людвиг стоял над исхлёстанной дождём свежей могилой, он вдруг осознал, что надежда, которую он так и не смог убить, пока Мария была жива, теперь уж точно не умрёт. Она останется с ним до конца его дней, претерпев уродливую трансформацию, будто мирный горожанин, обратившийся в чудовище; превратится в острое мучительное сожаление и будет днями и ночами грызть его сердце, вопрошая: «Почему же ты даже не попытался?..» Трус. ТРУС! «Возможно, это ты убил её...» «Нет! Нет же... Что я мог сделать? Кем я был для неё? Я... Ничего не мог...» «А если... Всё же мог?» Всё чаще вслед за подобными мыслями его охватывала ярость, которую всё труднее становилось контролировать; он сгорал от ненависти, глубоко внутри корчился от боли и беззвучно кричал, агонизируя в этом пламени, из самой глубины души проклиная тех, кого на самом деле считал виновными: Виллема, Германа... Лоуренса? Но внешне он оставался спокойным. Он всегда должен оставаться примером хладнокровия и выдержки для своих солдат. Людвиг, Первый Охотник Церкви. Монолит, кровавый камень, серебряный сплав клинка. А что творится внутри – до этого никому нет и не должно быть дела. Его службе, их общему делу это не мешает... Да, не мешает. И что, что в последнее время пришлось увеличить частоту трансфузий, запастись успокоительными и постараться пореже попадаться на глаза проницательному Саймону? Всем тяжело в это жуткое время. Он, Людвиг, ещё неплохо держится, в отличие от многих других… Но тем не менее – нужно беречь себя. Не допускать ухудшения состояния. Следить за собой, не переутомляться, не забывать про еду… Людвиг тихо рассмеялся собственным мыслям. «Кажется, я разговариваю сам с собой голосом Саймона». Тот никак не может отделаться от старых привычек – пытается лечить и давать врачебные рекомендации всем, кто под руку подвернётся, забыв, что он уже давно не врач, а Охотник. И тем не менее, именно сейчас этот «внутренний Саймон», конечно, прав: пора перекусить и отдохнуть. Людвиг начал спускаться по винтовой лестнице на первый этаж мастерской, где располагалась общая комната отдыха с кухонным столом, шкафчиком для посуды и кофейником. Ночные патрули уходили в город перед закатом, часа за четыре до полуночи, а те, кто патрулировал улицы днём, примерно в это же время расходились по домам. И с заката и до рассвета в мастерской оставался только Людвиг, а в Ночи Охоты – дежурный Охотник и врач Чёрной Церкви. В кухонном уголке обычно лежали какие-то «общинные» сухари или печенья для того, чтобы выпить кофе и перекусить буквально на ходу. Кофейник постоянно наполняли и варили новые порции кофе, чтобы приходящие и уходящие в течение дня Охотники могли подкрепить силы бодрящим напитком. Но вечерами, после смены патрулей, кофейник обычно оставался пустым. Людвиг сам варил себе кофе, спускаясь из мастерской около полуночи. Однако в последние месяцы он стал замечать, что кто-то в мастерской варит кофе поздно вечером, да ещё и оставляет на общем столе пакеты с булочками или пирожками из пекарни неподалёку, где булочник выпекал небольшую порцию свежей сдобы, рассчитывая на ближайших соседей, которые приходили за покупками перед закатом. Кто этот таинственный доброжелатель, Людвиг так и не выяснил, да и не стремился: он предположил, что Охотники просто договорились поддерживать командира нехитрой едой и горячим кофе, зная его привычку не обращать внимания на голод, пока не начнёт кружиться голова. Сначала Людвиг рассердился и хотел было подкараулить и отругать подчинённых, чтобы не думали, что командир не способен сам о себе позаботиться; но каждый раз забывал спуститься пораньше, а когда спохватывался – кофейник был уже горячим, пакет с булочками лежал на столе, а мастерская была пуста. Сегодня же, поскольку Людвиг закончил работу раньше обычного, у него имелись все шансы застать неведомого «опекуна» на первом этаже возле кофейника. Ступая неслышно, командир