Без драмы

В этом не было драмы как в старых романах. Или в новых, которые Зура тайком выменивал, где придётся, а Гинтоки ещё большим тайком тащил к себе, чтобы потом всхлипывать посреди ночи. Они просто были, и Сакамото не мог перестать наблюдать. Вот например Гинтоки, запинаясь, пошёл в кусты. Когда хотел, он передвигался бесшумно, как лесной кот, но в остальное время топота от него было, как от целой армии. Сакамото вслушивался в этот топот, шорохи, хруст сломанных веток; ветки качались, отмечая путь. Такасуги подозрительно покосился и, не выдержав, всё-таки подорвался с места. – Он точно что-то задумал, – пробубнил, ломясь следом. Прошла пара минут, в течение которых Гинтоки, громко пыхтя, пытался распустить завязки на штанах, и тут окрестности огласились воплем: – Ты что, явился мне член подержать? – Что ты задумал? Никто не ходит поссать со спецэффектами! Они собачились, приглушив голоса так, что было не разобрать слов, а кусты сотрясались. Кто-то то и дело начинал ржать, давясь и затыкая рот, чем придётся. Сакамото перевернулся на другой бок и улыбнулся. Ну надо же, совсем придурки. Никого не удивляло, что они вернулись только спустя полчаса, и Гинтоки, вдруг схватившись руками за пах, рыбкой нырнул обратно. – Поссать забыл, – невозмутимо сообщил Такасуги и ушёл к своему спальнику. Сакамото было очень странно от этой влюблённости: он любил каждого из них по отдельности и даже не пытался вычислить, кого сильнее – или кого первым, но вместе они тоже цепляли его до дрожи. Особенно тем, как они относились друг к другу безо всяких условностей, словно между ними не происходило ничего выдающегося. Одной ночью Гинтоки крутился под одеялом, сгибая и разгибая ноги, меняя бока, взбивая подушку. Он уже всех достал; Сакамото слышал, как Зура бубнит что-то себе под нос – не иначе как репетировал отповедь помощнее, чтобы Гинтоки отрубился на середине, не выдержав взрыва занудства. Но Такасуги первым отбросил в сторону своё одеяло и перекатился ближе, подгребая Гинтоки к себе. Сакамото приподнялся на локте. Ладонь Такасуги нырнула к Гинтоки в штаны и сгребла член, губы уткнулись в шею. Движения были быстрыми, мощными: будь под ними кровать, она ходила бы ходуном. Гинтоки вздрагивал, немо приоткрывая рот, и быстро кончил. – Хватит шуршать, – прошептал Такасуги с угрозой, всё ещё сжимая его в руках. – Я хочу спать. – Ага. Гинтоки так и отключился – в момент, словно щёлкнули лампочкой, – а Такасуги откатился обратно и небрежно вытер ладонь о траву. Такое случалось постоянно, но ни один из них не упускал шанса покрасоваться перед молоденькими селянками. Сакамото тоже не упускал, но селянки чаще всего доставались пронырливому Зуре, успевавшему даже в грязи откопать пару симпатичных цветков. Было обидно, но не особенно удивляло, хотя Гинтоки каждый раз выглядел оскорблённым до глубины души. – Что бы ты делал с девчонкой, придурок? – подначивал его Такасуги по возвращении в лагерь. – На такого коротышку, как ты, ни одна девчонка даже не взглянет, – отбивал Гинтоки удар. Зато ты смотришь, хотелось сказать Сакамото. И я тоже; и на тебя, как и он. Впрочем, было на что посмотреть; разозлённый, как рой ос, Гинтоки всегда казался красивым: пылающие щёки, растрепавшиеся белые вихры, горящие глаза. Такасуги пялился на него, не скрываясь, а Гинтоки ходил туда-сюда и без остановки что-то бубнил. Вечером они пили; костёр горел так ярко, что, казалось, доставал до небес. Жарко было даже с краю поляны, и Сакамото то и дело вытирал выступившую испарину. Лицо Гинтоки блестело от пота. Он, приподняв повыше бутылку и высунув наружу язык, попытался выловить из неё последние капли, и Такасуги пихнул его коленом. Бутылка заехала Гинтоки по носу, и он начал орать очень страшным шёпотом, а Такасуги улыбнулся одними глазами. Сакамото разом припомнил, что на бревно они сели на разных концах, так и не помирившись после дневной ругани, но незаметно даже для себя сдвинулись ближе, так близко, что теперь упирались лбом в лоб. Взгляд Гинтоки всё чаще съезжал с переносицы Такасуги на губы, а рука того безо всякого стеснения устроилась на бедре, то и дело стискивая крепкую мышцу. От них двоих можно было прикуривать, и Сакамото отвернулся, пока у него не встал. А когда повернулся обратно, не выдержав, то ничуть не удивился, обнаружив пустое бревно. Можно было вновь отвернуться, пересесть ближе и влиться в общую пьянку, но мочевой пузырь подал вполне однозначный сигнал, и Сакамото мысленно махнул на себя рукой. Будь, что будет. Всё равно ему нужно отлить. Он забрал чуть правее, чтобы не вывалиться куда-нибудь им под ноги, и старался ступать бесшумно – но, как оказалось, мог не прилагать усилий. Они не ушли далеко – сквозь ветви просматривались всполохи и свет от костра. Гинтоки прижал Такасуги к дереву и сосредоточенно скользил рукой по его члену, глядя в глаза; и тишина была настолько густой, что время, казалось, тоже остановилось. Пальцы Такасуги побелели от того, как сильно он вцепился в кору, но бёдра не двигались, не подавались навстречу, и сам он застыл, будто всё это происходило не с ним. Он не моргал – и Гинтоки не моргал тоже; не слышно было ни стона, ни выдоха, лишь тихие влажные звуки, трение кожи о кожу. Сакамото отступил назад, молясь о том, чтобы под пяткой ничего не хрустнуло. Впрочем, едва ли хоть один из них бы обратил на это внимание. Недели спустя они разбили лагерь у самой реки. Дело шло к осени, и оттого быстро темнело. Голова Гинтоки елозила по плечу, тяжёлая и неугомонная, и Сакамото боролся с желанием: было бы так легко наклониться и накрыть губами его приоткрытые губы. – Думаешь, с вылазкой всё удастся? – спросил Гинтоки рассеянно. Его локоть упирался в бедро в опасной близости от паха. – Мясо бы не помешало, – вздохнул Сакамото и растрепал его волосы. – Хочешь, чтобы я пошёл с ним? Гинтоки ненадолго замер, потёрся затылком о грудь. – Лучше ты, чем кто-то из его отряда. Они же все как он, отбитые наглухо. Сакамото рассмеялся, тронул губами его висок. – Ты и сам как он. – Вот поэтому я и не иду, – не растерялся Гинтоки. – А не потому что тебе лень и ты уже засыпаешь? – удивился Сакамото. Гинтоки что-то неразборчиво заворчал, и он покрепче сжал руки на его талии. – Ладно, Кинтоки. Но ты будешь должен. – Лучший кусочек твой, – пообещал Гинтоки, поднимая вверх честные-честные глаза. Сакамото щёлкнул его по носу и столкнул с себя. – Если Шинске будет против, сам пойдёшь его уговаривать. – Если ты не сможешь уболтать Такасуги, то нам придётся утопить тебя в ближайшем болоте, – серьёзно сказал Гинтоки. Его лицо белело в свете луны, и глаза были тёмными, тёмными и непроницаемыми. Сакамото с трудом видел картинку целиком, она распадалась на части: на волосы, которые он хотел бы видеть рассыпавшимися по траве ореолом, на улыбку, которую он хотел бы сцеловать, на руки, которые он хотел бы чувствовать на своих плечах. Сакамото рассмеялся и рысцой припустил обратно в лагерь. От реки тянуло прохладой, но, казалось, погода скоро испортится. Оставалось надеяться, что прогулка прочистит ему мозги. – Так зачем, ты говоришь, ты со мной идёшь? – поинтересовался Такасуги с небрежностью вцепившегося в добычу питбуля. Сакамото поёжился и улыбнулся как можно беспечнее. – Для поддержки! – объявил он. – И что же ты собрался поддержать? Сакамото хмыкнул и погрозил ему пальцем. – Не надо использовать на мне ваши дежурные с Гинтоки шутки, я за ним в кусты не хожу. Такасуги ухмыльнулся. – А зря. Вдруг тебя бы на него ещё раз стошнило. Они огибали дороги по подлеску, и трава мягко пружинила под сапогами. Сакамото полной грудью вдыхал влажнеющий, набирающий тяжесть воздух. Было тепло, но в ветре уже сквозило обещание холодов. – Какой план? – уточнил Сакамото, увидев вдалеке покосившийся забор. – Пробуем договориться? Такасуги посмотрел на него как на идиота. – Тихо заходим, тихо берём, тихо уходим. Если не хочешь, чтобы тебя запинали всей деревней. – Эй, они бы все поддались напору моего обаяния! Такасуги посмотрел на него через плечо – медленным оценивающим взглядом, охватившим всё тело. – Может быть, – допустил он. – Но мы не будем проверять. Его пальцы стиснули запястье, затягивая Сакамото поглубже в лес. Бедные дома на отшибе Такасуги пропустил, как не стоящие внимания. К счастью, он больше не оборачивался – Сакамото не был уверен, что смог бы спрятать распиравшее его восхищение. – Вот этот, – кивнул Такасуги. Его глаза сияли в отблесках факелов. Занимался ветер, и кроны шелестели, заглушая слова. Пальцы Такасуги сжались крепче, потёрли вдоль вен. Сакамото кивнул, стараясь придать лицу хоть сколько-нибудь нормальное выражение. Где-то на другом конце деревни пронзительно залаял пёс, и его лай подхватили все остальные. Они легко перемахнули без забор, почти не таясь в этом шуме. Такасуги моментально слился с тенью и скользнул к двери. Сакамото прижался к стене, зорко глядя по сторонам. Ветер поднимал и кружил пыль с дорожек, и нестерпимо тянуло чихнуть. – Готово, – сообщил Такасуги. Он ловко сунул дохлую курицу в мешок, не уронив ни пёрышка, и пихнул его в бок. – А теперь валим. Сакамото замешкался, но тут же припустил к забору. Подпрыгнул, неудачно задев тот бедром. Факел свалился на землю, прямо в пожжённую солнцем сухую траву. – Возьми его, говорили они. Он тебе пригодится, – прохладно отозвался Такасуги. Сакамото виновато икнул и забарахтался, зацепившись за что-то коленом. Такасуги придал ему ускорения – штаны разошлись с оглушительным треском, – а быстрая встреча с землёй ловко выбила дух. Следом прямо на макушку приземлился мешок с курицей. Сакамото с тяжёлым вздохом взял его в руки и прижал покрепче. За забором послышалась тихая ругань Такасуги и звук, с которым тот затаптывал случайный костёр. Наконец он перепрыгнул через забор, едва не заехав сапогом по лицу Сакамото. – Валим, – коротко приказал он. Над их головами громыхнуло. На нос упала капля, и Сакамото поморщился, припуская следом; и тут, конечно же, полило. Звуки погони догнали их уже у края деревни. Сакамото успел заметить проблеск огня сквозь листву в лесу, и дёрнул Такасуги за промокший насквозь рукав. Тот, не останавливаясь, прошмыгнул в дырку в заборе. В этом дворе не было ни огня, ни чужого присутствия. Прямо на них смотрел неказистый домишко и покосившаяся будка, похожая не то на сарай, не то на курятник. Такасуги кивнул в её сторону. Дверь с трудом подчинилась их обоюдным усилиям, и протискиваться в получившееся отверстие пришлось, задержав дыхание. Курица едва не застряла, но с разозлённым Такасуги не выходило спорить даже у трупов. Он приладил дверь обратно и пихнул Сакамото в самый угол, за гору старого хлама. Места получилось впритык: Сакамото аккуратно вжал Такасуги в хлипкую стену, молясь, чтобы сарай не сложился поверх них карточным домиком. Вот Гинтоки бы хохотал, а. – Гинтоки мне ещё за это ответит, – прошипел Такасуги одними губами. Его волосы жёстко прижимались к щеке. – И ты тоже. Сакамото виновато вздохнул и чмокнул его в висок. – И не подлизывайся. – Я не хотел, – Сакамото даже не заметил, что его руки сомкнулись на спине Такасуги, успокаивающе поглаживая поясницу. Такасуги вяло ткнул в него дохлой курицей, но расслабился. С них ручьями текла вода, одежда липла к коже. Собачий лай и крики с трудом пробивались сквозь густой шум дождя. – А всё потому, – тихо сказал Сакамото, – что у нас нет прогнозов погоды. Такасуги слабо улыбнулся ему в ключицу. Все невысказанные фантазии и смутные желания в темноте обретали силу, но Сакамото держался как мог. Блёкло припоминалась ночь, когда Такасуги, разделивший с Зурой каких-то грибов, долго с ним спорил о том, как неудобно быть хорошим и для себя, и для других – и у их аргументации сложились пункты и даже подпункты. Они с Гинтоки тогда лежали во влажной от тумана траве и по сантиметру отползали всё глубже в лес, иногда скорбно чокаясь лбом о лоб – выпивка кончилась ещё пару часов назад, но чужой приход был заразителен и беспощаден. Мораль Зуры в данном случае была несгибаема и жестка, хоть он в ней постоянно и путался, мораль Такасуги же напоминала хлёсткий ивовый прут. Даже под пытками Сакамото не смог бы рассказать суть и смысл их друг к другу претензий, но те обрывки, оброненные Такасуги, вдруг всплыли в памяти: неудобно, неудобно, неудобно. Будь он плохим другом, будь ему всё равно... да, всё могло сложиться по-другому. – Даже у курицы, которой я свернул голову, не колотилось так сердце, – тихо рассмеялся Такасуги, крепче обнимая его одной рукой. Его выдох