Кофе с долькой апельсина

Политика — это сказать себе, что нельзя быть счастливым, когда другие несчастны, что высшие интересы моей страны важнее моего личного комфорта. Политика — это люди. © Марин Ле Пен

      Марин Ле Пен — влиятельная в политических кругах женщина, каждое слово которой было окутано силой и имело вес. Опасный соперник, чей острый язык поставил на место немало зазнавшихся особ с раздутым эго, и в противовес которому лидеры других партий готовы были даже объединяться друг с другом. Так и случилось во время выборов. И второй тур для "Национального объединения" Марин, несмотря на безупречную слаженность и отточенный профессионализм всех членов её команды, стал таким же неудачным, как и первый. Она надеялась на совершенно иной исход, но судьба — эта чёртова взбалмошная особа — решила иначе, лёгким взмахом руки записав партию Марин в список проигравших. И последняя надежда на перемены растворилась в воздухе, напоминая детскую веру в Санта-Клауса.       "Проиграла, проиграла, проиграла..." — Часто и болезненно стучало у неё в висках, когда Марин покидала штаб-квартиру партии. Она воспользовалась запасным выходом, минуя навязчивых журналистов, от провокационных вопросов которых невозможно было отмыться даже самой святой водой.       Улица встретила её умиротворяющей тишиной, тогда как у Марин внутри господствовала буря. Во рту была горечь, но не от только что выкуренной сигареты. Это был едкий вкус поражения, который пестрел на кончике языка. Она чувствовала себя севшей батарейкой, срочно нуждающейся в подзарядке. Или в утилизации.       Подойдя к своей машине, Марин замерла в удивлении, увидев не личного водителя, а Жордана. Он, опустив взгляд, со злостью пинал попавшиеся под ноги маленькие камешки. Осознание поражения было для него таким же болезненным, как и для неё, и наотмашь било по самолюбию. Он сейчас напоминал бомбу замедленного действия, стоило его чуть задеть — и он бы взорвался. Лишь увидев Марин, Жордан успокоился. Она была для него как детонатор, способная управлять им и его настроением.       Они не говорили о том, что произошло в её доме на прошлой неделе. Работа затягивала словно вязкое болото, и у них — эмоционально потрёпанных и опустошённых — не оставалось времени ни на что другое. Но эти совместно выстраданные дни сблизили их ещё сильнее.       Марин подошла ближе, и маска показного спокойствия крошевом осыпалась вниз, обнажая её истинные чувства. В её глазах, помимо усталости, читалось облегчение. Она была рада, что в данный момент рядом с ней находился именно Жордан, ведь с ним ей не нужно было притворяться. Он шагнул вперёд и сделал то, о чём мечтал весь день — заключил её в свои объятия. Его руки сомкнулись на её спине, в самом правильном и необходимом ей сейчас месте. Лишь они делали её спокойнее и мягче, лишь в них она находила утешение.       — Тебе лучше? — Голос Жордана был преисполнен беспокойством. Молодой человек смотрел на неё с такой нежностью, что где-то у Марин внутри солёное море из невыплаканных за всю жизнь слёз стремительно высыхало. И она кивнула. Но не потому что ей стало лучше, а чтобы стало лучше ему.       — Отвези меня домой... — прошептала она, мечтая поскорее убраться отсюда.       Она расположилась на заднем сиденье автомобиля, а Жордан, заняв водительское кресло, завёл машину и тронулся с места.       — Только не подъезжай близко к дому. Там собрались журналисты... А ни мне, ни тебе не нужны лишние слухи, — проговорила Марин и прикрыла глаза. Она задремала и не почувствовала, как машина резко развернулась, меняя курс.       Посмотрев в зеркало заднего вида, Жордан улыбнулся. В его жизни было многое: и спокойная водная гладь, и едва заметная рябь, и штормовые волны. А эта женщина для него была как цунами. Он задумался, каким удовольствием было бы сейчас целовать её, вкушая мягкость и сладость губ, наслаждаться её поцелуями, в которых сладкого больше, чем в кондитерском магазине, и наполнять собственные лёгкие её стонами.       ***       Марин проснулась спустя полчаса от прикосновения чужой ладони к своему колену.       — Просыпайся, спящая красавица. Мы приехали. — Жордан улыбнулся, когда Марин открыла глаза и зевнула.       — Это не мой дом! — Она удивлённо посмотрела на здание, около которого они остановились.       — Правильно, это мой. Не весь, конечно, а только одна квартира. — Жордан вышел из машины и галантно открыл дверь для Марин. — И я приглашаю тебя в гости. Я уже как полгода обзавёлся новым жильём, а ты ни разу здесь не была.       — Я не давала согласия на столь поздний и незапланированный визит, — строго проговорила она. Её волновала собственная репутация. А ещё, хоть она и боялась себе в этом признаться, её волновал Жордан.       — У тебя нет выбора, — усмехнулся он, а Марин удивлённо приподняла бровь, мысленно просчитывая возможные последствия данного поступка. И весь её вид говорил, что это абсолютно неприемлемо. Но Жордан не собирался принимать никакие возражения.       Он взял её за руку и буквально вытянул из машины, завёл в дом и, также не отпуская, довёл до своей квартиры. Она с опаской огляделась по сторонам, не желавшая быть узнанной, и лишь потом вошла внутрь. Квартира оказалась небольшой, но очень уютной. Экскурсия не заняла много времени: начавшись с гостиной, она закончилась в спальне.       — Ты не говорил, что сменил место жительства. — Марин брала стоявшие на тумбочке фотографии, на которых была изображена она вместе с Жорданом, и с интересом рассматривала их. А Жордан не мог отвести взгляд от её рук. Что бы они ни держали — сигарету, ручку или очки — они всегда делали это с неизменным изяществом.       — Говорил несколько раз, ты просто забыла. — Он снисходительно улыбнулся.       — Да... Я плохой друг. — Она виновато посмотрела на него. Уходя с головой в работу, она переставала обращать внимание на важные вещи. И на дорогих её сердцу людей. — Прости меня.       Она мимолётно коснулась его плеча, а у него всё внутри запротестовало, требуя вернуть ладонь туда, где она только что была.       — Это ничего. Мне и не нужна твоя дружба. Только не она! — проговорил он, смотря на неё слишком пристально, слишком заинтересованно, чтобы она могла сделать вид, что не заметила этого и не была обеспокоена.       — Думаю, мне лучше поехать домой. Нам обоим нужно отдохнуть. Доброй ночи, Жордан. — Она поцеловала его в щёку, и он тут же вернул ей поцелуй, только целуя в губы. — Что ты делаешь? — Она испуганно отпрянула от него. Голос дрожал, мгновенно растеряв привычную уверенность.       — Хочу закончить начатое. — Он вновь притянул её к себе и поцеловал, чувствуя, как задрожали тонкие мягкие губы, как крошилась маска холодности, обнажая нечто нежное, требующее ласки и обожания. — Я никуда тебя не отпущу!       Есть люди как открытые книги. Марин же была древним фолиантом на неизвестном языке, и большинство людей были не способны прочесть даже название. А Жордан был уже на середине. Он тонко чувствовал эту женщину, давно изведав многие закоулки её души. И сейчас, когда его пальцы высвобождали из петель неожиданно покладистые пуговицы на её блузке, он понимал, что всё делает правильно.       Он медленно — почти торжественно — опустился перед ней на колени и, коснувшись губами живота, почувствовал нечто невероятное. Она дрожала. Смелая и бесстрашная мадам Ле Пен боялась. Жордан улыбнулся этому открытию и продолжил щедро осыпать поцелуями её кожу. А она прикусила губу и зажмурилась, пытаясь реанимировать корчащийся в агонии здравый смысл. Но чувства — давно забытые, чужеродные и непрошенные — накатывали на неё волной, и всё внутри замирало в тягучем предвкушении.       