спустился до низа винтовой лестницы и осторожно выглянул в общий зал. Аромат кофе тёплыми волнами плыл по комнате; на столе, освещённом парой свечей, лежал пакет из коричневой бумаги. А в дверном проёме, ведущем на улицу, виднелся чей-то силуэт – чёрный на тёмном. И только волосы поверх воротника белели, как заледеневший водопад на склоне горы. Белые волосы уроженца Ледяного замка… – Рита?! – одновременно удивлённо, сердито и весело произнёс Людвиг. Других Охотников с таким цветом волос в мастерской не было – не шли представители кейнхёрстской аристократии в Охотники, особенно после резни, учинённой Логариусом и его Палачами… И только ненормальный Брадор ухитрился отыскать где-то в ярнамских трущобах эту девчушку, дочь «женщины из тени» кейнхёрстской крови, да ещё и сделать своей напарницей. – Ты что тут делаешь в такую пору? Силуэт дёрнулся было – выскочить скорее на улицу, в непроглядную ненастную ночь, горько-сладко пахнущую пылью, сбрызнутой первыми каплями дождя. Но всё же голос командира заставил застыть на месте и медленно обернуться. – Доброй ночи, мастер Людвиг, – сказала Рита Мэйз, напарница Брадора. – Я… Уже ухожу. Я просто заканчивала работу. – Голос её звучал немного растерянно – но только поначалу: девушка быстро совладала с первоначальным испугом. – Куда ты? Сейчас начнётся ливень. – Людвиг указал взглядом в темноту за спиной девушки, где крупный дождь уже вовсю барабанил по камням брусчатки. – А скорее, настоящий потоп. Пережди хоть немного. Хотя, если дождь будет затяжным... – Не думаю, – отозвалась Рита. – Туча тёмная и низкая, скорее всего, быстро выльется. – Ты так хорошо в этом разбираешься? – улыбнулся Людвиг. – Привычка. – Мэйз пожала плечами. – Когда практически живёшь на улице, начинаешь с большим уважением относиться к приметам погоды. – Тоже верно… И всё-таки закрой дверь, а то сейчас тут будет полно воды. – Дождь на улице усилился, косые струи хлестнули Риту по спине, вынуждая сделать шаг назад в помещение. Девушка торопливо захлопнула дверь, снова обернулась к Людвигу и застыла – теперь уж точно испуганно. – Прошу прощения, мастер Людвиг, – пробормотала она, опуская взгляд. – Я не хотела вам мешать. – Да разве ты мне помешала? – удивился Людвиг. – Наоборот… Я правильно понимаю – это ведь ты оставляешь горячий кофе и выпечку на столе? Это бывает очень кстати, когда я засиживаюсь за работой. Я тебе очень благодарен. Но всё же… Это означает, что ты довольно часто в свои ночи отдыха задерживаешься в мастерской допоздна. Зачем ты так делаешь? Охотникам нужно хорошо отдыхать, чтобы не терять концентрацию и твёрдость руки. Да и возвращаться домой ночью опасно – любому Охотнику опасно в одиночку, не только тебе. – И вам? – хитро улыбнувшись, спросила Рита. – Вы ведь тоже сейчас пойдёте домой один. – Я никуда не пойду. Я живу прямо тут, – пояснил Людвиг. – Я занял одну из пустых комнат на третьем этаже. Ну, знаешь, рядом со складом одежды. – Ох… Я не знала, простите, – смутилась Рита. – Но как же так? Почему вы живёте в мастерской, как бездомный, – вы, глава Охотников Церкви? Они что, не могут вам… – Она спохватилась и закрыла рот рукой. – Ой, простите, мастер Людвиг. Я не должна говорить таких вещей. О Церкви и… О вас. Простите, больше такого не повторится. – Ничего страшного. Твоё удивление вполне понятно. – Людвиг слегка улыбнулся. – Ну, у меня есть свои соображения по поводу того, где мне удобнее обосноваться. Просто я почти всегда очень занят, и мне не хочется тратить время на дорогу домой и обратно. – Если честно, я бы тоже с удовольствием поселилась в мастерской! – вырвалось у Риты. – У меня ведь нет дома как такового. Только эти квартиры, в которых мы по очереди с мастером Брадором ночуем и ждём распоряжений… – Что ж, там есть ещё одна пустая комната. – Людвиг указал наверх. – Если хочешь, можешь её занять. Только там полно хлама, придётся его разгрести. – Ой… А