впаялся в кожу, пробивая дыру в грудной клетке. – Я лучше курицы, Шинске, – уверил его Сакамото настойчивым шёпотом. – О, только если сварить тебя на обед. Сакамото погладил его между лопаток. Может, только сегодня. Из сарая они выбрались лишь пару часов спустя: Такасуги безжалостно выпихнул Сакамото перед собой, только и сказав: – Оправдаешь, если что, своё участие – заболтаешь всех до того состояния, в котором они не заметят меня, мешок с курицей и того, что к ним в деревню зашёл подозрительный трепливый чужак. – Подозрительный и трепливый или подозрительно-трепливый, – ревностно уточнил Сакамото. Такасуги наподдал ему коленом под зад. – Вот и узнаешь на собственной шкуре. К счастью, за дверью сарая их не ждали ни злые владельцы, ни ещё более злые селяне. Дождь разогнал всех по домам и загасил свет. – Будешь отставать, я сдам тебя Зуре, – пригрозил Такасуги. – Устроит тебе внеплановый марш-бросок. – Ты такой шутник, Шинске, – рассмеялся Сакамото и потрепал его по плечу, клещами вцепившись в отсыревшую ткань. – Сам мешок не потеряй, или Гинтоки нам никогда этого не забудет. Такасуги хищно улыбнулся. – Главное, чтобы я ему ничего не забыл. Так прошла вся война. Много позже он лежал на крыше, и, глядя на звёзды, рассказывал Гинтоки о своём решении отправиться в космос. Слова лились из него сплошным и гладким потоком, но внутри тот поток был резкой горной рекой. Он ничего не ждал, предлагая улететь с ним – знал, что этого не случится, но и не предложить не мог. – А мне не предложишь? – спросил Такасуги, выступая из тени, когда Сакамото, переставший смеяться над заснувшим под его речи Гинтоки, спустился с крыши. Сакамото улыбнулся ему и почесал в затылке. – Хочешь со мной? Такасуги прислонился плечом к столбу; ветер ерошил его волосы, касался лица – так, как не мог он сам, – и где-то под сердцем заныло сильно и глухо. Потом Такасуги скользнул взглядом выше, к нависавшему козырьку. – Так я и думал, – сказал Сакамото мягко. – Раз вы остаётесь, то мне не страшно за будущее Земли. Такасуги ухмыльнулся – широко и жутко – и хлопнул его по плечу. – Кому ты гонишь, Тацума? – его руки стиснули бока, сжали рёбра с такой силой, что хохот перешёл в сдавленный стон. – Ты просто решил свалить пораньше, чтобы точно спастись. – И как ты угадал, – выдохнул Сакамото, едва дыша. – Не забывай смотреть на нас сверху, – вдруг сказал Такасуги, и его голос стал низким и таким серьёзным. – Не потому что мы обязательно выиграем и покажем всем класс, не потому, что мы проиграем. Смотри на нас, чтобы не забывать, что ты оставил и к чему можешь вернуться. Сакамото молча кивнул. В голове крутилось "даже с другого конца Вселенной" и "и всегда", но вместо этого он тихо, едва слышно рассмеялся, мужественно сделав вид, что ничуть не всхлипнул. – Ты такой романтик. Такасуги больно ткнул его под рёбра; с крыши донёсся раскатистый храп. – Гинтоки поддерживает. – Из Гинтоки, – едко сказал Такасуги; а его руки всё крепче сжимали ткань на пояснице, скручивали её и мяли, словно живя отдельной жизнью. – Вышла бы отличная шумовая граната. – Я вообще-то всё слышу, – проворчал тот, перевесившись через край. Сакамото взглянул на его сонное лицо с закрытыми глазами и улыбнулся. – Шёл бы ты спать. – Мы даже можем подоткнуть тебе одеялко, – с намёком предложил Такасуги, щёлкнув по ножнам. – Иди ты, – лениво сказал Гинтоки. Забывшись, он потянулся одновременно поковырять в ухе и почесать нос, и тут же сверзился им под ноги. Сакамото вежливо потыкал в него сапогом, а Такасуги, не чинясь, отвесил смачный пинок. – Ай-яй-яй, я тебе это припомню. Сакамото запрокинул голову, снова вглядываясь в далёкое-близкое небо, усыпанное звёздами, необъятное и нереальное. Пели цикады, ветер разносил по округе терпкую сладость соцветий. – Даже с другого конца Вселенной, – пообещал он себе одними губами, и земля вдруг ушла из-под ног, с силой ударив затылок. Сакамото успел только моргнуть, прежде чем на него навалился Гинтоки – растрёпанный, горячий после сна – и подозрительно поинтересовался: – Это что ты сейчас мне сказал? – Ахахаха, – ответил Сакамото, совсем не ожидая удара костлявым коленом по самому ценному. Такасуги над ними фыркнул и нырнул в их свалку с изяществом и подлостью бывалого укротителя. Сакамото так и запомнил тот вечер: сбившееся дыхание; прохладу травы под спиной; две тяжёлые головы, не упускавшие шанса друг друга боднуть; переплетённые пряди; клубившееся в животе тепло. Оно грело даже месяцы, даже годы спустя. До сих пор. Сакамото не нарушил своего обещания: он поглядывал в сторону Земли так часто, как мог, но не позволял себе бесконечно пролистывать мутные фотографии и лживые статьи, выискивая информацию по крупинкам. Хватало того, что он знал и так – не все из его товарищей остались в живых, но Гинтоки, Такасуги и Зура смогли избежать и братских могил в поле, и почётных казней после конца войны. Сакамото не просыпался в холодном поту, он не видел кошмаров с голосами умиравших товарищей, он не считал, что сделал неправильный выбор, и его не изводило чувство вины. И всё равно изредка что-то больно сжималось под рёбрами. В такие дни он пил больше, смеялся громче и заключал самые рискованные, самые невероятные сделки, за которые потом был нещадно бит Муцу. Иногда от последствий приходилось удирать по всей галактике, но Сакамото нравилась такая жизнь. В этот раз они оказались на полузаброшенной космической станции, где не было никого, кроме контрабандистов, беглых шахтёров с рудников и прочего сброда. В логе было отмечено "Пополнение запасов", но Сакамото проказливо дописал в скобочках "Увольнительная капитана". – Увольнительная обойдётся без капитана, – тут же отреагировала Муцу. – И если капитану сложно удержаться, я могу запереть его в капитанской каюте. Или на гаупвахте, на выбор. Сакамото ослепительно улыбнулся. – Капитанам тоже нужен отдых. – Последний отдых капитана едва не стоил нам всего корабля, – напомнила Муцу. Вокруг неё медленно, но настойчиво наливалась мрачная, напряжённая аура вразумления. Сакамото привычно попятился и выставил перед собой руки. – Не нужен, так не нужен, – покладисто отозвался он. Корабль тряхнуло при стыковке, и Сакамото стукнулся затылком о панель. Муцу перевела взгляд на приборы. Коммуникатор в её руках дрогнул вибрацией, и на экране высветилось сообщение. – Нужен, – ответила она задумчиво. – Отправитесь в местный стрип-бар и разыграете пару партий с местным мэром. – В этом захолустье есть мэр? – удивился Сакамото. Муцу подняла на него тяжёлый выразительный взгляд. Сакамото поёжился. Когда хотела, она могла быть такой пугающей. Он прокрутил сказанную ей фразу ещё раз и широко распахнул глаза. – Ты посылаешь меня в стрип-бар? Лицо у Муцу было такое, словно она не могла решить, стоит дать ему в лоб или в нос. – Я понял, понял. Прийти, наладить дипломатические отношения, не проигрывать, не выигрывать... – ...не пить, не пробовать сомнительные вещества и не сбегать никуда со стриптизёршами, – механическим голосом закончила за него Муцу. Сакамото задумался. – А если... – Не сбегать никуда со стриптизёршами, – с нажимом повторила она. – И не пить. Сакамото грустно вздохнул. – Ахаха, и зачем тогда ходить в стрип-бар? – от пинка по яйцам он увернулся, но чудом. – По делам, я так и думал! Муцу отвернулась. – Если умрёте, пришлите сообщение – я перераспределю ваши смены между командой. – Ахаха, Муцу, ты такая бессердечная. Станция выглядела ровно так же, как Сакамото о ней и думал: покрытая ржавчиной скрипящая обшивка, провалы секторов в полу, мигающие лампы и скрежет – словно вся эта хлипкая конструкция вздыхала и сипела, как искалеченный зверь. Бар был немногим лучше. Вокруг крохотных металлических столиков сгрудились вперемешку табуретки и пуфы с потрескавшейся обивкой. У стен притаились диваны – сквозь заломы на коже проглядывали исчезающие остатки наполнителя. Понизу шла тёмно-красная подсветка, придававшая всем посетителям нездоровый вид. Впрочем, судя по тому, как жидкость из бутылки в щупальце бармена разъела железную плошку, дело могло быть и в пойле. Скучающая официантка точила когти о стену, и от её старательности дымилась обшивка. Сакамото занял столик в углу и прикрыл глаза. Приглушённая музыка, больше похожая на вой циркулярной пилы, наложенный на бит, огибала его, не задевая и не мешая. На самом деле, ему давно нужно было проветриться. Со встречи с Гинтоки на туристическом корабле прошли месяцы, но Сакамото не попустило. Тоска дёргала внутри, как ноющий зуб, накатывала волнами. Порой вспоминались раскалённая тяжесть песка и темнота, сменившаяся ослепительным солнцем, но чаще – рука Гинтоки, вцепившаяся в его руку, и его бешеные глаза, контраст одежды, покрасневший и обожжённый кончик носа. Детали дробились и смешивались в одно, выпадали из-за угла, подгоняли и поджидали – в душе, в постели после долгого дня, на мостике в часы затишья. Сакамото не мог им сопротивляться – и не так уж и хотел. – Йо, Тацума. Сакамото лениво приоткрыл один глаз и покосился поверх очков. На кого-то этот парень был сильно похож: кривая усмешка, тёмные волосы, взгляд, похожий на удар клинка. Сакамото моргнул и потёр затылок. – Ахаха, извини, но я тебя не припоминаю. Кривая усмешка плавно перетекла в ухмылку, и под рёбрами, где со встречи с Гинтоки и без того стреляло так, будто Сакамото проглотил бенгальский огонь, расцвёл фейерверк. – И почему меня это не удивляет. Такасуги откинулся назад, вытянул из рукава трубку. Сакамото сидел, оглушённый, и пытался заставить себя дышать. Это было не к добру, вот что. Под смуглой кожей прослеживались крупные вены, теряясь в складках ткани – пёстрой, яркой до рези в глазах. Сакамото поправил очки – вовремя, – а Такасуги обхватил трубку губами. – Привет? – сипло поздоровался Сакамото. – Давно не виделись, – продолжил Такасуги за него. Он явно веселился в своей обычной сдержанной манере, и Сакамото тянуло вперёд как магнитом: пощупать, потрогать, проверить, точно ли он реальный. – Часто тут бываешь? – спросил Сакамото. Он опёрся локтями на разделявший их столик, и тот опасно качнулся. Такасуги рассмеялся, и этот тёмный низкий смех захлестнул Сакамото волной, протащил якорем вниз до самого дна. Он упрямо тряхнул головой и скрестил руки на груди. – Твои подкаты... – Ахаха, но ведь работают же, – Сакамото с намёком пошевелил бровями. Очки сползли ниже, и они с Такасуги столкнулись взглядами безо всяких преград. Горло пережало тисками, всего на секунду. – Лучше расскажи, что такой успешный торговец, как ты, делает на богом забытой станции? – поинтересовался тот. – А я в увольнительной, – обрадованно сообщил Сакамото. – Собирался отдыхать и радоваться жизни. А теперь и ты тут! Вдвоём веселее. – Действительно, – легко согласился с ним Такасуги. Он выдохнул дым плотной длинной струёй, чуть запрокинув голову, и чёлка съехала вбок, открывая лицо. – Э, – удивлённо моргнул Сакамото, гипнотизируя прикрытое веко. – А где?.. Такасуги фыркнул. – В глаз что-то попало, – его тон сочился ехидством. Сакамото дёрнул щекой. Почему-то это расстроило. Если присмотреться, перемен находилось немало: и отросшие волосы, и раздавшиеся вширь плечи, и новый стиль в одежде, и количество кожи, которое эта новая одежда безжалостно демонстрировала, превращая рассудок в желе. Но глаза было жаль – не потому, что все перемены, казалось, подчёркивали прошедшие годы и перечёркивали их общее прошлое, а потому что тот был красивым. Сакамото любил красивые вещи. И Гинтоки. И его. – Не кисни, Тацума, – вдруг усмехнулся Такасуги, отчаянно напомнив Сакамото того парня, с которым он воровал куриц и пережидал дождь в сарае. – Это мелочь. Его лицо утратило показное спокойствие, черты заострились, а оставшуюся радужку заволокло туманом и холодом. Но через секунду всё стало прежним. – Тебе лучше не выигрывать у мэра, – сказал он рассеянно, будто мыслями всё ещё был не здесь. – Он болезненно воспринимает чужие победы и неплохо прячет трупы в утилизаторе. Сакамото снова почесал в затылке, с силой дёрнув себя за пряди, чтобы хоть немного развеять туман в голове, и сдавленно рассмеялся. – Хотя бы утилизатор здесь в порядке! Такасуги окинул бар непроницаемым взглядом. – Парадокс, – он спрятал трубку в рукав и поднялся. – Постарайся не огрести неприятностей. Сакамото закивал и приложил руку к сердцу. – Только ради тебя, Шинске. – Увидимся за столом. Когда он растворился в полумраке – растаял, как голограмма, – Сакамото сжал пальцами переносицу и устало рассмеялся над собой. – Ну и