Он подхватил её на руки и положил на кровать, и она потонула в ворохе прохладного шёлка. Запредельная нежность его ласк превращала возведённую ею же самой стену вокруг себя в руины. И вскоре на ней не осталось даже защитной брони. Впрочем, как и одежды.       Её кожа под его прикосновениями была влажной и горячей, но и самому Жордану было жарко ничуть не меньше. И он поспешно скинул всё, что было на нём надето. Он покрывал поцелуями её тело, нетерпеливо спускаясь туда, где оно было наиболее отзывчиво к его ласкам. Марин не смогла сдержать хриплого стона, когда он коснулся поцелуем внутренней стороны бедра, и почувствовала на коже его довольную улыбку. Он жадно вдыхал её запах — сладкий и обволакивающий аромат самой желанной для него женщины.       Его губы всегда оказывались именно там, где она так отчаянно желала их чувствовать. Он топил все её сомнения в бесконечных прикосновениях, влажных поцелуях и бессвязном шёпоте ей на ухо. Каждым своим движением он погружал её в пьянящее блаженство, и она становилась всё податливее, а в глазах блестела мольба не останавливаться. Но это и не входило в его планы. Он несколько часов изматывал её неспешными и дразнящими ласками.       Когда ленивая нега разлилась свинцом по их телам, он обнял её, и она заснула в уютном и безопасном кольце его рук. Какое-то время он просто слушал её размеренное дыхание и старался не шевелиться, боясь её разбудить. И лишь потом обнял ещё крепче. Он вновь забыл о сне, боясь, что она окажется миражом и растворится в воздухе, стоит ему закрыть глаза. Он просто заворожённо наблюдал, как лунный свет проникал в комнату сквозь занавески и заливал её обнажённое тело серебром. И ему казалось, что во всём мире нет женщины восхитительней.       ***       Первые солнечные лучи проникли в спальню и мягкими бликами легли на лицо Марин. Женщина приоткрыла глаза и зевнула, чувствуя себя выспавшейся и полной сил. Впервые за долгое время она провела ночь без кошмаров, которые из года в год оплетали её сны липкой паутиной, возвращая в самый страшный день её жизни — когда её детство треснуло и раскрошилось. Воспоминания следовали за ней по пятам много лет, и она помнила всё до мельчайших подробностей: взрыв и разрушение половины многоэтажного дома, в котором жила её семья, и она, будучи восьмилетней девочкой, крепко вцепившись в спинку кровати, находилась среди каменной крошки и битого стекла. Марин во сне заходилась кашлем и просыпалась от нехватки воздуха, с застывшим внутри криком, а сердце стучало под самым горлом. Но сегодня призраки прошлого её не навещали. Потому что рядом находился тот, кто был способен защитить её от всех страхов.       Марин, подобно кошке, выгнулась на простынях и зажмурилась от ярких солнечных лучей. Её ещё рассеянный после сна взгляд скользнул на вторую — пустую — половину кровати. Она закусила губу, вспоминая вчерашний вечер: хватку Жордана на её бёдрах, его уверенные движения внутри неё и их стоны в унисон. И тело предательской дрожью откликнулось на калейдоскоп ярких воспоминаний.       Она выскользнула из-под покрывала и отправилась на поиски своих вещей. Но единственное, что ей удалось обнаружить в спальне — это рубашка Жордана. Марин набросила её на обнажённое тело, столько раз зацелованное за эту ночь, что при воспоминании об этом на щеках женщины появился румянец. Её кожа всё ещё хранила тепло чужих губ.       — Доброе утро, мадам Ле Пен! Как спалось на новом месте? — За её спиной раздался голос Жордана.       Марин на миг растерялась, задетая и уязвлённая этим бездушным обращением. Мысли о том, что для него её тело было всего лишь пристанищем на одну ночь, бесцеремонно полезли в голову. Она стыдливо попыталась одёрнуть рубашку, внутренне сжимаясь от несвойственного ей смущения, и повернулась, встречаясь взглядом с Жорданом.       В окна проникали солнечные лучи, вот только вовсе не они, по мнению Жордана, освещали всё вокруг, а стоявшая рядом женщина. Благодаря ей прошлой ночью он наконец узнал, каково же счастье на вкус.       