можно? – Глаза Риты засияли. – Спасибо! Я обязательно… Спасибо большое, мастер! Ох… Кофе стынет. – Она шагнула от порога к центру комнаты и глянула в сторону стола. – Я вас отвлекла, вы ведь, наверное, проголодались, как обычно… – Ну вот к чему это? – пробурчал Людвиг, неожиданно смутившись. – Я что, сам о себе позаботиться не способен? – Способны, конечно, – тихо и с какой-то странной грустью отозвалась девушка. – Но почему-то никогда этого не делаете. Я… Мы за вас волнуемся. Вы же иногда по целым суткам на ногах, поесть не успеваете. Хоть в ночи отдыха – пусть уж у вас будет горячий кофе и свежие булочки. – Она опустила взгляд и сделала шаг назад, к двери. – Я, пожалуй, всё-таки пойду… – Куда ты пойдёшь? – возмутился Людвиг – за окнами ливень хлестал так, что из-за шума приходилось повышать голос. – Не слышишь, что ли, что там творится? – Да, но… – Рита испуганно оглянулась на дверь, потом всё-таки подняла взгляд на командира. – Уже поздно… – Почему-то четверть часа назад тебе не казалось, что «уже поздно», – хмыкнул Людвиг. – Брось, ни к чему выскакивать под такой ливень. Всё равно уже за полночь, получасом раньше, получасом позже – значения не имеет. Пойдём, составь мне компанию за кофе. А потом я провожу тебя до дома. – Вы… Меня? – Рита явно испугалась. – Мастер Людвиг, в этом нет необходимости, я справлюсь, не в первый раз… – Ох, да что за ерунду ты несёшь? – Людвиг снова одновременно рассердился и развеселился. – Ты думаешь – я тебе не доверяю? Считаю, что ты не способна сама за себя постоять? Так вот тебе и «обмен любезностями» получился – ты считаешь, что я без присмотра с голоду околею, а я – что одна из моих лучших Охотниц не может одна добраться по Ярнаму до дома! – Он улыбнулся, заметив, как округлились глаза Риты при словах «одна из лучших Охотниц». Да, он ценил её – за талант в обращении со сложным оружием, с которым и сам управлялся вряд ли более искусно, и за удивительное сочетание бесстрашия и осторожности в бою. Брадор имел полное право гордиться воспитанницей… – Я это сделаю исключительно ради собственного спокойствия, если угодно. Чтобы убедиться, что ты дошла до дома, не влипла в неприятности, и тебя не смыло дождём в водосточную канаву. – Он прищурился и окинул её оценивающим взглядом, будто бы намекая на её щуплость и небольшой рост. – П-простите… Спасибо, мастер Людвиг, – почти прошептала Рита, снова опуская глаза. Да что с ней такое? Людвиг никогда не замечал за ней особой стеснительности. Да, она не была слишком общительной, это правда; всегда держалась строго, была твердой и невозмутимой – почти как он сам. А может, даже и твёрже. Если он, Людвиг, – серебряный сплав клинка, то Рита – не иначе как сидерит. Небесный металл, отливающий голубым, как кейнхёрстские глаза Охотницы. – Так, пойдём пить кофе! – решительно сказал Людвиг, который тоже отчего-то вдруг почувствовал смущение. Пожалуй, только сейчас до него дошла вся странность и некая двусмысленность ситуации: ночь, пустая мастерская, они наедине – командир и подчинённая… Какие глупости в голову лезут!.. …И что-то будто толкнуло в рёбра изнутри: вспомнилось, как сам он несколько лет назад втайне мечтал о том, чтобы оказаться в подобной ситуации… С Марией. Ну конечно. Остаться с ней наедине и… Ничего не сказать и не сделать. Просто помечтать о том, что могло бы из этой ситуации получиться, будь они кем-то другим, не теми, кем они являются… Нет, ничего такого в этой ситуации нет и быть не может. Просто он, Людвиг, любит засиживаться за работой, и, судя по всему, Рита тоже – она давно уже известна в мастерской как изобретатель и любитель «повозиться с железками». – Так чем ты тут занимаешься вечерами? – спросил он, ловко перехватывая кофейник, к которому Рита уже тянулась, чтобы налить кофе командиру, и сам наливая ещё не остывшего ароматного напитка ей и себе. – Я сам всё это время работал в оружейной комнате, и там