ну, – выдохнул он. Больше всего хотелось вернуться на корабль и удрать отсюда так, будто за ним гнались злые духи и призраки. Он, не глядя, набрал Муцу сообщение и как никогда пожалел о запрете на алкоголь. В голове было пусто, а мысли с трудом складывались в слова. Он только надеялся, что это пройдёт к моменту, когда начнётся шоу. Через пару часов в баре стало не протолкнуться. Все столики прочно заняли завсегдатаи, дешёвое пойло лилось рекой. Свет, и без того блёклый, выцвел окончательно. Над с сценой вспыхнул прожектор, дав им всего несколько секунд, чтобы полюбоваться появившейся в центре девушкой, и тут же погас. Девушка оказалась прекрасна: гладкая белая чешуя с золотыми узорами, мощный хвост и четыре груди. Сакамото мечтательно вздохнул и позволил очкам сползти. Раздался треск ткани, и в темноте засияла мерцающая неоном сбруя, обрисовывающая контуры тела. Музыка сменилась, став тяжелее и чувственнее, и девушка задвигалась в такт. – Господин Сакамото? – позвали его. Сакамото тоскливо вздохнул и обернулся. Парень, оказавшийся рядом с ним, больше походил на головореза, чем на посыльного. – Вас ожидают. Сакамото послушно встал и пошёл за ним следом, то и дело оборачиваясь на сцену. Хвост девушки, приподнявшись, мощно опустился на сцену, сбив выпивку с ближайших столиков, и вокруг одобрительно засвистели. – Какая женщина, – с чувством произнёс Сакамото. Его сопровождающий покосился на него с неприязненным удивлением и рывком распахнул дверь. – Ваш гость, – буркнул он, и Сакамото вежливо оттёр его плечом. – Всем привет, – жизнерадостно сказал он, вваливаясь внутрь. – Шоу – огонь. Немолодой мужчина во главе стола пошевелил антеннками на голове и одобрительно пыхнул сигарой. – Люблю мужчин, которые разбираются в бабах, – громыхнул он и расхохотался. Сакамото плюхнулся на шаткий металлический стул и обвёл взглядом комнату. Ни одного запасного выхода, охранники у двери и акульи улыбки соигроков, глядящих на него как на кусок свежего мяса – всё было так любимо и так привычно, что хотелось пустить слезу. Напротив, наискосок, Сакамото без удивления заметил Такасуги. Тот, в отличие от остальных, даже не смотрел его в сторону и флегматично курил; а за спиной у него, слишком близко для случайности, стоял человек. Тёмно-зелёный плащ, плотно обхвативший плечи и рельефные мышцы груди, растрёпанные, колко торчащие волосы, крупные накладные наушники и очки. Сакамото едва не присвистнул. Что за день – столько приятных людей, с которыми он совершенно не мог познакомиться. – Вы у нас впервые? – светски поинтересовалась женщина, сидевшая по правую руку от мэра. Её огромные фасеточные глаза создавали ощущение, будто смотришь в бездну. Сакамото моргнул и ослепительно улыбнулся. – Именно, – подтвердил он, дёргая себя за шарф. – И мне тут очень нравится. Его заявление вызвало тихие смешки, а мэр снова расхохотался. – Надеюсь, пацан, играешь ты так же хорошо, как болтаешь, – сказал он, посасывая кончик сигары. Сакамото мотнул головой и склонился к столу. – Как карта ляжет, – поведал он громким конспиративным шёпотом. Рука мэра вдруг вылетела вперёд и вытянувшись на метр, одобрительно похлопала его по плечу. – Наш человек, – мэр вернул руке прежнюю длину, оглядел собравшихся и хмыкнул. – Раздавайте! Такасуги бросил в его сторону короткий опасный взгляд, напоминая о данном предупреждении. Сакамото потёр подбородок. Перед тем, как снаружи выключили освещение, он успел оценить сообщение Муцу: "Ваш дружок прав. Будьте собой, капитан, и играйте в сельского дурачка". Сакамото мельком взглянул на флоп и приподнял свои карты. Почти жаль. Рубашки мерцали под жёлтыми лампами. Сакамото, не переставая улыбаться и травить анекдоты, держался легко и уверенно. Он повышал ставки, блефовал с честнейшим видом и слабой рукой, скидывал сильные карты. Чуть позже, когда игра стала одновременно более ленивой и азартной, он позволил себе пару раз выиграть банк – и тут же проигрывал половину. За Такасуги он почти не следил, но всё равно замечал, что тот играет жёстко и бескомпромиссно, но не выходит за рамки. На пару секунд он завис, рассматривая сильные пальцы, обхватившие краешек карт, и резко отвёл взгляд. Мэр, выбывший из игры кругом раньше, с клацаньем обрезал кончик сигары. – Эй ты, – окликнул он Сакамото доброжелательно. – Так что ты там возишь? Сакамото улыбнулся и хлопнул в ладоши. – Всё, чего хочет заказчик, – заверил он. Глаза мэра довольно сверкнули. Он оглядел стол и кивнул. – Зайди ко мне завтра, парень. Нам есть о чём поболтать. Пружина, сжавшаяся ещё при разговоре с Муцу во время стыковки, распрямилась, но не совсем. – Конечно, – сказал он – и даже не отвлёкся на то, как небрежно Такасуги швырнул на стол фишки. Он посмотрел поверх его головы на человека, так и стоявшего за спиной. Застывшая фигура напоминала каменное изваяние, но давала отдых глазам. Из-за спины выглядывал гриф инструмента, и Сакамото даже не удивился – чего только не встретишь на просторах космоса. Интересно, он правда мог на этом играть? Игра завершилась к утру. Сакамото ничуть не удивило, что победа осталась за мэром, а никого за столом это не разозлило. Под потолком вились клубы дыма. – После обеда, – сказал ему мэр, и Сакамото кивнул ему со всем имевшимся энтузиазмом. Потом, не удержавшись, зевнул, и виновато улыбнулся. Когда они вышли в общий зал, на сцене никого не было. Оставшиеся посетители расползлись по залу, но часть всё так же облепляла собой барную стойку. Сакамото мысленно восхитился их стойкостью. За пару поворотов до шлюза между лопаток опустилась знакомая тяжёлая рука. – Хорошая игра, Тацума, – выдохнул Такасуги ему в ухо. Полумрак коридора надёжно скрывал их от любых глаз, но вокруг не было ни души – кроме того самого человека в зелёном. – Завтра вы заключите сделку, и он снова тебя пригласит. Делай всё, как сегодня, и не облажайся. Сакамото откинулся назад, заставляя чужую руку сильнее вжаться ему в спину, и едва повернул голову в сторону. – Эй, Шинске. Если всё пройдёт гладко, завтра ты со мной выпьешь. Такасуги тихо рассмеялся, и его смех, коснувшись щеки, прокатился по телу горячей волной. – Как скажешь. У поворота Сакамото оглянулся назад – и увидел, что тот человек в зелёном повторил его жест, приподняв бровь в немом вопросе. Сакамото улыбнулся ему и помахал на прощание. Муцу встретила его у самого шлюза. – Можете, когда хотите, – заметила она, выслушав его новости. – Если завтра мэр пригласит вас на игру... – Знаю-знаю, – перебил её Сакамото. – Играть так же и не облажаться. Муцу окинула его выразительным взглядом. – Даже от ваших старых товарищей порой есть толк. Этому удалось привить вам зачатки здравого смысла. Сакамото вспомнил о том, как безбожно залипал и тупил, не в силах переварить тот факт, что Такасуги был от него всего в паре метров – десять бесконечных лет спустя, – и неопределённо качнул головой. Им всем повезло, что эта космическая станция была захолустьем, а здешнего мэра не интересовало ничего, кроме звука своего голоса и победы в игре. – Конечно, Муцу, – серьёзно сказал он. – Я ему передам. Переговоры с мэром прошли так, как Сакамото и предполагал: тот говорил за двоих, сыпал сальными шутками и примерами из собственной жизни, не выпуская из толстых пальцев сигару. Антеннки на его голове то и дело выгибались в разные стороны, и Сакамото на них зависал. Большинство товаров, которые мэр хотел получить, даже не были запрещёнными, и это особенно забавляло. К счастью, мэр встречал прорывавшийся смех одобрением и удвоением энтузиазма. К концу третьего часа Сакамото, сдвинув очки повыше, даже смог задремать. Муцу, сидевшая в соседнем кресле, безжалостно пнула его в лодыжку. – По рукам, парень, а? – гордо спросил мэр, вытягивая руку так, чтобы широкая ладонь оказалась прямо под носом у Сакамото. Сакамото хохотнул и, извернувшись, её пожал. – Вечером на игру приходи, – сказал мэр, вернув себе конечность. – Моим ребяткам ты тоже понравился. – Вы мне льстите, – пожурил его Сакамото. Мэр пыхнул сигарой. – Правда понравился, – сказал он важно. – Помню, был у меня случай... Муцу снова пнула его по лодыжке, и Сакамото улыбнулся ещё ослепительнее. Он и сам не знал, как остановить этот поток. – Господин мэр, – в кабинет влетел запыхавшийся аманто. – На третьем уровне прорвало канализацию. Мэр тяжко вздохнул и заговорщически подмигнул Сакамото. – Ничего они без меня не могут. Когда он вышел из кабинета, повисла глухая тишина, которую не хотелось прерывать даже стоном искреннего облегчения. Муцу откинулась на спинку кресла – то опасно пошатнулось, но устояло – и скрестила руки на груди. – Нас в буквальном смысле спасло дерьмо, капитан. – Много дерьма, – мученически подтвердил Сакамото. – Пойдём отсюда, пока он не вернулся назад. Воистину страшный человек. Ещё полчаса, и Сакамото бы сам согласился забраться в утилизатор, которым вчера пугал его Такасуги. Под сердцем привычно ёкнуло, но Сакамото даже не сбился с шага. Предстоящего вечера он ждал с весёлым ужасом и в настроении "помирать, так с музыкой". Когда он произнёс это вслух, Муцу отвесила ему подзатыльник. – Правила те же, капитан, или я упакую вас вместо груза. – А продашь куда? – полюбопытствовал Сакамото. Муцу уткнулась в коммуникатор, и её пальцы ловко забегали по экрану. – Недалеко есть планета каннибалов, – поведала она любезно. – А чуть дальше – туземцев, которые гадают на внутренностях. Выбор, так и быть, за вами. Сакамото нервно сглотнул и поёрзал на сидении. – Думаю, в этом баре всё равно нет приличного пойла. И девочек, никаких девочек. – Рада, что смогла донести свою мысль. Игра, впрочем, мало отличалась от вчерашней – только сегодня его пригласили внутрь раньше, чем началось шоу. Сакамото расстроился; пусть он не мог даже поболтать с той бело-золотой красоткой с хвостом, но хотел ещё раз на неё посмотреть. – Эй, парень, садись поближе, – громогласно поприветствовал его мэр. Его удлинняющаяся рука тут же обняла за плечи и подгребла поближе вместе со стулом, противно скрежетнувшим об пол. – Мы теперь вместе работаем! Раздались жидкие хлопки. Мэр расхохотался, потряхивая Сакамото, и с такого расстояния он едва не оглох. – Полагаю, вам было бы удобнее работать с ним живым, – флегматично сказал человек в зелёном. Сакамото резко вскинул на него взгляд. Такасуги тихо фыркнул. Мэр, ещё раз встряхнув Сакамото для верности, позволил ему сесть ровнее. – Всё время забываю, что вы, земляне, такие хрупкие, – посетовал он. Если бы Сакамото знал о перемене мест, он захватил бы беруши – а теперь приходилось почаще моргать, пережидая звон в ушах. По столу разлетелись карты, и Сакамото заставил себя вникнуть в игру. План, впрочем, не изменился: немного проиграть, немного выиграть, вслух восхищаться мэром и травить байки не хуже – но и не лучше – него. А ещё – не останавливаться взглядом на Такасуги больше, чем на секунду. Или на том, кто стоял за ним. Получалось не очень, но Сакамото старался изо всех сил, и это выматывало куда больше покера. К концу вечера он проиграл почти все фишки, но не переживал даже для виду. – Пусть везёт в любви и работе, – сказал он, широко улыбнувшись, и выдержал от мэра очередное утомительное похлопывание по плечу. – Наш человек, – постановил тот, удаляясь. Когда Такасуги вновь подкараулил его в коридоре, Сакамото даже не удивился. Может, только тому, что сегодня тот был один. – Идём ко мне, Тацума, – предложил он небрежно. – У меня есть выпивка, которая не прожигает металл. Как можно было отказаться – особенно, когда ты вчера и сам на этом настаивал. Сакамото сбросил сообщение Муцу и пошёл следом, не колеблясь. В конце концов, они не виделись десять лет. Когда ещё выпадет такой случай. Удивился он позже, увидев убранство каюты, больше похожей на комнату в чайном домике. – Ты такой... – выдохнул он восхищённо. – Какой? – с интересом спросил Такасуги, пропуская его вперёд. На полу лежали татами, а перегородки больше напоминали фусума. Сакамото присвистнул и подавил желание его обнять. – Такой странный, – закончил он, и Такасуги закатил глаза. Глаз – но даже это не отрезвило. Они упали на подушки по разные стороны от стола, ломившегося от традиционных закусок. Сакамото подпёр щёку кулаком, наблюдая, как Такасуги разливает по пиалам сакэ. – Не хватает только гейш, – поведал он мечтательно. – Не я тут контрабандист, – ухмыльнулся Такасуги. Отставил бутылку и откинулся назад. От него невозможно было отвести взгляд. Не хотелось даже говорить, только пить, молчать и смотреть. На столе, как настоящие, подрагивали