А сейчас он пристально разглядывал её. Она в его рубашке, на которой после вчерашней ночи стало не хватать непозволительно-неприличного количества пуговиц — весьма соблазнительное зрелище. Но ему было мало наслаждаться видом — он хотел наслаждаться ей.       — Мне уже пора, — прохрипела Марин, ощутив сильную потребность в глотке свежего воздуха.       — Неразумно выходить на улицу сейчас, при свете дня. Тебя ведь могут узнать. Лучше тебе остаться здесь. Но чтобы в следующий раз надеть мою рубашку... — Он притянул её к себе, сомкнув руки на талии. — Тебе придётся отвоёвывать её у меня с помощью утешительных поцелуев. — Он счастливо улыбнулся, его буквально распирало изнутри чувство эйфории. Казалось, что ещё чуть-чуть, и он просто лопнет, забрызгивая всё вокруг ярким искрящимся счастьем.       — Почему ты это делаешь? Да, мы переспали, но ничем друг другу не обязаны. Это просто секс и... — Слова давались ей с трудом, приходилось насильно выдавливать их из сведённого судорогой горла.       — Потому что я люблю тебя, Марион Анн Перрин! И для меня это не просто секс. Я ждал этого девять долгих лет, — произнёс Жордан и напрягся, наблюдая, как сказанное им на мгновение замерло в воздухе, а затем достигло чужих ушей и осозналось.       Марин застыла, поражённая его признанием. Ей казалось, что всё это нереально и постановочно, что вот-вот театральный занавес закроется, и Жордан скроется за кулисами.       — Пожалуйста, Марин, не нужно ничего отвечать, — попросил он, заметив страх в её глазах. — Просто прими как данность то, что сейчас услышала. И не закрывайся от меня.       — Жордан... Это всё неправильно. — Она пыталась звучать если не убедительно, то хотя бы отрезвляюще для него. — Мы с тобой коллеги по работе...       — Неправильно? Прошлой ночью ты выстанывала другое. — Он растянул губы в широкой и совершенно бессовестной улыбке. — А я целовал тебя в те места, которых не должны касаться губы всего лишь коллег по работе.       Он подцепил пальцами её подбородок, всё время норовивший опуститься как можно ниже, и заглянул ей в глаза. Как же прекрасна она была в своей душевной обнажённости!       — Пойдём завтракать. В моём доме для тебя всегда найдутся кофе и апельсины. — Он взял её за запястье — словно боялся потерять — и увлёк на кухню, которая встретила женщину терпким и пьянящим запахом свежесваренного кофе и дурманящим ароматом выпечки.       Он сел на стул и, притянув её ближе, усадил к себе на колени. Солнечный свет растопленной карамелью блестел на коже Марин, и Жордан не смог отказать себе в желании поцеловать её в щёку.       Взяв со стола апельсин, она подцепила ногтем оранжевую кожуру, и брызнувший сок оставил яркие капли на её коже. Жордан перехватил её руку и, коснувшись беззащитно-подрагивающих пальцев языком, слизал с них цитрусовую сладость.       — От тебя пахнет апельсинами, мятой и... — Он уткнулся носом ей в шею и глубоко вздохнул, словно хотел пропитаться её ароматом, завернуться в него, как в мягкий плед.       — Тобой. — Она обвела большим пальцем контуры его улыбки, размазывая по губам апельсиновый сок, а он оставил на подушечке лёгкий поцелуй.       — Останешься у меня? — Его шёпот бархатом льнул к коже, вынуждая Марин подчиняться обнявшим её рукам. Её тихое "да" затерялось у него на груди и прошло через сердце.       — До вечера я в твоём полном распоряжении, — ответила она, поразившись мягкому звучанию собственного голоса.       — До утра. Я очень хочу быть рядом, когда ты проснёшься. — Он взял её руки в свои и, коснувшись кожи губами, потёрся о них щекой. — И до конца жизни.       Завтрак мог и подождать. Его желание раствориться в ней — нет. Он не боялся пресытиться. Он боялся, что и жизни не хватит, чтобы насладиться этой женщиной.