тебя точно не было! – Он нарочито грозно нахмурился, улыбаясь одним уголком губ. – Я работаю на четвёртом этаже, – пояснила Рита. – Там, конечно, меньше инструментов, чем на втором, зато я вам не мешала. – Скажи лучше: «Зато вы меня не видели и не прогнали домой», – поддразнил её Людвиг. Девушка смущённо улыбнулась. – Да ладно, перебирайся на второй. Там удобнее и светлее. Раз уж я всё равно тебя разоблачил, поймал с поличным, так сказать, – чего теперь таиться? – Спасибо. – Рита обеими руками вцепилась в кружку, будто грея об неё озябшие ладони. – Я… Надеюсь усовершенствовать механизм трансформации Убийцы чудовищ. Это старое оружие, им никто у нас не пользуется, поэтому оно очень давно не подвергалось доработке. И я, кажется, придумала, как сделать механизм легче без потери в надёжности. Сделаю опытный образец, потом покажу мастеру Брадору. – Покажешь мне? – заинтересовался Людвиг. – Я сам-то с этим оружием не так уж хорошо знаком. Мне нравится, что ты его используешь, сохраняешь на будущее техники боя, да ещё и усовершенствования разрабатываешь. – Конечно, покажу! – Рита улыбнулась, глаза её засияли. Стиснутые на металлических боках кружки пальцы чуть расслабились. Девушка едва слышно выдохнула и отпила кофе. – Сейчас перекусим и поднимемся на твой четвёртый этаж. Всё равно, – Людвиг глянул в окно, – дождь заканчиваться не собирается. Не знаю, как тебе быть, если он до утра не прекратится. – Не размокну, не бумажная, – буркнула Рита. – Во время патрулирования никого ведь не беспокоит, если дождь идёт. – Тоже верно, – хмыкнул Людвиг. – Ну ладно, ты взрослый человек, сама решай, как тебе поступить. Если хочешь – иди прямо сейчас. Оружие твоё потом покажешь. – Сказав это, он вдруг ощутил лёгкий холодок беспокойства: а вдруг Рита так и сделает – и прямо сейчас поднимется и уйдёт, нырнёт в стену дождя, а он останется один в пустой тёмной мастерской, в которую вдруг ненароком заглянул призрак его боли? – Ну, я не горю желанием вымокнуть до нитки, – улыбнулась Рита. – В конце концов… Сколько бы хлама ни скопилось в той комнатке, думаю, я найду где там улечься и немного поспать. – Н-ну, наверное, – с сомнением протянул Людвиг. – Хлам этот там годами копился, так что… Ну ладно, я допил кофе, а ты как? Готова? – Пойдёмте! – Рита легко поднялась на ноги. Глаза её сияли голубыми звёздами, и Людвига снова будто что-то царапнуло по сердцу: как же мало нужно человеку для радости – просто поговорить с ним, мимоходом сказать пару слов одобрения, поинтересоваться, как дела. И как ему не хватало в то время таких простых вещей! Конечно, он сам и его тогдашнее восприятие подобных ситуаций – это совсем другое дело, но всё же… В старой оружейной комнате на четвёртом этаже царил идеальный порядок – Людвиг только головой покачал: видимо, девчушке просто необходимо было укромное «убежище» для своих экспериментов с оружием, раз она навела порядок в этом давно заброшенном и страшно захламлённом зале. Теперь же здесь было чисто, инструменты были разложены и развешаны в идеальном порядке. Рита зажгла фонарь на столе и оглянулась на Людвига. – Вот, – она указала на лежащие на верстаке звенья тяжёлой цепи с зазубренной кромкой. – Новый фиксатор для механизма трансформации. У меня почти всё получилось, только вот это… – Она взяла пару соединённых звеньев и пощёлкала ими, складывая и раскладывая. – Не фиксируется. Не могу понять почему. – Ну-ка, дай посмотреть. – Людвиг шагнул ближе и взял звенья из рук Риты. Их пальцы соприкоснулись на мгновение, совсем легко, почти неощутимо… Но девушка так резко отдёрнула руку, будто дотронулась до раскалённого металла. И снова – удар зазубренным осколком памяти: «Передай, пожалуйста, напильник», – просит Мария. И не глядя протягивает руку. Людвиг вкладывает в раскрытую ладонь рукоятку инструмента, на мгновение касается пальцами кожи, такой нежной, нисколько не огрубевшей от тренировок с