пламенем искусственные свечи. Сакамото повёл над одной из них раскрытой ладонью, но не ощутил ничего, кроме слабого отголоска тепла. – Пей, Тацума, – сказал Такасуги, и здесь, в полумраке, его голос звучал как прежде, будто время само отмоталось назад. Они трепались о ерунде. Сакамото рассказал о дневном происшествии с канализацией, и проклял сам себя, когда Такасуги рассмеялся. От этого низкого звука кожа горела, будто к ней приложили миллион угольков. Лицо Такасуги на мгновение осветил огонёк зажжённой спички, вырвав из темноты его расслабленный и довольный взгляд, но всё такой же внимательный. В воздухе осел терпкий запах табака. – Видел ещё кого-нибудь? – вдруг спросил тот. Язык начинал заплетаться от выпитого, и Сакамото тряхнул головой. – Гинтоки совсем недавно, – поведал он и улыбнулся, физически ощущая, как размягчаются и его улыбка, и мозги. – Такой же придурок, только стал старше. – Как и все мы, – ответил Такасуги. Наклонился вперёд, стукнул по краю пепельницы, вытряхивая прогоревший табак. Выражение у него было странным: будто на картину нанесли россыпь свежих мазков – прямо поверх полотна. Сакамото видел такое однажды, и там из центра ночного города прорывался солнечный луг. Выглядело одновременно красиво и жутко, так, что было не оторваться и не моргнуть. – Кто тот зелёный человек? – спросил он неожиданно для себя. Такасуги застыл, затем запрокинул голову и рассмеялся. Разошедшаяся в стороны ткань открыла взгляду всю грудь, тёмный, затвердевший сосок. Сакамото облизнул губы и с титаническим трудом отвёл взгляд. – Его имя Бансай, – сказал Такасуги, не прекратив улыбаться. – Может, вы ещё встретитесь. – Надеюсь, за спиной он прячет не твою заначку с хорошей выпивкой, – пробормотал Сакамото, опрокидывая в себя очередную пиалу. Терпкое тепло обожгло горло и мягкой волной скатилось по пищеводу. – Там сямисэн, – хмыкнул Такасуги. – И он умеет о нём играть. Мои люди на многое способны. Сакамото хохотнул, потянулся ближе, едва не сбив локтём свечу. – Про тебя ходят ужасные слухи, знаешь? Такасуги, конечно же, ухмыльнулся так, как ухмылялся, когда ему удавалось обставить Гинтоки в одном из их идиотских соревнований: кто уложит больше врагов полумёртвым, кто сожрёт вот те подозрительные ягоды с ветки, кто сможет сбить струёй пчелу в полёте. Кто сумеет дольше, задержав дыхание и соприкасаясь только губами, не углублять поцелуй. У Сакамото перед глазами плясали белые круги, когда он вспоминал всё это, перебирая по кадру. – И что они говорят? – спросил Такасуги с любопытством. Он тоже качнулся вперёд, почти упираясь лбом ему в лоб и давая лучший обзор. Вид на обнажённую грудь, на каплю пота, застывшую в ямке ключицы, завораживал и выбивал из головы последние связные мысли. – Что ты одновременно одновременно хладнокровный и сумасшедший, – Сакамото облизнул пересохшие губы. – Что ты безжалостен, что ты забыл всё, что было дорого тебе прежде. Что ты потерял рассудок. – Это ты уже говорил, – улыбнулся тот и стянул с его носа очки. Сакамото моргнул, привыкая к освещению, и прищурился, не отводя взгляда, который Такасуги настойчиво пытался поймать. – И они правы, все они. Не боишься? – Когда я тебя боялся, – заметил Сакамото миролюбиво. Пальцы Такасуги отвели в сторону его волосы, стёрли с виска выступившую испарину. – И правда, – согласился тот. Сакамото потёрся щекой о его ладонь, на секунду прикрыв глаза. – Мне надо вернуться на корабль, – печально сказал он. – Муцу меня убьёт. Такасуги насмешливо фыркнул и отстранился. – Если всё-таки окажешься в утилизаторе, меня не вини. – Нечему будет винить. Хотя... – На этой станции я бы не был в этом уверен, – подтвердил Такасуги. Сакамото потянул очки из его ладони, но Такасуги лишь стиснул их крепче. – Оставлю их на память, – сказал он, и Сакамото рассмеялся, вставая. Его чуть покачивало, в голове мягко и мерно шумел алкогольный прибой. – Никогда не думал, что ты такой сентиментальный. Такасуги дёрнул плечом. Его взгляд вновь стал непроницаем и тёмен, отчего совместная ночь начинала казаться далёким сном. – Мы ведь ещё встретимся, Шинске? – спросил Сакамото у самой двери, не рискнув обернуться. – Кто знает, – ответил тот рассеянно и небрежно. Сакамото крепче сжал створку и решительно сказал: – Значит, встретимся. Для верности Тацума скользил рукой по стене, вспомнив старый совет по поводу лабиринтов. Где был выход он помнил смутно, но полумрак коридора навевал зыбкое ощущение покоя. Когда рука провалилась в пустоту, прежде чем упереться во что-то твёрдое, Сакамото сперва опешил, и только потом додумался поднять глаза. – Полагаю, вас следует проводить? – невозмутимо поинтересовался зелёный человек. Кажется, Такасуги называл ему имя, но Сакамото его забыл. – В твою спальню, – выдал он бездумно, стиснув чужой бицепс. И тут вспомнил – Бансай. Зелёного человека звали Бансай. Бансай медленно склонил голову к плечу. – Это возможно, – кивнул он. Сакамото удивлённо на него посмотрел и растерянно рассмеялся. – Правда? – Почему нет, – всё так же невозмутимо сказал Бансай, но у Сакамото всё равно сложилось впечатление, что тот веселится. – Тогда веди! – просиял он, покачнувшись, и рука Бансая впилась ему в бок, приобнимая. В каюте было большое окно, открывавшее вид на космос, широкий футон и неоновая подсветка у изголовья – переплетение бирюзы и золота. Сямисэн стоял рядом, прислонённый к стене. – Красиво, – сказал Сакамото. Его взгляд, как всегда, тут же прикипел к звёздам. Бансай отстранился, ненадолго задержав ладонь на его пояснице. Сакамото обернулся к нему, стянул с горла шарф. Бансай отложил в сторону очки и наушники, неспешно, словно увлечённый какой-то мыслью. – Что-то не так? – Сакамото скинул с плеч плащ, и тот повис у него на локтях, стесняя движения. Бансай скользнул ближе, ловко выдернул рубашку из-под пояса и забрался руками под ткань. Сакамото шумно втянул воздух и положил ладонь ему на грудь. Пальцы на пояснице мяли и гладили кожу, едва заметно касаясь ногтями, а сердце под руками стучало размеренно и неспешно. – Полагаю, самое время тебя поцеловать? – вежливо поинтересовался Бансай, и Сакамото улыбнулся. – Будь так добр, – сказал он серьёзно. Губы Бансая сухо и плотно коснулись губ, и Сакамото почувствовал себя так, словно попал в шторм. Напряжение последних дней рассыпалось искрами и осело на коже; одежда спала вниз, как сухая листва. Бансай не задал больше ни одного вопроса – только смотрел, прищурившись, и целовал так, что пульс заходился боем. Иногда он замирал, будто к чему-то прислушивался, и усмехался. – Ты влюблён в Шинске, так ведь? – спросил он много позже, когда они потерялись в ворохе смятых простыней. Сакамото рассеянно улыбнулся и пригладил его влажные пряди. Можно было перевести всё в шутку, можно было сказать, что для таких откровений они недостаточно друг с другом знакомы, но Сакамото не видел в этом ни малейшего смысла. – Думаешь, можно было в него не влюбиться? Их взгляды столкнулись, и Сакамото увидел на дне ту же бездну, дно которой было залито золотым пламенем. Бансай проводил его к выходу поздним утром по корабельному времени. – Полагаю, это был занимательный опыт, – сказал он, и Сакамото хлопнул его по плечу, подмигнув. – Мы всегда можем повторить, – пообещал он и пошёл вперёд, как герой крутого боевика – и, само собой, тут же запнулся, вываливаясь прямо под ноги Муцу. Вид у той был поразительно безмятежным, и Сакамото немного запаниковал. – Ты говорила только про девочек, – зачастил он, одновременно поднимаясь и отползая подальше. Муцу смерила его задумчивым взглядом – таким же, с которым обещала отправить на планету каннибалов. – Нас ждут дела, – заметила она прохладно и, схватив за шиворот, потащила его за собой, так быстро, что Сакамото даже не успел обернуться. Много позже, после ритуального вправления мозгов от Муцу, тонны документов и форм на постановку от мэра, далеко в космосе Сакамото увидел на почте письмо с неизвестного адреса. У письма не было ни темы, ни текста, лишь один прикреплённый звуковой файл с названием. "Полагаю, до встречи". И Сакамото тут же написал в ответ единственное слово, которое действительно хотел сказать. Звуковым файлом оказался трек, не похожий ни на что слышанное им прежде: словно космос с его темнотой и бескрайностью смешали со сладким, обманчиво безопасным дурманом, добавив вспышки на солнце. Сакамото велел корабельной системе поставить его вместо будильника и потому не смог бы забыть обо всём этом, даже если бы захотел. Когда месяцы спустя они столкнулись на крупной торговой станции, Сакамото только присвистнул. – В нормальном свете ты выглядишь ещё лучше, чем в полумраке. Муцу, шедшая следом, поморщилась от его незатейливого комплимента и, буркнув "Я найду вас позже", отстала. – Благодарю, – церемонно заметил Бансай, приспустив наушники. Они застыли напротив друг друга, и их огибала толпа – разношёрстная, пёстрая, говорящая на сотне разных языков и диалектов. – Думаю, мне нужно вернуться к Муцу, – с сожалением сказал Сакамото, облизнув губы, и Бансай отчего-то сдержанно улыбнулся. – Но потом мы могли бы... – Могли бы, – подтвердил тот. Четыре часа спустя Сакамото зашёл в гостиничный номер, с трудом сдерживая нетерпение. В ванной шумела вода, прохладный воздух спальни пах солью и морем. Сакамото сбросил одежду и растянулся на кровати, совершенно довольный жизнью. Когда Бансай вышел наружу, он тут же приподнялся на локтях и окинул его испытующим взглядом. Картинка во плоти была лучше тех, что кружились в воображении, смазанные возбуждением и полумраком их прошлой встречи. С волос Бансая стекала вода, блестела на плечах и широкой груди. Узел полотенца на бёдрах был ослабленным и небрежным, того и гляди спадёт. Сакамото с угрозой посмотрел на него, надеясь, что это всё-таки случится, и вздохнул, смиряясь со своим поражением. – Это бесчеловечно, – пожаловался он. – Показываться мне в таком виде. – Мне выключить свет? – поинтересовался Бансай, не скрывая иронии. Он даже занёс руку над выключателем, отчего мышцы чётче обрисовались под кожей, и Сакамото гулко сглотнул. – Лучше иди сюда, – хрипло попросил он. Бансай подчинился, но так неторопливо, что не хватало никаких сил смотреть: в прорези мелькало крепкое бедро, а капли стекали всё ниже и ниже. – Ты смерти моей хочешь, – убеждённо сказал Сакамото. Бансай, не ответив, дёрнул за узел, и полотенце соскользнуло на пол. Сакамото подавился вздохом и резко сел. – Чтобы ты знал, это жестокое издевательство, – сообщил он, притягивая Бансая поближе. Кончиком языка провёл по кубикам пресса, собирая с них воду, и прикусил кожу, оставляя яркий розовый след. Пальцы легли ему на макушку, массируя. – Ничего подобного, – сказал Бансай, улыбнувшись. Сакамото мазнул губами по приоткрывшейся влажной головке и откинулся назад. Бансай потянулся следом, упёрся руками по обе стороны от его головы. Несколько секунд они играли в гляделки, а потом словно сорвались в пропасть на полном ходу. Кожа горела от прикосновений и поцелуев, и дыхания отчаянно не хватало. Сакамото даже не успел сообразить, как оказался на коленях, глубоко прогнувшись и упёршись лбом в разворошенную постель. Бансай, навалившись ему на спину, двигал бёдрами в сильном и жёстком ритме. Сакамото сминал руками простыни и не мог уже даже стонать, оглушённый и донельзя, невозможно счастливый. Много позже он, подсунув под голову подушку, лежал совсем близко и водил пальцами по чужому лицу. Бансай то легко хмурился, то улыбался, но совершенно ему не мешал. – Ты каждый раз будешь присылать мне музыку? – спросил Сакамото так серьёзно, что сразу было понятно, что он шутил. Бансай вслепую поцеловал его ладонь. – Если ты захочешь. – Это будет уместно, – сказал Сакамото, передразнивая его тон. – Нет, правда. Я ничего такого никогда раньше не слышал. Бансай поцеловал чуть ниже – в запястье, где под кожей всё ещё заполошно частил пульс, – и посмотрел из-под ресниц. – Так ты звучишь для меня, – пояснил он. Сакамото прищурился, складывая вместе слова Такасуги об умениях своих людей, сямисэн и то, как порой казалось, будто Бансай вслушивается в самую его суть. Он тихо рассмеялся. – Звучит слишком сложно, чтобы быть мной. Бансай, качнув головой, приподнялся и толкнул его в грудь, заставляя улечься на спину. – Глупости, – пробормотал он, не скрывая усмешки. Его язык очертил контур губ, прежде чем бесцеремонно скользнуть между них. Сакамото вцепился пальцами ему в плечи, вжимая в себя сильнее, чтобы между ними не осталось ни миллиметра. – Разве ты сам не влюблён в него? – спросил Сакамото однажды. В этот раз они были на его корабле. В каюте мягко мигали рождественские огни, а с ниши в стене пялились плюшевые олени. Инструментальные версии кэролсов негромко звенели колокольчиками где-то в отдалении. Бансай сидел у него в ногах, обнажённый и такой красивый, что сердце то и дело сбивалось на восторженный стук, и настраивал инструмент. – Цитируя тебя же: "это было неизбежно", – хмыкнул он. – Меня заворожил его ритм. Сакамото рассмеялся и покрепче обнял подушку. – Спорим, познакомились вы по-дурацки. – Всегда считал, что так происходят самые интересные встречи, – иронично отозвался Бансай. Мягкая, едва заметная улыбка каждый раз преображала его лицо до неузнаваемости, и Сакамото не мог заставить себя им не любоваться. Пальцы Бансая на пробу скользнули по струнам. – Но ты прав, – он помолчал. – Мы оба не смогли пройти мимо несправедливости, а потом оказались в тюрьме, разделённые тонкой стеной. – Шинске умеет уговаривать, – с гордостью вздохнул Сакамото. – Когда захочет. Порой мне кажется, что он умеет уговаривать, ничего не говоря, но когда я его об этом спросил, он посмотрел на меня как на идиота. Бансай ухмыльнулся и потрепал его по колену. В этом жесте были и "ты прав", и "он прав", и "кто же выбалтывает такие секреты". Сакамото тут же захотелось его поцеловать, но Бансай уже отстранился. Острая, колкая мелодия, выходящая из-под его рук, причудливо смешивалась с колокольчиками и огнями, теплом и негой. Мир казался разом хрупким и цельным, и Сакамото, свернувшись вокруг подушки, как кот, ни о чём больше не думал и ничего не хотел – кроме того, чтобы они вдвоём надолго застыли в этом моменте. С последней встречи он успел доставить несколько грузов и случайно уснуть в контейнере и оказаться единственным человеком на полузатерянной исследовательской станции, полной сосредоточенных маленьких дроидов, которым было наплевать на его нелогичные человеческие страдания. Они сидели за стойкой в самом углу, прямо у неоновой надписи, поэтому Сакамото хорошо было видно, насколько весёлое выражение на лице у Бансая. – Почему даже ты надо мной смеёшься? – сокрушённо спросил он, придвинувшись ближе и прижавшись бедром к бедру. – Я рад, что ты выжил в такой... опасной ситуации, – очень серьёзно ответил Бансай, но угол его губ то и дело предательски дёргался. Сакамото хохотнул, не выдержав, но тут же покачал головой. – Это было так жутко. Они катались туда-сюда, смотрели мимо и то и дело пытались просканировать меня и отсортировать в категорию "Неизвестные паразиты". – Тебе бы полегчало, распредели они тебя в категорию "Известных"? Сакамото фыркнул, расплескав местный аналог пива по всей стойке, и всем телом почувствовал, как Бансай рядом вздохнул. Невозмутимый бармен очистил стойку и вновь наполнил ему стакан. – А с ним что? – спросил Сакамото, кивая на Такасуги. Тот сидел в противоположном углу, и вид у него был одновременно веселящимся и чем-то глубоко недовольным. Тёмно-лиловые всполохи то и дело ложились ему на лицо и таяли, смытые прочь белым холодным светом. Бансай помолчал. Его пальцы умело простучали незнакомый ритм и замерли, переместившись на ладонь Сакамото. Медленно, будто задумчиво очертили вены, щекотно прошлись от костяшек до лунок ногтей, и плашмя легли поверх. – Я не выполнил его поручение, – сказал он наконец. Сакамото зевнул и потёр щёку свободной рукой, оцарапавшись о колкую щетину на подбородке. – И поэтому ему весело или поэтому он недоволен? Они оба уставились вперёд, с интересом вглядываясь в любое движение. Такасуги же обводил пальцем край стакана, не обращая внимание на всякие мелочи. В углу рта тлела трубка, то и дело заволакивая лицо тонкой дымной завесой. – С таким выражением он может мирно просидеть тут всю ночь, – вздохнул Сакамото. Мерцающий неон то и дело выхватывал из полумрака мелочи – разлёт ключиц, желваки на скулах, прядь, касающуюся губ. – А может встать и очень мирно разнести всё по камешку. – И часто они так делали? – спросил вдруг Бансай. – Да через раз, – усмехнулся Сакамото, ничуть не удивившись тому, как плавно они перешли от обсуждения Такасуги к связке “Такасуги с Гинтоки”. Поправил очки и отклонился, вжимаясь лопатками в стену. – То сакэ не понравилось, то мимо пробежал слишком наглый таракан, и они решили его поймать – случайно снеся стену, дверь и часть крыши, то сакэ наоборот понравилось, но слишком... – Я познакомился с Широяшей. Сакамото дёрнул себя за край шарфа и перевёл взгляд на Такасуги. Что ж, это многое объясняло – где появлялся Гинтоки, там точно намечался провал, проверено было ещё в самом начале войны. – Теперь я понимаю, почему ты влюблён в них обоих, – добавил Бансай, и тон у него был насмешливым и колючим. Сакамото рассмеялся. – Подождём, пока они вновь не окажутся на одной территории, – сказал он, хлопнув его по плечу. – На это невозможно смотреть, оставаясь равнодушным. Лицо Бансая исказилось – едва заметно, но явно для того, кто неплохо его знал, – а потом он прикрыл глаза. За всем этим чувствовалась история, но Сакамото не хотелось вдаваться в подробности. Он не был членом Кихейтай и не был на стороне Такасуги в том неясном земном противостоянии, в котором были замешаны его дорогие друзья. Кому-то всё-таки стоило наблюдать с высоты. – Пойдём, – позвал Сакамото мягко. Качнулся ближе, уперевшись подбородком в плечо Бансая, и улыбнулся. – Нам стоит забрать Шинске с собой. – Не думаю, что... – Не хочу проснуться на пепелище, – поёжился Сакамото. – Горелый пластик воняет просто ужасно. – Тацума, – прохладно поздоровался Такасуги, когда они подошли к нему ближе. – Привет, – улыбнулся Сакамото, и сам прекрасно зная, насколько просветлённой и бестолковой стала его улыбка. – Привет, вставай, пошли. Такасуги покосился на него с интересом, и Сакамото, расхохотавшись, замотал головой. – Это не то, что ты подумал! – Именно то, – со вздохом вклинился в их диалог Бансай. Такасуги выразительно приподнял бровь. Табак затрещал, когда он затянулся поглубже. – Так да или нет? – спросил он небрежно. Тонкие струи дыма обрамляли его лицо. – Полагаю, тебе стоит провести с нами ночь, – сказал Бансай, прежде чем Сакамото, зачарованный видами, успел вставить хоть слово. Сакамото почувствовал, как дёргается щека – и заодно та самая интуиция, которая позволяла ему выходить победителем из сложных ситуаций, успев вовремя смыться или притвориться мёртвым. Даже не дёргается, а бьёт набатом. Но Такасуги, сверкнув глазами, только выбил трубку и соскользнул со стула. – Такому предложению невозможно сопротивляться. Они расположились на ковре у камина, угнездившись в ворохе одеял. Такасуги, вжавшись затылком в кресло, курил, Бансай сидел, скрестив ноги, с идеально прямой спиной и в задумчивости поглаживал гриф инструмента. Сам Сакамото подгрёб под себя побольше подушек и лёг так, чтобы получше видеть их в тёплом свете ненастоящего пламени. Перед глазами маячили то коленка Такасуги с тонким белым шрамом, выглянувшая из-под сползшей юкаты, то его же крепкая лодыжка, то перевитые венами запястья Бансая и его лицо, без очков кажущееся слишком открытым. – Тацума, ты пялишься, – с видимым удовлетворением сообщил Такасуги. На скулы Бансая легли тени ресниц, когда он закрыл глаза, сдерживая смех. – Ага, – рассеянно ответил Сакамото и, подумав, добавил: – Ахаха. – Поверить не могу, – ухмыльнулся Такасуги сокрушённо. – Как это произошло? Сакамото повернул к нему голову, вновь зацепившись взглядом за коленку – и за мягкую кожу на внутренней стороне бедра. – Случайно? – спросил он с сомнением. – Нет, – заметил Бансай. Едва заметно улыбнулся, когда Сакамото на него посмотрел, и повторил: – Не случайно. Пульс участился – настолько, что на мгновение заложило уши. Сакамото сглотнул и медленно выдохнул. – Как интересно, – сказал Такасуги. Вытряхнул трубку и набил её снова. – И не объясняет всех повторений. – Почему бы и нет, – безмятежно ответил ему Сакамото. – Встречаются и более странные… случаи. Лицо Такасуги на секунду застыло, словно кто-то провернул в ране кинжал. – Да, – хмыкнул он и потянулся вперёд, сцепляя пальцы на грифе сямисэна. – Позволишь? Бансай мягко вынул трубку из его пальцев и обхватил губами – смотрелось это греховно, – позволяя забрать инструмент. Такасуги сел выше, уперев край в бедро, и начал играть. Фрагменты то смазывались, то накладывались друг на друга, сметённые торопливостью; складывалось впечатление, будто Такасуги куда-то спешит. Бансай едва заметно морщился, то и дело выдыхая дым. Такасуги же играл и играл, так жадно, будто завтра постучалось к нему и лично пообещало не наступить. И так же резко всё кончилось. Грудь Такасуги ходила ходуном, и в распахнутом вороте виднелась покрытая испариной кожа. Из-под его пальцев по-прежнему выходила мелодия, невыразительная и неторопливая. Сакамото вздрогнул, когда раздался шорох и затем звон стекла. Бансай, подтянув поближе поднос, щедро разливал виски. Рука Такасуги, соскользнув с инструмента, потянулась вперёд, чтобы забрать бокал. Ладонь Бансая вдруг легла поверх, вжимая пальцы в стекло. – Поговаривают, мы можем проснуться на пепелище, – тихо заметил он. Такасуги криво ухмыльнулся и посмотрел в сторону Сакамото, который беспечно помахал в ответ. – Не сегодня, – пообещал он. Они с Бансаем столкнулись взглядами, но Такасуги, вздохнув, первым прикрыл глаза. Бансай свёл брови, как делал всегда, вслушиваясь в чужую суть, и удовлетворённо кивнул. Потом потянулся вперёд, забирая сямисэн, и заиграл, едва сев удобнее. Ощущения были такими, словно кто-то окунул их в мягкое, но жаркое пламя, которое то взвивалось к потолку, распадаясь языками и искрами, то застилало пол тонким ковром. Музыка становилась всё медленнее и всё тише, пока не догорела до тла и не погасла, оставив лишь пепел. – Сойдёт и так, – медленно сказал Такасуги. Его лицо было пустым и невыразительным. Сакамото, недолго думая, перекатился поближе и устроился головой у него на бедре, подпихивая руку, чтобы оказалась в волосах. – Теперь мне грустно, – сказал он печально. – Поэтому ты будешь меня гладить. Ему не надо было даже смотреть наверх, чтобы почувствовать всю силу чужого недоумения. Такасуги слабо потянул его кудри, а затем разом расслабился. – Что с тобой делать, – выдохнул он. Его пальцы помассировали кожу под волосами, и Сакамото довольно зажмурился. Игра возобновилась, но мелодия теперь напоминала котёнка, гоняющегося за скользящим по энгаве солнечным бликом. Где-то вдалеке шумел ветер и шелестели кроны, а лепестки кружили в воздухе, оседая в высокой траве. Такасуги, на пару минут отвлёкшись, вновь закурил. Его пальцы то и дело щекотно соскальзывали на щёку, спускались на затылок, забираясь под шарф, а после и вовсе его стянули. Сквозь полуприкрытые веки Сакамото видел завитки его дыма, и они казались туманом, поутру лежащим в овраге. Вдруг вспомнилось, как Гинтоки, сбросив обувь, любил носиться там по мягкой прохладной траве, а Зура занудно перечислял, на что он может напороться вслепую. Такасуги, оказавшись поблизости, долго смотрел, а потом веско ронял что-то вроде: – Отрежем ногу, и всё. Зачем ему целых две, он же сам Широяша. А Гинтоки, раскинув руки, падал спиной в траву – поближе к нему, чтобы удобнее было пинать – и довольно вздыхал: – Тут и похороните. Хорошо-то как. – Хорошо-то как, – повторил Сакамото вслух, а Такасуги, склонившись ниже, сказал: – Хоронить тут не буду, даже не надейся, – и на пару секунд показалось, что всё как прежде. – Поменяемся? – спросил Бансай, придвинувшись ближе. Сакамото повернулся, и пальцы Такасуги оказались у него под подбородком. Зато видно было, как он усмехнулся. – Ему ведь удобно, не так ли, Тацума? Сакамото перевёл взгляд на Бансая, но тот смотрел не на него, а на Такасуги. Какая неожиданность. Он сполз в сторону и потянулся так, что задралась рубашка, прежде чем заставить себя сесть. Когда он, подхватив свой бокал, развернулся обратно, они уже сидели рядом, плечом к плечу. Сямисэн снова перебрался на колени к Такасуги, а Бансай выпускал в потолок тонкие струи дыма, обхватив губами мундштук. Сакамото прикусил край стакана. Бансай, избавившись от плаща, остался в одних штанах, – что само по себе казалось совсем непростительным, – а Такасуги небрежно обернул его собственный шарф вокруг шеи, и ткань струилась вниз в распахнутом вороте. Подумав, Сакамото тоже избавился от верхней одежды и сел ближе. Камин отдавал теплом в спину, но воздух казался раскалённым – и совсем не из-за обогрева. Такасуги тоже заиграл