оружием и работы с инструментами… И долго потом ощущает это прикосновение, как щекочущее покалывание: в кончиках пальцев – и где-то в груди, выше сердца, но ниже горла. Тепло – и почему-то чуточку стыдно, будто украл что-то, будто обманом заполучил то, что не предназначалось ему… – Хм-м, интересное решение, – Людвиг тоже пощёлкал механизмом, наклонился ближе к фонарю, разглядывая детали и их соединение. – Ты молодец. Брадор может тобой гордиться. Отличную Охотницу вырастил. – Мастер Брадор – очень хороший учитель, – тихо отозвалась Рита. – И просто… Очень хороший. Я так ему благодарна за то, что не прогнал меня тогда, а даже взял в напарники. И теперь я могу… Быть здесь. В вашей мастерской. И как она произнесла это «в вашей»… «Не лучший способ провести этот прекрасный день, да?» – Мария иронично улыбается, взглядом указывая на пронзительно-синее небо. Всю последнюю неделю лил дождь, и вот наконец выглянуло солнце, на небе ни облачка, а их – группу молодых Охотников во главе с леди Марией – ожидает долгая и отнюдь не увеселительная прогулка под землёй, по птумерианским катакомбам. «В вашем обществе прекрасен любой день, как и любой способ провести любой день» – так хочется произнести это вслух. Но Людвиг молчит и только слегка пожимает плечами: «Это наша работа». Мария внимательно смотрит на него… едва заметно улыбается, кивает и разворачивается ко входу в пещеру, зияющему в склоне горы. Людвигу становится жарко, и холод камня, смыкающегося над головой, нисколько не остужает. Она услышала, совершенно точно услышала его невысказанные слова… Людвиг смотрел на Риту… Смотрел через все эти годы – глазами Марии на себя, совсем молодого и наивно полагающего, что он уже достаточно хорошо научился скрывать свои чувства. «Вот как оно бывает. Всё повторяется, только навыворот. Как в кошмаре. А могло ли это оказаться не кошмаром, а хорошим сном?» Рита смотрела на Людвига… Она, конечно, поняла, что он обо всём догадался. Только вот… дело не в том, что она плохо умела скрывать свои чувства, а в том, что в её взгляде Людвиг сейчас явственно читал отражение своих собственных чувств десятилетней давности. Но тогда, десять лет назад, ему не хватило проницательности – а может, храбрости, чтобы поверить в то, что он видел. И с ним остались только сомнения и сожаления. А Рита видела – и верила. Взгляд её молил: «Только не лги! Ни мне… Ни себе». – Ох, Рита... Как же так получилось... – Людвиг, повинуясь порыву, о котором тут же пожалел, едва ни проклиная себя за эту слабость, поднял руку и осторожно погладил девушку по волосам, заправил за ухо выбившуюся прядку. Рита судорожно вздохнула. – А я не понимаю, как могло бы получиться иначе, – тихо сказала она. – Когда я вас только увидела... А потом ещё узнала... Какой вы... – Она замолчала и отвела взгляд. Людвиг смотрел на бледное лицо Риты и всё же проклинал себя – за ту слабость, в которой уже готов был признаться себе. И ей. «Она нужна мне… Но я никогда не смогу полюбить. Уже никогда». «И что это будет? Что-то вроде милостыни? В ответ на искреннее чувство?» «Я не могу так с ней поступить… Она заслуживает большего. А я не могу дать ей то, чего она достойна». «А сам ты… Отказался бы от такой милостыни в своё время? Оскорбился бы, отверг с негодованием протянутую руку?» «Жестоко. Это жестоко!» «Что более жестоко – ты сам не знаешь до сих пор. И не узнаешь. Но ты оказался трусом – и даже не попытался узнать. Девчушка храбрее тебя, честнее и искреннее». Да. Сидерит против серебряного сплава. Второй на фоне первого кажется мягким, слабым… – Рита… – выдохнул Людвиг. – Ты понимаешь, что происходит? Девушка снова тихо вздохнула и робко потянулась рукой к его лицу. Осторожно коснулась заросшего щетиной подбородка, провела кончиками пальцев по щеке, скуле – вверх, к виску. – Я бы никогда не осмелилась побеспокоить вас, – прошептала она. Голубые глаза потемнели и заблестели, будто в них отразилась сегодняшняя свинцовая непогода. – Но я же вижу… Вы совсем один. Всегда один, даже когда вокруг полно Охотников. Вы сами себя ото всех отгораживаете. Ну а я, я просто хотела, чтобы вы знали… Не для всех тут вы просто командир, тот, кто первым идёт в сражение, каменная стена, за которой мы все укрываемся. Я… Хотела, чтобы вам стало чуточку теплее. И делала что могла. – Спасибо тебе большое. – Людвиг тоже коснулся её щеки. – Мне действительно становилось теплее. А я ведь не догадывался, что это ты. Прости, я был невнимателен. – Я ведь специально пряталась. Я… Боялась. – Рита покусывала губу, явно борясь с собой, чтобы не отвести взгляд. Она побледнела, а на скулах проступил румянец, двумя небольшими пятнами, почти как при лихорадке. – Понимаю… – Людвиг действительно понимал, чего на самом деле боялась девушка. Она боялась своих собственных чувств – и того, что не сможет их скрыть. Боялась, что он всё поймёт, всё прочитает… Но при этом надеялась? Надеялась – но при этом до смерти боялась? Точно так же, как он сам когда-то. …И снова, отголоском старой боли: Он старался постоянно быть рядом, но при этом не слишком часто попадаться на глаза. Смотрел издалека, был всегда наготове, чтобы подойти ближе, помочь, если нужно, выполнить какое-то поручение. А потом снова отступал и скрывался в тени. Страшно! Страшно. И то, что она не заметит вовсе. И то, что может заметить и проигнорировать. Второе стократ страшнее. Потому что – тогда умрёт надежда. А без надежды – как жить? Надежда – искусный палач, мастер пыток, но она же – как умелый лекарь, знает, когда и в какой дозе дать страдающему пациенту обезболивающее. Жаль, действует оно так недолго… И он прятался. От её взглядов – и от возможного безмолвного ответа на его вечный молчаливый вопрос: «Кто я для тебя?!» «Никто. Не более чем один из десятков новобранцев, прошедших через мастерскую. Как ты мог надеяться, что мог бы стать чем-то большим?» «Я даже не попытался выяснить. Я просто трус. А Рита… Она храбрее меня, она лучше меня. Она заслуживает…» «Ты понимаешь, что происходит? Ты готов на это?» «Если, кроме сомнений и сожалений, у неё останется ещё хоть что-то… То, о чём мечтал ты сам». – Я понимаю, мастер Людвиг, – сказала Рита, – вы никогда не будете меня... Не будете относиться ко мне так, как я к вам. Но я ничего и не ждала. И не жду. Просто... Мне нужно знать, что вы... просто есть на свете, что вы живы и здоровы, что вы не слишком голодны и не падаете с ног от усталости. Если я чем-то могу помочь – я хочу помочь. Это всё, о чём я прошу. …И снова – ранит осколком памяти: «Почему ты не смог сказать то же самое тогда? Ты же знал, что ей плохо. Почему не попытался просто приблизиться, просто дать понять, что готов помочь ей нести это бремя вины? Тем более что вина у вас была общая, общая неблаговидная тайна. Так почему ты просто стоял в стороне?..» «Рита – не я. А я – не Мария. Я не могу принять этот дар. Я его недостоин!» «А разве речь о том, чего достоин ты?» – Я… Я готова умереть за вас. Мастер Людвиг, вы для меня… Сердце будто покрылось инеем. Что, что же в этой ситуации будет более жестоким? – Можно без этого «мастер»? – с улыбкой перебил девушку Людвиг. – Когда мы здесь одни, и никто не возмутится нарушением субординации. И вот ещё…– Он снова коснулся её щеки, и девушка, резко вдохнув, задержала дыхание. – Прошу, не надо умирать за меня, Рита. Вообще не надо умирать. Я хочу, чтобы ты была жива и здорова. Хочу всегда видеть тебя рядом –на патрулировании, на Охоте. В мастерской… И днём, и ночью. Ты… очень дорога мне. Он сделал короткий шаг вперёд. Рита с судорожным вздохом попыталась отступить, но уперлась спиной в верстак и вцепилась руками в край столешницы. – Я… Я не боюсь… – прошептала она, заворожённо глядя ему в лицо. – Зато я жутко боюсь – за нас обоих, – сказал Людвиг и поцеловал её. Рита ответила на поцелуй так порывисто