об огне, но совсем о другом: жарко занялся походный костёр после тяжёлого дня, зашумел лес, а на небе бледно засияла луна. Ветви затрещали, когда сквозь них прошли двое, зашуршала кора и зашелестела ткань. Тишина и стрёкот цикад сменились стонами, выдохами и звуками соприкоснувшейся кожи. – О, – только и сказал Бансай. Такасуги рассмеялся. – Твой ход. Они поменялись снова, и до Сакамото медленно начало доходить. Он отставил в сторону опустевший бокал, качнулся ближе, чтобы не упустить ни мгновения – но следующая мелодия оказалась ему знакома: космос, вышибающий мысли дурман, сияние умирающих звёзд. Взгляд Такасуги заскользил по коже, изучающий, цепкий. – Да, – медленно произнёс он, постучав мундштуком по подбородку, – Похож. Если снять с него… Он повёл рукой, а Сакамото поёрзал, отодвигаясь подальше. – Ахаха, не надо с меня ничего снимать. Такасуги фыркнул. – Например, его “ахаха”. – Видеть всё наперёд скучно, Шинске, – отозвался Бансай, легко дёрнув его за край разноцветной юкаты с непередаваемым узором. Такасуги, покосившись на его руку, невозмутимо вытряхнул трубку и снова наполнил бокалы. – Твоя взяла, – согласился он. Сакамото и заснул так, дрейфуя на тонкой грани изнанки и яви. Сквозь вязкую дрёму слышались негромкие голоса и смешки, треск табака и позвякивание бокалов. В одно мгновение всё перевернулось и обрело краски, будто Сакамото, не заметив, открыл глаза. Очертания комнаты размылись, и всё остальное поглотила тьма. Они давно уже отложили инструмент и теперь курили, передавая друг другу трубку, впав в комфортное, ни к чему не обязывающее молчание хорошо знакомых людей. Затем Такасуги повернул голову и усмехнулся. – Ты ведь действительно позвал меня в вашу постель там внизу. – Да, – ответил Бансай без промедления и стеснения. Край его губ был приподнят, тонко и интригующе. Такасуги посмотрел в сторону Сакамото. – Тацума спит, и не стоит его будить. Но мы можем. – Да, – повторил Бансай и вытряхнул трубку – тем же решительным жестом, которым касался струн. Он потянулся к лицу Такасуги и провёл большим пальцем по подбородку, по линии челюсти, соскользнул на шею и подцепил край юкаты, обнажая плечо. – Не снимай шарф, – сказал он и прижался губами к выемке ключицы. Такасуги запрокинул голову, крепко сжав его руки. Пальцы вминались в мышцы, не сдерживаясь ни на секунду, и смуглая кожа вокруг белела. Поцелуи Бансая спустились ниже по груди, губы обхватили сосок. Такасуги наощупь развязал пояс, и ладонь Бансая, сжав бедро, скользнула под ткань белья. Такасуги резко выдохнул и приподнялся, позволяя стянуть его прочь. Пальцы Бансая двинулись вверх: сжали крепкие щиколотки, с нажимом провели по лодыжкам и бёдрам. Потом он наклонился, целуя Такасуги в тот самый шрам на колене, который весь вечер не давал Сакамото покоя. Такасуги, позволив юкате окончательно сползти, откинулся назад и потянул его за собой. В четыре руки они споро избавились от остатков одежды и замерли. Такасуги посмотрел из-под ресниц и отвёл ногу в сторону. Бансай, усмехнувшись, качнулся вперёд, ловя губами его губы, и они оба вздрогнули, словно даже не предполагали прежде, что сойдутся, как пазл. На руках Такасуги, обхвативших чужие плечи, вздулись вены, мышцы Бансая чётче обрисовались на напряжённой спине. Наконец он отстранился. Его взгляд скользил, подцепляя каждую мелочь: капли пота у ключиц, тяжело вздымающиеся рёбра, подрагивающий член, прижавшийся к животу. Такасуги пяткой пихнул его в грудь. – Бедный Тацума, – насмешливо заключил он. – Если ты каждый раз столько медлишь. Бансай склонил голову к плечу и ответил не менее насмешливым взглядом. – Если вытерпел он, потерпишь и ты. Воздух был густым и плотным, и в отдалении слышался гул, будто на них надвигалось цунами. В нём звенели клинки и дребезжали напряжённые струны, грозя сорваться и рвануть вверх, сплетаясь удавкой. Ладонь Бансая плашмя легла на член, и не подумав сжать, заскользила выше, растирая горячую кожу. Взгляд Такасуги жалил тысячей игл, горел огнём. Всё изменилось в секунду: Бансай навалился поверх, не оставляя между ними пространства, толкнулся внутрь одним жёстким движением, и Такасуги выгнуло дугой. Его колени ударили в бок, подгоняя, и темп ускорился, став безжалостнее – а затем Такасуги отстранился, соскользнув с члена. – Пожалуй, не так, – сказал он буднично, но сбившееся дыхание выдавало его с головой. Он снова пихнул Бансая в грудь, вминая спиной в тяжёлое кресло, и опустился на его бёдра сверху. По ложбинке позвоночника струился пот, натёртые лопатки горели ярким и розовым. Бансай смотрел на него, казалось, без выражения, но потом неровные отблески пламени вылавливали деталь за деталью: сжатую челюсть; взгляд, холодный как зимние горы; бесконечное, бьющееся в такт пульса желание, чудовищное, нестерпимое, как золотые колдовские костры. Такасуги стиснул пальцы на его горле и поцеловал сомкнутые твёрдые губы, прежде чем вновь опуститься на член. Руки Бансая приподнялись и тут же опали, отказываясь от прикосновений. Такасуги лишь усмехнулся. В его движениях, несдержанных и резких, читалось жадное исступление, от которого явно фонило горечью. Мир словно не имел никакого значения – только желание, плотная вязь ритма, окутавшего их, как кокон. Когда Такасуги потянулся к своему члену, Бансай ударил его по раскрытой ладони. – Заведи руки назад, – велел он. Лицо Такасуги стало изучающим – всего на мгновение. Он подчинился, сомкнув запястья, и Бансай тут же накинул шарф, стягивая их за спиной. Узел был слабым, но даже его хватало. Взгляд Бансая стал голодным, а Такасуги не делал ничего – только замер, прекрасная зная, как выглядит. – Я бы посоветовал тебе закончить то, что ты начал, – медленно сказал он, и его расслабленный тон веял угрозой, осязаемой, как касание. Бансай хмыкнул. – Полагаю, придётся. Он стиснул его бёдра и двинулся вверх сильным, мощным толчком. Такасуги зашипел, вцепился неловко вывернутыми ладонями в чужие колени, выгибаясь сильнее. Лицо Бансая потемнело, и он ускорился – но в его сосредоточенности, в жёстком ритме брезжило понимание. Он бежал наперегонки со своим же безумием, и с этой дороги было уже не сойти. Утро встретило Сакамото тяжёлой головой, сонливостью и ноющим ухом, за ночь передавленным дужкой очков. Такасуги уже не было в номере, и это не удивило – тот всегда имел привычку исчезать с горизонта. Бансай же, собранный и одетый, укладывал сямисэн в футляр. Сакамото, кое-как выпутавшись из кокона одеяла, подполз ближе и прижался щекой к его широкой спине. – Запаха горелого пластика что-то не слышно, – пошутил он. – Полагаю, это потому, что я не спускал с него глаз, – ответил Бансай, не скрывая насмешки. – Хотя это и была твоя идея. – Прости-прости, – пробормотал Сакамото и вздохнул. – Даже не заметил, как меня сморило. Надеюсь, вы неплохо провели время. – И без тебя? – продолжил за него тот. Повернулся, коротко целуя приоткрытые губы, и кивнул. – Можно сказать и так. За очками было не видно выражения его глаз. Взгляд Сакамото соскользнул на часы и он забарахтался, пытаясь разом отыскать раскиданную по полу одежду. Бансай, подхватив футляр, встал. – Ещё встретимся. Сакамото, лихорадочно обшаривающий смятые одеяла в поисках обуви, неловко махнул рукой. И лишь упав на капитанское кресло на мостике под неодобрительным взглядом Муцу, он вдруг осознал, что так и не нашёл свой шарф. – Это была правда или мне она снилась? – написал он вечером, но в ответ, как и всегда, пришёл трек. В нём океанская волна смывала город, утягивая его останки на глубину, и тёмно-зелёные тяжёлые воды пронзали знакомые золотые лучи. Когда Сакамото снова оказался на Земле, там шёл снег. Он кружился в недвижимом безветренном воздухе и оседал вниз мягкими хлопьями. Гинтоки, замотанный в толстый шарф, казался похожим на недовольного чем-то кота, только и ждущего возвращения в тёплую хозяйскую спальню. – Как красиво, – выдохнул Сакамото, запрокинув голову. Он видел ночное сияние планет, покрытых кристаллами, извержения вулканов там, где лава по цвету была синее, чем море, он видел звёзды из космоса. И всё равно первый снег на родной планете каждый раз повергал его в детский восторг. – Простудишься – верну туда, откуда взял, – пробурчал Гинтоки, нахохлившись. Сакамото рассмеялся. – Муцу меня не примет, и я останусь жить у тебя, – пригрозил он, повисая у него на плечах. Гинтоки привычно обхватил его за пояс и потащил в сторону ближайшей закусочной. Не успевшие растаять снежинки мерцали на его кудрях. Прямо сейчас Сакамото мог хоть ночевать в ближайшем сугробе, и всё равно не смог бы заболеть, слишком ему было тепло. На радостях он чмокнул Гинтоки с покрасневший на морозе кончик уха, проглянувший из-под волос, и закружился посреди улицы, широко раскинув в стороны руки. – Ты с самого начала был ненормальным, но космос сделал тебя окончательно сумасшедшим, – заметил Гинтоки, подпихивая его под лопатки. – Да, – мечтательно согласился Сакамото. Из закусочной пахнуло теплом. Они с Гинтоки оказались в самом центре, плотно окружённые весёлым и беспечным морем людей. Гинтоки, хмельной, раскрасневшийся от мороза и выпивки, стучал донышком пиалы по стойке, вертелся на стуле, норовя с него навернуться, пыхтел и смеялся. Сакамото то и дело ловил его за руку, когда та пролетала в опасной близости от лица, и подолгу не отпускал. – Как Зура? – поинтересовался он, когда Гинтоки рассказал ему и о домашних, и о знакомых, и о том пьянчуге из бара Отосэ, который часто дремал в неприметном углу – так часто, что порой про него забывали даже в течение дня. – Он сегодня Зурако, – ухмыльнулся Гинтоки, пихая его коленом в бедро. – Хочешь пойти посмотреть? – С тобой – куда угодно, – рассмеялся Сакамото. Он был так сладко, так славно влюблён – в Гинтоки и память; в то, каким он был и каким стал теперь; в атмосферу; в погоду за окном. Они долго плутали по заснеженным улицам, а Гинтоки цепко держал его за локоть, не отпуская от себя далеко. – Знаю я тебя, – бубнил он. – Отпущу тебя, а ты тут же заведёшь десять знакомств, пятнадцать врагов, сорок старых знакомых, потеряешься и очнёшься в плену на другом конце города, похищенный в бордель для аманто-извращенцев. – Ко мне никогда не приставали аманто-извращенцы, – возмутился Сакамото и, подумав, вздохнул с сожалением. Гинтоки фыркнул и пнул его по ноге, едва не завалив их обоих в ближайший сугроб. – Только ты к ним. Сакамото облизнул губы. – Однажды я был на космической станции, и там в стрип-баре была такая танцовшица, бело-золотая, сияющая, Кинтоки, видел бы ты её хвост. Гинтоки подавился смешком и надсадно закашлялся, повиснув на нём всем весом. – И как, удалось… погладить? – Не-а, – беспечно сказал он. – Муцу запретила подкатывать к девушкам, поэтому я играл в покер и пил с Шинске. – Вот как, – поскучневшим тоном отметил Гинтоки. Он долго молчал; снег кружился в свете тусклых фонарей, а блики дрожали в занавешенных окнах. Они шли проулками вдали от крупных дорог, и вокруг было тихо, так тихо, что слышен был лишь скрип под их обувью и их же дыхание. – И часто ты с ним пьёшь? – спросил он наконец. Сакамото, думавший было ответить серьёзно, прыснул. – Так забавно, что даже разделённые годами и расстоянием, вы умудряетесь задавать мне одинаковые вопросы с одинаковой интонацией, – он прижался ближе к Гинтоки и легонько боднул его лбом в плечо. – Давай притворимся, что мы в очень далёком прошлом, Кинтоки. Только представь, как Шинске смеялся бы, увидев Зуру в женской одежде. – Одежда как одежда, – буркнул Гинтоки, вдруг покраснев и продолжил задиристо: – Я тоже иногда… – Покажешь? – с энтузиазмом попросил Сакамото. Гинтоки вспыхнул ярче и отвернулся. – Ещё чего. И Такасуги бы не смеялся, он отмороженный. – Да ну? – Не смеялся, говорю, он бы… – Гинтоки ненадолго завис. – Он бы смотрел на него и усмехался, одобрительно так, ну знаешь, как он всегда делает перед тем, как сумничать. – И сверкал бы глазами, едва сдерживаясь, чтобы дождаться конца выступления, – поддакнул Сакамото, хитро косясь. – А в следующий раз притаранил табличку “Зура – чемпион”, – согласно вздохнул Гинтоки. – “Зурако”, – поправил его Сакамото. – И?.. – Паако, – буркнул тот недовольно. – “Паако”, – произнёс Сакамото, пробуя имя на вкус. Звучало отлично. – Хорошо представляю его реакцию на тебя с хвостиками, Кинтоки, и с помадой. Гинтоки сжал зубы с такой силой, что Сакамото с беспокойством уловил хруст. – Я тоже, – выдавил он. – Представляю. Снежинки таяли на его заалевших скулах, кажется, даже не долетая, а пальцы стискивали локоть в смертельном захвате, но Сакамото всё равно было смешно и легко. У них у обоих было право на одну ночь представить, что светлое будущее уже наступило и решило подзадержаться. Зурако, как Сакамото и думал, оказалась настоящей красавицей. – Наверняка, все те вдовушки, которых Зура окучивал, надавали ему множество годных советов, – прошептал Сакамото в ухо Гинтоки. Тот насмешливо фыркнул, явно разделяя его мнение. Гинтоки же он в свою очередь не представлял – и даже не хотел слишком долго об этом думать. Белый затылок под белыми волосами, тёмная полоска нижнего кимоно, вечно обкусанные яркие губы. Ему очень хотелось увидеть, но больше – посмотреть на чужую реакцию. Ну и на продолжение в ближайшей к сцене гримёрке. Он вдруг представил, что на это сказал бы Бансай, а потом вообразил его здесь, по другую сторону от Такасуги, ехидно прищурившегося поверх его головы. А лучше – рядом с ним, чтобы можно было откинуться спиной на грудь, слушая редкие и оттого ценные комментарии, жалящие и неуловимо точные. Его влюблённость раскрывалась цветком и прорастала соцветиями, новыми листьями и стебельками, оплетая настоящее, будущее и то, что случится после него. Они виделись всего раз за прошедшую половину года и, пора было признать, он скучал. Сакамото вытащил из кармана коммуникатор и, быстро набрав сообщение, чуть размыто, но ярко захватил в фото сцену и Зуру – и край столика, ладонь, белый с синим узором рукав. Едва ли он получит ответ в ближайшие дни, но... “Твоя капитан не возражает против посещения злачных мест на Земле?” – изумился Бансай секунд пятнадцать спустя. “Эй, это я капитан!” – обиделся Сакамото. – “Ахаха, она говорит, что на Земле у меня меньше шансов нарваться на неприятности.” “Поразительный оптимизм.” “Передавай привет Широяше.” “Шинске предложил сделать табличку “Зурако – чемпион”, не удивлюсь, если Кацура Котаро скоро получит её по почте.” “Пусть сразу рисует две”, – сказал Сакамото, едва давя хохот. – “Вторую – Паако.” “...” “Его ответ, полагаю, стоит приводить в справочниках межгалактических диалектов в главе нецензурной лексики как эталон.” “Он ушёл?” “Да. Если я правильно его расслышал, он сказал, что пойдёт порисует.” “Сила вдохновения?..” “Полагаю, если вторжение на Землю случится, то следующие поколения во всём будут винить только тебя.” Зура спустился к ним минут двадцать спустя, степенный и сияющий красотой волшебного образа. Он чинно опустился на стул и, сложив руки на коленях, поинтересовался: – Какого чёрта вы двое тут забыли? Сакамото мечтательно вздохнул, подперев щёку кулаком. – Любуемся, Зура. – Не Зура, а… – Зурако, – понятливо кивнул Сакамото. Зура тяжело вздохнул и смерил его недобрым взглядом. – Никогда таких красоток не видел, а ведь я знал многих женщин за пределами Земли. – Последняя была с хвостом, – вставил вездесущий Гинтоки. – Её я… – Сакамото запнулся. – Не знал, а знавал. Издалека. – Как и всех до неё, – пробормотал Гинтоки и ойкнул, когда сияющий улыбкой Сакамото зарядил локтём ему под дых. – А после неё он знавал Такасуги. Зура помолчал. Потом нахмурился: – И почему Шинске идёт в одном перечислении с женщинами, – его приличный, невыразительный взгляд откровенно говорил “Когда ты сам много раз знавал, насколько тот был мужчиной”. Гинтоки вспыхнул – в который раз за вечер. – Да вы сговорились, – проворчал он обиженно. – И это не я, это Сакамото. Говорил про стриптизёршу с хвостом и узорчиками, а потом начал про Такасуги. Зура вежливо приподнял одну бровь. – Эй, я его не… знавал, – поспешил откреститься Сакамото, смеясь. – Я с ним только пил. На ум пришла та ночь в отеле, запрокинутое лицо Такасуги, скрытое дымом, его пальцы в волосах, твёрдое бедро под щекой, коленка и шрам, и то, как они с Бансаем… Он всё ещё понятия не имел, было ли это реальностью или видением, сотканным из его любви и желания, и музыка Бансая впервые не давала ответа. А спросить снова он не решился, не уверенный, что хочет знать наверняка. – Что-то лицо у тебя какое-то странное, – протянул Гинтоки подозрительно, прежде чем показать пошлый жест, понятный в любой точке вселенной. – Неужели... Зура стукнул его по руке. – Если мадам Сайго тебя увидит... – произнёс он с намёком. – Понял, не дурак, – тут же исправился Гинтоки, для надёжности спрятав руки за спину. – У одной девицы было шесть конечностей и восемь грудей, – поспешил вклиниться Сакамото. – И ты её знал или знавал? – спросил Зура с подчёркнутым отсутствием интереса. Сакамото лихо поправил очки и расправил плечи. – А ты как думаешь, а, Зура? Конечно, знава… знал я её, знал, очень близко. Ну что вы ржёте. Мне пришлось удирать от её отца по всей галактике, и Муцу едва не выкинула меня в открытый космос, не дав скафандра. – Типичный Тацума, – вздохнул Зура. Гинтоки же взъерошил ему волосы да так и забыл руку на затылке, и тёплая ладонь грела кожу. – Ты скоро заканчиваешь? – спросил он у Зуры. – Там пошёл снег, – добавил Сакамото. – Пушистый-пушистый. Зура задумчиво посмотрел на часы. – Только переоденусь. И не смейте уходить без меня. Много позже они все – воссоединившись – летели на Ракуё, и Сакамото вскользь думал о том, как в закрутившемся колесе перемен время, прежде безбрежное, стало самой ценной валютой. Но иногда мгновения тянулись, и Сакамото нарочито небрежно промахивался мимо капитанской каюты. Бансая очень удачно поселили напротив, и сделать это было несложно. Вид у того, перетянутого бинтами, был стоическим и непроницаемым, но идущие от него волны отчаяния изредка становились совсем осязаемыми – настолько, что пробивали сквозь двойную обшивку. – Мы спасём Такасуги, ты же знаешь, – сказал Сакамото, угнездившись у него в ногах. Бансай только лишь усмехнулся. – Как бы он не умер от вашей заботы. – Оживим, – тут же пообещал он. – Оживим, вправим мозги, приоденем и вручим меч. Всё будет хорошо, вот увидишь. – Полагаю, у меня нет выбора, – ответил Бансай, и в его голосе слышался полный горечи смех. Сакамото подполз поближе, устраиваясь у него под боком, и устало прикрыл глаза. – А с Шинске я поговорю, – зевнул он. – Что за мода без конца умирать, исчезать, пропадать на годы. Ладонь Бансай опустилась между лопаток привычной тяжестью. – Он тебя не послушает. Сакамото посмотрел ему в лицо, неудобно выгнув шею, и сонно улыбнулся. – У меня тоже есть секретные техники убеждения. Не недооценивай меня, ахаха. – Спи, – тихо сказал Бансай. – У нас ещё будет время. Ловлю тебя на слове, – хотел ответить Сакамото, но сон сморил его, а потом стало не до того. Возвращение Такасуги вышло таким триумфальным, что Сакамото никак не мог сдержать запоздалый восторг. Бансай, приподняв бровь, наблюдал за ним через видеосвязь из своего корабля, а Сакамото постоянно тянуло прикоснуться, но пальцы натыкались на холодный экран. Он выглядел уже здоровее – и намного спокойнее, словно мир, непредсказуемый и изменчивый, вернулся на привычное место и вновь обрёл стержень. – Ты же помнишь, что я там тоже был? – спросил он сорок минут спустя. Сакамото, прервавшись на очередном “А он как встал в развевающихся одеждах”, закивал. – Всё я помню, но… – Он как встал, полагаю. – В развевающихся одеждах, – мечтательно зажмурился Сакамото. – Ты же видел потом их с Гинтоки? – Например, когда ты… – Бансай едко улыбнулся. – Переводил. – Не соврал ни словом, – серьёзно ответил Сакамото, скрестив руки на груди. – И не смей говорить, что соврал. Он ещё помнил, как Такасуги, отдав остаткам Кихейтая приказ распотрошить всех ворон до костей, спрыгнул вниз, и по полю боя словно прокатилась волна живого огня, прочертив широкую прямую дорожку от одного к другому. Не было такой силы, которая смогла бы остановить их или унять стремление оказаться поближе, драться плечом к плечу, смотреть друг на друга, а не на врагов, и всё равно убивать больше прочих, и бесконечно, просто бесконечно собачиться. Смотреть на них было всё равно что прозреть – и тут же попасть к фейерверку: и, пока в тёмном небе разгораются сияющие цветы, томиться от сладкой боли, которая вероятно звалась надеждой. – Знаешь, – сказал вдруг Бансай, и в его голосе послышалась улыбка – тёплая и очень искренняя. – Сперва я считал тебя сумасшедшим. – Правда? – удивился Сакамото. Он перевёл взгляд на экран и вздохнул. Прикосновений и присутствия во плоти не хватало просто катастрофически. – Они как целое, казалось мне, были в прошлом, и жизнь раскидала их по разные стороны. Они ненавидели друг друга, и у них не было шанса… – Глупости, – пробормотал Сакамото. – Но теперь ты видишь то же, что вижу я? Бансай рассмеялся. – Теперь я вижу двух идиотов и то, что над их глупостью не властны ни время, ни любые события. Сакамото хмыкнул и склонился совсем близко к экрану – так, чтобы в объектив попадал только его глаз, с напускной суровостью нахмуренная бровь и вездесущая кудрявая чёлка. – То есть, то же, что вижу я, – повторил он строго, и Бансай, протянув руку провёл пальцем по экрану, словно, забывшись, хотел отвести в сторону прядь. – Да. Но ты всё равно сумасшедший. Сакамото довольно хмыкнул и смежил веки. – Значит я рад, что я такой не один. А ещё позже Бансай почти умер, и никого ничуть это не удивило. Даже самого Сакамото. – Знаешь, спасти тебя было непросто, – произнёс Сакамото, когда Бансай открыл глаза. Он злился и ничего не мог с собой поделать. Это Такасуги, ведомый целью и несгибаемой волей, мог перешагивать через трупы друзей и врагов ради того, чтобы достичь мира, которого он хотел. Сакамото же настолько просветлён не был. Бансай с трудом разлепил губы. – Извини, – и злость разом пропала – разом и вся. Он опустился на пол рядом с кроватью и прислонился щекой к его перебинтованной посечённой ладони. – Любой из нас легко умер бы, чтобы достичь общей цели. Но я не люблю терять… – он запнулся, подбирая слова. – Своих близких. Бансай сухо рассмеялся, сдавленно и болезненно. – За это я бы извиняться не стал, – его пальцы шевельнулись, и костяшки успокаивающе, но мимолётно проехались по щеке. – Но мне жаль, что ты успел поволноваться. Сакамото поцеловал тонкую полоску кожи, выглядывающую из-под бинтов. – Ты так это называешь? – мирно спросил он. – А я-то думал, что успел тебя похоронить. Говорить было не о чем. Сакамото уткнулся лбом в его бедро, стараясь не давить, и чувствовал себя так, как когда впервые вышел в космос – безграничный восторг и такой же безграничный ужас, подступавший со всех сторон. А до конца было ещё так далеко. – Скоро тебя погрузят в лечебный сон, – тихо сказал он. Приборы тихо пикали над его головой. – Я не знаю, когда ты проснёшься. Но мир тогда будет совсем другим. – В это я верю, – отозвался Бансай и отключился с безмятежностью человека, который раздал все долги, даже себе самому. В одном он не соврал – мир действительно изменился. Такасуги, успевший снова пропасть, вернуться, умереть и вернуться снова – даже оттуда – и оттого изрядно помолодевший, откинулся на спинку дивана. – И что только мы тут забыли? – спросил он негромко, с вежливым недоумением оглядывая столики, забитые немолодыми восторженными мужчинами, а также очаровательных хостесс, синевших щетиной в неровных отблесках света. Сакамото шлёпнул его по ноге. – Имей терпение, – возмутился он. – И не шуми, не то нас выгонят. Бансай, сидевший у того за плечом, качнулся ближе и поведал: – Он от предвкушения, – даже не подумав понизить голос. Такасуги смерил их пристальным и многообещающим взглядом. – Спелись, значит? – прищурился он, и Сакамото видел на его лице чёткое обещание скорой расплаты. Он потрепал его по колену, не упустив шанса облапить каменное от напряжения бедро. – Ну, будет тебе, – сказал он, улыбаясь. – Всё равно мы любим тебя больше всех. Такасуги лишь фыркнул и привычным жестом отбросил чёлку с лица. – А я-то думал, больше всего вы любите развлечься за мой счёт. Они с Бансаем переглянулись. – И это тоже, – согласился Сакамото и заойкал, схлопотав подзатыльник. – Эй, если нас выгонят, мы не сможем увидеть Зуру на сцене. Ты пожалеешь, Шинске, из него вышла такая красотка! На лице Такасуги отразилось слабое сомнение, смешанное с желанием что-то спросить, но он сдержался в самый последний момент. – Что же, Тацума, – произнёс он с лёгкой угрозой и потянулся за пиалой сакэ. – Если мне не понравится, я взыщу с тебя потерянное время с процентами. Сакамото с трудом промолчал. Только сполз пониже, притираясь затылком к его плечу. – Ты для этого слишком добрый, – вяло возмутился он. Подбородок Такасуги больно ввинтился в темя, пока тот шипел, не переставая доброжелательно