и так неумело, что у Людвига перехватило дыхание. «Что я делаю?!» «Это будет… преступление». – Рита… – выдохнул он, отстранившись, но не в силах оттолкнуть. – Это ведь… Неправильно… – А что в нашей жизни сейчас правильно? – горько прошептала девушка, пряча лицо на его груди. – Мы не можем рассуждать как обычные люди, мы не можем думать даже: «А что с нами будет завтра?», потому что для нас любое «завтра» может не наступить. После любой Ночи Охоты мы можем не увидеть рассвет… Ох, ма… Людвиг… – она крепче прижалась к нему и тихо вздохнула. – Я вот не боюсь смерти… Совсем не боюсь. Но… я каждый раз просто умираю внутри, когда вижу, что в вашу сторону несётся чудовище. И я бы сказала: мне всё равно, что правильно, а что неправильно по чьим-то там чужим меркам. Главное – что посчитаете правильным вы. А я… просто хочу, чтобы вам было хоть чуточку теплее. Людвиг перестал дышать. Вот он, истинный кошмар. Выбор. Выбор, когда ты даже малейшего представления не имеешь, что есть меньшее зло, а что – большее. О чём ты будешь жалеть после? – да о любом своём решении, что бы ты ни выбрал. И как быть, и о чём в первую очередь думать?.. Рита снова оказалась храбрее своего командира. Она отстранилась и посмотрела Людвигу в лицо. Глаза её были сухими и сияли чистой небесной голубизной. Чистый, острый, закалённый небесным холодом сидерит… – Я бы предпочла жалеть о том, что сделано, чем о том, что не сделано, – тихо сказала она. – Такие моменты – они и есть наша жизнь. Хоть мы и Охотники, и вокруг нас кошмар, – мы ведь не можем не жить, пока мы ещё живы? «Если мы ещё живы…» Снова удар осколком памяти в сердце. Осень – дождь – свежая могила – белые цветы – горькое, невыносимое, несовместимое с жизнью осознание неотвратимости случившегося. «Это я должен был умереть. А теперь мне придётся… Жить мёртвым». – Ты права. Пока ещё мы живы… И ты нужна мне. «Всё правильно. Хоть это и больно».***
– Скоро рассветёт. Патрули начнут возвращаться, – тихо сказала Рита. Тёплая тяжесть исчезла с груди, сияющие в предутренних сумерках волосы тёплой волной щекотнули щёку и шею. Грубое солдатское одеяло скользнуло по хрупкому, белоснежному, будто выточенному из самого дорогого мрамора плечу. Людвиг смотрел на это плечо, на растрёпанный девичий силуэт на фоне окна и светлеющего неба – и не мог поверить в реальность происходящего. Это было так странно, так диссонирующе, так…похоже на сон? Только бы это не стало началом кошмара… – Да, пора, – сказал он, садясь на жёсткой кровати. Обнял Риту за плечи, притянул к себе, зарылся лицом в волосы. – А я не могу тебя отпустить… – Придётся, – Рита тихонько засмеялась. – Сейчас ребята придут и потребуют кофе. А нормальный кофе здесь умею варить только я – ты ещё не заметил? – Я много чего раньше не замечал, – вздохнул Людвиг. – Надеюсь, что теперь всё будет иначе. – Внешне всё останется как было, естественно, – уточнила Рита. – Никто ничего не узнает. – Да, мы с тобой – великие мастера скрытности. – Людвиг хмыкнул, но тут же посерьезнел. – Рита… Я вот задавал тебе вопрос, не знаю, помнишь ли ты… Я спросил: ты понимаешь, что происходит? Я сам-то не очень понимал тогда. Я не хотел причинять тебе боль, не хотел пугать или расстраивать. И я струсил… – Он чуть не сказал «снова», но вовремя осёкся. – Выходит, я взвалил тяжесть решения на тебя. – Я не пожалею, даже не думай. – Рита обернулась и обняла его за шею. – Я ведь понимаю, кто мы и в каком мире живём. Когда-нибудь… Возможно, очень скоро… Для кого-то из нас рассвет не настанет. Но до этих пор, даже самыми страшными ночами я буду помнить сегодняшнее утро и этот восход. Это как будто бы… Будто я долго шла в темноте, а потом увидела свет. И этот путеводный свет – ты. …И снова – как же больно – кольнуло в сердце осколком прошлого! Самым острым осколком. «Ты всегда будешь нашим светом».***
…До огненно-кровавой ночи Старого Ярнама оставалось два дня.