улыбаться: – А ты слишком делец, чтобы не предвидеть такой исход. – Ещё никто не уходил от меня недовольным! Бансай делано закашлялся и закинул руку на спинку, чтобы одновременно касаться их обоих. – На вас уже косятся, – дружелюбно сообщил он. – А шоу вот-вот начнётся. Свет в зале и вправду погас, выделив сцену. Сакамото приподнялся повыше, но и не подумал отсесть обратно. С тех самых пор, как он увидел Такасуги – снова живого, беспечного и относящегося к своей смерти с небрежностью, словно он переболел обычной простудой, у него просто не получалось держать руки при себе. Впрочем, он точно был такой не один. Бансай криво усмехнулся, словно слышал его мысли, как прогноз погоды по радио. Медленная традиционная мелодия вдруг дополнилась барабанной дробью – и на сцену выплыли две прекрасные девы. Спина Зуры была идеально прямой, и в своём тёмно-вишнёвом кимоно он был восхитительно натурален. Гинтоки же… у него было лицо, словно про себя он, не переставая ни на секунду, матерился, склоняя во все тяжкие софиты, неудобную обувь, непривычную одежду и пялящихся на него мужиков. По бокам его головы задорно подпрыгивали белые хвостики, трепетали густо накрашенные чёрным ресницы, а ноздри раздувались, как у заправского бычка. Как Сакамото и представлял, он был великолепен, играя на контрастах: тёмное нижнее кимоно подчёркивало бледность кожи, а светлое верхнее делало ярче нарисованный пудрой румянец. У Такасуги, вцепившегося в стол перед ними, по крайней мере, намертво свело пальцы. Сакамото порадовался, что они были плотно укутаны темнотой, выражение почуявшей кровь гончей на его лице откровенно пугало. – Потерпи, – лукаво шепнул он, не удержавшись, и Бансай предупредительно дёрнул его за волосы. – Ты за это заплатишь, – едва слышно ответил ему Такасуги; мыслями он, очевидно, был уже и близко не здесь. Гинтоки, разлепив накрашенные тёмной помадой губы, запел, и Сакамото не знал, смеяться ему или плакать. Лицо Бансая свело судорогой, и даже Такасуги, привычный ко всему этому, откровенно морщился, забывая, правда, даже моргать. Гинтоки же, хлопая тяжёлыми ресницами, двигал плечами и переступал с ноги на ногу. Неловко выдернув из рукава застрявший там веер, он прикрыл им лицо, нахально подмигнув поверх, а потом на первый план вышел Зура – очень техничный, – и исполнил свой куплет так серьёзно и так надрывно, что в первом ряду кто-то ударился в пьяные слёзы. Песня длилась и длилась, и Сакамото лишь надеялся, что их не попросят на бис. Наконец огни погасли, и из полной темноты донеслись сдавленные чертыхания и звук удара. Такасуги, ловко выскользнув из-за столика, встал и расправил плечи. – Пойду прогуляюсь, – туманно сказал он, и Сакамото, не удержавшись, заржал. – Погоди, – велел он, цепляя его на рукав. – Я тебя провожу. Бансай тихо, но неодобрительно хмыкнул, поднявшись следом. – Вы забыли таблички, – небрежно сказал он. Взгляд, которым через плечо ожёг Такасуги, едва не испепелил их обоих на месте. – Вручите Зуре обе, – прошипел он, но руки не стряхнул. В коридоре за сценой качалась на проводе блёклая лампочка. Такасуги. будто ведомый неведомым притяжением, не останавливаясь, пошёл сразу к дальней гримёрке, Бансай же, прислушавшись, постучал в ту, что была ближе. Зура, уже переодевшийся, но не смывший с лица макияж, раздражённо выглянул за дверь. – Что вы тут забыли? – сухо поинтересовался он, а потом зацепился взглядом за Такасуги и прикрыл глаза, принимая поражение. – Тацума, ты хоть понимаешь, насколько плохой была эта идея? Сакамото широко улыбнулся и подвинул его с прохода, проскальзывая внутрь. – Да иду я, – послышался ленивый, чуть охрипший голос Гинтоки. Дверь, скрипнув, чуть приоткрылась и тут же захлопнулась. – Вали туда, откуда пришёл. – Гинтоки, – позвал Такасуги, и в его голосе было разом всё: жар, и серьёзность, и смех. – Пусти меня. – Я тебя не приглашал. – Мы так и будем переругиваться через дверь? – Не буду я с тобой переругиваться, – оскорбился Гинтоки. – Вообще не буду с тобой разговаривать. – Не боишься, что на шум сбегутся твои… коллеги? – Выбросят тебя на улицу, как плохого клиента, и вся недолга. – Гинтоки, – повторил Такасуги – и больше не сказал ничего. За дверью громко и обозлённо выдохнули. – Что ты тут забыл? – тоскливо спросил Гинтоки, выглядывая в узкую щель, и Такасуги улыбнулся, очарованно и хищно одновременно. – Классные хвостики, – сказал он и бесцеремонно пихнул его в грудь. – Эй, – возмутился Гинтоки. Дверь захлопнулась, щёлкнула задвижка замка, и изнутри, вместо воплей, раздалось лишь столь же возмущённое, как и голос, мычание. Они с Зурой, переглянувшись, синхронно выдохнули. – Идея была хорошей, – признал тот. – Вот только ты об этом ещё пожалеешь. – Когда то будет, – отмахнулся Сакамото. – Они ещё нескоро оторвутся друг от друга. Зура фыркнул. – Как будто ты не знаешь, насколько злопамятный Шинске засранец. А теперь выметайтесь. – Нет, подожди, – заканючил Сакамото, плюхаясь на продавленный старый диван. – Ты такой красивый с этой помадой. И у нас есть… – Таблички, – подсказал Бансай невозмутимо. – Точно, – обрадовался Сакамото. – Таблички. – Пить с вами я не пойду, – остудил его пыл Зура, и Сакамото рассмеялся. – В следующий раз принесу цветы, – пообещал он и, с удовлетворением прочтя во взгляде Зуры желание долго-долго бить его по голове – и табличками, и воображаемым букетом, – легко поднялся на ноги. За спиной послышался щелчок замка – Зура решил больше не рисковать, а, может, его тоже порой осаждали поклонники, – над головами всё так же качалась лампа. Сакамото так засмотрелся на неё, что даже не понял, как оказался прижатым к ближайшей стене. Из-за двери гримёрки Гинтоки доносился подозрительный шум – что-то размеренно билось и билось, видимо, в такт, – и вибрация, казалось, разносилась по всему коридору. Бансай, наклонившись, ожёг дыханием губы. – Что ж, его реакция превзошла все мои ожидания, – сказал он с усмешкой. Сакамото зачесал пальцами волосы у него на висках и тут же взъерошил. – Как ты можешь настолько в меня не верить? – спросил он. – Мои планы всегда гениальны и приносят мне прибыль. – В твоём умении получать прибыль я и не сомневался, – серьёзно сказал Бансай, и всё-таки его поцеловал. Секунды текли и текли, а поцелуй становился всё жарче и глубже. Вибрация стен затихла, и они синхронно засмеялись, не прерывая поцелуя. – Ненадолго же их хватило, – сказал Сакамото, а дверь вдруг взяла и открылась. Такасуги невозмутимо прислонился плечом к косяку, ничуть не смущаясь ни распахнувшихся одежд, ни остатков чужой помады, на царапин на шее – было похоже, что Гинтоки под шумок пытался его придушить. – Однако, – только и сказал он. Гинтоки выглянул из-за его спины, уперевшись подбородком в плечо. Помады у него уже не было – только на губах, зато в достатке было и на щеках, и даже на горле. – Ничего себе, – присвистнул он, почесав в затылке. Один хвостик уже свалился с его головы, другой еле держался, качаясь туда-сюда. – А Зура отказывается идти с нами пить, – сдал его Сакамото. – Каков мерзавец, – ничуть не проникся Такасуги. – Вы уже закончили? – удивлённо заметил тот, выходя из своей гримёрки. Гинтоки мерзко ухмыльнулся, явно готовый просветить их по поводу скорости и скорострельности, но Такасуги, как всегда, успел первым. – Гинтоки состарился, – сказал он, а его тон говорил “испортился”. – Думаю, мне стоит подыскать кого-нибудь помоложе. Выражение у Гинтоки стало совсем изумительным: в нём читались удивление, недоверие и оскорбившаяся невинность. – Это кого это ты собрался искать? – спросил он, накручивая себя и постепенно переходя к ультразвуку. – Поматросил и бросил, а, Такасуги-кун? – А ты хотел со мной под венец? – серьёзно спросил тот, оглядываясь через плечо. Гинтоки, отстранившись, сложил руки на груди. – А может и хотел! То есть… Такасуги ухмылялся настолько паскудно, что так и хотелось запечатлеть. – И при свидетелях, – сочувственно щёлкнул он языком. – Я, конечно, не самый честный человек, но… – Эй, Такасуги, эй, погоди, – зачастил Гинтоки, отодвигаясь подальше. – Ну что же ты, – притворно удивился Такасуги. – Сам же сказал, что хочешь за меня замуж. Даже прикид, смотрю, соответствующий. Гинтоки с заминкой оглядел себя и, хлопнув ресницами, подскочил. – Ах ты скотина. Сакамото перевёл взгляд на Зуру и подавился смешком – слишком уж задумчивым стало у него лицо. Он тихонько свистнул. – Эй, Кинтоки, он же сейчас вас поженит. Они обернулись, разглядывая Зуру, вытащившего из рукава телефон. – Так я и не против, – невозмутимо повторил Такасуги, но Сакамото заметил, как он рефлекторно попятился. – На слабо ты меня замуж не возьмёшь, – возмутился Гинтоки, ловко оказываясь у него за спиной, и тут же зашипел: – Дверь захлопни, придурок, если он не сможет нас видеть, то уйдёт и не тронет. – Ты пересмотрел хорроров, – ответил ему Такасуги. – Это был энимал плэнет. Тёплое, прерывистое от смеха дыхание Бансая касалось виска. – Ты не говорил мне, что вечером мы пойдём в цирк, – тихо сказал он. – Как недальновидно было предположить, что мы в него не пойдём, – еле слышно хохотнул Сакамото. Гинтоки и Такасуги выясняли, кто из них должен пойти закрыть дверь, Зура, не обращая ни на кого внимания, копался в телефоне, и они снова были словно только вдвоём. – Нашёл, – оповестил вдруг Зура. – Что нашёл? – уточнил Такасуги, помолчав. Дверь в гримёрку так и была приоткрыта. – Петицию разрешить гей-браки, – ровно сообщил Зура. – Сначала я искал места регистрации, но таких пока нет. Но в прекрасном Токио будущего… – Мы спасены, – драматично прошипел Гинтоки. – Ненадолго, – буркнул более прагматичный Такасуги. – Ты во всём виноват. – Да ты первый начал, придурок. – Да, вали всё на меня! – ...но в петиции уже много подписей, так что ждать осталось недолго, – закончил Зура. Они все помолчали. – Гинтоки, – сказал наконец Такасуги. – Ты будешь в белом. – Да ничерта, – фыркнул тот. – Я всегда в белом. – То есть, прийти ты уже согласен? – заржал Сакамото. Гинтоки мучительно застонал, а Зура, подняв глаза и оценив композицию, укоризненно вздохнул. – Гинтоки, – велел он, – переоденься. Шинске, приведи себя в порядок. И сотрите уже вы эту помаду. – Да, мамочка, – кисло ответил Гинтоки. – Осторожно, вдруг он вас и в самом деле усыновит, – громким шёпотом предостерёг Сакамото. – Ты тоже ведёшь себя непристойно, – заметил Зура. Бансай, усмехнувшись, отступил на шаг, и Сакамото проводил его жалобным взглядом. – Так ты всё-таки идёшь с нами? – спросил он у Зуры, давя в себе желание распрощаться с их тёплой компанией и вернуться вместе с Бансаем в уютный просторный номер, в котором, к тому же, была просто крышеносная кровать размера кинг-сайз. – Должен же кто-то держать вас в рамках приличий, – сказал Зура, подкидывая в руке шарик, подозрительно похожий на бомбу. Гинтоки, громко сглотнув, заторопился, по пути бросив коробку платков прямо в лицо Такасуги. Они вывалились в тёплую весеннюю ночь через задний ход: рука Такасуги беззастенчиво лежала у Гинтоки на пояснице, то и дело порываясь съехать пониже, Зура ругался, пытаясь выяснить, кто из этих двоих в суматохе дёрнул его за хвост. Бансай, привычно идущий за плечом, наблюдал за ними с удовольствием энтомолога, нашедшего разворошенный муравейник. Сакамото, остановившись, прижался спиной к его груди и погладил руки, тотчас жёстко обвившие талию. – Быть может, я никогда не перестану, – шепнул он, повернув к нему голову. Краем глаза он не переставал смотреть на улицу, на Такасуги и на Гинтоки, остановившихся прямо под фонарём. Такасуги, вздёрнув подбородок, молча скалился, пока Гинтоки выговаривал ему что-то, а сам Гинтоки, кажется, то и дело терял мысль, пялясь на его зацелованные распухшие губы. – Быть может, я тоже, – тихо ответил Бансай. Ладонь легла на щёку, закрывая обзор, но Сакамото и без того не видел уже никого, кроме него. – Твои чувства – твои. – Эй, молодожёны! – гаркнул Гинтоки, приподнявшись на цыпочки. – Прибавьте ходу! – Сам ты помолвленный! – крикнул Сакамото в ответ и рассмеялся, и ничуть не удивился, когда Бансай заглушил его смех поцелуем. – Вы так тормозите, будто не виделись… – ...десять лет, – помог Такасуги, совсем не скрывая иронии. Гинтоки покосился на него с недовольством, но промолчал. Они шли вперёд по ночной улице, пугая прохожих, и воздух был густым и сладким, а небо сияло россыпью звёзд. – Ты никогда не говорил, что привлекло тебя во мне, – заметил Сакамото с шутливой укоризной, но Бансай не задумался ни на секунду. – Меня заворожил твой смех.